Текст книги "Антиквары"

Автор книги: Сергей Высоцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

9

К концу рабочего дня в кабинет полковника заглянул Белянчиков, молча положил на стол старенькую, выцветшую папку, на которой было написано: «Дело № 880». И еще: «Военный трибунал г. Ленинграда. Хранить постоянно. Начало 12/VII 43 г.».

– Всю надо читать или ты изложишь самую суть?

– Начни, – многообещающе сказал Белянчиков. – Тебе это будет интересно вдвойне. А если о сути – так это папочка про хозяина комнаты с камином. Он же, если я не ошибаюсь, хозяин шкатулки с драгоценностями...

Полковник заинтересованно раскрыл папку. Маленький желтый листок выпал оттуда. Корнилов взял его в руки. Это была полуистлевшая записочка, торопливо написанная карандашом: «Сходи к Вере в Гостиный двор вход с Невского ф-ка медучнаглядных пособий внутри двора. Пусть она срочно сходит к Максу пусть тот все бросит и поможет меня спасти надо нанять защитника нет ли кого знакомого у Сережи милицейской шишки, словом спасайте иначе я погибну умоляю во имя всего святого все надо сделать быстро примите все возможные меры нет ли у Миши связи в судебном мире. Целую вас».

Крик о помощи.

«Наверное, записку перехватила охрана при попытке передать из тюрьмы», – подумал Игорь Васильевич.

А дело в синенькой папке на первый взгляд заключалось банальное. Но в своей банальности страшное. Один мужчина директор продовольственного магазина и две женщины продавщицы «путем обвешивания и обмана потребителей экономили и расхищали продукты» в блокадном Ленинграде. Воровали у людей, умиравших с голода. Протоколы допросов, очных ставок, показания, описи имущества. И новые показания: «На первом допросе я дал следствию ложные показания, но сейчас я прочувствовал, что, скрывая основных виновников преступления, я делаю вред государству. Хочу рассказать всю правду.» А через несколько страниц еще более полное, более «искреннее» признание...

Корнилову стало не по себе. Он почувствовал смутное раздражение на Белянчикова, подсунувшего ему эту папку, на себя – за то, что принялся ее листать! Ему не раз приходилось листать похожие синие папочки. И за обесцвеченными, выгоревшими от времени строчками всегда вставали такие яркие, такие горькие воспоминания, что он надолго терял душевное равновесие Белянчикову было интересно читать синие папки. Он узнавал из них о том, как много лет назад в его родном городе рядом с героизмом уживались стяжательство и подлость. А Корнилов узнавал среди обманутых и обвешенных себя и никак не мог отделаться от привычки подсчитывать украденные килограммы хлеба и масла, обозначенные в протоколах, и прикидывать, сколько ребят из его класса можно было бы кормить этим хлебом и маслом. И как долго. Вдобавок к жидкому соевому супу, который стали давать весной 1942-го. Для него события, описанные сухим языком судопроизводства, были частью его жизни. Со стяжателями и ворами у него были старые счеты.

...В мае ему принесли повестку, приглашали прийти в 30-ю школу на Среднем проспекте. Игорь пришел. Оказалось, что собрали всех учеников школы, оставшихся в городе и переживших самое тяжелое блокадное время. Собрали не для учебы, а немножко подкормить.

Ребята с трудом узнавали друг друга. Подходили, спрашивали: «Ты такой-то?» Похожий на тень человек улыбался и кивал. И происходило словно бы новое знакомство со старыми друзьями. Только осталось-то их совсем немного...

Незнакомая учительница, сверившись с классным журналом их третьего «Б», выдала талоны на обед. Обед состоял из тарелки соевого супа. Но не столько этот суп, сколько возможность опять быть вместе, в коллективе, преобразила ребят. Очень быстро они оттаяли, у большинства исчезла засевшая, казалось, навечно печаль в глазах. И уже слышался смех, и хоть и робко, но они пытались играть.

