Текст книги "Том 7. Книга 1. Автобиографии, надписи и др"

272.  В. П. Яблонскому(с. 296). – Печатается по автографу (собрание С. Ф. Антонова, хранится у наследников, г. Москва).

Опубликовано: Терновский В., Терновский А. Что сохранили память и перо. – Журн. «В мире книг». М., 1970, № 9, с. 41.

Датируется 1925 г. – временем встреч С. Есенина с В. Яблонским.

О В. П. Яблонском см. коммент. к № 257.

Коллективное

Литературные декларации и манифесты

Раздел включает литературные декларации, манифесты и другие программные документы имажинизма, в составлении, обсуждении и подписании которых Есенин принимал участие: «Декларация» ‹1919›, «Манифест» (12 сентября 1921 г.), «Восемь пунктов» ‹1924›.

В раздел не включена «Почти декларация», воспроизводившаяся ранее в пятитомных Собраниях сочинений Есенина, так как она помечена «1 июня 1923 года. Москва, Петровка, Богословский 3-46» и напечатана в журн. «Гостиница для путешествующих в прекрасном», М., 1923, № 2 (июнь-июль) во время пребывания поэта за границей (май 1922 – август 1923). Обращение «Имажинисты всех стран, соединяйтесь!» ‹1921› не включено в данный раздел потому, что, являясь документом другого жанра, оно помещено в разделе «Афиши» (см. наст. т., кн. 2).

Впервые литературные декларации вошли в Собр. соч. поэта в 1962 г. (т. 5).

Едва ли какой-либо факт творческой биографии поэта вызывал столько споров, как факт его принадлежности к группе имажинистов: «Когда Есенин оказался в компании имажинистов, многие стали его оплакивать и пророчить гибель таланта» (Розанов, с. 4).

«При всех твоих достоинствах, – обращался к Есенину В. Г. Шершеневич, – всегда указывается на один недостаток – близость с имажинистами. Прямо какое-то бельмо на глазу у всех твой имажинизм.

И талантливый, и гениальный, и необыкновенный, только имажинист! Словом: „хороши наши ребята, только славушка дурна“» (Кому я жму руку, с. 41–42).

Имажинизм как литературное явление пережил несколько этапов: доорганизационный (1913–1918); создания и активной деятельности группы (1919–1922); существования группы при формальном участии Есенина (1922–1924); после роспуска группы Есениным (1924–1927).

В неоконченном письме Иванову-Разумнику в мае 1921 г. Есенин писал: «Дело не в имажинизме, которое притянула к нам З. Венгерова в сборнике «Стрелец» 1915 г., а мы взяли да немного его изменили. Дело в моем осознании, преображении мира посредством этих образов».

В своей вызвавшей в 1915 г. немало откликов статье «Английские футуристы» З. Венгерова, в частности, рассказала о встречах и беседах с основоположником нового направления в английской поэзии – имажизма(возникшего как школа в англоязычной литературе в 1909 г.) – Эзрой Паундом. Венгерова привела слова Паунда, поясняющие суть нового литературного направления: «…в поэзии мы имажисты. Наша задача сосредоточена на образах, составляющих первозданную стихию поэзии, ее пигмент, то, что таит в себе все возможности, все выводы и соотношения…» (Стрелец, сб. первый, Пг., 1915, с. 93). Очевидно, именно эта статья и подтолкнула Шершеневича к мысли назвать себя сначала имажионистом, а затем имажинистоми искать единомышленников.

