Текст книги "Институт Реставрации Природы (Сборник) (СИ)"

Автор книги: Сергей Другаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

Заяц

Олле прижался лицом к холодному стеклу, бросил, не обернувшись:

– Почти любую зрительную комбинацию, созданную природой, мы воспринимаем как прекрасное. Море, нагромождение скал или белый гусь на зеленой траве… Твои посылки, Нури, не выдержат проверки опытом.

Спор изрядно надоел Олле. За окном было куда интереснее. Площадь хоть и пустая, но над клумбой висит и вспыхивает синими огнями туманный шар – капельки, взвешенные в электростатическом поле, – первое земное творение Нури. Он говорил тогда, что шаровые фонтаны вызывают приятные ассоциации. Но для Марса они непригодны – колоссальный расход воды на испарение… Непривычная площадь, без выходного колодца, всегда обсаженного соснами. И не двухэтажные коттеджи окаймляют ее, а многооконные высотные здания с крышами из фиолетовых фотопанелей. Нури говорил тогда, что многоэтажность функционально оправдана. А что он говорит сейчас?

– …Дай мне хорошего художника, и мы сумеем столь гармонично вписать машину в природу, что даже ты не поймешь, где начинается природа и где кончается автомат.

Ну конечно, Нури мало, что после него в марсианских пустынях остались разноцветные и чересчур самостоятельные киберы, которых он десятками выпускал на волю. Его, видите ли, угнетала бедность марсианской фауны, он дополнял ее. И шумно ликовал, когда новички-стажеры принимали эти прыгающие, похожие на сказочных чертей, покрытые чешуей фотоэлементов автоматы за живых обитателей Марса. Сейчас он, наверное, ищет повод учинить нечто подобное на Земле.

Олле, как и Нури, вырос на Марсе, в небольшом поселке одной из десятка постоянно действующих станций освоения. Землю он знал по книгам, фильмам да рассказам родителей. Тем более досадно третий месяц торчать в этом городке, отбывая обязательный карантин. Хорошо хоть, дед набрался мужества, прервал свои бесконечные исследования и прилетел с ними, а то можно бы помереть от безделья. Нури легче: кибернетику везде дело найдется, хотя бы подвешивать фонтаны. Олле хмыкнул, вспомнив, с каким уважением прислушивались к мнению Нури те, кто на Марсе отвечал за работу автоматов. С ними, двумя мальчишками, занимались на Марсе специалисты мирового класса, пионеры первых экспедиций…

– Вряд ли у тебя впишется. – Олле проследил, как маленький виброход пересек площадь, пробежал по короткому проспекту и скрылся в белесых песках, окружающих город: почти марсианский вид. – Твой кибер только дополнит пейзаж, но он останется сам по себе. Без той внутренней, или, на твоем языке, обратной, связи с природой, которая отличает стрекозу от вертолета. Изыми его – и ничто не изменится.

– Я не о том, – экспансивный Нури забегал по комнате. – Я говорю не о том, уживется ли природа с машиной, – это отдельный вопрос. Я утверждаю, что твои ощущения не изменятся, встретишь ли ты в лесу кибер-волка или волка настоящего. Тебе будет одинаково не по себе.

– В лесу, – прислушиваясь к звучанию слова, протянул Олле. – Хорошо бы. В лесу.

Сатон, полулежа в кресле, молча следил за спором. Сейчас он неожиданно рассмеялся. Нури замер на повороте:

– Не понял…

– Прости, Нури. Я представил: Олле и волк. Сюжет. – Сатон оглядел двухметровую фигуру Олле, бугры мышц на спине и плечах. – Ваш спор не из тех, которые рождают истину. Послушайте лучше новости, там есть для вас неожиданность.

Сатон щелкнул тумблером информатора. Чуть приглушенный голос произнес: «Совет Земли за исследование групповых психических реакций присудил руководителю Третьей Марсианской научной станции освоения доктору Сатону высшую премию – право выбора желания…»

– Ну? – Сатон выключил звукозапись. Олле кинулся к нему, обнял:

– Я рад за тебя, дед. Очень рад!

– Поздравляю вас, мастер. – Нури почтительно склонился. – У вас есть неисполненное желание?

