Текст книги "07-Требуется чудо (Сборник)"

Автор книги: Сергей Абрамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Действие

– Тит, – растерянно спросил Ильин, – ты-то что здесь делаешь, Тит?

Тит поднял голову, глянул на Ильина. И не то чтобы какое-то сожаление было в глазах лучшего кореша, не то чтобы раскаяние – мол, случайно забежал, Ванюша, мол, унитаз в ентой конторе насквозь прохудился, мол, не тушуйся, все тип-топ, я с тобой, – нет, в глазах лучшего кореша читалась тусклая злость. Словно не пили они вместе тыщу лет, не выпили на двоих, как минимум, железнодорожный состав с пивом, не гуляли вместе. Словно не Тит и не Титова сестра выходили Ильина, вылечили, откормили. Словно не Тит пристроил его и в котельную, и в полуподвал, словно не Тит пас друга, аки агнца заблудшего и слабого. Нет, повторим, не Тит-корефан-собутыльник – собабник-сочтототамеще сидел напротив и глядел в глаза Ильину, а другой вовсе Тит – чужой человек.

И ведь все без слов стало ясно, а Ильин, зануда, зачем-то повторил свой вопрос:

– Тит, корешок, что ты здесь делаешь?

И на сей раз Тит ответил.

– А ты что? – вопросом на вопрос, да еще с той злостью, которая стыла в нем, а вот и дали ей вырваться на волю. – Я-то хоть живу здесь, всю жизнь живу. А ты как взялся ниоткуда, так и живешь никак. И ведь исчезнешь тоже в никуда, ведь так, ведь верно?

– Куда исчезну? Зачем?

– Да откуда мне знать!.. Кто ты, парень, кто на самом деле?

– Не все ли равно, Тит? Я есть я. Сегодняшний. Ванька Ильин, тебе лучше всех известный. Кому какая разница, кем я был до того, как ты меня из говна вытащил?

– Врешь ты все, Ванька Ильин, есть разница. И что самое вонючее – ты эту разницу знаешь. А мне, корефану, ни полсловечка, гад. Нацепил маску и рад. Греет она тебя, что ли?

– Никакой маски я не цеплял.

– Не цеплял? А ты на себя в зеркало погляди?

– Кончай базар, – властно вмешался Ангел. – Ты что, не видишь, что ли? Это ж не Тит. Или раньше не Тит был… Короче, не твой это Тит, и нечего с ним пустые ля-ля разводить.

– Как нечего? Как нечего? – всполошился Ильин. Горько ему было. Больно. Противно. – За что он меня ненавидит, за что, скажи, Ангел?

– А с чего ты взял, что он тебя ненавидит? Он, брат Ильин, себя ненавидит. Или, точнее, тебя в себе. Ты – его совесть, брат Ильин, которая исключительно нездорова и жмет его, давит, топчет. Плохо ему. Хуже, чем тебе. Помнишь песенку: «Плохо спится стукачам по ночам…»?

– Сложно это все для нас, убогих, – поприбеднялся Ильин. – «Он во мне», «Я в нем»… А попроще никак?

– А попроще – это твой дружбан Олег Николаевич. У него не совесть. У него – долг… Так что не тяни на Тита, а пожалей его. Он тебя всерьез жалел, отплати ему малостью. И заткнись на всякий пожарный…

Прав был Ангел. Стоило помолчать. И Ильин, как и велели, заткнулся.

Зато Олег Николаевич речь повел:

– Как вы понимаете, Иван Петрович, мы все собрались в этом отдаленном от центров мировой культуры месте не случайно, отнюдь, отнюдь. Как вы понимаете, Иван Петрович, мы все в той или иной степени причастны к вашей судьбе и нам всем небезразлично, как она завершится…

Тут Ангел опять влез:

– Атас, Ильин, судьба завершается! Никак расстреливать собрались?..

Но Ильин на Ангеловы инсинуации не реагировал, Ильин ждал продолжения речи Олега Николаевича, смутно все же надеясь, что она, речь то есть, выведет его, Ильина, к до сих пор темной сути происходящего. Сориентирует во времени и пространстве.

