Текст книги "Лоханка"

Автор книги: Сергей Калашников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 5. Приграничные конфликты

Взлетели мы и пошли на восток – это я понял потому, что Волга так ни разу внизу и не появилась. Она нынче разлилась от половодья, никак не пропустил бы – идём-то мы на удобной высоте, землю прекрасно видно и никакой тебе облачности. Шум в салоне умеренный, даже разговаривать можно. Собственно, тут ко мне этот комкор и пристаёт, голос уверенный, и первый же вопрос буквально сносит с ног:

– При каких обстоятельствах вы познакомились с басмачом Кобыландыевым?

«Ах ты, – думаю, – плесень, гэбня кровавая в бою не бывавшая… счазз… всё тебе расскажу»

Вслух же, сдерживая вскипающую в душе ярость, изложил я следующее:

– С красноармейцем Кобыланды Кобыландыевичем Кобыландыевым я познакомился летом тысяча девятьсот тридцать второго года – на военных сборах. Потом мы оба вместе с частью, где проходили службу, были направлены в зону боевых действий. Там красноармеец Кобыландыев буквально у меня на глазах проявил себя умелым и инициативным защитником Советского строя и завоеваний Революции – образцово выполнял задания командования, был беспощаден к врагам нашего отечества. Он дисциплинирован, выдержан, характер имеет твёрдый, стойкий. К женщинам относится тактично, семейные узы хранит надёжно. С соратниками поддерживает ровные деловые отношения.

«Вот тебе, – думаю, – моя позиция»

– Благородно, конечно, товарищ Беспамятный, что вы так хорошо отзываетесь о фронтовом друге. У нас тоже не возникало к нему никаких претензий, до последних событий на Дальнем Востоке. А потом были собраны дополнительные сведения о его юности, и установлено, что он не так прост, как кажется. Нашлись люди, видевшие его в одной из банд, действовавших в Туркестане в конце двадцатых годов. Более того, есть основания полагать, что он был курбаши – главарём целой шайки, сновавшей за границу, словно к себе домой. Последнее свидетельство относится к тридцать первому году, а в тридцать втором Кобыланды появляется уже в окрестностях Астрахани в качестве мирного жителя и призывается на военные сборы.

– И что, он даже имени не изменил? – удивился я.

– Это имя переводится как «отважный леопард», – в голосе собеседника послышалась ухмылка. – Не мог мальчишка от него отказаться. Кстати, наши его не так-то упорно и искали – просто приметили, что банда перестала появляться из-за кордона, ну и успокоились.

– А они что, сильно зверствовали? – продолжил я расспрашивать.

– Свидетельств об этом не найдено – поминалось, что гоняли стада с нашей стороны на сопредельную, а оттуда возили контрабанду. Есть даже непроверенные подозрения, будто или действовали подкупом, или очень хитроумно водили за нос пограничников. В общем, упоминаний о боестолкновениях с бандой курбаши Кобыланды в архивах не нашлось. Зафиксированы слухи о ссоре между ним и другим атаманом, но ненадёжные.

– Тогда не вполне ясно, – выражаю я сомнение, – каким образом юнец смог возглавить вооружённое формирование. На Востоке ведь уважают седины…

– Дерзость и жёсткую руку там тоже ценят, – последовал ответ. – По анкете твой подзащитный – сын чабана. Так вот – эти данные подтвердились. Он действительно сын чабана. Очень уважаемого чабана. Настолько уважаемого, что люди к его имени сзади прибавляют словечко «бай». Впрочем, к Советской власти он лоялен, в сопротивлении курсу партии замечен не был.

По мере развития разговора возникало впечатление, будто это я веду допрос. Ох, неспроста это – не иначе, сейчас умышленно притупляют мою насторожённость, чтобы выяснить нечто важное. В общем, как-то всё не так.

Сижу, молчу. Мне ведь ещё обещали рассказать о каких-то «последних событиях» на Дальнем Востоке. По лицу собеседника вижу только, что он недоволен, а о других его эмоциях судить не могу. Вот и выжидаю.