– О, Нури! – с укоризной произнес Сатон. – И не одно. Я, например, желаю быстрее привыкнуть к земной тяжести. В мои годы переносить удвоенный вес не так легко, а утяжелителями, как ты знаешь, я на Марсе не пользовался. К сожалению, это вне компетенции Совета – ускорить акклиматизацию. И знаете… вы мне подсказали одну идею. Любопытный психологический опыт. Но сперва нужно, – Сатон привстал, взгляд его на мгновение стал тяжелым, – о вашем споре забыть. Забыть!

Несколько секунд длилось молчание, потом Олле пожал плечами:

– Какой спор, дед? Мы обсуждаем твою премию.

– Премию? – Сатон удобно уселся в кресле. – Надеюсь, вы мне доставите удовольствие разделить премию на троих.

Пневмокар повис возле домика, встроенного в глухой дощатый забор. Зоолог, качнув машину, вышел первым и долго разглядывал старую липу на обочине шоссе. Потом вытащил из дупла заржавленный ключ, открыл скрипучий замок.

– Входите. Это охотничья избушка. Такие описаны в старинных книгах. Читали?

– Мы все читали, – ответил Нури. – Мы только и делали, что читали.

Он нетерпеливо шагнул внутрь, но не успел пригнуться и больно стукнулся лбом о притолоку.

– Э, зачем торопишься, – сказал Сатон, входя следом. – Древние ощущения требуют неспешных движений.

В помещение протиснулся Олле, Он белозубо улыбался.

– Вот это и есть Зона?

– Она самая, – сказал Зоолог. – В вашем распоряжении целые сутки. Сутки тишины и леса.

Надо отметить, что Совет не без удивления узнал о выборе Сатона. Особенно смущали некоторые специальные пункты программы. Проще было бы организовать для лауреата традиционную экскурсию на Луну или, как иногда бывало, дать на несколько месяцев право неограниченного рабочего дня. Но ничего не поделаешь, желание лауреата – закон. Пришлось подыскать подходящий кусочек природы и провести кое-какую подготовку…

Через закопченное стекло небольшого окна проникало ровно столько света, чтобы можно было разглядеть кирпичную печь с чугунной плитой, охапку поленьев, брошенную на щелястый пол, две широких скамьи и деревянный неровный стол между ними.

– Очень похоже, – сказал Олле. – Я примерно так это и представлял себе.

– Здесь все настоящее. – Зоолог вытащил из чулана сверток. – Переоденьтесь, не идти же вам на охоту в лавроновых шортах. Раскопали для вас в музеях так называемые кирзовые сапоги и эти, как их, портянки. И куртки из натурального хлопка, которые в этнографических музеях стегаными телогрейками именуют. Согласно программе.

Он оглядел потерявшие стройность фигуры охотников, ухмыльнулся:

– Ну вот, все в порядке. Нет, не сюда.

Зоолог открыл вторую дверь, и они вышли в Зону.

– Минутку. Захватите собак. – Зоолог протяжно свистнул. Из пристройки с лаем выскочили три пса. – Запомните клички. Этот красный сеттер – Бобик, легавая – Трезор, а беспородная – Шарик. Не правда ли, какие звучные старинные имена?

Но охотники уже не слышали Зоолога. Перед ними расстилался зеленый луг. Близкий лес качал верхушками сосен, и странная, наполненная звоном тишина царила вокруг.

Они пошли прямиком по колени во влажной траве. Разноцветные кузнечики разлетались из-под ног, и ласковый ветер доносил смолистые запахи. Лес встретил их влажной прохладой, грибной свежестью и щебетанием какой-то птахи.

Олле двигался медленно, трогая руками белую кору берез. Он долго стоял у муравейника, обошел его, осторожно ступая на пружинящую хвою, наклоняясь, чтобы не задеть сеток блистающих каплями росы паутинок. Увидел расширенные, восторженные глаза Нури.

– Смотри!

Олле замер, увидев букетик маленьких глянцево-коричневых с ярким желтым ободком цветов. Они шевелились. Наклонился ближе. Это были не цветы: шесть голых птенцов лежали в гнезде, подняв кверху раскрытые клювы.