Впервые термин «имажионизм» употреблен Шершеневичем в книге «Зеленая улица. Статьи и заметки об искусстве» (1916). Однако на предпосылки возникновения нового течения он указал уже в своем «Футуризме без маски» (М., 1913), где говорит о футуризме: «Во что разовьется в будущем это течение, вызывающее сейчас столько брани и похвал, конечно, предугадать трудно. Мне кажется, что в ближайшем будущем предстоит новая перегруппировка‹разрядка коммент.›, которая выметет пыль, поднявшуюся от поломки старого особняка, и на этом месте воздвигнется новый небоскреб во всей его задуманной стильной чистоте» (с. 101). Вместе с тем, называя себя уже имажионистом, Шершеневич еще не порывает связи с футуризмом. Весьма примечательно в этом плане его признание: «Я по преимуществу имажионист. Т. е. образы прежде всего. А так как теория футуризма наиболее соответствует моим взглядам на образ, то я охотно надеваю, как сандвич, вывеску футуризма…» (Зеленая улица, с. 7). Окончательное отмежевание Шершеневича от футуризма в связи с осознанием самостоятельной концепции имажинизма относится к 1918 г. (см. ‹Шершеневич В.› У края «прелестной бездны». – Альм. «Без муз», 1918, № 1, с. 43. – Подпись: Георгий Гаер).

Уже в «Зеленой улице» Шершеневич делает основной акцент на неожиданностидля читателя поэтического образа: «…только новое и оригинальное способно нас взволновать, ошеломить, врезаться в кучу наших мыслей, наших впечатлений, подобно тому, как бешеный мотор врывается в толпу зевак и, умчавшись, оставляет раненого. Этот судорожно корчащийся мертвец и будет тем впечатлением, которое остается в нашем сознании» (Зеленая улица, с. 15). Созданные по такому принципу неожиданные, натуралистически-ошеломляющие, эпатирующие читателя образы станут главными в творчестве имажинистов.

Совсем на другой, органической основе подойдет к разработке теории своего имажинизма Есенин, называвший имажинистами всех художников слова, владевших выразительным, образным языком: и безымянного автора «Слова о полку Игореве», и поэтов Л. А. Мея, А. А. Фета, Ф. И. Тютчева. Есенин рассказывал о своем первом впечатлении от «Слова…»: «Я познакомился с ним очень рано и был совершенно ошеломлен им, ходил, как помешанный. Какая образность! Вот откуда, может быть, начало моего имажинизма» (Розанов, с. 16. Неслучайно Рюрик Ивнев собирался написать специальную работу «С. Есенин и Слово о полку Игореве», о чем было объявлено в коллективном сборнике Есенина, Мариенгофа, Шершеневича 1921 г. «Золотой кипяток». Замысел не осуществился). И. В. Грузинов вспоминал: «Он ‹Есенин› выбирает лучшие, по его мнению, стихи Мея, читает мне. Утверждает, что у Мея чрезвычайно образный язык. Утверждает, что Мей имажинист» (Грузинов И. С. Есенин разговаривает о литературе и искусстве. М., 1927, с. 4).

В конце 1918 г., независимо друг от друга, Есенин, Мариенгоф и Шершеневич пришли к осознанию «теории образных напечатлений». В это время, вспоминает Мариенгоф, «стали бывать ‹…› на Петровке Вадим Шершеневич и Рюрик Ивнев. Завелись толки о новой поэтической школе образа» (Восп.-95, с. 215). «Были мы люди не знакомые друг другу, – продолжает Шершеневич, – и вдруг оказалось, что, кроме любимой нашей поэзии, у нас есть и еще что-то общее, и это общее путем долгих споров вылилось в движение ‹…› под названием имажинизма» (ЕЖЛТ, с. 52). Тот факт, что имажинизм был основан, с одной стороны, им самим, «а с другой – Шершеневичем», Есенин подчеркивает в автобиографии 1924 г. (см. наст. кн., с. 17).

Организационно группа объединилась вокруг своего кооперативного издательства (информация об организованном «на артельных началах» издательстве «Имажинисты» была напечатана в газете «Советская страна», 1919, 10 февр., № 3, с. 8) и литературного кафе «Стойло Пегаса». Эта штаб-квартира имажинистов, находясь в самом центре Москвы, на Тверской, являлась одним из наиболее популярных московских литературно-артистических кафе 20-х годов. Здесь читались стихи, проводились диспуты о поэзии, путях развития современного искусства – театра, кино, живописи, творческие вечера В. Брюсова, С. Есенина, В. Качалова, В. Мейерхольда и др.