Комкор тоже рта не раскрывает, не продолжается наш разговор. Ох, чую, что-то не так. Не обвиняемый я, не подследственный, но и не свой в этом диалоге. Наконец, я не выдержал этого неустойчивого положения:

– Так что там за последние события на Дальнем Востоке? – спросил, а самому стало тревожно. Помню краешком памяти, что командующего Дальневосточным Военным Округом репрессировали где-то в эти годы. Помню не из нынешних газет, а из прошлой жизни, из будущего. Вроде как он как-то неправильно командовал и что-то то ли развалил, то ли завалил.

– По инициативе интендантских служб при авторотах были созданы бранзулеточные подразделения для работы в условиях бездорожья, – послушно принялся излагать мой мрачный собеседник. – Ваш друг как раз курировал эти мероприятия. На их основе возникли также и скромные конвойные формирования, предназначенные для охраны обозов на марше. Всё выглядело просто прекрасно. Кобыландыев проводил колонны по сложным маршрутам, выдерживал серьёзные стычки с белобандитами и выручал наши заставы, подвергшиеся нападениям с сопредельной стороны. Получал награды и повышения по службе. И вдруг во время очередной провокации японцев один из охранных батальонов под его командованием на гусеничных транспортёрах своим ходом пересек пограничную реку в двадцати километрах от места событий.

В течение трёх часов они преодолели считавшуюся непроходимой местность и, заметьте, артиллерийским ударом смели охрану… – мой собеседник кивнул ординарцу, который жестом волшебника развернул перед нами карту – …вот здесь, от моста, после чего перенесли огонь на расположение японского гарнизона вот здесь. На чужой территории, вы понимаете?!

– А как он добрался до места, где переправился? – проявил я недоумение.

– Баржей шли, пока она не села на мель. Впрочем, освободившись от груза, судно смогло вернуться, – пояснил мой собеседник.

– Я же говорил, что товарищ Кобыландыев инициативный и умелый защитник нашего отечества, – завёл я старую шарманку.

– Перестаньте ёрничать, – взвился мой собеседник. – Вы понимаете, что ни с того, ни с сего обозники оказались способными решать сложные боевые задачи наступательного характера. Подразделения японцев, блокировавших пограничную заставу, они перебили частично миномётным огнём, частично из пулемётов, причём вели огонь с сопредельной территории на свою сторону. После чего отнюдь не успокоились, а пошли от одного японского гарнизона к другому, снося их, словно кегли плотным артиллерийско-миномётным огнём.

Этот бывший басмач, практически, объявил войну Японии на территории оккупированной ей Маньчжурии… хотя, там сейчас Манчжоу-Го, но не оно заказывает музыку, а самураи.

Так вот! Связи с нашим батальоном нет – информация идёт от противной стороны по дипломатическим каналам. Императорская армия уже собрала нешуточные силы и двинула вот сюда, – комкор показал карандашом на ничем не примечательную точку, через которую проходила ниточка, обозначающая сухопутную дорогу.

Я взглянул на окружающие её пометки и плотоядно ухмыльнулся:

– Ох и огребут самураи! Как бы они после этого не попросили нас обратно принять КВЖД в знак искренней признательности за отзыв подобной опасности от их чернявых головушек!

– Вы что, полагаете возможным издеваться?! – вспылил мой собеседник. – Скажите – у вас есть возможность повлиять на действия этого закоренелого бандита?

– Конечно, – отвечаю. – Как только окажусь рядом с ним, немедленно попрошусь в строй, чтобы с оружием в руках помочь ему наказать наглецов, осмелившихся покуситься на нерушимость наших границ.

– Иван Сергеевич! Вы совершенное дитя в вопросах политики. Ну нельзя же в вашем возрасте столь буквально понимать всё, что пишут в газетах!

– А мне, товарищ комкор, и не положено ничего особого понимать – в мирное время я рабочий. Сварщик моя профессия. А в военное – красноармеец моё звание. Что велят, то и делаю.