Сбоку послышалось сопение, и над гнездом нависла голова сеттера. Олле схватил собаку за ошейник, оттащил в сторону, удивляясь тяжести животного.

– Что вы там нашли, идите сюда. – Сатон стоял у кустов, покрытых розовыми цветами. – Шиповник. Каков запах! А этот золотистый называется «шмель». Он поет басом и собирает нектар и пыльцу. Видите, на задних лапах бугры вроде бицепсов.

– Ага, шмель, – обрадовался Нури. – Сейчас мы его изучим, мы за ним пронаблюдаем, мы его обобщим.

– Не приставай к насекомому, – сказал Олле, прогоняя шмеля. – Мало его до тебя изучали.

– Пойдемте к озеру, здесь недалеко. – Сатон достал карту. – О, ты опять что-то обнаружил?

Олле, неловко сутулясь, сидел на корточках.

– Это гриб, Олле. – Сатон оглядел находку. – Коричневая бархатная шляпа, толстое белое пузо. Нури, ты чувствуешь, сколько в нем силы и достоинства? Конечно, грибная масса питательнее, но гриб – это совсем другое. Их раньше собирали в лесах…

– Тоже в качестве награды?

– Это делал каждый, кому не лень. И это называлось – идти по грибы…

Деревья расступились. Небольшое лесное озеро у берегов поросло кувшинками. В зеркале его отражались сосны, а с валуна, вросшего в мох, Олле и Нури сквозь прозрачную глубину разглядели илистое дно и тени рыб.

Охотники скинули рюкзаки, натянули палатку. Собаки в одинаковых позах лежали у валуна.

– Двинемся на зайцев, что ли? – сказал Нури. – Не будем время терять.

– Сейчас положен дождь. – Сатон кивнул в сторону клубящегося облака.

И дождь хлынул. Проливной, с грозой, молниями и порывами ветра. Охотники укрылись под навесом палатки, поглядывая на озеро в тумане брызг. Собаки даже не переменили поз, только Бобик посмотрел на небо и вновь уронил голову на вытянутые лапы.

Это был первый лес и первый дождь в жизни Олле и Нури. Потрясенные щедростью земной природы, они молча впитывали небывалые ощущения. Сатон с грустью поглядывал на них: мальчишки, открытые в проявлении чувств и эмоций, сидели на своих рюкзаках непривычно тихие. Он угадал, составляя программу, – на уроженцев Марса льющаяся с неба вода должна производить ошеломляющее впечатление.

Нури что-то сказал, неслышное в шуме дождя и Леса. Олле взглянул на него, понял, повторил:

– Земля!

Дождь кончился так же внезапно, как и начался. Сатон выбежал из палатки, ухватился за ствол деревца, тряс его и смеялся, подставляя лицо под летящие с листьев капли. Запах озона реял во влажном воздухе.

Сатон взял ружье, кликнул собаку и скрылся в кустах. Нури перевел дыхание, уселся на мокром камне, листал инструкцию, а Олле сосредоточенно разглядывал коричневого упругого червяка.

– Ну и что с ним делать?

– Здесь написано: «Надо повернуть головку на десять оборотов. Это обеспечит шевеление червя в течение трех минут». Вообще примитивное устройство, без логической схемы.

– Повернул, а дальше?

– «Насадить червя за колечко, расположенное посередине, на крючок так, чтобы жало крючка было свободно», – прочитал Нури.

– Сделано.

– Передвинь поплавок, чтобы между ним и крючком было расстояние примерно в метр, и бросай все это в воду. Теперь сиди и жди. И гляди на поплавок. Думай о всякой всячине, о смысле жизни или о том, почему временами кубичная гракула сама напрашивается на контакт, хотя имеет одну ноздрю. Лучше же, как рекомендуется в инструкции, ни о чем не думай, а просто гляди на поплавок, и все. И представь, червяк в воде шевелится, рыба, не зная, что он заводной, глотает его вместе с крючком… О! Тяни! Быстрее!

Олле взмахнул удилищем. Рыбка описала в воздухе серебряную дугу и забилась в траве. Они не дыша смотрели на нее. Потом Олле торопливо высвободил крючок, завел червя и снова закинул удочку. Налили воды в котелок, туда пустили рыбку. Долго сидели молча.

