Текст книги "Институт Реставрации Природы (Сборник) (СИ)"

Автор книги: Сергей Другаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

– Господин обеспечен? – Из мрака возник человек, на груди его светился кленовый лист.

– Слушаю вас.

– Умер бог реки. Пожертвуйте на похороны.

– Конечно, – сказал Нури, протягивая банкноту.

Человек надвинул маску, исчез. От реки, вспыхивающей болотными огнями, донеслось завывание:

 
Гладь реки горит,
В мире смрад и дым.
Бог реки убит.
Горе нам, слепым!
 

…Нури вошел в кабинет. В кресле, которое только что покинул Олле, сидел, приятно осклабясь, порченный жизнью старик. Гладко выбритый, в модном полосатом костюме, с лицом, покрытым множеством морщин, с мешочками под глазами. Его маска с плоским баллончиком лежала на подлокотнике.

– Что-то вы поздно домой возвращаетесь, Вальд. И замок сломан. Поставьте новый.

Нури вздохнул. Воистину день визитов. Опять непрошеный гость. Он прокрутил в памяти историю Вальда. Вальд вроде упоминал какого-то старика.

– Что вы думаете об этом, Вальд?

– Э, о чем об этом? – Нури пригляделся.

Старик, похоже, безобидный, не грозит, не юродствует. Пришел и сидит смирно.

– Ну, об этом: я вижу землю, свободную от человека, вместилища греха и порока? Нет человека, нет порока, о чем речь? Вы, конечно, с вечерней проповеди? Что еще выкинул ваш кроткий кибер Ферро?

Так, вроде что-то проясняется. Не тот ли это старик, который помог Вальду сбыть самодельного кибера пророку?

– Ничего я об этом не думаю. И не впутывайте меня. Плевал я на пророка, на божьих баранов…

– Агнцев, Вальд.

– На божьих баранов и на вашего кибера.

– Вашего, Вальд.

– К черту! Что вам нужно от меня?

– Ничего, – грустно сказал старик. – Был сейчас в местном приходе, два агнца вернулись от вас перекошенные и ничего не говорят, только бормочут про какую-то собаку. Какая в Джанатии может быть собака? Не хочу вам неприятностей, зашел узнать, появился предлог навестить вас. А если по правде, Вальд, просто я тоскую. Знаете, ощущение, будто мне кто-то должен и не отдает деньги, а истребовать я их не могу. Противный вкус ругательства, которое не произнес. Вам это знакомо? Нет, конечно. Держу пари, вы ни разу не нарушили ни восьмой, ни десятой заповеди. Это при такой-то импозантной внешности. С точки зрения утилизации морали вы пустое место, как, впрочем, каждый порядочный человек, а сколько я их видел – и десятка не насчитаю. У меня непривычное состояние, Вальд. Похоже, я испытываю угрызения совести. Я, Тимотти Слэнг, – угрызения! Смешно, но это так. Когда я шантажировал блудных мужей, когда я поставлял нераскаявшихся алкоголиков сумасшедшим старухам из общества дев-воительниц, меня не мучила совесть. Когда я прижал к ногтю дантиста Зебрера, который вместо золота использовал на зубы некий желтый декоративный металл, и получил от него сотню паунтов в обмен на молчание, мне было легко и спокойно. Я кормился за счет собственной совести, а укажите мне того, кто ни разу не пошел на выгодную сделку с ней. Любая административная или политическая карьера – это толстая цепь сделок с совестью, стыдливо именуемых компромиссами. Поймите меня правильно: я шантажировал личность. Возможно, что с вашей точки зрения – это гнусно. Но меня это не тревожило, таково, видимо, свойство моей психологии. В конечном счете каждый нарушитель морали допускает возможность шантажа как формы расплаты за грех – улавливаете мысль? Локальный шантаж для меня внутренне приемлем. Но сейчас мне не по себе, я взволнован, меня возмущают масштабы аферы. И хотя это делается вполне квалифицированно, мне противно, во мне восстает совесть профессионала, знающего меру и пределы допустимого в деликатном деле морального вымогательства.