В пору увлечения имажинизмом Есенин считал, что именно с ним связаны пути развития поэзии (см. его письмо Р. В. Иванову-Разумнику, май 1921 г.). В. Кириллов приводит в этой связи адресованные ему есенинские слова: «Ты понимаешь, какая великая вещь и-мажи-низм! Слова стерлись, как старые монеты, они потеряли свою первородную поэтическую силу. Создавать новые слова мы не можем. Словотворчество и заумный язык – это чепуха. Но мы нашли способ оживить мертвые слова, заключая их в яркие поэтические образы. Это создали мы, имажинисты. Мы изобретатели нового. Если ты не пойдешь с нами – крышка, деваться некуда» (САЕ, с. 174).

Характер отношения Есенина к имажинизму отражают и некоторые дарственные надписи (см. наст. кн., с. 137, 166, 193). Это, в частности, его автограф на «Треряднице», подаренной И. Н. Бороздину 7 марта 1921 г.: «‹…› Не было бы Есенина, не было бы и имажинизма. Гонители хотят съесть Имажинизм, но разве можно вобрать меня в рот?» Поэт называет себя «вождем имажинизма» и «Имажинистов» (в дарственных надписях: А. В. Луначарскому – на «Треряднице» и И. С. Козлову на книге А. Авраамова «Воплощение: Есенин – Мариенгоф», обе 1921), а группу имажинистов – «примыкающей» к нему (в заявлении А. В. Луначарскому 17 марта 1922 г.).

Расхождения между Есениным и другими имажинистами начались с самого начала существования группы. Уже первый совместный документ – «Декларация», – по признанию Шершеневича, создавался «не так просто». Эти разногласия проявлялись во всем, что касалось творчества: Есенин не разделял отношения имажинистов к поэтическому образу, их взглядов на задачи и цели искусства.

Свое понимание поэтической образной системы Есенин изложил в «Ключах Марии» (1918) еще до знакомства с Шершеневичем и Мариенгофом (подробнее см. т. 5, с. 439–500 наст. изд.). Созданные самостоятельно еще до знакомства с имажинистскими теориями на основе глубокого изучения крупнейших исследований по фольклору, есенинские «Ключи Марии» имажинисты вначале старались «притянуть» к себе: в объявлениях издательства «Имажинисты» название этой книги сопровождалось подзаголовком «теория имажинизма», и, рецензируя ее, Шершеневич называл Есенина «одним из идеологов имажинизма» (журн. «Знамя», М., 1920, № 2 (4), май, стб. 57). Однако, судя по исправлениям, внесенным Есениным в текст рукописи (одно из них – полемика с футуризмом, который он именует «подглуповатым»), очевидно, что еще осенью 1918 г., в период написания «Ключей Марии», поэт воспринимал Шершеневича как видного представителя одного из самых неприемлемых для него течений – футуризма (см. т. 5 наст. изд., варианты «Ключей Марии»). Ни о какой творческой близости к Шершеневичу и его поэтической практике у автора «Ключей Марии» тогда не могло быть и речи. Если называть «Ключи Марии» «теорией имажинизма», то имажинизма особого, «есенинского», ничего общего не имеющего с имажинизмом других членов группы.

Имажинизм представлялся Есенину своеобразной интерпретацией народно-поэтической образности. Эта естественная органичность отсутствовала в произведениях других имажинистов, на что неоднократно указывал сам поэт, в частности, в беседе с И. Н. Розановым (1921): «Многие думают, что я совсем не имажинист, но это неправда: с самых первых шагов самостоятельности я чутьем стремился к тому, что нашел более или менее осознанным в имажинизме. Но, – делает многозначительную оговорку Есенин, – беда в том, что приятели мои слишком уверовали в имажинизм, а я никогда не забываю, что это только одна сторона дела, что это внешность. Гораздо важнее поэтическое мироощущение. Шершеневичу это до сих пор чуждо, и долго не было этого поэтического содержания у Мариенгофа. Одна только внешностьимажинизма» (выделено коммент. – Розанов, с. 4–5). Тот же мемуарист приводит есенинскую оценку произведений других имажинистов: «нутра у них чересчур мало». «Я же, – добавлял Есенин, – в основу кладу содержание, поэтическое мироощущение» (Розанов, с. 10). О принципиальном различии своего и других имажинистов отношения к образу Есенин говорил в это время Вс. Рождественскому: «…разные мы, если глубже взглянуть. У них вся их образность от городской сутолоки, а у меня – от родной Рязанщины, от природы русской. Они скоро выдохлись в своем железобетоне, а мне на мой век всего хватит.‹…› Пишу не для того, чтобы что-нибудь выдумать, а потому, что душа того просит. Никого ничему не учу, а просто исповедуюсь перед всем миром, в чем прав и в чем виноват. Принимай меня таким, как есть, каким меня мать и родина на свет произвели…» (Восп., 2, 111).