– Я себя как-то странно чувствую, Олле. Эта тишина, сосны… И воздух удивительный… Сколько это стоило: звукоизоляция, дождь? А изменение маршрутов транспорта?

– Примерно пять тысяч человеко-часов.

– Ради нас троих?

– Дед выбрал сутки в настоящем лесу и натуральные ощущения древних охотников. А забытые ощущения дорого стоят.

– Сатон – могучий старик!

– Разве дед мог пожелать что-то для себя одного…

– Я бы не додумался, – пробормотал Нури. – После Марса это изобилие леса, воды и прочего весьма впечатляет. Кто это там шумит и булькает?

– Собаки воду пьют.

Пес взобрался на камень и, свесив морду, уставился выпуклыми глазами на поплавок. Нури пристально разглядывал его. Пес постоял, ловко спрыгнул с камня и протяжно зевнул, передернувшись всем телом. Уловив взгляд Нури, он помахал хвостом, отвернулся и улегся на траве.

– Что ты там заметил?

– Да так, почудилось, – ответил Нури. – А собственно, зачем она, собака?

– Сейчас просто для забавы. Но я читал, собака – доброе и ласковое животное, когда-то она всегда сопутствовала человеку. Собака, лошадь, олень и другие звери. Потом машин становилось все больше, животных меньше. Когда мясо, молоко и многое другое стали синтезировать на биофабриках – нужда в животных отпала. – Олле помолчал и добавил: – Вообще-то твой вопрос нелеп, а мой ответ глуп. И собака, и муравей такие же жители Земли, как и мы с тобой, и имеют такое же право на жизнь…

День в лесу пролетел незаметно. Вечером, когда сиреневые сумерки выползли из кустов, трое сидели у маленького костра. Сатон долго возился с вентилем баллончика. Наконец огонек перестал шипеть, послышалось легкое потрескивание смолистых сучьев. Сатон удовлетворенно крякнул и, откинувшись, прислушался к комариному звону. На притихшем в туманной дымке озере раздалось и смолкло утиное кряканье.

Собаки, выдвинувшись из темноты, смотрели, как Нури помешивал пахучее варево в закопченном котелке. Потом Трезор лениво поднялся и приволок откуда-то кость. Он лег у костра, ухватил кость зубами и застыл, изредка помаргивая на огонек.

После ужина, когда Олле вымыл посуду и вернулся к костру, Сатон начал рассказывать.

– Не пойму, как мы умудрились подойти к нему настолько близко. Заяц сидел совсем рядом, у пенька. Он что-то жевал, и уши его казались красными, солнце просвечивало их насквозь. Он долго сидел, расставив широкие задние лапы, шевеля раздвоенной верхней губой. Затем он подпрыгнул, постучал по пню и стал кататься в траве. Потом отряхивался и умывался, приводя себя в порядок, приглаживал мех на боках и животе. Это было смешно и трогательно… Что ты так смотришь на меня, Нури? Дело не в том, что у зайца, на мой взгляд, излишне обширная программа. Меня восхитило отношение механиков-фаунистов к своему делу. По сути, заяц – автомат разового пользования, а как он тщательно сработан. Это тебе не цельнометаллический черт…

– А мы-то радовались земному раю, – со странной интонацией протянул Олле.

– Ты послушай дальше. Я подумал, что, если сразу выпущу пса, охоты уже не будет. Тогда я свистнул. Заяц сделал гигантский скачок и мгновенно исчез, как бы растворился в воздухе. Трезор присел, завыл по-дурному и кинулся в погоню. Я сначала шел на собачий крик, а потом махнул рукой и занялся сбором грибов. Трезор нашел меня через час. Он был без зайца, и из пасти у него валил пар – видно, перегрелись аккумуляторы…

Сатон пожевал травинку, наморщил лоб:

– Может, ты скажешь, Нури, в чем здесь дело? Собака должна поймать зайца, это предопределено программой.

Нури молчал. Олле с неподвижным лицом смотрел в костер, и в глазах его отражались желтые блики.

– Не знаю, зачем вам это понадобилось, мастер, – сказал наконец Нури. Губы его вздрагивали. – Я смутно догадывался: здесь что-то не то, когда собаки не спрятались от дождя, когда они синхронно, точно повторяя движения друг друга, отряхивались от воды.