– Помилуйте, батенька, не пытайтесь городить подобную чушь. Нам прекрасно известно, сколь много сил и изобретательности положили вы на создание этих… бранзулеток. И сколь тщательно трудились над разработкой тактики их применения в боевых условиях. И Дмитрий Иванович и Григорий Семёнович крайне лестно отзываются обо всей вашей деятельности на протяжении целого ряда лет.

Я вздохнул понимающе, – ясно, как день, что те, кому положено, знают про меня всё, что им нужно.

– Но проучить наглецов всё-таки необходимо, – заявил я упрямо. – И хорошо, что есть кому. Всё равно через пару лет на Халхин-Голе придётся это сделать. А так – раньше на пару лет начинаем получать боевой опыт, причём опыт положительный. Надеюсь, снабжение группировки басмача Кобыландыева не было прервано с нашей стороны?

– Да хрен её прервёшь – он сразу всё, что надо завёз баржами, даже госпиталь с хирургами у него с собой. И целую автороту успел переправить. Боевые части, что стоят в тех краях превратились в растревоженные муравейники – молодые командиры все, как один, просятся в интенданты, причём обязательно в бранзулетчики. Да и не басмач он, если честно – комбрига ему недавно присвоили.

– Поделом, – отвечаю. – Заслужил. Знаете, я конечно понимаю, что возникли определённые дипломатические затруднения, но держать лицо всё равно придётся. Так что, пускай японцам ответят – присутствие наших войск на их территории будет прекращено, едва будет покончено с бандитскими шайками, нарушающими границу. А мы посмотрим, как наш басмач выполнит маневр вывода войск с сопредельной территории. И поможем, чем можем – например, нанесением отвлекающих ударов в нужный момент. Поиграем на его стороне – он ведь – наш человек.

– Этот наш человек уже пятый день, шерстит японцев… – брызнул слюной комкор.

– Он с оружием в руках выступил на защиту нашей Родины, – напомнил я.

– Какой вы, право, зануда, Иван Сергеевич.

– Вы ведь везёте меня на Дальний Восток, чтобы я повстречался с нашим героем? Мне бы хотелось оказать поддержку его инициативе, а то упечёте его сгоряча в подвалы кровавой гэбни и не будет у нас в годину испытаний обученных и прошедших боевое слаживание мотострелковых войск!

– Про годину испытаний, кровавую гэбню и будущие события на Халхин-Голе мы, надеюсь, потолкуем в другой раз. С глазу на глаз, – комкор оставил меня в покое и принялся что-то строчить. Я, чтобы не подглядывать, стал раздавать спутникам дорожную снедь. Сопровождающий отделенный, наверное вестовой, откупорил термос с заметно остывшим чаем – следующая посадка, говорят, в Оренбурге. Что-то далековато, на моё рассуждение. Кажется, в это время перелёты такой длины делались только после соответствующей подготовки. Хотя, могу и путать – в эти годы авиация развивается семимильными шагами, а я, признаться, не отслеживал – редко заглядываю в газеты.

* * *

Итак, кому-то потребовалось свести вместе меня, моего старого товарища и… думаю, поговорить. Не иначе, комкор направлен к месту событий, чтобы разобраться в вопросе, заинтересовавшем руководство страны. Так я рассудил, распустил скатку с шинелью и хорошенько в неё упаковался – нынче в салонах самолётов нет климат-контроля. Солнышко, конечно, припекает через окошки, но всё равно атмосфера бодрая.

Пилоты сменяли друг друга, одна за другой следовали посадки для заправки горючим. Мы выходили размять ноги и по иным вопросам – сортира в нашем авиалайнере конструкторы не предусмотрели. А мы даже ночью продолжали лететь. То есть, сели в сумерках, долили горючего и взлетели уже при свете фары. А следующее приземление было на рассвете. Одним словом – шибко торопились. Байкала я не видел – мне сразу показали Амур – он тут ещё не так широк, как в низовьях, но всё равно река уважительная.