– Вот вы видите перед собой до боли знакомых людей, – разливался Олег Николаевич. – Со всеми из них вы делились мыслями и чаяниями, а кое с кем и трапезой. Все вам симпатичны, смею полагать, всем вы симпатичны. Естественно, у вас возникает вопрос: неужто все эти симпатичные люди стучали на вас в наше ведомство или, что еще ужаснее, были оным приставлены к вам? Возникает или не возникает?

– Скажи, что возникает, – посоветовал Ангел.

– Не возникает, – не послушался Ангела Ильин. И объяснил: – Чего ему возникать зря? И так все голому ежу понятно…

– А вот и нет! – не согласился Олег Николаевич. – Ничего вам не понятно, вы страшно ошибаетесь. Эти достопочтенные люди – не вульгарные стукачи и уж тем более не сотрудники гебе. Эдак вы всю Расею в гебе запишете, а напрасно. Это при Сталине было – страна для гебе, а в нормальных державах наоборот – гебе для страны. Служба. Другой вопрос – ее цена, но это совсем другой вопрос, не станем отвлекаться… Не-ет, драгоценный Иван Петрович, все здесь присутствующие и вправду искренне симпатизировали вам, искренне общались с вами, а то что мы иной раз задавали им пару-другую вопросов – сами, заметьте, задавали! – так при чем здесь они? И вам мы вопросы задавали, и вы нам исправно отвечали. Честному человеку скрывать нечего. Аксиома…

Повторил Ангелово словцо, как подслушал.

– Выходит, я честный? – зацепился Ильин.

– Конечно, – ни секунды не промедлил Олег Николаевич.

– А какого ж черта вы меня весь день донимаете неведомым мне самолетом? Какого черта пасете меня, сводите с идиотами разных мастей, вон с этими, например… – ткнул пальцем в Бороду. – Какого черта маску мне слепили дурацкую?..

Ильин не играл, как не раз бывало, Ильин всерьез был обозлен, и больше всего на свете ему хотелось, чтобы все происходящее оказалось мнимой реальностью – мнимой реальностью в мнимой реальности! – каковой он иной раз числил нынешнюю жизнь. Иной раз, иной раз… Иной раз ему казалось, что он, истыканный иголками из-под капельниц, обмотанный проводами и с пластиковыми трубками в носу, лежит где-нибудь в Бурденко, в военном госпитале на Яузе, лежит и бредит. Складно в общем-то бредит, реально. После аварии, которая бесспорно имела и в прошлой реальности – в реальной, пардон за тавтологию! – свое паскудное место. И если она, нынешняя, набреженная (или набренденная?..) реальность была все-таки зримо реальной (опять пардон…), то сегодняшняя – с гебешной дьяволиадой – мало напоминала жизнь. Скорее, дурной театр.

– Давай-давай, – поддержал его Ангел, – наступай, дави их, гадов, великим и могучим. Реальность в реальности реальностью погоняет. Ну как же складно! Не зря, выходит, нам разум дал стальные руки-крылья, а вместо сердца… не скажу чего.

Олег Николаевич слушал Ильина внимательно, сочувственно покачивая головой в такт наиболее эмоциональным всплескам, и все слушали внимательно, даже Тит, который вообще-то никогда ранее Ильина не слушал, перебивал и встревал, а тут молчал, как в танке. А когда дослушали, Олег Николаевич сказал:

