Текст книги "Антиквары"

Автор книги: Сергей Высоцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

13

Бугаев боялся больниц и врачей, а зубных врачей – больше всего на свете. Наверное, потому что по молодости пока имел дело только с ними. В регистратуре пожилая женщина сказала ему, что доктор Матвеев принимает в шестом кабинете. Около кабинета сидели человек пять пациентов с мученическими лицами. Мужчина с перевязанной пуховым платком щекой ходил, словно заведенный взад-вперед по узенькому коридорчику.

– Все к доктору Матвееву? – спросил Семен.

– Все, – буркнул перевязанный мужчина и посмотрел на Бугаева как на своего личного врага. Наверное, улыбчивый и пышущий здоровьем человек вызывает в больничной обстановке где люди объединены недугами, некоторое раздражение.

«Вот так номер! – с огорчением подумал Бугаев. – Что же делать? Отрывать этого зубодера от дела, когда столько страждущих?» Он прошелся по коридору, читая таблички на дверях, внимательно изучил правила приема в поликлиниках системы, названной не поддающимся расшифровке словом «УХЛУГУЗИЛ», и, наконец, наткнулся на дверь с табличкой «Главный врач».

Пышная рыжеволосая дама, высунув, словно школьница, кончик языка, сосредоточенно писала что-то бисерным почерком в маленьких клеточках разложенного на столе листа ватмана. Наверное, расписывала дежурства врачей «УХЛУГУЗИЛа» на следующий месяц.

– Здрасте! – улыбаясь, сказал Семен. Оторвавшись от ватмана, дама посмотрела на Бугаева. Его белоснежные зубы не предвещали никаких жалоб на плохое обслуживание в поликлинике, и дама одарила Семена ответной улыбкой.

– Что вы хотели, молодой человек?

Не дождавшись приглашения. Бугаев сел и спросил:

– Вы бы не могли мне для начала расшифровать слово «УХЛУГУЗИЛ»?

– Ухлу что? – удивилась дама.

– УХЛУГУЗИЛ. У вас так написано в коридоре. – Он сделал неопределенный жест рукой.

Она долго, чуть ли не до слез, смеялась. Наконец сказала.

– Молодой человек, когда у вас, не дай бог, заболят зубы, – она постучала костяшками пальцев по столешнице, приходите в Управление хозрасчетных лечебных учреждений главного управления здравоохранения исполкома Ленсовета.

– Ого! – восхитился Семен.

Через пять минут страждущие исцеления у доктора Матвеева были распределены по другим кабинетам, а Бугаев, с опаской поглядывая на современную бормашину, разговаривал с улыбчивым крепышом Владимиром Владимировичем Матвеевым.

– Играю, играю! – Матвеев энергично закивал головой в ответ на вопрос майора о «волейбольной поляне». – У меня первый разряд. И с мастерами играю, и в «кружок».

Он сразу же узнал на фотографии Гогу.

– Странный парень. Иногда общительный, добрый, а бывает, словно его кто-то подменил. Злой. Орет на игроков. Мне-то редко приходится с ним играть – разный класс. Но вот недавно еле удержал его от драки.

– Поточнее время не вспомните? – попросил Бугаев, с уважением разглядывая поросшие растительностью руки дантиста.

– Могу, конечно. – Матвеев заглянул в разграфленный листок, лежащий на столе под стеклом. – Это было двенадцатое, суббота. В воскресенье я дежурил в поликлинике.

– А с кем драка? Из-за чего?

– Из-за чего – не знаю. Когда я подошел, они уже обменивались «приветствиями» – у второго шла из носа кровь. Я взял Мишу «под локоток» и увел сторону, а Антон пошел на речку. Умываться.

– Антон?

– Кажется, его так зовут. Шофер одного из игроков. Директора не то завода, не то института. Это единственный человек, который на служебной машине к нам на волейбол ездит.

– Плотский?

– Не знаю. Видел несколько раз издалека – высокий поджарый старик.

– Из-за чего же все-таки подрались? Повздорили в игре?

– Не знаю, из-за чего, но только не из-за волейбола. Антон не играет. Лежит обычно на солнышке, загорает. Или машину моет. Да и не всегда ездит с директором. Иногда его привозит другой водитель, постарше. Тот играет...

– А в последнее воскресенье вы обедали с Мишей? Там, на поляне?