А потом мы сели на луговину с выкошенной травой. От кромки леса к нам сразу направилась полуторка, а я, пользуясь простором, скатал свою шинель и вообще привёл себя в порядок. Мысль, надеть военную форму мне уже казалась не самой лучшей – придётся перед всеми тянуться, иначе огребу… собственно, казусы сразу и начались. Пока прибывший на автомобиле взводный докладывал комкору и отвечал на его вопросы, водитель в звании командира отделения припахал меня на разгрузке бочек с горючим из кузова – насилу убедил его подкатить грузовик к самолёту и уж там прямо из кузова переливать бензин вёдрами в баки.

Впрочем, бочки всё равно скатили и, оставив их злым и усталым пилотам, уселись в машину и поехали куда-то под уклон местности – за нами никто не приехал, только авиаторы прислали заправщиков. Из комкор и «оседлал». Места вокруг красивейшие, грунтовая дорога – след в примятой колесами нескольких машин траве. Часа два мы уворачивались от веток, падая на дно ничем не покрытого кузова, тряслись на корневищах могучих деревьев, а потом выбрались в обжитое место – как я понял – на пограничную заставу.

Несколько крупных изб, между ними вымощенная камнями площадка, флагшток, часовой под грибком. Тут, похоже, о нас предупредили, то есть никаких недоразумений не образовалось и комкора отвели к наблюдательной вышке, а меня отправили на пищеблок. Старший из пограничников со знаками различия ротного так и сказал – а ты, красноармеец, перекуси пока, да ступай к дневальному – скажи, пусть покажет свободную кровать. Это, как я понимаю, он озадачился моим возрастом – явно за тридцать – слишком большим для такого звания.

А был бы я в штатском – совсем другое отношение ко мне проявили бы. Комкор же поглядывал на это с ухмылкой, никому ничего не объясняя. Злорадствовал или потешался – ума не приложу. Так что я поел, помылся в баньке – а она тут завсегда наготове, хотя и без парной, но с тёплой водичкой. Бельишко сменил, пришил свежий подворотничок, выспался – в избе-казарме несколько бойцов и среди дня дрыхнут, видать из наряда.

Помог на конюшне, с поваром потолковал о том, можно ли в такую жару есть горячий борщ и уселся в тени починять сапог рядовому Суслову – старшина заставы меня попросил. Только положил последний стежок на располосованное голенище – тут и «накрыл» меня комбриг Кобыландыев. Он, оказывается, раньше подкрался и стоял за спиной – ждал, когда закончу.

– Одно удовольствие, Ваня, смотреть, как ты работаешь – сказал он улыбаясь всей своей мелкозубой пастью.

– Ага, – отвечаю, хлопая его по плечу, – а про тебя только слухи слыхать, один другого страшнее.

– Ой, – скривился друг, – почему все прямо по ране угадывают! Только Софико не говори, – спохватился он.

– Можно подумать, не увидит она шрамов на твоей шкуре, – подначил я его. – Ты сколько людей потерял, скажи, как на духу?

– Раненых два десятка и убило пятерых, – вздохнул Кобыланды. – Молодые все, из последнего пополнения. И две бранзулетки на тросе выволокли. На отходе нас накрыли артиллерией с закрытых позиций.

– А где батальон? – спрашиваю.

– Я тебе кто, выходить там где меня ждут? – ухмыльнулся товарищ. – Батальон перешёл границу на участке другой заставы. Пойдем, однако, к карте. Сейчас комкор будет меня дознавать и тебя грушей трясти, – волнуясь, он частенько начинал неправильно использовать слова.

– Поешь, – говорю, – в баньке ополоснись, сейчас я тебе свежее бельишко дам, а командиру на глаза явишься чистым и сытым – терзать он тебя будет, а не дознавать. Злой, как лютая ненависть.

* * *

– Основным видом боя должна быть активная маневренная оборона с засадами, минными западнями и управляемыми фугасами на дорогах. Огненными мешками, внезапными обстрелами транспортных колонн, – втолковываю я комкору.