Старик замолчал. Он печально моргал темными веками и долго смотрел на Нури. Память сработала: Тимотти Слэнг, неудавшийся домушник, беспомощный вымогатель, бездарный бизнесмен. Подумать, какие заботы его одолевают!

Слэнг поднялся, опираясь на подлокотники, он горбился, новый пиджак нелепо топорщился на выступающих лопатках.

– А вы изменились, Вальд. От вас, прирожденного конформиста, веет этаким непокорством. Или мне только так кажется? Вы стали выписывать газеты? – Он не ждал ответов и задавал все новые вопросы. – Ваши микрофоны и видео всегда на контроле, и оператор жалуется, что в вашей аппаратуре часто что-то чирикает. Зачем вам это нужно, эти помехи? Они возбуждают лишнее любопытство надзорных органов. Или у вас есть что скрывать, появилось? Нет, портсигар вы не закрывайте, сейчас как раз пусть чирикает. Не удивляйтесь, я в этих делах эксперт. Как там что устроено, не знаю, а в части применения – дока. Насчет собаки: вы раздобыли гипнотическую машинку? Не отвечайте, зачем мне знать? Ах, Вальд, я вижу, что посеял вселенское зло, уговорив вас продать кибера этому попу. Можно, конечно, оправдаться, дескать, человек не в состоянии предвидеть последствий своих поступков. Как говорит Ферро, прости им господи, они не ведают, что творят. Но я – то ведь догадывался, что из этого может получиться, когда подсунул вашего кибера церкви.

– Бросьте, Слэнг. Предвидеть этого вы не могли, как не можете помешать тому, что происходит.

– Труслив я, Вальд. И слаб, и мерзок самому себе. – Старик замолчал, словно споткнулся. Он долго сморкался в дорогой льняной платок. – Мне нечего вспомнить, я ничего не сделал, о чем следовало бы помнить. И я уже ничего не смогу сделать.

– Как знать, – сказал Нури. – Сколь искренне ваше желание загладить содеянное зло?

Тимотти Слэнг долго смотрел в переносицу Нури, жевал губами, мешочки на его лице беспорядочно задвигались. Он слабо усмехнулся:

– Что мы можем? Там такие силы, что вы и представить себе не в состоянии. Вот поговорим, душу отведем – и то хорошо. Не нам с вами, Вальд, лезть в такие дела. Уж кому знать, как не мне.

– Это ново, – сказал наугад Нури. – У вас что, связи с премьер-министром?

– Хуже. Я уже год как работаю консультантом по рэкету в синдикате Джольфа Четвертого. Инструктирую новичков, их называют приемышами, даю советы рэкетирам-сборщикам. Ничего интересного. Но я бываю в курсе кое-каких дел, поскольку синдикат в особо важных случаях, ну, консультирует, в общем, правительство. И такой важный государственный акт, как закон о контроле над частными разговорами, не мог быть подготовлен без участия синдиката. Понятно, в этом деле обошлись без меня, младшего консультанта.

– Н-да, я вижу, вы там многому научились, в вашем синдикате.

– Во всяком случае, я понял, что в одиночку мне не прожить. Но видит бог, если бы я не растратил так глупо деньги, полученные за Ферро, то и ноги моей не было бы в этом притоне зла. Настоящего злодея из меня уже не получается, а когда я вижу наших ужасных костоломов, их называют анатомами, потому что они хорошо знают, как и куда бить человека, меня просто с души воротит. Весь род человеческий состоит из мерзавцев – это непереносимо. Когда я пребывал в амплуа стража морали, то как-то легче было, попадались иногда стоящие люди, а теперь нет. Но оставим это. Одной ногой я уже на той стороне, пора сливать воду, пора о душе подумать.

– И я о том же. Есть такой… как его… Норман Бекет, слышали?

– Минутку. Если мне не изменяет память, он числится в нашей картотеке. Это не из «Феникса» ли?

– Возможно.

– Зеленый. А может, и красный. Из «Феникса». Помню, как же. Господин министр общественного спокойствия просил недавно, я краем уха слышал, провести акцию против журнала. Что-то наши из синдиката там то ли подожгли, то ли взорвали: мелкие услуги правительству мы всегда охотно оказываем. Норман Бекет… Вам это нужно?