– Ну вы же сами напросились, любезный, никто вас не заставлял. Посудите. Из «Максима» вы сбежали, не захотев подождать конца заварушки, которую устроили коллеги из дружественной службы, нашему ведомству неподотчетной. Не стану ее называть, чужие секреты не выдаю, – тут Олег Николаевич сделал ручкой комплимент в сторону бородатого марксиста-ленинца, оказавшегося коллегой из другого ведомства. Военная контрразведка, что ли?.. Коллега чего-то буркнул в ответ, но невнятно – Ильин не понял. – Зачем они ее устроили? Ответ банален: все хотят пальму первенства, а она растет одиноко и гордо, ее на всех не хватает… Но вы и от них ушли, как Колобок. И что любопытно, Иван Петрович, вы сами – подчеркиваю: сами! – порулили прямо в «Лорелею», где вас опять ждали. Уже наши люди, но люди особые. Здесь игра, здесь – Карнавал, девочки дурачатся, им скучно. Они вас и загримировали как сумели, а как они сумели – извольте любоваться… – И снежная Мальвина улыбнулась Ильину краешком губ, будто начальник отпустил ее девочкам суперкомплимент, а она его оценила. А может, и отпустил, Ильин не ведал, что у них в конторе за комплимент проходит. – Но всякому карнавалу приходит финита. Она пришла. Час потехи, растянувшийся на весь день, сменился наконец временем дела, хотя я старался привнести дело в наши с вами скромные отношения с первых минут знакомства, не так ли? Но вы не захотели. И вот – итог: вы среди нас. Перейдем к делу…

– Щас про самолет начнет, – предсказал Ангел. И ошибся.

– Думаете, Нас интересует самолет, который вы здесь поминали? Ни в коем случае! Подумаешь, чудо! Обыкновенный аппарат тяжелее воздуха, кабэ товарища Микояна, известная модель. Не идет ни в какое сравнение с «Фантомом» или «Миражом». Но он связан с вами, это очевидно. Да мы и подозревали нечто подобное сразу, как вас нашли неподалеку от Черного озера. Ну летчик же, все прибамбасы при вас имелись, хотя и сильно подгоревшие… Все было ясно как день: вы из ЮАР. Разведывательный полет? Мы не исключали такой возможности, хотя было удивительно, почему вас не засекли наши радары на всем пути от границы. Это, это нам хотелось знать, но вы молчали, ничего не помнили, и, представьте, доктора подтверждали амнезию. Оставалось ждать, когда вы что-нибудь вспомните или… – он помолчал, выдерживая паузу или просто передохнуть вздумал, – …или это была не авария, а намеренное уничтожение самолета, а вы шли на глубокое внедрение – пусть даже через амнезию. Ее можно вызвать искусственно, психиатры подтверждают и дают методику. Опять ожидание: когда вы начнете проявляться…

– А я не начал, – усмехнулся Ильин, восхищаясь прихотливостью фантазии гебиста. Шпион он, выходит, Ильин. Штирлиц…

– Совершенно справедливо, – подхватил Олег Николаевич. – Времени пролетело – уйма, а вы ни гугу. Нас это просто-таки умиляло, а вот и друг ваш и коллега иной раз докладывал, что никакой вы не шпион, а просто потерявшийся в чужом мире человек, глубоко, кстати, несчастный. Ну, и не очень здоровый, конечно, такие аварии никому здоровья не прибавляют…

– Будто знает, сучара, – заметил Ангел. – Будто сам сто раз с самолетом в болото бухался…

– Да фиг с ним, – отмахнулся Ильин. – К чему он ведет, вот вопрос. Ведь ведет к чему-то…

– А тут как раз наши специалисты подняли со дна озера вашу машинку, вернее, то, что от нее осталось. Определили модель и попробовали разобраться: почему это радары молчали.

– Разобрались? – спросил Ильин.

Заметим: своими проходными вопросиками-репличками он вроде бы не отрицал версию о гробанувшемся пилоте Ильине, залетевшем в Россию из далекой ЮАР или с ее тайной базы поближе. Где базы? Ну, в Ливии, например. Опасно не отрицать? Он так не считал. Если уж и пришла пора опасности, то она пришла – и точка. Они у него не искали подтверждения своим предположениям, они эти предположения за истину держали. А значит, соглашайся не соглашайся – конец один. Какой только?