– Это на словах хорошо звучит, а как вы будете управлять своими подчинёнными? У вас что, у каждого бойца имеется рация? И как он с ней перемещается? Или его сопровождают два носильщика и радист?

А Кобыланды слушает наши препирательства и ухмыляется – весело ему наблюдать, как рядовой пытается поучать генерала… генерал-лейтенанта, если я правильно перевел нынешние звания на привычные мне.

Тут входит незнакомый комполка и сообщает:

– На четвёртой заставе второго отряда с сопредельной стороны был обстрелян пограничный наряд, – пока вошедший переводил дух (видно, что запыхался от быстрого бега), комкор ехидно скривил брови и спросил:

– С нашей стороны потери есть?

– Никак нет. Смазали японцы. Однако тут как раз случайно проходил конвойный батальон, который занялся преследованием злоумышленников, для чего пересёк границу и сбил гарнизон ближайшего населённого пункта.

– Карту, – блеснув гневным взором в сторону моего товарища, генерал-лейтенант спросил: – У вас ведь три таких батальона подготовлено. Один вы только что вывели из-за реки. А второй, получается, отправили на дело. И не пытайтесь меня убедить, будто всё произошло случайно.

– Реальную выучку войска получают только участвуя в боевых действиях, – поторопился я его успокоить. – Начинать большую войну самураи сейчас не готовы – вот и обкатаем тактику на малых конфликтах, тем более, они сами нарываются. Через год развернём обстрелянные батальоны в полки, а потом к тридцать девятому году тем же способом получим уже три вполне боеготовые дивизии, оснащенные по последнему слову техники и укомплектованные опытными, проверенными в деле бойцами.

– Если вы согласны, – поддержал меня Кобыланды, – большое дело получится для страны и неприятный сюрприз для гидры мирового империализма.

– Вы, товарищи, меня за Советскую власть не агитируйте, – рявкнул на нас «проверяющий». Отдыхайте тут… пока. А завтра покажете мне батальон, что вышел из боя. И не в парадном строю, смотрите, а в самом настоящем обычном состоянии. Я у вестового обмундирование позаимствую – притворюсь младшим командиром на манер сообщника твоего – Беспамятного, а ты, Кобыландыевич, смотри, чтобы без показухи мне.

* * *

Сколько сюрпризов ожидало комкора – в точности не скажу. Но мне их хватило за глаза. Начну с того, что ППТ я не узнал, хотя были они у шестерых из числа восьми членов десанта каждой бранзулетки – на стволах появились дырявые кожухи, как на привычных нам ППШ. Понятно, чтобы боец не обжигал руки о ствол. Кроме того заметно короче стали магазины.

– Пришлось выбирать между ёмкостью и удобством стрельбы из положения лёжа, – улыбнулся отделенный, чей экипаж мы выбрали в качестве жертвы любопытства высокого столичного гостя.

В таком стрелковом отделении просто боец, именуемый стрелком, оказался всего один. Потому что присутствовал там ручной пулемётчик со вторым номером и снайпер, вооружённый незнакомой мне винтовкой с оптическим прицелом. Снайперу полагался помощник-прикрывающий. Ещё имелся собственно командир отделения, телефонист и артиллерийский корректировщик. Как мне пояснили – последний, восьмой боец обычно использовался «по обстоятельствам» – послать куда, посторожить, сбегать глянуть – как оно там…

В оснащении мотострелков сразу бросились в глаза «фартучки», скрещенными на спине лямками и широким поясом напоминающие форменные фартуки гимназисток. Собственно передника спереди почти и не было, вернее основная его часть оказалась на боках, где в кармашках гнездились запасные обоймы, цилиндрические предметы и пистолет с ужасающим стволом – ракетница. Так вот – цилиндрические предметы оказались гранатами, а ракетница – гранатомётом. Она посылала снаряд метров на триста по высокой траектории, но взрывался он, как я понял, не от удара, а по времени. То есть при дальнем выстреле – ещё в воздухе, а при ближнем падал на землю и ждал, пока догорит запал.