Тим подошел вплотную, долго смотрел в глаза Нури, вытирая слезы. Отошел, угнездился в кресле и грустно констатировал:

– Вы не Вальд.

– Так-то вот! – Нури обреченно произнес: – Ты входишь в образ, можно сказать, акклиматизируешься, все тебя принимают за Вальда, а потом приходит некто Слэнг и говорит: «Ты не Вальд!» Вот именно, я не Вальд, я с материка, и я враг того, что здесь происходит. Если вас интересует, Вальд жив и здоров. Я взял его имя и облик на время, Тимотти Слэнг…

Слэнг молчал, глядел в сторону, мешочки на лице застыли.

Нури усмехнулся:

– Со мной возможность шантажа исключается. Да и незачем. – Он положил на подлокотник кресла толстую пачку банкнот. – Здесь гораздо больше, чем вы сможете заработать в вашем синдикате до конца дней своих. А нам нужна информация и о синдикате, и о прочем. Вся. Естественно, та, которая доступна вам.

Тим взвесил пачку на руке, отделил меньшую часть, сунул во внутренний карман, остальное положил на стол.

– Сегодня они там на берегу воют как-то по-особому, сил нет слушать… А река опять горит. Знаете, Вальд… я уж так и буду звать вас… Знаете, Вальд, я заметил, что с годами мой моральный уровень становится все выше, а соблазнов для меня, э-э, все меньше. Наступил этакий внутренний покой. Мне бы список вопросов. Когда есть список, работать легче… Я с вами свяжусь. Говорят, вчера на помойке собаку видели… Пойду на берег, повою…

Зеленый квадрат сто на сто метров был огорожен тонкими неошкуренными сосновыми стволами, продольно закрепленными на низких столбах. По диагонали квадрата на высоте поднятой руки протянут стальной трос. Олле погладил шершавую кору, вдохнул запах живицы: местами на дереве выступала смола, уже побелевшая на солнце. А к квадрату примыкало помещение с хищниками и открытый загон с табунком разноцветных пони.

Олле долго любовался почти игрушечными лошадками, ощущая на сердце беспокойную радость от встречи с ними. Он подумал о своем золотом коне, оставшемся дома в Институте Реставрации Природы, и услышал, как шумно вздохнул Гром. Пес тоже тосковал по дому, простору и лесу, по детскому запаху и не понимал старшего, который привез его в духоту и ужас здешних городов. Пес не знал покоя, постоянно чувствуя ту струну, что была натянута в душе Олле, ощущая опасность, грозящую Олле со всех сторон, от странных, всегда почему-то злых людей. Вот этот, идущий по другую сторону Олле, тоже зол и насторожен. Охранники всегда ходили парой, следить один за другим входило в их обязанности.

– Я пристрелю твоего пса, если он будет показывать мне клыки. И тебя тоже…

Охранник не договорил, даже пес не уловил движения Олле: идущий рядом с ним словно споткнулся и скорчился на оранжевом песке дорожки.

– Дурак, смерти ищешь? – звучно сказал Олле и забросил в кусты кобуру с пистолетом, выдранную из-под мышки стража вместе с куском пиджака.

Гром ощерился, его жуткие клыки коснулись лица поверженного, и тот зашелся странным звуком: «Н-га, н-га…»

– Фу, Гром!.. Если ты, недоумок, еще попытаешься мне угрожать…

– Что вы, шеф. Разве я сам, я бы не осмелился…

На черной шерсти Грома мелькнул красноватый отблеск. Олле отвернулся. Конечно, еще одна проверка. Что они все проверяют? Вон и Гром, добрейший пес, ласковый, как щенок, научился на людей зубы скалить – кто бы поверил! Олле подозвал собаку и продолжил обход по знакомому маршруту. У каждого работника внутренней охраны свой маршрут, своя зона ответственности. Он прошел под резным деревянным навесом, вдоль ближней к дворцу стороне ограды. Под навесом в один ряд стояли высокие кресла, накрытые шуршащими холщовыми чехлами. Неподалеку на лужайке сияли белизной скатертей столики и столы. Дерево, живое, необработанное, – суперроскошь, недоступная воображению жителей Джанатии.