– Да. Он пригласил перекусить. Я ж говорю Миша добрый, общительный. До поры до времени.

– А кто с вами был третий?

Матвеев внимательно посмотрел на майора, пожал плечами.

– Вы все спрашиваете, спрашиваете, пора бы уже сказать, что произошло.

– Сейчас объясню, – пообещал Бугаев. – Вы только ответьте на мой вопрос.

– Кто был третьим? – Матвеев улыбнулся. – Да у нас «на троих» не соображают. Кроме лимонада, ничего не пьют. Разве что пива бутылку. А был с нами тот же Антон.

– Шофер?

– Да. Я так понял, что помирились они. О прошлой драке ни слова.

14

Варя Алабина, побывавшая у волейболистки Аллы Алексеевны, вернулась обогащенная разнообразными познаниями в области современных методов вязания и с полутора десятками телефонов постоянных посетительниц «волейбольной поляны». Все эти посетительницы обладали естественно, кроме горячей привязанности к волейболу еще одним достоинством переходящим в недостаток, – они вязали свитеры, джемперы, пуловеры, жилетки, платья. Вязали дома, на работе и даже на волейбольной поляне в перерыве между игрой. А так как вязание особенно художественное требует внимания и сосредоточенности при подсчитывании количества петель и рядов то, судя по самой Алле Алексеевне, они мало что могли рассказать о происшествии на поляне. Алла Алексеевна из «почтового ящика» ничего о нем не знала.

Корнилов выслушав доклад лейтенанта Алабиной вздохнул сочувственно и спросил Варю не вяжет ли она сама.

– Игорь Васильевич, – с обидой сказала Варя и щеки ее предательски порозовели, из чего полковник заключил, что по крайней мере шерстяные носки своему мужу начальнику уголовного розыска с Васильевского острова, Варюха вяжет.

– Понимаю, – еще раз вздохнул Корнилов, – надежды на вязальщиц мало, но придется тебе с ними познакомиться. Вдруг! Мы обязаны всякий шанс использовать. Эта Алла Алексеевна замужем?

– Замужем.

– Может, есть среди вязальщиц и незамужние. Ты на них обрати особое внимание. Я думаю они не только петельки подсчитывают, но и женишка подмечают. А Гога – парень видный холостой.

Видя, что Алабина хочет что-то возразить, полковник предостерегающе поднял ладонь.

– Не спорь, Варя. Иди, звони. Встречайся. Набирайся опыта.

15

С таксистами Корнилову пришлось однажды заниматься чуть ли не полгода – когда разоблачили группу преступников угонявших автомашины индивидуальных владельцев. Поэтому он хорошо знал с чего начинать – позвонил диспетчерам таксомоторных предприятии и попросил отыскать водителя по имени Гурам. Через пятнадцать минут диспетчер из второго предприятия сообщил Игорю Васильевичу что Гурам Иванович Мчедлишвили один из лучших водителей в настоящий момент работает на линии. Машина у него оборудована радиотелефоном и если нужно Корнилов сказал нужно... и еще через полчаса сел в новенький таксомотор подъехавший к подъезду Главного управления.

«Лучшим водителям – лучшие машины – подумал полковник, а худшим – худшие? Хорошо ли это?» Разглядывая загорелое с симпатичными усами лицо Гурама Ивановича маленькую кепочку с кокетливым помпончиком на его голове Корнилов пришел к мысли о том, что под кепочкой скрывается та самая лысина о которой с сожалением рассказала Елена Сергеевна. Тогда прямое попадание", – с удовлетворением констатировал он.

– Куда едем? – спросил Гурам. В кепочке он выглядел молодо. Лет на тридцать не больше.

– На волейбольную поляну.

Мчедлишвили посмотрел на Корнилова. Наверное, его предупредили, что предстоит встреча с милицией, да полковник и не просил делать из этого тайны – сам адрес Литейный, четыре, говорил за себя.

– Я шучу, – сказал Корнилов. – Ехать туда слишком далеко. Поговорим здесь.

Гурам молча показал глазами на гранитное здание Главного управления.

– Нет в машине. Я знаю у вас план.

– Ох, план! – серьезно сказал водитель. – Мотаешь по городу мотаешь – это ж какие нервы нужно иметь, товарищ...

– Игорь Васильевич.

– Товарищ Игорь Васильевич. Железные нервы.