Очень недолго кормили ребят супами в какой-то столовой на Среднем проспекте. Потом, явившись в один прекрасный день к этой столовой, они нашли ее закрытой. Пришла учительница, объявила, что сегодня обеда не будет, а завтра чтобы все приходили на 10-ю линию, в дом 4. Кормить теперь будут там. И никаких объяснений. В новой столовой тот же суп оказался и гуще, и вкуснее. Мальчики радостно удивились – почему бы это? Соя-то везде одинаковая. А потом узнали – повара и официантки в той столовой воровали. «Гады! – говорили ребята между собой. – Взгрели бы их хорошенько!»

В новую столовую Корнилов ходил до самой осени, до отъезда в эвакуацию. И только один раз остался без супа официантки едва успели расставить тарелки, как рядом со столовой разорвался снаряд. Осколками повыбивало окна, в суп полетели стекла, известка. Кое-кого из ребят поцарапало. Хорошо, что столовая была в полуподвальном помещении. Перепуганная учительница металась от стола к столу, проверяя, не ранен ли кто всерьез. Потом, обессиленная, села на стул и, улыбнувшись, сказала.

– Ну вот, ребятки, без супа, но зато живые.

Уж сколько воронок от снарядов и бомб видели ребята за это время, сколько разрушенных домов, погибших людей, а не утерпели – побежали собирать осколки. Игорь нашел осколок, похожий на всадника с лошадью. Он был еще теплый, с острыми, словно бритва, краями. Корнилов даже увез его в эвакуацию, в пермское село Сива. И там сменялся с одним местным мальчиком на две шаньги.

Белянчиков заметил, что полковник перестал листать папку и задумчиво смотрит в окно. Сказал:

– Ну, не сволочи ли?!

Корнилов ничего не ответил, стал ожесточенно листать страницу за страницей. Задержался на листке с просьбой о помиловании– «30 декабря я приговорен военным трибуналом города Ленинграда к расстрелу. Я виноват в использовании поддельных талонов на хлеб, отоваренных в находящемся в моем ведении магазине, и признаю свою вину. Это первое и единственное преступление за всю мою трудовую жизнь. Во имя двух моих братьев, находящихся в РККА, и моей больной жены прошу пощадить меня и даровать мне жизнь, которую я готов отдать на борьбу с жестоким врагом Родины на фронте, и прошу дать мне возможность доказать глубокое мое раскаяние. Грачев».

Дальше шли документы из Верховного суда с сообщением о помиловании и замене высшей меры пятнадцатью годами. В 1947 году – новая просьба о помиловании. И снова удовлетворение. А дальше... Корнилов вторично перечитал документ, отказываясь верить своим глазам. Но документ был подлинный 19 сентября 1953 года Коллегия по уголовным делам городского суда, рассмотрев уголовное дело № 880... по вопросу о перерасчете размера хищения, произведенного Грачевым, постановила исчислить размер хищения не по рыночным, а по государственным ценам, действовавшим в 1942-1943 гг.

– Ну и ну! – не выдержал Корнилов Белянчиков только и ждал, когда полковник закончит чтение.

– Дикая несправедливость! – Он вскочил со стула. Продавал ворованный хлеб на черном рынке, выменивал на червонное золото, на драгоценные камни, а как расплачиваться – только по государственным ценам!

– Да разве в этом дело!

– И в этом! – сердито бросил майор. – Подлецу жизнь сохранили! Другой бы век благодарил – а этот судиться со своими благодетелями стал! А судьи!? Тоже хороши! По-моему, дикая несправедливость.

– Суду было виднее, – сухо сказал Корнилов. – Побереги свои нервы. Мы же не знаем всех обстоятельств.

Белянчиков посмотрел на шефа с удивлением. Лицо у полковника стало замкнутым, неприветливым. На скулах играли желваки.

– Ну, что ты так смотришь? – сказал Корнилов. – Есть вещи посерьезнее.

– Понимаю! – с иронией сказал майор. – Сейчас ты скажешь о том, что преступник всю жизнь прожил в страхе, что он даже пить перестал, боясь проговориться, а перед смертью его заела совесть.

– А что? – согласился Корнилов. – Ты все правильно излагаешь. Только почему он всю жизнь в страхе прожил? Почему проговориться боялся? И почему так и не попользовался награбленным!

– А может, и попользовался? – возразил Белянчиков, но полковник не обратил внимания на его слова.

– Причина одна, – продолжал он, – наш образ мыслей, стяжателей ненавидят у нас больше всего.