В отличие от своих «собратьев» и в своих эпатажах Есенин всегда оставался «нежным хулиганом»: «Мне хочется вам нежное сказать» («Исповедь хулигана»). В этом плане справедливо наблюдение И. Розанова: «1920 и 1921 годы важны в поэтической деятельности Есенина тем, что поэт резче, чем раньше, выразил свое поэтическое лицо, показал себя «нежным хулиганом», найдя новую, острую и никем еще не использованную тему» (Розанов, с. 5). Примечательно, что в подготовленном поэтом в 1923 г. для издания за рубежом сборнике стихотворений (Есенин С. Сборник стихотворений. Макет. Автограф. [1923] – РГАЛИ) из восьми включенных в него произведений («Исповедь хулигана», «Песнь о собаке», «Хулиган», «Закружилась листва золотая…», «Корова», «В том краю, где желтая крапива…», «Не жалею, не зову, не плачу…», «Кобыльи корабли») только три – «Исповедь хулигана», «Хулиган» и «Кобыльи корабли» – являются «имажинистскими».

Самые дальновидные из современников поэта уже тогда понимали, что связь его с имажинистами – внешняя. В. Львов-Рогачевский заметил тогда же: «Никакая каторга с ее железными цепями не укрепит и не свяжет этих заклятых врагов не на жизнь, а на смерть» (Львов-Рогачевский [В]. Имажинизм и его образоносцы… [М.], 1921, с. 46. Подробнее – см. коммент. к «Ключам Марии»).

В конце концов творческие разногласия имажинистов привели к тому, что группа разделилась на правое (С. Есенин, Р. Ивнев, А. Кусиков, И. Грузинов, М. Ройзман) и левое крыло (В. Шершеневич, А. Мариенгоф, Н. Эрдман) с противоположными взглядами на задачи поэзии, ее содержательную сторону, форму, образ (см.: Александр Кусиков и Борис Пильняк в Доме литераторов. – Журн. «Вестник литературы», Пг., 1922, № 2–3, с. 37–38).

Сложность проблемы «Есенин и имажинизм» заключается еще и в том, что, противостоя формалистическим изыскам в своей поэтической практике и в теории (см. «Быт и искусство»), Есенин принимал участие в имажинистских эпатажах («Засучив рукава и приготовив немало острот и стихов, мы завоевывали славу себе и имажинизму». – Великолепный очевидец, с. 461), что дало повод критикам говорить о способах «сухаревского распространения своей литературы» имажинистами (см. Аксенов И. А. К ликвидации футуризма. – ПиР, 1921, № 3, нояб. – дек., с. 97).

Серьезные сомнения в универсальности имажинизма, его «иссякаемость» Есенин, как признавался сам, впервые «очень ясно почувствовал» во время зарубежного путешествия. Передавая в очерке «Железный Миргород» свое впечатление от океанского лайнера, на котором он пересек океан («Эта громадина сама – образ. Образ без всякого подобия» – т. 5, с. 162 наст. изд.), поэт вспоминает: «Вот тогда я очень ясно почувствовал, что исповедуемый мною и моими друзьями «имажинизм» иссякаем. Почувствовал, что дело не в сравнениях, а в само́м органическом‹выделено коммент.›» (там же).