– Гурам Иванович, вы Мишу Терехова знаете? Он частенько в волейбол на поляне играет.

– Знаю – обрадовался Мчедлишвили. – Хороший человек!

Гурам сразу же выбрал из предложенных фотографии карточку Гоги, сказал почти влюбленно.

– Какой красавец! Орел!

– А поконкретнее не могли бы о нем рассказать?

– Поконкретнее? – удивился Гурам. – Товарищ Игорь Васильевич! Хороший человек – разве не конкретно? Смотришь на него – душа радуется! Добрый веселый.

– Ссорился с кем-нибудь?

– А с кем не бывало! Мяч упустишь, кричит: «Гурам! Чтоб тебе в жизни не пить кахетинского!»

– Ну а по-серьезному?

– Нет! Миша как наша Нева – спокойный и широкий.

Корнилов улыбнулся. Подумал о том что этот Гурам наверное уже считает себя заправским ленинградцем.

– Кого из игроков вы знаете хорошо? – спросил он Гурама.

– Всех! – не задумываясь ответил Мчедлишвили. Но тут же поправился. – С кем играю. Вадик например. Такой длинный парень. Орел! Любую свечу гасит. Или Николай Иванович, с рыжей собачкой всегда приезжает. Тоже орел!

– А шофер с ремонтного завода там у вас бывает? Антон Лазуткин. Не знакомы!

– Шофер? С ремонтного завода? – Гурам задумался. Снял и снова надел свою маленькую кепочку. Корнилов наконец-то увидел большую ото лба лысину.

– Нет! Шофера не знаю. Вот директора видел – красавец мужчина. Уважаемый человек.

16

Полковник собрался пообедать, но в приемной его остановила секретарша. В руке она держала телефонную трубку.

– Игорь Васильевич Травкина вас спрашивает. Сказать, чтобы позвонила через час?

Корнилов потянул руку к трубке Голос у Елены Сергеевны был взволнованный. Она твердила, что ей стыдно, но за что стыдно, полковник никак не мог понять.

– Вы мне объясните не торопясь, – попросил он. – Что у вас случилось?

– Я сказала вам... – Остальных слов Корнилов не расслышал потому что Травкина перешла на шепот.

– Вы из телефонной будки говорите? – догадался он.

– Да. С Петроградской.

– Можете приехать сейчас?

Травкина долго молчала, и полковник понял, что она стесняется официальной обстановки.

Они договорились что Корнилов встретит ее у подъезда на Литейном.

– Вы меня простите, пожалуйста, – сказала Травкина вместо приветствия. – Я так виновата перед вами. Но вы поймете у вас глаза добрые. И грустные. – Она смотрела на Корнилова смущенно.

– Не волнуйтесь Елена Сергеевна, – Корнилов слегка опешил от такого заявления. – Давайте пройдемся по бульвару и вы мне все спокойно расскажете.

– Хорошо, что по бульвару. – Травкина взглянула на полковника с благодарностью. – У меня не хватило бы духу исповедоваться в кабинете сидя перед вами за столом.

Она напомнила Корнилову растерянную школьницу провалившуюся на экзамене, не обращающую внимания на свои внешний вид на помятую кофточку растрепанные волосы, всю ушедшую в свои переживания.

Они медленно пошли между чахлыми липами неухоженного бульварчика. Полковник не торопил Елену Сергеевну, ждал, когда она соберется с духом.

– Я наверное прискакала в обеденное время? – спросила Травкина.

– Не беспокойтесь. Найду время перекусить.

– Так вот. – Елена Сергеевна вздохнула глубоко. – Рядом с вами идет лгунишка. Да. Да. Я все наврала. – Тут же она спохватилась. – Не все конечно, но в главном.

– Может быть, сядем на скамейку? – предложил Корнилов.

– нет! – Она энергично тряхнула своими кудряшками. Язык у меня не повернулся сказать вам в прошлый раз об этом. Ведь я люблю его! – В ее голосе звучала неподдельная горечь. – И он слава богу оказался совсем ни при чем! Только мне могли прийти в голову такие идиотские мысли! Елена Сергеевна посмотрела на Корнилова с мольбой. – Я говорю о Павле Лаврентьевиче. О Плотском. Смешно да?

– Почему же смешно? – сказал Корнилов, начиная догадываться, о чем умолчала Елена Сергеевна в предыдущем разговоре.

