Текст книги "Глаза века"

Автор книги: Сергей Абрамов

Соавторы: Александр Абрамов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

2

Ушла из моей жизни и Катя Ефимова, вернее, уехала в венчальной карете, сверкавшей на солнце, как белый концертный рояль. Я прятался в толпе зевак, стараясь не приближаться к свадебной процессии, медленно двигавшейся из церкви к экипажам, стоявшим в Благовещенском переулке. Впереди шел с иконой надутый, как индюк, Федька Килигин с нашего двора его, вероятно, нашел и мобилизовал в предсвадебной суматохе Сашко. Я все-таки не принял участия в его жениховском спектакле: что-то в письме Егора заставило меня не сдержать слово, хотя никто и не объяснил мне сути его обвинений.

Никто не предупредил и Катю, никто не стер с лица ее жемчужной счастливой улыбки: письмо Егора не дошло до нее.

– Студент женится, – говорили рядом.

– Кто его знает. Вишь, карет сколько!

– А невеста из бесприданниц.

– Поди, счастлива.

Мне и самому казалось, что она счастлива. Я ведь не сознавал, какую недобрую роль сыграл в ее судьбе. Осознал я это позже, в девятнадцатому году, когда уходил с маршевой ротой на Южный фронт из Астраханских казарм в Лефортове.

Накануне отправки я выпросил увольнительную, чтобы забежать домой, проститься, взять папирос у отца: от солдатской махорки я задыхался и кашлял. За подписью я постучался к новому военкому, которого до тех пор еще не видел. Вошел и обомлел: за столом сидел Егор Михалев. Я его сразу узнал, несмотря на форменную зеленую гимнастерку, чахоточную худобу и розовый шрам на щеке. Он медленно отстукивал что-то на стареньком ундервуде, хрипевшем и дребезжавшем при каждом ударе пальца.

– Что тебе? – спросил он не глядя.

Я молчал. Он рассеянно взглянул на меня, чуть прищурился, рассеянность сменилась сосредоточенностью, пристальным вниманием, и вдруг в глазах сверкнули знакомые смешинки.

– Вот так встреча! – негромко произнес он. – Ну, подойди ближе, кадет.

– Я не кадет, – возразил я, делая шаг к столу.

– Поумнел, значит?

– Поумнел.

Он снова внимательно оглядел мою невзрачную фигуру в обвисшей солдатской шинели, явно мне не по плечу.

– С нами на беляков идешь?

– Иду, товарищ комиссар! – пронзительно крикнул я.

Он поморщился.

– Как же я могу тебе верить, если ты меня уже раз обманул?

– Я не хотел… так вышло… – пробормотал я, опустив глаза, – я положил письмо в книгу, а ее…

– Да ладно уж, – прервал он меня. – Ведь все подтвердилось, о чем я писал.

Он посмотрел на меня выжидающе, но я не мог выдавить из себя ни единого слова в ответ.

– Ты хоть письмо-то прочел?

– Прочел.

– Ну, и что?

– Я не понял, – прошептал я, мечтая, чтобы он не услышал.

Но он услышал.

– Не понял? Да ну! – Он даже засмеялся, настолько чудной показалась ему такая непонятливость. – Несознательный ты был, правда. Маменькин сынок, тетенькин племянничек. Кадетские листовки носил. Тоже небось не понимал?

Моя голова опустилась еще ниже.

– А мы все-таки разоблачили твоего Томашевича. По всем статьям. Со всеми кличками. Только убег, сукин сын.

– Куда?

– Куда ж ему бежать? К Колпаку либо к Деникину.

– А Катя?

Он долго молчал, прежде чем ответить. Потом сказал сухо, почти враждебно:

– Это тебе не зуб вырвать – любила она его. Раньше надо было рубить, с корешка. Я потому и письмо написал.

Он вздохнул и закашлялся. В груди у него что-то стонало и булькало.

– Какая девка была! – сказал он, отдышавшись.

– Была? – с ужасом повторил я.

– На субботнике обмерзла. Я вот, чахоточный, живу, а она… Да что у тебя там, давай! – почти прокричал он, протягивая руку к бумажной четвертушке с моей увольнительной.

Больше я его не видел. Отправлял нас на фронт поутру его помощник, подтянутый, чистенький, хрустящий ремнями выпускник политкурсов. Гулко стуча по камням тяжелыми солдатскими ботинками, мы выходили на площадь к вокзалу. Набухшее серое небо опускалось все ниже и ниже, закрывая от меня и Егора, и Катю, и Зиночку – все, что прошумело и ушло.

Глава шестая

1

Возвращаясь домой, мы двигались уже в нашем эвклидовом мире, не размышляя о пока недоступных ему тайнах пространства и времени.

Волновало другое – перечувствованное, пересмотренное, переоцененное. Старшим – с тайной жалостью и стыдом, младшим – с доброжелательным превосходством.

Один неохотно оборонялся, другой непочтительно наступал на ноги.

– Ты же любил ее.