– Конечно, разобрались, – сказал Олег Николаевич. – Очень полезная штучка – этот ваш самолетик, батенька. Ну, о-очень полезная даже для нашей развитой промышленности. У вас там в ЮАР неплохие спецы выросли. Но интересно, на что рассчитывали ваши хозяева, когда планировали аварию? На то, что он сгорит дочиста? Не рассчитали – не сгорел. Не скрою от вас, химикам из «Фарбен индустри» хватило остатков. Секрет антирадарного покрытия в наших руках, – в его голосе звучала законная гордость химиками из «Фарбен индустри».

– Что он имеет в виду? – всерьез изумился Ильин. У него прямо уши вяли от всего услышанного. – Какое, к черту, покрытие? Ты что-нибудь понимаешь?

– Может, было какое, а ты не знал? – осторожно предположил Ангел. – Может, пилотам всего знать не положено?

– Какое там не положено! Не было никакого покрытия. Рядовой серийный «МИГ», рядовой вылет, проверка как раз серийности. Не было на самолете ничего нового… Ты что, не знаешь, что ли, как готовят борт, если на нем хоть болт паршивый несерийный? Да пол-аэродрома спецов набегает! Да пилота тыщу раз наставляют, как на эту гайку дышать! А тут покрытие… Мне бы первым делом пришлось над радарами фугачить, а не в белый свет без адреса…

– Ну не знаю, не знаю, – сказал Ангел. – Мне ваши летучие игры – мрак, меня с тобой, напомню, не было.

– Откуда покрытие? Что за чертовщина? – Если до сих пор дьяволиада Ильина раздражала, но не удивляла особенно, то теперь он ощущал себя на грани умопомешательства. Или эти долбодуи врут ему про покрытие?..

– Все может быть, – философски заметил Ангел. – Так ты ж о нем думал, вспомни. И что ты знаешь про ту дыру, сквозь которую проскочил в Этот мир? Если тебя, хомо сапиенса, она ввергла в беспросветную амнезию, то почему бы ей так же мало-мало не изменить ряд физикохимических свойств предмета неодушевленного, то бишь аэроплана? Как-нибудь перестроить кристаллическую решетку – или чего там есть? – и получить абсолютно новые качества… Эти химики только покрытие изучали на предмет антирадарности, а если они за остальное возьмутся?

– За что остальное? – тупо спросил Ильин.

– За все остальное. За все, что осталось. За пропеллер, например.

– Там турбины, – еще тупее поправил Ильин.

– Значит, за турбины, – терпеливо согласился Ангел. – Вдруг в тех турбинах процесс фугования и спихуальности идет втрое быстрее? Ты знаешь? Нет, ты не знаешь. Дыра в пространстве-времени, брат Ильин, умеет столько гитик, что всей вашей земной науке не снилось. Вали все на дыру, не сомневайся.

Но валить не пришлось. Олегу Николаевичу Ильин-собеседник не требовался. Олег Николаевич ходко гнал свой монолог, а статисты за столом лишь подчеркивали своим молчанием первостепенность фигуры из гебе. Маяковский, разговор с товарищем Лениным, каковым на данный момент являлся Ильин. В стихах классика, помнится, Лукич на фотке тоже слова не молвил.

– Так что спасибо вашим ученым, – продолжал Олег Николаевич, – спасибо вам, Иван Петрович, любезный мой, спасибо вашей коммунистической партии и родному для вас правительству за ваш дальний перелет. А то, что амнезия, – вините не нас. Видит Бог, мы здесь, в России-матушке, сделали все, чтобы вам, Иван Петрович, драгоценный, жилось вольготно и без хлопот. Честно говоря, мы ждали от вас полезной информации, да-да, от вас лично, но – не судьба. Вы слишком молчаливы. Но за вас сказал металл. – Тут Олег Николаевич задрал горе указующий перст, обозначив, видно, заоблачные высоты, из коих сверзился в болото говорливый металл, и закончил сухо и буднично: – Так что пора, Иван Петрович. Пришла пора расстаться.

– Как расстаться? – не понял Ильин. И Ангел, от неожиданности запоздав с репликой, изумился:

– Как расстаться?