– Смешно! – упрямо повторила Травкина. – Вы же его не знаете, поэтому так и говорите Плотскому за шестьдесят. Старик, – сказала она с горечью, но тут же изменила тон. Но попробуйте найти таких обаятельных остроумных людей среди молодежи! Таких внимательных! – Она дотронулась до руки Корнилова. – Игорь Васильевич мне сорок лет, а я не видела жизни. – В глазах у Травкиной стояли слезы и полковник поразился тому, как резко меняется ее на строение. Ему хотелось прервать ее заставить говорить о том, что его сейчас больше всего интересовало, но он не мог этого сделать.

– Двадцать лет назад у меня был муж-пьяница! – Травкина произнесла эту фразу с омерзением. – Он не смог мне дать ребенка! И все эти годы я одна. Ожегшись на молоке. Да я и сама. – Она отрешенно смотрела в сторону. – Мужчины не слишком-то балуют меня своим вниманием. И вдруг – Павел Лаврентьевич! Такой... – Елена Сергеевна беспомощно взглянула на Корнилова, не в силах найти подходящего слова. – Такой великолепный!

Несколько минут они опять шли молча. Наконец, Травкина собралась с духом.

– Я видела, что Миша ссорился с ним.

– С Павлом Лаврентьевичем?

– Да.

«Любопытно, – подумал Корнилов – Сначала Гога дерется с шофером директора, а потом ссорится с самим директором. А потом его находят тяжело раненным...» – И спросил:

– Из-за чего они ссорились?

– Ума не приложу! Ссоры у нас на поляне такая редкость. – Она осеклась. – Нет, ссоры бывают, и даже очень горячие, но только из-за игры. Ну, знаете, кто-то упустит мяч, когда решается игра. Особенно если игра престижная...

Полковник посмотрел на Травкину с недоумением.

– Ну как же вы не понимаете?! – нетерпеливо сказала она. – Подберутся классные игроки, переживают болельщики, а тут случайно затесался мазила! Кто-то под горячую руку отпустит острую шуточку. Не каждый способен стерпеть.

– Бывают и драки?

– Нет! Драки – редкость. Публика у нас приличная. Если до этого дойдет – разведут по сторонам.

– Из-за чего же они ссорились? И что общего у Миши с директором?

– Ах, если б я знала! – с огорчением ответила Травкина. – Директор был так сердит! А ведь они никогда не играют на одной площадке. Павел Лаврентьевич обычно становится с новичками или играет в кругу. Миша, конечно, не мастер, но крепкий игрок.

– Значит, у вас там все по рангам?

– Ну что вы! Вся прелесть в том, что никаких рангов. Никто не интересуется служебным положением. – Она не поняла иронии полковника. – Все зависит от твоего умения.

– Из-за чего же все-таки сердился Павел Лаврентьевич?

– Я его спросила.

– Спросили? – удивился Корнилов.

– Да. Когда узнала от вас, что Мишу ранили. Я позвонила Павлу Лаврентьевичу на работу. Попросила о встрече.

– Он не удивился?

– Не знаю. Он так владеет собой. – В голосе Травкиной сквозило восхищение.

– И что он вам ответил?

– Пожал плечами и сказал рассеянно: «Миша? Миша... Это какой же Миша, Еленочка? Там столько народу».

– И все?

– Все. Видите, он его даже не запомнил. Значит, поспорили из-за какого-то пустяка! И к нападению на Мишу Павел Лаврентьевич никакого отношения не имеет. А мне бог знает что примерещилось. И вас я зря от дела оторвала. Травкина робко посмотрела на полковника. – Но ходить с камнем на душе... Гадко.

– Елена Сергеевна, не обижайтесь на мой бестактный вопрос. – Корнилов внутренне собрался, ожидая бурной реакции собеседницы. – А Павел Лаврентьевич отвечает вам взаимностью?

– Он, он?.. – растерялась Травкина. – Он очень добр, внимателен. – И сказала умоляющим шепотом. – Павел Лаврентьевич не знает о моем чувстве.

17

– Ну, как вам понравилась эта дамочка? – спросил Бугаев полковника, встретив его в коридоре управления.

– По-моему, человек хороший Добрый, – ответил Корнилов. – Только неустроенный.

– Хороший человек не профессия. – Бугаев все еще не мог забыть, как Елена Сергеевна провела его.