Так вот понял мой товарищ идею подствольного гранатомёта. Ну и прилаживать это устройство под ствол никто даже не подумал. Местные умельцы сработали. Но бойцы одобрили, рассказали как «замучили» этими штуками окопавшихся супостатов, когда пристрелялись – выгнали их из укрытий под пули снайпера.

Третий момент оказался для меня просто шоковым. Оказывается, командир машины может в бою связаться по радио с каждым бойцом. В шлемы-будёновки вделаны примитивные детекторные приёмники, способные принять мощный сигнал радиостанции транспортёра на расстоянии чуть ли не полкилометра – этого достаточно, чтобы дать целеуказание или команду на смену позиции.

Комкор часа полтора «играл в солдатики», гоняя ребятишек через микрофон. Успокоился, когда выучил все позывные бойцов этого отделения… хе-хе. Пусть прочувствует, что командирам наука нужна не меньше, чем бойцам.

Да, рации имеются на всех машинах, и пара телефонных аппаратов и катушки с проводом – а как же при такой мобильности без управления и передачи разведданных? Каждое подразделение хоть что-то, да видит и, если вовремя доложит – то у командования легко «сложится» цельная картинка.

* * *

Пару дней наш проверяющий выглядел крайне недовольным и бурчал по любому поводу. Ему решительно всё не нравилось. Или это таким образом зависть из него вылезала? Настоящую же проблему он создал нам на третий день:

– У тебя, как я понял, готовится к переходу границы третий так называемый конвойный батальон, – спросил он у Кобыланды. – Так вот – я должен пойти с ним и посмотреть всё это в деле своими собственными глазами.

– Никак невозможно, – отреагировал мой друг. – Пассажирских мест в транспортёрах нет, а на место командира машины человека нужно больше года готовить.

– В десантном отделении поеду, – продолжал настаивать комкор.

– Туда тоже лишнего человека не впихнуть – они и так там, как сельди в бочке.

– Вместо бойца сяду. Переоденусь рядовым – чего там сложного? Небось, справлюсь за рядового красноармейца. И не спорьте – вопрос решённый. Извольте наилучшим образом исполнить, а не устраивать мне дискуссию о невозможности выполнения приказа старшего по званию.

– Точно, – улыбнулся я. – В третьем-то батальоне вас не видели не только комкором, но даже младшим командиром. А мы объясним, что вы от газеты, и что это очень нужно, чтобы правильно описать коварство японских милитаристов.

Потом мы тренировали с комкором посадку-высадку, обращение с ППТ – там два спусковых крючка: один на одиночную стрельбу, второй – на автоматическую. Ну и другие элементы подготовки, как могли, подтянули. Как его «внедряли» в один из экипажей, я не видел. А вскоре мы провожали «бранзулеточный» батальон, отправляющийся на вылазку.

Лоханки числом около четырёх десятков спокойно въехали в реку, переплыли её и скрылись на другом берегу. Ночь, тишина, только негромкий гул моторов и тихий лязг неторопливо перематывающихся гусениц. Почему гул негромкий? Так работал я над глушителями. Не идеально получилось, но выхлоп заметно ослабил. Следом подошла колонна грузовиков – на воду сбросили понтоны, соединили их настилом в паром, и началась перевозка машин на тот берег.

Что-то грохотало вдали, Кобыланды нервничал, не снимая с головы наушников, после рассвета вдали за границей пролетело несколько самолётов. Держать меня в курсе происходящего никто не пытался, да и маловато, думаю, поступало новостей – не до докладов сейчас нашим.

* * *

Ждать – тоскливое дело. Невольно в голову начинают лезть дурацкие мысли, появляются сомнения и как-то неуверенно чувствуешь себя, если ничем не занят. Я слонялся по заставе, стараясь не попадаться на глаза командирам – ну кто меня надоумил одеться красноармейцем! Кто угодно может до тебя доковыряться и куда угодно послать. Хотя, тихо тут, благостно, как я люблю. Ровно стучит в сарае движок, крутит генератор. Стоп! Что за ерунда? Зачем генератор, если вот столбы с проводами и лампочка под потолком в комнате горит? Ну-ка, куда ведет кабель от генератора?