– Ты, Игорь Васильевич, идеалист. Да ведь дня не проходит, чтобы газеты не сообщили про какого-нибудь хапугу.

– Правильно! – сказал полковник. – Сообщают. Про пойманных хапуг. Потому что не держатся они у нас на плаву. С нашей помощью или без нашей – тонут. – Он стукнул ладонью по столу, словно давая понять, что с теоретической частью покончено. – Выкладывай остальное, – поторопил он майора. И отодвинул от себя папку.

– Остальное – как и следовало ожидать. Работал этот гад опять в торговле, воровал, небось, потом ушел на пенсию, а год назад умер... Своей смертью. В комнате с камином.

– А родственники?

– Братья с войны не вернулись. Жена умерла в пятьдесят третьем.

«Пока Грачев сутяжничал», – подумал Корнилов.

– А других родственников бог ему не дал. И правильно сделал.

– Значит, драгоценности принадлежали Грачеву?

– Если ты считаешь слово «принадлежали» в данном случае уместным. Ведь он их на ворованное масло выменивал. На водку. И брал только старинные. И не скупал, как его сообщницы, ни картин, ни фарфора... Знал, что рано или поздно попадется.

– А после войны, наверное, жил как крот, раз шкатулка не тронута, – сказал Корнилов.

– Это никому не известно, как он жил! Судя по тому, что кольцо Фетисовой оказалось в его шкатулке, старых своих занятий Грачев не бросил!

– А перед капремонтом кто жил в комнате?

– Старушка одна, – ответил Белянчиков и, вспомнив об устойчивом запахе псины в комнате с камином, добавил: – С собачкой.

– С собачкой, – повторил Корнилов. – Чего-то в этой картине все же не хватает.

– Не хватает того, кто продал Грачеву кольцо Фетисовой, сказал Белянчиков.

10

Разыскать Елену Сергеевну Травкину теперь не составляло для Бугаева никакого труда. Тем более, что жила она, по словам Казакова, где-то на Петроградской стороне.

«Ну, держись, Марина-Елена! – думал он, записывая адрес Травкиной, полученный в адресном бюро. – Теперь мы с вами поговорим серьезно. О том, кто из нас грибы в рабочее время собирает. И внимательно посмотрим в ваши голубенькие глазки!»

Жила Травкина на Лахтенской улице, рядом с Большим проспектом. «И еще, оказывается, соседка!» Бугаев жил на Бармалеевой.

Возбужденный удачей, майор зашел к Корнилову.

– Попалась птичка, товарищ полковник, – сказал он, едва переступив порог кабинета. Игорь Васильевич показал на стул.

– Рассказывай.

Бугаев обладал не так уж часто встречающимся в наше время даром рассказывать предельно лаконично, не упуская в то же время ни одной важной детали. Корнилов слушал его с удовольствием, время от времени делая заметки на листке бумаги. Один раз он только прервал Семена. Спросил:

– Значит, Травкину директор по фотороботу опознал, а Гогу не узнал на фотографии?

– Да. Посмеялся: «Женщины запоминаются лучше!» Он еще крепыш, этот директор.

Когда Бугаев рассказал, как доктор наук выхватил у него из рук коробку из-под сигарет, полковник долго смеялся.

– Так прямо и выхватил? И в карман? А ты не сгреб его в охапку?

– Вижу, мужик симпатичный. Не убежит, как та коза...

– Корнилов некоторое время молчал, постукивая карандашом по листу бумаги, на котором делал свои заметки. Потом сказал:

– Знаешь, Семен, тебе с Травкиной встречаться не надо.

– Почему?

Игорь Васильевич внимательно посмотрел на Бугаева.

– Неужели не понимаешь?

– Не понимаю, – упрямо ответил Бугаев, хотя прекрасно понимал, что женщина будет чувствовать себя при разговоре с ним неловко. Ему казалось, что он сумеет преодолеть эту неловкость. Он умел находить с людьми общий язык. А кроме того, он считал, что если человек сказал неправду, то его не следует лишать возможности хотя бы покраснеть за свой проступок. Корнилов тоже так считал. Но, очевидно, в его взгляде на проблему были свои оттенки.