Звенели хрусталем и золотом приборов слуги в черном, на дорожках уже были разбросаны влажные бутоны роз без стеблей. Фонтаны – не струи, а бесшумные туманы в синих искрах разрядов – висели над цветочными клумбами, исходя прохладой и свежестью. Какая странная судьба изобретения Нури! Ведь это он придумал шаровой сгусток капель, взвешенных в электростатическом поле. Здесь они украшают жилища богачей… Рядом с фонтанами высились массивные конусы из прорезного серебра, прикрывающие терминалы кислородного завода, который обслуживал резиденцию Джольфа Четвертого. Над конусами роились громадные черные и изумрудные бабочки, эти живые цветы, и Олле подумалось, что даже в лесном массиве их института он не видел такого скопления бабочек.

От дворца в парк широкими ступенями розового родонита спускалась лестница парадного входа. От лестницы двумя полосами живых самшитовых изгородей начинался этот парк, уходящий вдаль террасами, с озерами, с медленно текущей речкой, образующей маленькие водопады и зеркальные заводи. Ивы и ракиты, растущие по берегам, купали ветви в прозрачной воде. Эта гармония для Олле, последнего на Земле штатного охотника их института, была привычной: повсюду на планете возрождались вырубленные предками леса, очищались воды, оживлялись и заселялись омертвевшие от химикатов реки. Институт все больше зверья выпускал на волю, ибо что за лес без зверя или река без рыбы. Программа «Возрождение» уже давала свои результаты. Везде. Кроме Джанатии. И здесь, в этой благодати, невозможно было представить себе, что рядом, в считанных километрах отсюда, люди живут в отравленной атмосфере, и горят реки, и энергетические магистрали усеяны телами бездомных…

Олле и Гром прошли по бесконечной анфиладе комнат, приготовленных к приему гостей. Олле снова и снова дивился какой-то нежилой, нечеловеческой роскоши обстановки и убранства этого дворца. Казалось, этот и предыдущие Джольфы умудрились ограбить лучшие музеи Земли и стащить награбленное к себе в гнездо. Олле знал, что и должность, и дворец Джольф Четвертый унаследовал от предшественника, Джольфа Третьего, и что объединенное человечество научилось защищать себя от Джольфов, а потому злодействовать они могли только в пределах Джанатин. А много ли с нее возьмешь? Видимо, много, если умеючи брать.

По служебному ходу они прошли в диспетчерскую. По пути Гром обрычал литую чугунную мерзопакостную скульптуру «Спазм». У входа в покои Джольфа было целых два «Спазма».

В диспетчерской перед целым иконостасом экранов всех видов наблюдения и защиты сидели двое – дежурный анатом Джольфа и офицер охраны премьер-министра. Олле уже встречал этого здоровяка и запомнил его лицо. Они с демонстративным любопытством оглядели Олле и собаку, переглянулись.

– За что ты его там? – спросил офицер.

Олле пожал плечами:

– Угрожал.

На центральном экране были видны подъезжающие лимузины гостей, невозможно импозантный дворецкий, застывшие в картинных позах функционеры синдиката и суетящиеся слуги. Дважды на экране появлялся сам Джольф Четвертый, он лично встречал пророка и премьер-министра, выйдя за ворота. Резиденцию Джольфа отделяла от всего мира высокая гранитная стена, а ворота были врезаны в массивную приземистую башню. Когда-то вся эта фортификация могла играть защитную роль, а теперь выполняла чисто декоративные функции. В защите Джольф полностью полагался на автоматику.

– Значит, если я тебе стану угрожать?..

Офицер был могуч, под два метра ростом, неестественно развитые широчайшие мышцы спины, гипертрофированные бицепсы… и выучка. Чувствуется – это тебе не рыхлый, перекормленный агнец. И взгляд – наблюдающий, человеческий взгляд, хотелось улыбнуться ему в ответ. Олле сделал над собой усилие:

– Не советую. Я тебе не советую! – Взор Олле потерял осмысленность, он смотрел в переносицу офицеру пустыми глазами.

После паузы офицер принужденно рассмеялся:

– По-моему, вам пора идти, Олле!