– Ты не ответил на мой вопрос.

– Не знаю… Коэффициент надежности у пса, как и у прочих роботов этого класса, близок к единице, навряд ли он испортился. Игровая ситуация по программе обычна: поиск источника энергии. Собака ловит зайца и подзаряжается от его батарей. Тривиально!

– Стандартная программа – это мне известно. Ты уходишь от ответа. Заяц-то остался непойманным!

Олле потрогал пса.

– Заводной червяк – это еще так-сяк. Но механический барбос, кибер-заяц… Кому это надо?

– О чем ты, Олле?

– Я говорю, нехорошо это… А на твой вопрос, дед, полагаю, лучше Трезора никто не ответит.

Пес мотнул головой, кость откатилась в сторону. Внутри у пса что-то щелкнуло, и он сказал голосом подростка;

– У меня все в порядке. Неисправен заяц. Он бежал нелогично, вопреки программе. Я несколько раз рассчитывал координаты точки нашей с ним встречи и каждый раз ошибался, чего быть не должно. Когда в аккумуляторах закипел электролит, программа автоматически переключилась на поиски хозяина.

Нури слушал, машинально рассматривая кость. Заметил два углубления, армированных металлом, – сюда Трезор засовывал клыки. Вздохнул: проще было бы сменить аккумуляторы, чем каждый раз подзаряжать их. И корпус имитирован под кость не совсем удачно. Он положил батарейку возле собаки и сказал:

– Трезор ошибается, на мнение кибера в этом случае полагаться нельзя.

– Или неисправна собака, – проговорил Сатон, – или неисправен заяц. Третьего быть не может.

Олле глядел на огонек костра. Его фигура казалась бронзовой в мигающем свете.

– Третье может быть, – произнес он.

– Ты считаешь, что…

– Вот именно. Ведь мог же в Зоне уцелеть хотя бы один настоящий заяц. Или – перебежчик из другой зоны…

Прошло полгода. Олле сидел вечером за письменным столом и диктовал самопишущей машинке последнюю главу своего «Исследования мимики и жеста древних народов Средиземноморья». Помешал Нури. Он шумно ворвался в кабинет.

– Ты слышал?

Олле, вздохнув, выключил машинку.

– Что я должен слышать? Или забраковали твоего кибера?

Как раз сегодня Нури должен был сдавать приемочной комиссии действующую модель элегантного и молчаливого робота-парикмахера.

– Кибер-то принят, о чем говорить… Послушай, дед опять затевает что-то грандиозное. – Нури, торопясь, включил информатор.

– «Повторяем последние известия. Совет Земли, рассмотрев предложение доктора Сатона, считает необходимым расширить деятельность Института Реставрации Природы. Намечено создание новых филиалов ИРП, в ведение которых передаются обширные территории и водные пространства по следующему списку… При отделениях ИРП будут организованы детские учреждения, ответственные за экологическое воспитание молодых граждан планеты Земля».

Язычники

Городок Института Реставрации Природы имел свою гавань в бухте, узкой горловиной соединенной с океаном. В бухту заходили иногда парусные сухогрузы, и тогда два портальных крана на причале начинали неторопливую работу, заглядывая в трюмы. Была еще малая пристань, к ней лепились прогулочные яхты сотрудников института, и была пристань малышковая с надувными катамаранами для плавания внутри бухты. На дощатом настиле этой пристани, глядя сквозь щели в прозрачную воду, лежал вундеркинд и акселерат Алешка. Неподалеку под присмотром Нури возились в песке голыши-малыши, их визг и смех подчеркивали тишину утра. Решетчатая тень на песчаном дне шевелилась, рождая солнечных зайцев. Алешка опустил руку в воду. К растопыренным пальцам приплыли мелкие рыбешки, тыкались носами. А потом черная лента подползла по дну к самым пальцам, волоча на себе мертвых рыбок и рыбью чешую. Алешка вытащил руку – ладонь была в черной слизи, – поднес к лицу. Пахло нефтью.

– Нури, – позвал он. – Нури, смотри, что это?