– Значит, и не поймешь, – вздохнул полковник. – Только все ты понимаешь, но слишком самоуверен...

– Игорь Васильевич?!

– Поговорю с ней я, – отрезал Корнилов. Семен понял, что спорить бесполезно, и с нарочитым смирением склонил голову.

– Ну и тип ты, Бугаев! – поморщился Игорь Васильевич и подумал о том, что мог бы майор с его способностями давно стать подполковником или даже полковником, если бы некоторых больших начальников не отпугивал легкий налет бравады да острый язык Семена. Из-за этого он вечно числился в молодых и недостаточно серьезных, хотя по части серьезного отношения к делу с ним мало кто мог сравниться. Ну, а что касается возраста, то он, как говорится, был мужчиной средних лет. Готовился к своему сорокалетию.

– Как ты думаешь, – продолжал полковник, – куда могла твоя знакомая идти с вещевым мешком?

– В том, что она на волейбольную поляну шла, товарищ полковник, у меня нет сомнений. Но зачем?

И почему с мешком? Не за рваной же чужой сеткой!

– А почему ты уверен, что она на поляну шла? поинтересовался Корнилов. – Что там за поляной?

– Лес. Лесопарковая зона. Может, она за грибами шла?

– А за лесом что? – не обратив внимания на упоминание о грибах, настаивал Корнилов. – Не тянется же лес до самой Вологды!

– Вот что за лесом, я не выяснил, – виновато сказал Бугаев. – Мы же сразу в машину сели и к Шитикову поехали.

– Потом бы мог поинтересоваться. – Полковник смотрел на Семена строго. – А то уцепился за версию, что женщина за сеткой шла, и попался, как мальчишка. У меня на выяснение, что там, за лесопарковой зоной, ушло полторы минуты. Снял трубочку... – Он показал на телефон. – И получил информацию о существовании деревни Лазоревка. У Елены Сергеевны, может быть, в этой деревне родственники проживают. Или она там дачу снимает...

– С дачей дело сложное, Игорь Васильевич. Зарплата у этой Лены маленькая, – сказал Бугаев.

– А почем нынче дачи, ты знаешь?

– Догадываюсь. Теперь о родственниках. Наверное, дорога через лесопарковую зону не самая близкая до Лазоревки? Местные жители, скорее всего, другим путем добираются?

– Правильно, – кивнул Корнилов. – Это я выяснил. За те же полторы минуты. Туда ходит автобус.

«Все-то вы знаете», – хотел пошутить Семен, но сдержался. Таких вольностей он себе не позволял.

– Сеня! – вдруг сказал Корнилов. – Ты сказал, что зарплата у Елены Сергеевны маленькая. А на курорты она ездит. Да еще дважды в год. А что, если... – он задумчиво посмотрел на Бугаева. – Ты на стадионе давно был? На футболе?

– Давно. Лет десять назад. Когда Павла «Лысого» там задерживал.

– А я недавно, – с каким-то даже вызовом сказал Корнилов. – Ты представь себе такую картину: матч еще не кончился, а старуха уже пустые пивные бутылки собирает. С огромной кошелкой...

– Так на стадион же с бутылками не пускают!

– И приличная старуха. Чистенькая. Думаешь, бутылки плохой приработок?

– Уж очень неожиданный вариант! – покачал головой Бугаев.

– Неожиданный не означает неправильный. – Корнилов откинулся назад, сцепил руки на затылке. Улыбнулся. – Ты мне докладывал о том, что вещевой мешок у этой дамочки весь сладеньким пропах, и о том, что на «поляне» ничего, кроме лимонада да пепси-колы, не пьют. Вот и получается...

– Неужели она бутылками промышляет?! – с осуждением сказал майор.

11

...Терехов встретился взглядом с Бугаевым и закрыл глаза. Семен осторожно присел на стул рядом с кроватью и кивнул медицинской сестре, что она свободна.

– Пять минут, – напомнила она. Семен огляделся. Больничная обстановка действовала на него угнетающе. Особенно капельница, от которой он старательно отводил глаза.

– Ну как ты, Миша? – спросил Бугаев, когда за сестрой закрылась дверь.

Терехов молчал. Его красивое лицо, и в обычное-то время бледное, было совсем белым, нос заострился.