– Да, благодарю вас. Пойдем, Гром.

– Ваш шеф умеет подбирать себе монстров, – сказал офицер, когда они вышли.

– Ваш тоже, – усмехнулся дежурный.

«Святые дриады, неужели только злая сила вызывает у них уважение? – думал Олле. – Миллионы книг написаны о добре и любви, благородстве и сострадании, но разве они читают книги? Зачем им книги? Странная жизнь в странных заботах ни о чем существенном, жизнь без просвета. Или мне это только так кажется, а каждый видит цель: приобщиться к власти, к богатству, иметь возможность унижать окружающих безопасным хамством или, хуже того, покровительством. Иметь тот самый миллион, о котором так часто говорит банкир Харисидис, и тогда можно владеть тем, что недоступно другим, что вызывает зависть. А что? В этом что-то есть: зависть окружающих – признание успеха. Для маленькой души это большой стимул к деятельности. Зависть порождает агрессивность, обусловливает утверждение собственного „я“ через унижение слабого, зависимого. Люди, как говорит Нури, люди, что вы с собой делаете! Мне, конечно, легче, я привык с животными. Но сохранять маску воинствующего лоботряса, оберегать независимость ежедневными драками, как оберегает лидерство вожак в обезьяньем питомнике, – противно. Видели бы меня, озабоченного, вечно хмурого, драчливого и вздорного супермена, мои друзья – кто бы из них поверил? Что, собственно, сделал этот дурак охранник, что я так остро реагировал? Ну, велели ему спровоцировать драку; может быть, Чистейший-в-помыслах, тьфу, этот Джольф Четвертый хотел угостить пикантным зрелищем гостей? Видимо, так и есть.

А до чего быстро я вошел в роль! Нури все не может привыкнуть к массовому озверению, к нравственному запустению. Или нет, это только верхний слой, это дерьмо видимое, ибо оно всегда плавает на поверхности. А люди, как говорит Нури, люди остаются людьми, и человеческое из них не вытравить. Может быть, только не здесь, не в этом дворце, не в окружении Джольфа Четвертого».

Олле взглянул на часы. По расписанию уже пора было идти в зал приемов – Джольф Четвертый любил появляться в сопровождении рослых и красивых охранников.

Олле занял свое место в свите. Джольф Четвертый, а лет ему было около шестидесяти, среднего роста, спортивный, улыбчивый и обаятельный, с бокалом в руке обходил гостей, для каждого находя ласковое слово. Здесь все были свои, все знакомы, и никто не обратил внимания на то, что премьер-министр, пророк Джон, генерал Баргис и сам Джольф скрылись за малоприметной дубовой дверью служебного помещения. По обе стороны ее картинно вытянулись Олле и знакомый уже ему офицер охраны премьера. Браслет на левой опущенной руке Олле неприметно прижал к стене.

В зале лакеи разносили напитки. Гости – мужчины не моложе сорока, женщины не старше тридцати – группировались по трое-четверо. Приглушенный шум разговоров заполнял зал. Лица мужчин, схожие общим интимным выражением хорошо информированных чиновников – Олле встречал их постоянно в Джанатии, этих прохвостов с чувством собственной значительности, – были оживленны.

«Избранные, – думал Олле. – Из кого избранные? Для каких дел избранные?» Ему было скучно наблюдать за ними, прислушиваться к их беседам, надеясь поймать ниточку, за которую можно было бы зацепиться и выйти… на что? Информация, которой он снабжает Нури, мало отличается от того, что дает Слэнг. О том, что синдикат сотрудничает с верхушкой полиции и кое с кем из правительства, известно каждому. Может быть, сегодня повезет: впервые Олле воочию видел всех этих подонков, собравшихся в одном гнезде. Альянс уже не скрывают!

Олле рассматривал овальный зал с потолком, выложенным золотыми плитками, инкрустированными бирюзой и шпинелью. Это сочетание прозрачно-красных камней с голубой россыпью по золоту было очень красиво. На стенах розового мрамора были развешаны портреты предшественников Джольфа Четвертого, из которых только последний – Третий – умер своей смертью. Пол был выложен мозаикой из драгоценных пород дерева, повсюду расставлены кресла и диваны.