Посетитель держался скромно, но скрытая наглость читалась в его глазах. Обычный, сильно помятый костюм, дешевая маска-фильтр сдвинута на ухо, незапоминающееся лицо, покрытое сизым румянцем с множеством морщин и мешочками под глазами. Посетитель опустил взор, сложил руки на груди и, просветлев, возгласил:

– Бытие божие доказано!

Отец Джон отложил эспандер, вздохнул. «Проходимец, – пробежала вялая мысль. – Послать к черту? В смысле – отпустить с миром? К сожалению, время сейчас таково, что самая худая овца в приходе дорога. Впрочем, это вроде чужая овца, так сказать, заблудший агнец. Но откровение божие, как правило, и глаголет устами проходимцев».

Посетитель словно подслушал мысли святого отца.

– Не то чтобы чудо, – сказал он, – так, нечто кибернетическое.

Интересно, если его скинуть с балкона, разобьется или уцелеет? Отец Джон не забыл прошлогоднюю сенсацию, когда некто Хмелевски математически доказал бытие бога. Он вывел формулу, из коей неизбежно вытекала необходимость божественной воли при сотворении сущего. Но математик что-то там напутал со знаками, где-то вместо минуса поставил плюс, и формула оказалась несостоятельной. Зловредный языческий журнал «Феникс» напечатал ехидную передовицу. Было много шума… Отец Джон сел на пол возле кислородного фильтра и начал дышать по системе йогов. Шесть секунд он втягивал в себя воздух, секунду задерживал дыхание и еще пять секунд выдыхал сквозь сжатые зубы.

– Хмелевски прохвост, а здесь никакой подтасовки. Дело чистое, – сказал проходимец.

Отец Джон прекратил гимнастику, убрал со лба подвитой каштановый локон и внимательно посмотрел на посетителя, подумал: «Не так прост!»

– Пять минут вашего внимания, святой отец. Мы поймем друг друга, как деловые и имеющие одинаковые склонности люди.

– Говорите!

– Доказать бытие божие на современном этапе развития науки не представляет труда. Правда, вы со мной не согласились…

Отец Джон хмыкнул, начало ему понравилось. Не банально, с подтекстом. Пройдоха, конечно, но, похоже, пройдоха квалифицированный, а с профессионалом всегда приятно иметь дело. Сейчас, конечно, будет клянчить деньги; интересно, под каким соусом?

– Точно! Я аферист и вымогатель – это вы правильно подумали. Такова моя профессия уже много лет. Но стало тяжелее работать, возраст сказывается.

– А кому легко? Каждый несет свой крест, – вздохнул отец Джон.

– Н-да, так вот, зовут меня, допустим, Тимотти Слэнг. Можно проще – Тим. Но это не важно, чек вы все равно будете выписывать на предъявителя.

Отец Джон поднял бровь: чек! Смешно. Он уже забыл, когда расплачивался чеками. Нет, жить можно, ничего не скажешь, но в этом богом забытом городке три прихода…

– Чек будет, – продолжал Тим. – Объясню, на чем основана моя уверенность.

В доме с мезонином, с террасой, увитой пластмассовой пахучей зеленью, было темно. В окнах торчали многодырчатые сферы фильтров – верный признак зажиточности хозяев.

Тим сидел в щели у низкого заборчика, прислушивался к себе – внутри что-то бурчит и трепыхается. Преодолевая дрожь, он лег на живот и пополз. Пыль через маску забивалась в ноздри, было трудно дышать.

Это ужасно, думал он. Еще недавно сравнительно преуспевающий делец – и ползет на брюхе к чужому, незнакомому дому, чтобы ограбить. Он, так уважающий собственность. Грубо и глупо, а главное, примитивно. Это особенно удручает: примитив. Тим испытывал страх и стыд.

Он привык зарабатывать деньги изящно. Проходил в кабинет легким шагом уверенного в себе человека. Конечно, предварительно звонил. По делу, касающемуся нарушения седьмой или, скажем, десятой заповеди божьей. Да, он знает, он осведомлен. Его принимали сразу. Еще бы, фирма «Слэнг и К°», небольшое, но процветающее предприятие, хорошо известное в определенных кругах.