– Ну что ж, молчи, – спокойно сказал Семен. – Значит, на первый раз помолчим пять минут. На второй, глядишь, уже десять минут молчать будем. А потом, Миша, ты с постели встанешь, времени у нас на встречи прибавится. Можно сказать, и расставаться не будем.

Терехов не открыл глаз, не проронил ни слова.

– А ведь тот, кто ножичком тебя пырнул, наверное, и не мечтает с тобой свидеться. А придется. Даже и без твоей помощи.

– Семен Иванович, – совсем тихо, не открывая глаз, сказал Терехов. – Я говорить не буду. Точка. Вы меня знаете.

– Плохо я тебя знаю, – грустно сказал Бугаев. – Поверил тебе два года назад, а выходит, зря...

Веки у Гоги слегка дрогнули. Семен посмотрел на часы, пять минут истекли.

– Ну что ж, Миша, выздоравливай поскорее. – Он поднялся со стула. Сестра уже стояла в дверях палаты. – Надумаешь поговорить – скажи врачу. Сразу приеду.

Бугаеву не терпелось узнать, как поведет себя Терехов, когда он скажет ему про отпечатки пальцев и шкатулку с драгоценностями, но при нынешнем состоянии Гоги делать этого было нельзя.

12

«Трудный предстоит разговор», – подумал Игорь Васильевич, приглядываясь к Травкиной. Чувствовалось, что женщина напряжена до предела – несколько шагов от дверей до кресла она прошла деревянной походкой, словно ноги плохо ей подчинялись. И глаза у нее были тревожные, а руки машинально одергивали то простенькую шерстяную кофточку, то джинсовую юбку. «Молодец, Бугаев, фоторобот составил один к одному», – отметил полковник.

– Елена Сергеевна, мы от вас ждем помощи. – Корнилов решил не начинать с вопросов о том, зачем ей понадобилась мистификация с сеткой и побег от Бугаева.

– От меня? Помощи? – Она произнесла эти слова почти равнодушно. – А я убеждена, что разыскивали меня совсем по другому поводу.

Она сама напрашивалась на разговор о бегстве. Не хотела терзаться ожиданием, знала, что рано или поздно ее об этом спросят.

– Для меня сейчас важна ваша помощь, – сказал полковник. – А про вчерашнее недоразумение поговорим потом.

– А вас не интересует, что важно сейчас для меня? Глаза у нее оставались холодные и колючие. Корнилов чувствовал, что женщина готова расплакаться, и миролюбиво сказал:

– Я согласен на все.

– Получилось – глупее некуда. – Травкина опустила голову. – Вы только не думайте, что я выкручиваюсь. Вы знаете, где я работаю?

– В библиотеке.

– А какая зарплата у библиотекаря, знаете?

– Я думаю, небольшая...

– Правильно думаете! – Она подняла голову и посмотрела на Корнилова с вызовом. – У меня высшее техническое образование, свои запросы. – Елена Сергеевна вдруг как-то по-бабьи сморщилась, махнула рукой и сказала: – К чему я это все говорю?! И совсем не о том! – Она задумалась и минуты две молчала, глядя в окно. Корнилов не торопил. – Я собираю бутылки, – сказала женщина. – Да-да. Собираю бутылки. И сдаю. И получаю за это деньги. Знаете, сколько бутылок можно собрать вечером? Если бы не местные старухи, озолотиться можно. – Голос ее зазвенел.

– Елена Сергеевна, зачем вы рассказываете мне об этом? Зачем нервничаете? – остановил ее Корнилов. – Это ваше личное дело, это никого не касается...

– Касается! – упрямо сказала Травкина, и лицо ее болезненно сморщилось. Она сразу стала похожа на старушку, обиженную, своенравную старушку. – Вам же хочется знать, почему я солгала про сетку, почему сбежала? Хочется! Я знаю.

– Я об этом догадывался, – сказал Корнилов.

– Правда? – Лицо Елены Сергеевны разгладилось. Она словно обрадовалась. – Вы догадались, что я со стыда сгорела и поэтому сбежала? И ничего плохого обо мне не подумали?

– Нет, не подумал. Вот Семен Иванович – майор, который помогал вам сетку снимать, – обиделся. Он не привык, чтобы от него сбегали. – Корнилов улыбнулся.