– Как в море корабли, – объяснил Олег Николаевич. – Погостили вы у нас в первопрестольной – пора и честь знать. День сегодня суматошный выдался, отчасти – по вашей вине. Все устали. Долгие проводы – лишние слезы. Скажите своим знакомым слова прощания, и – в путь.

– В какой путь? – настойчиво и тупо домогался Ильин. Где-то в районе предстательной железы рождалась паника, ползла наверх, захватывая остальные жизненно важные органы, заставляя сердце биться со скоростью триста ударов в минуту, желудок – нехорошо сокращаться, а печень и почки – выделять камни с песком пополам. – В какой путь?

– В далекий. Мы тут вашего закадычного друга попросили вам вещички собрать, пока вы по Москве от нашего догляда бегали. Проверьте, будьте добры, все ли он собрал, а то нам чужого не надо.

Тит вынул из-под стола огромную «адидасовскую» сумку и бухнул ее на стол перед Ильиным. Не поленился – сам «молнию» на сумке расстегнул.

Ильин машинально глянул. Из распоротой «молнией» сумки некрасиво вываливались знакомые «ковбойки», торчал угол косметички, в которой Ильин хранил расхожие лекарства, бесстыдно раскрыли ширинку стираные-перестираные «Ливайсы».

– Я все, что надо, положил, – хрипло сказал Тит. Почему хрипло? А Бог его знает, почему! То ли в горло чего попало, то ли и впрямь жаль ему было расставаться с Ильиным. Ведь минувшее время из жизни, из песни не выкинешь, а в минувшем им с Ильиным не так уж и скверно было вместе. – Можешь не проверять – все. Книжки тоже, хотя они тебе там помехой могут стать. Но положим, пусть… А о куртке. Вань, не плачься, на фиг тебе там куртка на меху! Тепло там, Вань…

– Где там? – спросил Ильин сначала Тита, потом Ангела. И ни Тит, ни Ангел не ответили. Тит – потому что не велено ему было раньше времени пункт назначения называть, секретным он, видать, числился. А Ангел… Ох, трудно думал Ильин, похоже, Ангел о чем-то догадывался, о чем только?..

– Попрощайтесь с друзьями и знакомыми, – официальным тоном повторил Олег Николаевич.

Он уже стоял у стола, приглашая Ильина последовать своему примеру, и Ильин сомнамбулически встал, пошел на негнущихся ногах к «друзьям и знакомым». Сам не понимал: почему он рабски слушается гебиста, хотя никуда не хочет лететь, дом его здесь, дом родной. Ну, не очень родной – так другого же нет!..

А навстречу плыла Мальвинка, обняла Ильина за ватные пиджачные плечи, смачно чмокнула в лысинку, прошептала:

– Все будет тип-топ, майн фюрер. Орлы должны летать на присущей им высоте.

Не понял Ильин, да и некогда понимать было. Уже сменил Мальвину Лифлянд из книжной лавки на Кузнецком мосту, крепко пожал руку Ильину, прокартавив:

– Уж не знаю, как с книжками там случится… Вот, принес вам на дорожку…

И протянул свеженькое издание Собчака, новый роман хитмейкера с крутым названием «Спасенному – рай!».

– Это мне? – не понял Ильин. Он вообще себя слишком заторможенно чувствовал, все вокруг происходящее не доходило до него, как будто ватой его обложили и клеем вату пропитали. Кокон.

– Вам. Со смыслом названьице, заметьте…

И пошел было. Но Ильин догнал его вопросом:

– Где там-то? Там-то где?