Джольф Четвертый вышел об руку с пророком, обаятельно улыбаясь. Олле двигался следом в двух шагах, мысленно поторапливая их: Нури всегда на связи, пора бы начать передачу. Но сделать это можно только под открытым небом – передатчик, вмонтированный в браслет, имел слишком малую мощность, чтобы вести трансляцию из экранированного золотом дворца.

Джольф не торопился, он иногда останавливался, клал руки на плечи кому-нибудь из молодых гостей и проникновенно смотрел в глаза.

– Я тот самый винтик, – задыхался от преданности осчастливленный вниманием, – в ком вы, шеф, Чистейший-в-помыслах, можете быть уверенными.

Джольф Четвертый кивал – верю, верю – и, скорбя от необходимости исполнять роль хозяина, переходил к другому гостю. «Тот самый винтик» смотрел ему вслед просветленно.

Гости то рокочущими, то щебечущими группками двигались по бесконечной анфиладе комнат. Джольф, сдерживая усмешку, слушал восторженные возгласы гостей, застывающих возле открытых витрин, где на черном бархате были выложены камеи и камни. Олле был равнодушен к красоте камней, но и его иногда поражало непостижимое искусство ювелиров и скульпторов.

Он, Олле, разбирается в животных, камни – хобби воспитателя Хогарда, знаменитого спелеолога. Олле вздрогнул, увидев Хогарда неподалеку в свите премьер-министра, улыбчивого, вежливого и равнодушного. Гром тоже огляделся, вильнул хвостом. Олле положил руку ему на голову: не надо, здесь Хогард чужой. Чистокровный дог, мутант в первом поколении, огромный, покрытый блестящим непроницаемым черным мехом, Гром снова послушно двигался рядом, мелко переступая на толстых, как у тигра, лапах и сдерживая жажду движения. Взгляды гостей останавливались на этом звере, казалось, едва укрощенном. И Олле и его пес смотрелись словно не от мира сего…

Спускаясь по родонитовой лестнице, Олле коснулся большим пальцем основания мизинца и тем самым включил передатчик. Тридцать минут – трансляция ведется в реальном времени, – и запись тайных переговоров будет в распоряжении Нури. Только вот что он с этим материалом делать будет… Только бы Гром не стал общаться с Хогардом… Хотя отговорку всегда можно найти: «Хогард оттуда, я оттуда, могли встречаться. Ну а пес тоже…»

Места за столами были расписаны. Пророк Джон прочел краткую молитву, благословил трапезу и закончил цитатой из Экклезиаста: «И похвалил я веселие, потому что нет лучшего для человека под солнцем, как есть, пить и веселиться: это сопровождает его в трудах во дни жизни его». Гостей, похоже, бог аппетитом не обидел, едят вовсю. Хотя, с другой стороны, у Джольфа Четвертого еда и напитки без примеси синтетики. Здоровый мужик пророк и всегда к месту цитирует Священное писание. А премьер мелковат, но бодрится и спину держит.

Ложа, скорее, возвышение, крытое пестрыми шкурами; в креслах за круглым столом с напитками Джольф Четвертый, генерал Баргис, премьер-министр и пророк. Гости, в основном мужчины, пониже на траве за расставленными двумя дугами столиками – сколько их здесь, сотни две будет? И охраны не менее тридцати лбов. Ничего себе компания. Олле отмечал все это, думая об одном: еще пятнадцать минут – и трансляция будет закончена… Хогард тоже под навесом для почетных гостей и вертит двухстволку, хрупкую в его громадных ладонях, рассматривает поблескивающее бриллиантами цевье и, похоже, прячет растерянность. Ну да, слуги вручили ружья каждому гостю.

Джольф взял в руки старинный, инкрустированный золотом мегафон: ружья – его подарок мужчинам… Конечно, охоты больше нет, такие времена. Но для дорогих гостей и соратников… Он, Джольф, обеспечивает возможность показать свое искусство в стрельбе по живой цели. Экзотическое развлечение, не правда ли? Патроны розданы?..

Где, в каком зоопарке был похищен пятнистый хищник или у Джольфа есть собственный зоопарк, не учтенный в регистре Совета экологов?