Тим проходил в кабинет, минуя секретаршу (У, мордашка!). Он был сосредоточен, элегантен, светло глядел в растерянные глаза хозяина. Он садился и начинал мягко говорить о морали, о том, что десять заповедей бога забыты – и вот общество разлагается. Нужны ли примеры? Ах нет, не нужны! Сам он, кстати, ведет жизнь добродетельную и десятую заповедь не нарушает никогда. Хмыкать не надо. Вы, конечно, помните эти бессмертные слова, но он не может отказать себе в удовольствии процитировать их: «Не пожелай жены ближнего твоего, не пожелай дома ближнего твоего, ни села его, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ни всякого скота его, ни всего суть ближнего твоего». Беседуя, Тим наблюдал за клиентом и всегда точно определял момент, когда он начинал поддаваться шантажу. Тогда, произнеся девятую заповедь: «Не доноси на друга твоего, не твори свидетельства ложна», он извлекал пачку фотографий. Раскладывая их, как карты в пасьянсе, он называл факты, цифры, даты, имена, описывал ситуации. В конце он называл цену, не забывая присовокупить, что негативы и видеопленки будут доставлены после оплаты чека.

«Не обмани» – прекрасная заповедь, хотя и не числится среди заповедей божьих. Этими словами он обычно заключал визит. Честность в деле была девизом их фирмы, они никогда не обманывали клиента. Одно лицо дважды никогда не шантажировали Они не считали возможным рисковать доверием общества и уважением клиентуры. Цена, как правило, была приемлемой, материалы впечатляющи, а клиент покладист. Фирма процветала на ниве морали, а Тим пользовался любовью сограждан за умеренность и неболтливость. Конечно, неудачи, неизбежные в любом серьезном деле, случались и раньше, но теперь вот пошла сплошная полоса неудач. Тим продумал и безупречно подготовил операцию, имевшую в его картотеке шифр «Мораль и Харисидис». Казалось бы, нет более благодарной работы, чем шантаж этого улыбчивого банкира-греховодника. Тим готовился полгода, израсходовал ссуду, взятую в банке Харисидиса, и надеялся отхватить приличный куш. Когда материал был собран, банкир принял его в своем загородном доме на берегу океана, где можно было дышать без маски.

Харисидис посмотрел принесенный Тимом фильм, чудо операторского искусства, и попросил показать его еще раз. На экране папаша Харисидис держал речь перед избранными членами правления банка. Речь шла о переводе на экологические расходы крупных сумм с личных счетов членов правления – эта статья не облагалась налогом. В следующем эпизоде папаша Харисидис (так его звали вкладчики и он сам себя) вручал взятку экоинспектору.

Довольный банкир благодарил Тима за доставленное удовольствие и велел подать коньяк.

– Как это вы тонко сработали, Слэнг, – сказал он. – Приятно вспомнить, отличная была операция. Инспектор, правда, еще новичок в этом деле, однако пойдет далеко. Но что привело вас ко мне?

– Надеюсь, вы купите у меня фильм?

– Это еще зачем? – Удивление банкира было столь непритворным, что Тиму стало жутко.

– Иначе я выпущу его на экраны страны, такую хронику купит любая прокатная фирма, да и видео не побрезгует. История-то уголовная! Взятка!

Папаша Харисидис поперхнулся коньяком и взволнованно прошелся по кабинету.

– Слэнг, – с чувством сказал он. – Казните меня, я было подумал о вас не так, но вы просто альтруист, что крайне редко в наше время. Я ценю это качество у своих вкладчиков – ну да, вы ведь тоже мой вкладчик. Где еще можно держать капитал в наше время… – Банкир повозился с клавиатурой компьютера, глянул на дисплей, довольно оттопырил губу: – Э, да вы еще и мой должник… Ладно, из уважения к вам погашу часть ссуды, при условии, что вам удастся показать фильм по видеосети. Вкладчики будут в восторге.

Тим машинально собрал и уложил аппаратуру, разместил в чемоданчике кассеты и направился к выходу. Он был сломлен, морально убит и, выражаясь фигурально, вышиблен из седла. Банкир провожал его, приобняв за плечи, просил заходить по четвергам – «Парни, я скажу, пропустят» (парни из синдиката убрали с глаз долой дубинки), – хвалил фильм.