Улыбнулась и Елена Сергеевна. Вымученной, жалкой улыбкой.

– Майор! Такой молодой и симпатичный?! Как неудобно, как неудобно... – Улыбка сошла с ее лица. Елена Сергеевна пристально посмотрела на полковника, словно хотела узнать, что же он думает о ней на самом деле. – Ведь это стыдно собирать бутылки, получать за них деньги? Правда, стыдно?

– Чего ж тут стыдного?

Наверное, Елене Сергеевне почудились в голосе Корнилова неискренние нотки, и она недоверчиво покачала головой.

– Стыдно. Вот если наши узнают!

– Никто об этом не узнает, – сказал полковник. – И давайте переменим тему. В воскресенье рядом с волейбольной поляной был тяжело ранен человек...

Ничто не дрогнуло у нее в лице.

– До следующего воскресенья долго ждать, а преступник разгуливает по городу с ножом в кармане.

– С ножом?

– Да, с ножом. И каждую минуту можно ожидать, что этот нож опять поднимется. Елена Сергеевна, вы, наверное, многих игроков знаете. Может быть, у вас есть чьи-то адреса, телефоны?

– Есть. – Она ответила автоматически, сосредоточенно думая о чем-то своем. – Несколько телефонов я помню. Знаю, где работают две женщины. Это вам пригодится?

Корнилов кивнул.

– Посмотрите для начала фотографии. – Он достал из стола пачку снимков, передал Травкиной. – Может быть, найдете знакомых?

Она рассеянно перебрала фотографии, все еще не в состоянии отрешиться от какой– то мучившей ее мысли. Протянула Корнилову фото Гоги.

– Этот парень иногда у нас играет. Зовут его Миша.

– А что-нибудь еще вы о нем знаете?

– Хороший игрок, его даже в команду мастеров берут.

– У вас там и мастера есть? – удивился полковник.

– Конечно. Несколько человек когда-то играли в сборной города. Мастера спорта. Они к себе на площадку не каждого пускают. По выбору.

– Ну, а с кем дружит этот Миша?

– Какая дружба, если люди встречаются раз в неделю, а то и реже? Поиграют и разбегутся в разные стороны. У женщин иногда находятся общие интересы – вязание, новые выкройки. А у мужчин? На поляне ведь кроме минералки и лимонада, ничего не пьют. – Она залилась краской, наверное, вспомнив про бутылки.

– В какой команде в воскресенье играл Миша? – спросил полковник.

– Не знаю. Могу сказать, что у мастеров на площадке его не было. Если у них комплект, то никого не берут.

– Но вы его видели?

– Видела. Он рано приехал. Пока народ собирался, поиграл в кружке. – Она задумалась. – Потом я видела, как он ел.

– Один?

– Нет. Володя Матвеев с ним сидел и еще какой-то мужчина.

– А этот Володя Матвеев где работает?

– Врач-стоматолог. В платной поликлинике на Скобелевском проспекте.

Корнилов записал на листке.

– Ну, а еще? Меня любые мелочи интересуют.

Елена Сергеевна задумалась.

– Я помню, Миша с кем-то долго разговаривал. А вот с кем?

– Вспомните. Это очень важно, – настаивал Игорь Васильевич.

– Может быть, с Гурамом? – В голосе у нее не было уверенности. – Несколько раз я видела их вместе.

– Кто такой Гурам?

– Таксист. Совсем молодой, а лысый. Как-то необычно для грузин, правда? Они всегда такие кудрявые. Я видела однажды его в филармонии с женой. Хорошенькая.

– Ас кем-нибудь из волейболистов вы встречаетесь? В будние дни?

– Да. С Аллой Алексеевной. Мы дважды ездили с ней в Крым. Вам нужен телефон?

– Пожалуйста.

Телефон Аллы Алексеевны. Травкина знала на память.

– А как вы думаете, сколько народу собирается на поляне? – спросил полковник.

– Трудно сказать. Все зависит от времени года, от погоды.

– А в прошлое воскресенье?