Цепь скользила по тросу, зверь мог двигаться вдоль троса и метров по пять в стороны. Леопард сначала прижался к сетчатой ограде загона, шипя и скалясь. Электрический удар отбросил его от ограды. Кто-то засмеялся в тишине:

– Шеф, я уложу его!

Хлестнул выстрел. Зверь метнулся в сторону и упал, опрокинутый цепью, вскочил, молча кинулся к стрелявшему. Почти в упор грянули выстрелы. Шипя, кашляя кровью, леопард еще несколько минут, расстреливаемый с двух сторон, метался на своей привязи, пока не упал бездыханный. Страшно рыкнул Гром, потом тонко заскулил, почуяв на голове руку Олле.

– Пластиковые пули, – пояснил Джольф и повернулся к пророку. – Иначе никакого удовольствия. Но вы, отец мой, не стали стрелять.

– Не убий! Шестая заповедь.

– Не первая? – Джольф улыбнулся стылой улыбкой. – Мне тоже, знаете, вид крови неприятен.

Премьер-министр облизнул губы.

– Ерунда! – Генерал переломил ружье, вложил патроны. – Охота – занятие для настоящих мужчин. Не для постников и трезвенников, не про вас будет сказано, святой отец.

«Что ты знаешь об охоте, жирный скот?» – мельком подумал Олле. Взгляд его был неподвижен, на лице застыло выражение отвращения, он не умел, да и не желал скрывать свое отношение к происходящему. Люди! Не лучшие представители рода человеческого собрались здесь у Джольфа, но разве можно было представить столь густую концентрацию подонков! Они находят удовольствие в убийстве – этого Олле не мог ни понять, ни принять. То, что происходит здесь, – распад личности, нравственный стриптиз, и, поразительно, они не испытывают неловкости один перед другим. Они ведут себя как ненормальные. Олле, охотник Олле никогда не пользовался оружием, хотя отловил для института десятки хищников из тех, что уцелели в горах и пустынях и неминуемо должны были погибнуть, если бы их не переселили в какой-нибудь из лесных массивов Института Реставрации. Метод Олле был прост: выследил, догнал, связал. Сеть. В крайнем случае укол со снотворным. Стрелять в беззащитного – это повергло Олле в смятение, казалось противоестественным.

За оградой труп леопарда утащили в загон. Пони, напуганные выстрелами и запахом крови, сбились стайкой в углу. Джольф взял мегафон.

– Друзья, чем мне порадовать вас еще? Такой вопрос я задал себе, готовя этот дорогой для меня праздник, эти именины сердца. Уверен, хе, что угожу всем. Сейчас каждый сможет убить пони. Заряжайте свои ружья, друзья, развлекайтесь…

Под резкое щелканье бичей пони выбежали в загон, озираясь и не понимая, чего хотят от них эти люди с их страшными бичами.

– Стреляйте, стреляйте! Каждый может убить пони! – В голосе Джольфа слышались высокие нотки. – Стреляйте!

Гремели выстрелы, и страшно, тонко кричали пони. Они метались в загоне, шарахаясь от ударов пуль, падая и снова поднимаясь. Генерал из ложи палил беспрестанно, и Джольф Четвертый дергался при каждом его выстреле. Премьер спрятал лицо в ладонях; повернувшись к нему, что-то неслышное говорил Хогард, на лице у него застыла улыбка, и Олле увидел, как медленно скручивались стволы ружья в его руках.

– Почему ты не стреляешь? – Олле впервые увидел, что глаза у Джольфа белые и пустые. – Стреляй!

Тут Олле усмехнулся, и Джольф замолчал на полуслове…

Много дней спустя Хогард рассказывал Нури, как все произошло.

Рев пса и странный, никогда не слышанный крик Олле заглушили выстрелы. Взлетел, защищая Джольфа своим телом, ошеломленный охранник, а два смерча, белый и черный, ринулись на одно из полукружий столиков, и здесь, на этом фланге, перестали стрелять. Слуга с подносом продолжал двигаться по дорожке к гостям, когда Олле остановился на мгновение и огляделся. Он бешено скалился:

– Я покажу вам охоту, паскудники!