– А этот вид через замочную скважину и переход на крупный план, моя преподлейшая физиономия, а! И смущенное личико инспектора, но сколько в нем непосредственности и обаяния! А пачка паунтов! Я, знаете, иногда расплачиваюсь наличными – это впечатляет!

…Несколько позже ушла Бьюти Жих, самая удачливая из сотрудниц их фирмы. У нее неожиданно открылся бас, что в сочетании с ее весьма выпуклыми формами обеспечивало ей такие гонорары, что Тим только ахнул, услышав сумму.

После Бьюти пришлось расстаться с Пупсом-невидимкой. Он был дока по съемкам в темноте, незаменимый специалист по подглядыванию из-за угла. В своем камуфляжном плаще, присоске-маске, громадных очках ночного видения и электронных наушниках он походил на вымершую летучую мышь, чем весьма гордился. Пупс ушел из фирмы после того, как Тим отказался оплатить его счет за пребывание в больнице по поводу сложного перелома крестца. Это производственное увечье Пупс получил, выслеживая чемпиона по пинкам с разбегу: в свободное от тренировок время Зат Пухл занимался сводничеством – это чемпион-то, гордость нации… Пупс изловчился и спас дорогую съемочную аппаратуру, но обозленный Зат сильно помял ценного работника.

Пупс заявился к Тиму через месяц после своего ухода. Передвигался он с трудом, но с бывшим шефом говорил, не скрывая снисходительной жалости. Тим грустно кивал, со всем соглашаясь. Да, вступление в синдикат неизбежно, конечно, в наше время одиночке с такой профессией трудно продержаться, но он привык к самостоятельности… Впрочем, он еще подумает.

– Чего там думать! Мне просто смешно, – непочтительно сказал Пупс-невидимка. – Мне смешно, что господин советник так церемонятся с вами!

Действительно, чего там думать, когда все кредиты исчерпаны и оборудование – редкостное, уникальное оборудование для съемок в инфракрасных лучах, для видения сквозь стены, для подслушивания на любом мыслимом расстоянии, и запонки-транзисторы для служебной связи, и парики, и маски-фильтры из мягкого пластика, и прекрасный лимузин, и даже гипноизлучатель в виде медальона с шершавым лунным камнем – прощальный подарок Бьюти, – все, что так дорого было сердцу Тима, все пошло за полцены в тот же синдикат, куда ушел работать Пупс. И это было еще удивительно, что он жив: парни из синдиката могли просто пришить Тима – дело житейское.

Так Тимотти Слэнг, живое воплощение десяти заповедей, знаток и страж морали, завершил свою карьеру. Впереди были пустота и безнадежность. Тим стал бродягой, вульгарным вымогателем и попрошайкой. Таких бродяг великое множество на всех дорогах маленькой Джанатии – страны всеобщего благоденствия. Он ночевал в зарослях синтетического кустарника, если исхитрялся загодя проникнуть в парк, питался щедротами папаши Харисидиса и, опускаясь все ниже, решился на грабеж. Еще днем он высмотрел этот коттедж, уловил признаки запустения вокруг него и подумал, что хозяева бывают тут не часто. В коттеджах с воздушными фильтрами, известно, живут люди богатые, и потому в любом случае удастся раздобыть кое-что из одежды. Тима особенно угнетало отсутствие приличного костюма. Бродяга, если он хочет преуспеть, должен быть хорошо одет. Тим знал, чем рискует: его приметы, и отпечатки пальцев, и формула пота и слюны – все эти данные хранились закодированными в ведомстве охраны прав граждан министерства всеобщего успокоения. Закон Джанатии, страны всеобщего благоденствия, мудро охранял каждого от каждого, и досье на каждого велось со дня рождения и еще долго после смерти. Как специалист Тим понимал, что тотальная слежка равносильна отсутствию всякой слежки, тем не менее для полиции не составит труда упечь его в кутузку годика на два. Будь у него деньги, он в первой же аптеке приобрел бы набор таблеток, прием которых меняет не только формулу запаха тела, но даже тембр голоса, цвет кожи и узоры на пальцах. Но, будь у него деньги, черта с два полез бы он в чужой дом. Для одинокого бродяги грабеж – последнее дело.