– Конечно, Сеня. – В голосе полковника Бугаев почувствовал иронию. – Хороший человек-это такая малость. Только тому, кто придумывает афоризмы вроде твоего, я бы с людьми запретил работать. – Он круто развернулся и пошагал к своему кабинету Бугаев озадаченно посмотрел ему вслед.

Корнилову еще и раньше не понравились нотки пренебрежения, промелькнувшие в словах Бугаева о «бутылочном» приработке Елены Сергеевны. Мало ли какие обстоятельства складываются в жизни?! Ему, конечно, было досадно, что Травкина таким образом восполняет прорехи в своем бюджете – с ее образованием можно было бы без труда найти себе другую, более денежную работу, – но он знал, что современная молодежь в таких делах не слишком щепетильна. И он держал в таких случаях свою щепетильность при себе, никак не давая почувствовать свое недоумение собеседнику. Полковника зло разбирало, когда он слышал, как иные люди свысока бросают слово «торгаш» о каждом, кто стоит за прилавком магазина. Не то чтобы Корнилов не любил этого слова, – просто он считал его определяющим уровень нравственности человека, а не принадлежность к конкретной профессии. Для него торгашество было синонимом бессовестности и беспринципности. В его повседневной практике приходилось встречать немало «торгашей» самых разных профессий. Даже торгашей-ученых и торгашей-журналистов.

Игорю Васильевичу и самому понадобилось немало времени, чтобы составить четкое представление о ценностях подлинных и мнимых. Но однажды придя к какому-то заключению, он старался придерживаться его всю жизнь.

Глубокой осенью сорок второго года, эвакуированный по Ладоге из осажденного Ленинграда, он попал в пермское село Сива, в детский дом. Директором детского дома была Викторина Ивановна, завучем – Вера Ивановна. И по возрасту, и по характеру они очень отличались друг от друга. Прямо два полюса. Даже в том, как ребята за глаза их называли Викторина и Верушка, – сразу чувствовались характеры. Молодая. – Корнилов сейчас думал, что в сорок втором сорок третьем ей было лет тридцать, не более, – красивая, энергичная Викторина и совсем седая, старенькая, как казалось ребятам, тоже красивая и всегда благожелательная Верушка.

Женщины эти, о личной жизни которых воспитанники, маленькие эгоисты, знали очень немного, удивительным образом дополняли друг друга. Нервная порывистость первой сглаживалась самообладанием и спокойной добротой второй. Обеих ребята очень любили, хотя часто доставляли им огорчения и даже серьезные неприятности.

«Викторина разбушевалась» – как порыв ветра, прошелестит внезапно такое известие по холодным коридорам двухэтажного бревенчатого дома, – и все затихали, старались сделаться незаметнее. Прекращались шумные игры, споры. Самые заядлые лентяи брали учебники и делали вид, что усердно готовят уроки. А вдруг Викторина заглянет в комнату? Но Викторина была отходчива и «бушевала» недолго. Крепко выругав набедокурившего, расплакавшегося воспитанника, она иногда не выдерживала и плакала вместе с ним.

«Викторина сказала». Эти слова действовали на воспитанников так же неотразимо, как и другие два «Верушка просила» Нравственный авторитет обеих был в разношерстном коллективе очень высок. Это сейчас, когда Корнилов вспоминал свои детдомовские годы, он употреблял слова «нравственный авторитет», – а в те годы ребята просто хорошо знали – ни Викторина, ни Верушка не сделают несправедливости, никогда не обманут, не покривят душой.

Очень не любила Викторина Ивановна даже малейших проявлений торгашества. А воспитанники были небезгрешны. Играли в перышки «на интерес», меняли остатки вывезенных из Ленинграда вещей на хлеб и шаньги на любимое лакомство круги замороженного молока с толстым желтым слоем сливок поверху. Время-то было суровое. Чувство голода никогда не исчезало.

«Чертовы спекулянты!» – кричала Викторина, «засыпав» кого-нибудь из воспитанников во время «торговой операции», а на очередном собрании рисовала картины мрачного будущего тех, кто не сможет преодолеть в себе меркантильные наклонности. Не избежал столкновении с Викториной Ивановной и Корнилов. В сохранившемся с тех лет старом дневничке, который он изредка доставал из самого далекого ящика письменного стола есть такая запись: «Вышла маленькая неприятность с директором. Она хотела чтобы я пел в хоре. Я петь не хотел, и она несколько раз посылала за мной. Я не пошел. Она разбушевалась и назвала меня чертовым спекулянтом. Я не могу терпеть, когда меня называют тем, кем я на самом деле не был и не буду. А если и продал что-то, то потому что не хватает еды».