Олле действовал в невозможном темпе, но и выучка генерала сказалась. Еще дымились изломанные ружья на траве и только начинали шевелиться поверженные стрелки, слышно было, как в зубах пса хрустнула рука охранника, выдернувшего пистолет, и он раскрыл рот для крика, когда генерал Баргис выстрелил, почти не целясь. Олле машинально тронул плечо и сморщился, удар пластиковой пули был резок и болезнен. Генерал не успел перезарядить ружье – в два немыслимых прыжка его достиг Гром, опрокинул, но, расстреливаемый охраной в упор, не смог дотянуться до горла генерала. Охрана уже пришла в себя, и десяток стволов глянули в лицо Олле.

– Этого живым! – взвизгнул Джольф. – Живым!

Олле пробивался к трибуне, где смолкло рычание пса. На него навалились подручные и анатомы, но отхлынули, а четверо остались лежать. Волоча на себе кучу тел, Олле добрел до собаки, стряхнул охранников и опустился на пол рядом с Громом…

– Олле раскрылся, – заключил Хогард. – По-моему, он весь этот месяц общения с Джольфом и его присными мечтал учинить нечто подобное. Вот это – «убить пони» – застало врасплох и Олле, и меня. А когда лошади закричали, когда начался расстрел, весь этот ужас стрельбы по живому… Но у меня не было мысли как-то соотнести это с людьми. До меня еще не дошло, что стреляли люди, эта мысль существовала как бы вне меня: мы ведь в принципе не могли представить себе подобное, да и кто мог? Олле уже был пропитан ненавистью к этим человекообразным, и реакцию его я считаю нормальной. Точнее, единственно возможной, да… Олле шарил руками по телу собаки, как слепой, я не видел его лица. И тут зачмокало. Знаете, такие маленькие гранатки. Олле накрыло желтое облако, и он свалился, прикрывая собой Грома. Потом его уволокли куда-то, и я увидел, что учинил наш застенчивый Олле за какую-то минуту. Там, где действовали Олле и Гром, никто из гостей не ушел самостоятельно: функционеры из охраны, до кого дотянулся Олле, надолго потеряли дееспособность. Стонущего генерала унесли на носилках.

Нури задумал невозможное. Обнаруженный им блокнот содержал фрагменты программ самообучающегося домового робота, их составил Вальд, когда работал над своим кибером. Еще там, на берегу, Вальд говорил, что у него с кибером двухсторонняя связь. Значит, сделал вывод Нури, в принципе возможна переналадка, точнее, корректировка части программ. Если удастся принудить Ферро записывать, а затем транслировать разговоры, ведущиеся в штаб-квартире пророка, то это позволит многое понять, ведь, похоже, пророк становится значительной силой в Джанатии. Задача осложнялась тем, что воздействовать на программы можно было только дистанционно, ибо непосредственного доступа к Ферро никто не имел, кибер и пророк были почти неразлучны.

Нури уже неделю сидел вечерами, ведя длительные диалоги со своим компьютером, мощным, хотя и портативным. Хорошо, приходские агнцы больше не мешали, несмотря на то, что прибор для создания помех работал почти непрерывно.

Труд был каторжным. Надо было выделить в памяти кибера свободные блоки, изолировать их от прочей памяти, настроить на запоминание информации, поступающей в форме человеческой речи, и побудить кибера на независимую от него передачу информации. Нури взял отпуск и отсыпался днем, работая по ночам, когда радиопомех было меньше. Но ночью кибер, как правило, находился в экранированном помещении, и это сильно осложняло работу. Помог Слэнг. Неведомо какими путями он узнал, что пророк завел привычку прогуливаться по утрам в саду на крыше своей резиденции, обсуждая с Ферро план работы на день. Нури уже раза два нащупывал кибера своим лучом и получал отклик – это обнадеживало. Нури действовал, в основном полагаясь на интуицию и богатый опыт наладчика мыслящих автоматов. Программист-ас, он шел по следу Вальда, программиста средней руки. Интересно, что Вальд на материке, когда у него через Сатона попросили помощи, счел задачу невыполнимой без непосредственного перемонтажа мыслительных элементов.