– А где будете, – как бы не ответил Лифлянд, – где собственный, ваш рай обретете…

А тут и домоуправ подгреб, ничего не сказал, только потерся щекой о щеку Ильина, больно уколол усом и тайно вложил Ильину в руку ключ от подъезда – на память. Получалось по всему, что не видать Ильину родного подъезда, как… Или, напротив, намек: мол, приходи домой, когда хочешь. Ильин, кстати, ключа от подъезда давно домогался, но не получал. Домоуправ ссылался на отсутствие болванок в мастерской, на запой-слесаря, на собственные больные ноги. Стар был домоуправ, вырос в «совке», а избавиться от «совка» невозможно в принципе. Это – как СПИД, который в текущей жизни тоже имел свое место…

И владелец дома, сын миллионера и тоже бывшего «совка»-партайгеноссе, аналогично руку Ильину потискал и щедро сунул в нее довольно плотненькую пачку дойчемарок, скромно сказав при этом:

– Не думайте о возврате суммы, старина, пустое это. А вам пригодится. Все-таки марки, валюта международная, везде ход имеют, даже… – не договорил, слинял.

Ильин стоял как икона, к которой все присутствующие должны приложиться. Вот и гебист районный, добряк-благожелатель, тоже приложился, отдал какую-то коробочку, а в ней, объяснил, как раз иконка и находилась, святая картинка с портретом Владимирской Божией Матери.

– Если что, поможет. Кому-кому, а Владимирской я верю. Безотказный образ.

А что, если что? О том умолчал.

А революционер Борода, коллега-соперник Олега Николаевича, подарил на прощанье фотографический портрет вождя мирового пролетариата. Хлопнул по плечу Ильина:

– Хорошо от нас ушел, товарищ, профессионально. Где отрываться научился? В школе разведки под Кейптауном небось? Наслышаны, как же… А портрет сохрани. Я его у одного шоферюги реквизировал, на ветровом стекле, прохвост, возил портретик. Или лучше иначе сказать: автопортрет? – и заржал жеребцом. И завел дурным голосом: – Вам возвращая ваш портрет, я ни о чем вас не ма-а-лю, в моем письме упрека нет, я вас по-прежнему люблю-у-у…

Ну а последним был Тит.

Ничего Тит ему не подарил, ничего и не сказал – ничего особенного. Просто обнял Ильина крепко, прижал коротышку к могучей, пахнущей соляром и металлом груди, потерся небритым подбородком о шпаклеванную тоном лысину Ильина, виновато шепнул:

– Извини, брат. Не мог я иначе, да ты ведь и знал все. Я ж не скрывал… Не в вакууме живем, а с людьми…

– С волками жить… – не сдержался Ильин, уязвил Тита, хотя никакого зла на него не держал.

– Система, – неопределенно пояснил Тит. Он не очень-то походил на обычного Тита, на шумного, на хамлюгу и крикуна, шебутного слесаря от бога, для кого правила приличия писаны не были. Он шепотом говорил, шепотом улыбался, шепотом двигался – ну, будто тень. А может, стушевался, как та самая тень, в присутствии негласных начальников, всесильных магов и волшебников от гебе. А может, прав Ангел, плохо ему было…

А волшебник от гебе Олег Николаевич хлопнул в ладоши и приказал капризно:

– Хватит обниматься. Долгие проводы, как известно, лишние слезы. А плакать Ивану Петровичу никак нельзя: грим сойдет.

– Пусть сойдет, – сказал Ильин.

– Ну уж нет. Без него Игра – не Игра.

Понятно, что в устной речи прописные буквы не слышны, но Олег Николаевич ухитрился сказать так, что Ильин явственно услышал и сам оную употребил:

– Какая Игра?

– Большая, – немедля ответил Олег Николаевич, подхватывая Ильина под руку и ведя его прочь из зала. А все остальные персонажи потянулись следом. – Большая. Политическая. Судьбоносная. И вам в ней предстоит сыграть не последнюю роль. Вы про Троянского коня, конечно, слыхали? – Вопрос был риторическим, ответа гебист-от-магии не ждал. – Так вот, вам предстоит сыграть роль и коня, и его обитателей. И для этого, естественно, нужен ваш грим. Нужен как намек. Как шутка гения. Как издевка над нормами, принятыми там, где не ждут коня…

– Мне страшно, – прорезался Ангел. – Я ничего не понимаю. Что он несет?

– А мне, по-твоему, весело? – огрызнулся Ильин. – Я устал прям, блин, хохотать… Не можешь что-нибудь подсказать?