Привел он меня туда, где на столе стоит рация. Рядом – боец в наушниках и мой товарищ дремлет. Солдатик занимается зарядкой аккумуляторов – узнаю своё «изобретение» с переключателями и «указометром» – называть эту головку вольтметром у меня язык не поворачивается.

Другой ящик с аккумуляторами подключен к рации – она от него работает, пока заряжается второй комплект. Получается – мотор-генератор сюда привезли вместе с радиостанцией и радистом на время, пока проводится операция на сопредельной территории. Опа! Парень вытащил отвёртку и отвинчивает винты крепления кожуха рации. Не иначе – какая-то неисправность. Надо помочь. Это ведь я когда-то подключал-соединял в первый раз, значит и в этот раз соображу, что к чему.

Зашёл с крыльца, прокрался на цыпочках мимо спящего Кобыланды и присел рядом с бойцом, придерживая переднюю стенку, уже отсоединённую от остального. Какой культур-мультур! Даже и не знал, что на нашем заводе так хорошо делают. Я тогда научил электриков, да и не заглядывал больше сюда. Кузьмин их проверял при приёмке – вроде претензий не было. И немудрено, если тут такая икебана! А это что за незнакомая связь?

Кажется, я спросил вслух.

– Так переключатель средневолнового передатчика, Иван Сергеевич!

– Не понял, – удивился я. – Писано же было в руководстве, что рация коротковолновая.

– Так она и есть коротковолновая, – захлопал глазами радист. – На средние переходят, когда отдают команды бойцам на детекторные приёмники. Короткие-то волны куда сложнее детектировать, – пояснил он таким тоном, словно это всем известно.

Я упёрся взглядом в гнутое из металла шасси, из которого торчали радиолампы, пачки пластин переменных конденсаторов, заглянул сзади, где натянулись между изолирующими колодками резисторы и разной формы незнакомые финтифлюшки. Ох так ничего себе технический прогресс! Вообще непохоже на первый экземпляр, побывавший когда-то у меня руках.

Проснулся Кобыланды. Похоже, моё изумление не было беззвучным, а дремлет он чутко.

– Принимает? – спросил он у радиста.

– Так точно. Клемму переобжал.

– Ступай, Игнат, прогуляйся до ветру. Я послушаю, – мой друг отправил прочь лишние уши. – Что, понравилось? – это уже вопрос ко мне.

– Тут маркировано не по-нашему, – ответил я невпопад.

– У Софико есть родня. Из бывших. Эмигрировали они после революции. Вот один троюродный и делает маленький гешефт. Оттуда готовые блоки, отсюда – чёрная икра. Ну а канал передачи… хм, – Кобыланды помедлил немного. – Да не надо тебе этого знать. Завод покупает сборку у артели «Красная медь», прячет в самодельный кожух – всем хорошо. Не бери в голову и про наш разговор забудь.

* * *

Через три дня с противоположной стороны начали возвращаться грузовики. Некоторые везли раненых. А ещё через пару дней приволокли на тросе несколько повреждённых «бранзулеток» – их переправили на наш берег всё тем же понтонным паромом.

Потом я наблюдал возвращение батареи трёхдюймовок: установленные в грузовых отсеках гаубичной длины стволы казались обрезами зенитных орудий – так уж придумали их устроить. Плыли пушечные транспортёры неважно, глубоко погрузившись в воду, отчего сердце замирало – уж очень немного оставалось на поверхности высоты до обреза открытого кузова. Странные чувства они у меня вызывали – эти уродцы. С одной стороны направленные при транспортировке вверх стволы выглядели очень убедительно и производили грозное впечатление. С другой – стрелять из них было можно только при больших углах возвышения, когда отдача направлена преимущественно в землю. Грубо говоря, цели, расположенные ближе трёх километров были для этих орудий досягаемы только с применением ослабленного заряда – так уж получились у нас возможные углы возвышения, что пришлось вернуться к раздельному заряжанию. При попытках стрелять прямой наводкой из-за малой массы машины происходила такая её раскачка, что ствол задирался и снаряд уводило вверх.