– Едва ли. Смутное, детское чувство.

– Все равно. Я бы так просто не сдался.

– А если бы мы запретили тебе встречаться с Таней?

– Хе! Попробуйте.

– А все-таки?

– Взрослые не всевластны. А ты струсил.

– Нет, старик. Просто не нашел возможностей.

– А ты искал? Подумаешь, три раза под окнами походил! А телефон?

– Откуда я мог звонить? Из аптеки? Так у нас провизор не пускал гимназистов к телефону.

– Сказал бы ему, что доктора вызываешь. Или еще что-нибудь. Придумал бы. В конце концов, сказал бы ребятам. Ты – своим, она – своим. Вместе придумали бы.

– Мы были одни. Одни в равнодушном мире.

– А ты пробовал?

– Что?

– Повоевать.

– Нас этому не учили, – вздохнул я.

Володька тоже вздохнул.

– Столько ошибок!

– Много, верно.

– Первая твоя ошибка – Сашко. Непростительная.

Я промолчал.

– Конечно, непростительная. Мог бы узнать, что он эсер.

– А я не знал, что эсер – это плохо.

– У Егора бы спросил.

– А я не знал, что Егор это знает.

– Как много ты не знал! Все могло быть иначе.

Я опять промолчал.

Мы вошли в подъезд и остановились у клетки лифта. Я нажал кнопку, вызывая кабину вниз.

– Маме – молчок? – спросил Володька.

Я кивнул. В конце концов, мы оба имели право на тайну.

– Да она и не поймет.

– Разве это непонятно? – спросил я.

– Кому как. А ты выдумщик, папка!

– Много ли нужно выдумки, чтобы игру придумать?

Володька отступил на шаг и, прищурившись, посмотрел на меня:

– А ты уверен, что это была игра?

2

За решеткой лифта медленно опустилась кабина. Что-то щелкнуло. Я открыл дверь, и только сейчас дошла до меня скрытая суть Володькиной реплики.

– А что? – спросил я.

Володька загадочно усмехнулся, не торопясь проскочить в кабину лифта.

– Ты же сам сказал: воображение – не видение, а впрочем…

– Что – впрочем?

– Все. Все, что мы видели. И вот это. – Он вынул из кармана аккуратно сложенный номер газеты и протянул мне.

Я развернул его: это был мой номер «Раннего утра». Мой и не мой. Одно содержание и другая форма. Свеженький, чистенький, даже пахнущий типографской краской, словно только что купленный.

– Ничего не понимаю, – сказал я, – это же не моя газета.

– Твою я отдал Петру Львовичу вместе с сочинением. Для чего-то это ему нужно. Кажется, для выставки.

– А эта откуда?

Володька отвел глаза.

– В библиотеке взял.

– В какой библиотеке?

– В Доме пионеров.

– В Доме пионеров не собирают старых газет, – сказал я. – А потом, в любой библиотеке такие газеты выдаются в переплетенных комплектах. Не выдумывай. Где взял?

– Не все ли равно? В архиве.

– В каком?

– В частном. Отец одного мальчика собирает газеты за семнадцатый год.

– Опять врешь?

– Вру, – засмеялся Володька и уткнулся носом в мой рукав. – Я же купил эту газету, папка. В киоске купил.

– Где?

– В Охотном. Когда ты извозчика нанимал. Я добежал и купил. За три царских копейки. У себя в коллекции взял.

Он хитренько засмеялся и, подпрыгивая, побежал на улицу.

– Ты иди, – обернулся он, – я потом приду.

С номером газеты я прошел к себе, по-прежнему ничего не, понимая. Я уже ясно видел, что это был не мой номер, не тот, который нашел Володька в бабушкиной корзинке. И оторванный угол был на месте, и дата читалась полностью.

Дрожащими руками, не перечитывая газеты, я положил ее в старую папку, одну из тех, которые никогда не перебирались и не пересматривались. В глубокий архив. В конце концов, кто-нибудь скажет правду – или Петр Львович, или штукарь Володька.

Только на этот раз мне не хотелось ее искать.

3

Теперь Володька взрослый. Он уже кончил институт и строит мост где-то в гирле Дуная. Иногда он приезжает в отпуск или в командировку, но мы никогда не вспоминаем о нашей прогулке в прошлое.

А на днях, словно в насмешку, меня обогнал автобус с девяткой и четверкой на номере. И на том же месте – у «Детского мира» на проспекте Маркса. Он подождал немного на остановке, даже двери открыл, и ушел вниз, к Дому союзов. Но я не догонял его. Только спросил у стоявших в очереди:

– Это девяносто четвертый? Вы видели?

– Так он здесь не ходит, – сказали мне. – Пустой. Только зря двери открыл.

Мой заблудившийся автобус. А вдруг не мой? Я не вскочил на его подножку. Зачем? Жаль было разбить хрупкую сказку о шутке Времени, когда нам с Володькой было по пятнадцать лет. Или нет. Другую сказку. О глазах века, когда видишь одни и те же события по-разному.