– Человек сто, сто пятьдесят. – Заметив удивление на лице Корнилова, Елена Сергеевна сказала. – Так мне кажется. Некоторые приезжают, но не играют. Моя Алла вывихнула руку, полгода не могла играть, а приезжала. По привычке. Вы знаете, у нас очень мило. Чувствуешь себя непринужденно, на равных со всеми.

«Но своя элита у вас имеется, – подумал Корнилов. Мастера играют отдельно».

– Вы ведь задерживаетесь после игры? – спросил он, намеренно не упоминая, с какой целью она это делает, щадя ее самолюбие.

– Да. Но не каждый раз. Бывает, что дохожу до шоссе и потом возвращаюсь. В прошлое воскресенье пошла на ручей, вымылась и только потом вернулась. У меня есть место, куда я их прячу. Не очень много. Сорок – пятьдесят.

– А когда вы вернулись в этот раз никого на поляне уже не было?

– Нет.

Она явно говорила неправду. И эта неправда давалась ей с большим трудом – на лбу выступили мелкие бисеринки пота.

Корнилов вынул из стола план поляны перерисованный Бугаевым с того что набросал Казаков. Положил перед Еленой Сергеевной. На этом плане только не было крестиков.

– Узнаете?

Она кивнула.

– Как вы обходили поляну? Можете нарисовать?

– Я никогда не обхожу ее. Народ приезжает аккуратный, не разбрасывает ни бумагу, ни бутылки. Привыкли с годами.

– Значит, бутылки складывают в одно место?

– Да. Вот здесь густой ельничек и яма. Наверное, заросшая воронка от снаряда – Елена Сергеевна показала место на поляне. – Сюда и складывают бутылки, газеты. Есть, конечно и неряхи. Особенно из новеньких.

«А может быть, все знают про твои приработок – подумал Корнилов – и специально несут бутылки в одно место? А между прочим бутылки. – Его мысли получили определенное направление, но он тут же остановил себя. – Нет. Мы получим сотни «пальчиков», но это ничего не даст – у нас нет «пальчиков» преступника. Если только не найдем среди «пальчиков» такие которые зарегистрированы в нашей картотеке»

– Воскресные бутылки лежат на месте?

– Ага. Я так перепугалась. Да и вообще – она горько усмехнулась – как теперь туда показаться?

– Никто ничего не знает о бутылках, – успокоил ее Корнилов. – Кого вы можете еще назвать из волейболистов?

Елена Сергеевна назвала несколько имен. В основном это были женщины. Одну из них Травкина провожала до дома. Номера квартиры не знала, но помнила подъезд. Корнилов тщательно все записал. Одна мысль не давала ему покоя почему она ни разу не назвала Плотского? Ведь они знакомы! Казаков даже считает что Елена Сергеевна влюблена в директора. Почему же она молчит? Корнилов чувствовал ни о какой рассеянности и забывчивости не может быть и речи. Не хочет чтобы милиция досаждала расспросами Павлу Лаврентьевичу? И спрашивать ее сейчас бесполезно – только вспугнешь.

Прощаясь Корнилов поинтересовался:

– Елена Сергеевна почему вы дышите книжной пылью имея техническое образование?

– Чтобы почаще дышать морским воздухом. – Она явно радовалась что разговор, наконец, закончен. Исчезла напряженность даже порозовело бледное лицо. – В библиотеке мне дают возможность брать отпуск за свой счет. Зимой езжу в горы, летом – на море.

Как только за Травкиной закрылась дверь, полковник вызвал Бугаева, Лебедева и Варю Алабину долгое время работавшую его секретарем, а после окончания юрфака принятую в отдел младшим оперуполномоченным. Необходимо было срочно встретиться с людьми адреса и телефоны которых назвала Елена Сергеевна. Через час другой Травкина может с кем-то из них поделиться своими впечатлениями о пребывании в милиции, а этот «кто-то» передаст другому. И пойдет гулять по цепочке.

Семену Бугаеву достался стоматолог Матвеев, Варе Алабиной – Алла Алексеевна о которой Травкина несмотря на совместные поездки в Крым знала только то, что работает она в «почтовом ящике», и ее домашний телефон. Предстояло еще разыскать молодого, но уже лысого таксиста Гурама имеющего красивую жену, но остальные сотрудники от дела были заняты и таксиста Корнилов взял на себя.