Словом, это оружие работало только с закрытых позиций или издалека. Наши попытки создать сзади опору в виде бульдозерного ножа-отвала к успеху не привели – с ним транспортёр окончательно перетяжелялся, разбалансировался и в воде погружался кормой вперёд. Слишком маленькую и лёгкую машину мы сделали…

Наконец появились основные действующие «лица» – транспортёры с десантом. Они деловито вступили в реку и неспешным ходом преодолели её. Выбравшись на наш берег ядро вышедшего из «поиска» батальона стало втягиваться в лесную дорогу, ведущую от заставы, на которой мы квартировали. Одна из машин отклонилась в нашу сторону, остановилась ненадолго, «выпустив» из длинного верхнего люка коренастую фигурку, а потом почапала туда же, куда и все.

«Фигурка» же направилась в нашу сторону. Комкор – вот кто торопился выразить нам своё… интересно, что?

* * *

– Ну, вы и прохиндеи, – заявило начальство, сидя в заставской столовой и уплетая за обе щёки аппетитно пахнущее горячее варево. – Это же просто машина войны какая-то, а не конвойный батальон. Чуть какое затруднение встретят – подтягивают артиллерию и крошат японскую оборону с зарытых позиций.

– Большой расход снарядов, – вздохнул Кобыланды. – Нам бы нормальные самоходки, чтобы могли работать прямой наводкой, не опасаясь никакого огня…

– Что за самоходки? – вскинулся комкор.

– Вроде танка, но без башни. С толстым лбом и мощной пушкой.

– Такие не плавают, – одёрнул я размечтавшегося друга. – Сразу лишишься свободы маневра. Да и ресурс ходовой у них заметно меньше, чем у нынешних лёгких транспортёров.

Проверяющий передал опустевшую миску повару и жестом потребовал у ординарца бумагу и карандаш:

– Ну-ка, нарисуй в общих чертах, – повернулся он ко мне.

– Не, ну нормальную пушку нужно ставить на более тяжёлую машину, а для этого потребуются двигатели куда как мощнее. Наши-то крошки на своей мягкой подвеске так и будут подпрыгивать от каждого собственного выстрела.

Несмотря на столь категорическое утверждение, я принялся прорисовывать вариант удлиненного до пяти метров корпуса, добавив с каждой стороны по два катка – это позволяло мне увеличить массу машины тонн до семи с половиной. Тогда в лоб и в щит пушки удавалось поставить листы толщиной миллиметров двадцать пять, но крыша боевого отделения и часть его задней стенки надёжно не влезали в балансировку, а поворот ствола ограничивался теми самыми пятнадцатью градусами, что я и обещал когда-то. И, судя по всему, без дульного тормоза никуда не денешься. А это значит, что при стрельбе из окопа пороховые газы поднимут столбы пыли.

Получившийся силуэт показался мне знакомым – не иначе – в будущей войне нечто подобное применялось какой-то из сторон.

– Вот, – сказал я завершив эскиз. – Но плавать эта машина не будет никогда. И вообще, в пределах имеющейся концепции унифицированной ходовой части достигнут предел, как размера повозки, так и её массы.

– Штабную ещё нарисуй, тоже длинную, но без пушки, – вдруг вспыхнул комкор. – В этой тесной жестянке едешь, словно жук в спичечном коробке, толкаясь плечами на каждом ухабе. Но, чтобы плавала, – спохватился он, – негоже командиру отставать от своих частей.

Мы с Кобыланды переглянулись, и я принялся за работу – у нас появился союзник.

– Так, прохиндеи! – оглядев моё художество, «союзник» придал своему лицу недоверчивое выражение, – как я понял, для обеспечения одного батальона в бою требуется ещё и авторота?

– И инженерный взвод, – кивнул Кобыланды.