– Не могу.

– Ну, поворожи там, пошебурши, загляни в Книгу судеб.

– Откуда ей у меня взяться? Я ее в глаза не видал.

– Но ты же можешь предсказывать, ты же всегда меня остерегал…

– А сейчас темно. Ни зги не вижу. Сам не пойму – почему…

– Ну и пошел бы ты тогда… – Не договорил, тут же пожалел о брани, извинился: – Ладно, не сердись.

– Я не сержусь, – сказал Ангел. – Я боюсь.

А Олег Николаевич повел Ильина не к дверям, за которыми, как помнится, оставлен был «мерседес», но прочь от них – в длинный и светлый коридор, в конце коего виднелись двойные стеклянные двери с красными крестами на матовых стеклах и красной же надписью поперек: «Медициниш хильфе». То есть – медпункт. И вся кодла сзади шла.

– Поймите, милейший Иван Петрович, – пел Олег Николаевич, по-прежнему сжимая локоть Ильина нежными и цепкими пальцами пианиста в штатском, – вы сюда прилетели отнюдь не с миссией мира, отнюдь, как бы вы ни возражали этому утверждению. Как бы вы ни возражали, мы все равно не поверим, потому что амнезия, потому что самолет, потому что сверхсекретное покрытие, гениально придуманное химиками из известной нам лаборатории в ста километрах от Иванграда. Если хотите, ваш «МИГ» и был Троянским конем, и вы со своей амнезией – тоже конь, а что внутри – извините, не знаем, но дожидаться, пока это «что» вылезет наружу, не хотим. Поэтому вам придется покинуть не слишком для вас гостеприимную Москву, поэтому вам придется продолжить так и не сыгранную роль как коня, так и его обитателей, но продолжить уже в несколько иной трактовке. Там, допустим, был Станиславский. Здесь, допустим, есть бесподобный еврей Питер Брук. Но пьеса продолжается, господа, – возвысил голос Олег Николаевич – так, чтобы шедшие позади его услыхали. И шедшие позади него услыхали и тут же зааплодировали, будто приветствовали провозглашенный магистром сыска примат бесподобного и живого еврея над тоже бесподобным, но давно покойным русским. Такая, значит, веселая национал-социалистическая шутка. – Пьесе далеко до конца, – не уставал витийствовать Олег Николаевич. – Ее теперь играем мы, и мы сыграем ее. А вы, Иван Петрович, станете нашим Кином, нашим Качаловым, нашим Смоктуновским.

– Я не хочу… – Что-то робок был сейчас Ильин, что-то шибко подавлен, да и Ангел ему ничем не хотел помочь. – Я хочу домой. На Полянку хочу.

– Еще одно поймите: вам здесь нельзя оставаться. Это раз. А два: вы должны помочь своей настоящей Родине, которая дала вам приют в тяжкий час и, будем честны, ни разу не посягнула на ваши законные человеческие права. За это надо платить. Час расплаты близок…

И Олег Николаевич толкнул стеклянные двери с красными крестами, распахнул их, пропуская вперед Ильина, а из белого-белого больничного пространства на них поехала сверкающая хромом и никелем, а также крахмальной белизной простынь каталка, которую легко катили два могучих медбрата. Не исключено – те, что были утром в карете психпомощи. Не исключено. Ильин их лиц не запомнил. А Ангел молчал, как в танке.

Каталка подъехала к Ильину, медбратья подхватили болезного под микитки и шлепнули плашмя на крахмальную простыню.

– Я не хочу! – истошно заорал Ильин, еще не зная даже, чего это он не хочет. А синевласка Мальвина, одетая теперь в столь же крахмально белый халат, подступила к нему из света – со шприцем в руках. Медбратья уже застегивали крепкие металлические держалки на запястьях и лодыжках Ильина, намертво приторачивая его к каталке, уже задирали штанину, обнажая худую икру, а Мальвина, прицелившись, ткнула иглу в мышцу. И свет померк сразу и, не исключено, навсегда.