Таким образом, ко времени возвращения на родину Есенин внутренне уже был подготовлен к разрыву с имажинистами: «Он стал различать как бы два имажинизма. Один – одиозный мариенгофский, с которым он „будет бороться“, а другой свой – есенинский, который он „признавал“ и от которого „не уходил“» (Ивнев Р. Об Есенине. – САЕ, с. 30).

Письмом в «Правду» 31 августа 1924 г. Есенин (совместно с И. Грузиновым) объявил о роспуске имажинизма: «Мы, создатели имажинизма, доводим до всеобщего сведения, что группа „Имажинисты“ в доселе известном составе объявляется нами распущенной».

Для членов Ордена есенинское заявление явилось неожиданным, что объяснялось, по крайней мере, тремя причинами. Во-первых, И. Грузинов не являлся «создателем имажинизма» (см. у Шершеневича: «Есть такой юноша Иван Грузинов, которому очень хочется стать имажинистом. В недавно выпущенной книге „Имажинизма основное“ ‹…› вульгаризовано и переповторено обывательски все то, что хорошо звучало в моем „Дважды два пять“ и Толином „Буян-острове“». – Кому я жму руку, с. 27). Во-вторых, «Письмо» ударило по имажинизму, когда он переживал трудные времена как в Москве, так и в Ленинграде. Обстановка вокруг имажинизма в Ленинграде хорошо передана в письме В. Ричиотти, который, по замечанию Шершеневича, «на себе выносил всю борьбу в Ленинграде за имажинизм» (Великолепный очевидец, с. 627), Мариенгофу 9 апреля 1924 г.: «С большим прискорбием беру перо, чтобы, написав Вам это письмо, отвлечься от тех неприятностей, которые довелось мне переживать. Я вспомнил: Вам эти переживания знакомы в связи со статьей Родова по поводу 1 № Гостиницы. То же самое у меня. ‹…› В Ленинграде против меня злопыхателями и корыстными врагами ведется форменная травля со всеми ее атрибутами вплоть до официальных кляуз и доносов. Почти все редакции ленинг‹радских› журналов получили подобные «документы». Обвиняют во враждебно-настроенности к соввласти, это меня – воевавшего за Октябрь! Тактика установилась самая бесчеловечная: систематического замалчивания. Я очень страдаю. Очевидно, вынуждают подобными пытками заставить отказаться от имажинизма» (РГАЛИ, ф. М. Д. Ройзмана).

В-третьих, – и это самое главное – имажинисты до последней минуты не теряли надежды на возвращение к ним Есенина. В опубликованном 10 февраля 1924 г. в берлинской газете «Накануне» «Открытом письме Александру Кусикову» Шершеневич перечисляет имажинистов: «Я много раз говорил «мы». Кто это «мы»? Я говорю о себе, о тебе, Сандро, о Мариенгофе, об Ивневе, Грузинове, Ник. Эрдмане…» И далее Шершеневич пытается объяснить факт отхода от группы Есенина: «Я намеренно умалчиваю об Есенине. Не потому, что он не с нами, нет. Он выбит из жизни жизнью. Он заблудился в трехпольной системе: крестьянские плагиаторы, пролетарские бытовики и имажинисты. Он с нами уже по одному тому, что он не может быть с Орешиными. Он слишком талантлив для того, чтоб не быть с нами. Но у Сергея «на пороге двойного небытия» пауза. Может, это даже полезно. Вот Художественный театр карьеру себе паузами делал». – Нак., прилож. «Литературная неделя», 1924, 10 февр., № 34 (551).

Заявление Есенина о роспуске группы явилось для имажинистов тем большей неожиданностью, что сами они, предполагая большое будущее за своей школой, еще только собирались приступить к «деланию большого искусства», числя все созданное ими ранее лишь неким подготовительным этапом. Так, в передовой статье второго номера Гост. «Почти декларация» (1 июня 1923 г.) ее автор, перечисляя недавние примеры имажинистской «буффонады», отмечал, что в то же время «за кулисами шла упорная работа по овладению мастерством, чтобы уже без всякого épater через какие-нибудь 5–6 лет, с твердым знанием материала эпох и жизни начать делание большого искусства».