Урок Викторины запомнился Корнилову на всю жизнь.

Летом сорок пятого он вернулся из эвакуации в Ленинград. Июль провел в городе, на август мать отправила его в деревню к тетушке. И вот однажды приехал Игорь с ней в поселок Сиверский на рынок, помог довезти мешок картошки-скороспелки. Стоял рядом с тетушкой, разговаривал и вдруг увидел идут по рынку Викторина с Верушкой. Обрадовался он, но чувство радости мгновенно испарилось от испуга а что подумает Викторина?! И вместо того, чтобы броситься им навстречу, Корнилов, к изумлению тетушки спрятался под прилавком.

Прошло очень много времени, прежде чем он научился, хотя и не всегда успешно отличать суть явления от его формы.

Через год после случая на рынке он поступил в ремесленное училище и очень захотел предстать перед своими бывшими воспитателями в новенькой форме, показать им, что он при деле, учится. Разыскал адрес Веры Ивановны и в ее квартире на улице Рубинштейна к своей радости встретил Викторину. Верушка приготовила душистый и крепкий чай, поставила вазочку с шоколадными конфетами. Конфеты в то время казались Игорю неслыханной роскошью, и он несмотря на уговоры, съел только одну, соврав, что шоколадные не любит. Викторина Ивановна расспрашивала его про училище, про то, какие науки там изучают. Рассказал Корнилов и о том, как испугался, увидев их на рынке.

– Испугался? – удивилась Викторина. Игорь подтвердил, и она вдруг погрустнела и долго молчала, слушая его разговор с Верушкой и рассеянно двигая по столу красивую витую вазочку с конфетами. Тогда ему просто в голову не пришло спросить Викторину, почему она загрустила, а теперь спросить уже не у кого.

Последние год-два Корнилова постоянно мучила мысль кого рекомендовать на свое место, когда он наконец, соберется уйти на пенсию? Белянчикова или Бугаева?

Он понимал, что его могут и не спросить, а если спросят, совсем необязательно, что с его рекомендацией посчитаются. Назначение начальника отдела в Управлении уголовного розыска такого большого города – дело совсем непростое. На своем веку Игорю Васильевичу не раз приходилось быть свидетелем того, что при выдвижении кадров выбор начальства падал вовсе не на самого способного. Разные были веяния. То вдруг обязательно искали человека «со стороны», даже из другого города. Потом главным критерием стало высшее образование и опытнейшие «зубры» знавшие в лицо чуть ли не всех уголовников, уходили на пенсию, не дослужив даже положенного Срока. Одно время создали «теорию» – в начальство нельзя ставить своего человека прослужившего долгий срок в подразделении. Он-де уже притерпелся к недостаткам сдружился с людьми. Была мода и на молодых и на старых, но только почему-то никак не хотели следовать естественному закону жизни, вечной и постепенной смене поколении.

И Юра Белянчиков и Семен Бугаев были самыми способными сыщиками отдела. Основательность и некоторую медлительность Белянчикова дополняли острый ум и способность к импровизации Бугаева. Бугаев мог увлечься загореться какой-то одной версией и в этой своей уверенности упустить остальное, а Белянчиков иногда терял в темпе, просчитывая десятки вариантов. Они идеально дополняли друг друга, но руководить-то отделом должен был один. Сейчас таким «одним» был Корнилов, но он собирался на пенсию. И он боялся ошибиться, если у него вдруг спросят о замене. Он знал, что ни тот, ни другой не обидятся, если шеф назовет его товарища в свои преемники. Ни Белянчиков, ни Бугаев не были карьеристами. И это качество Корнилов ценил в них больше всего. Но Корнилова недаром считали в управлении Максималистом. Вот и теперь он хотел, чтобы человек, которому предстояло сесть в его кресло не только не был карьеристом, но и хорошо знал свое дело.

И все-таки иногда он отдавал предпочтение Бугаеву. Семен был на пять лет моложе Белянчикова, и у него следовательно оставалось больше времени для разбега. Для того чтобы не только набраться мудрости и опыта, но и применить их на практике.