Текст книги "Этот многоликий Шекли"

Автор книги: Сергей Абрамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Сергей Абрамов
Этот многоликий Шекли

Очерк творчества

Всякий литературовед – немножко бухгалтер: прочитал, разобрал, посчитал, классифицировал, разложил по ячейкам. Дебит – кредит. Все сходится.

А если не сходится?.. То-то удар по бухгалтерским нервам!..

В таком случае Шекли явно противопоказан литературоведу-бухгалтеру: у Шекли ничего не сходится, все кувырком, попробуй – разберись!

Его герои схватились «не на жизнь, а на смерть в титанической битве, которая, единожды разгоревшись, стала неизбежной. Марвин нанес Краггашу удар под ложечку, затем снова нанес удар – в нос. Краггаш проворно обернулся Ирландией, куда Марвин вторгся с полулегионом неустрашимых скандинавских конунгов, вынудив Краггаша предпринять на королевском фланге пешечную атаку, которая не могла устоять против покерного флеша. Марвин простер к противнику руки, промахнулся и уничтожил Атлантиду. Краггаш провел драйв слева и прихлопнул комара».

Какова цитатка, а?.. Кто что-нибудь понял, поднимите руку!.. Нет таких, никто ничего не понял. И поделом.

Потому что дальше – больше. Пока шокированы лишь чувства, а сейчас предстоит испытание разуму. Вот как Шекли мыслит себе утопию. Узаконить преступность – значит уничтожить ее как факт. Хотите избавиться от нищеты – да здравствует воровство! Сделайте конструктивным политическое убийство. Узаконьте беззаконие – и нечего будет нарушать. А справедливость, по мнению Шекли, – это не для утопии…

А вот социология «по Шекли»:

«…Вся жизнь на Земле опирается на строго уравновешенную систему убийств».

Цитирование легко можно было бы продолжить и без ущерба для собственной логики доказать, что Шекли – мрачный мизантроп, социально опасный человеконенавистник, а как стилист склонен к пустым формальным изыскам, которые ни уму, ни сердцу ничего не дают.

Но придет другой бухгалтер и начнет цитировать в свою очередь:

«…Он… сладко потянулся, испытывая несказуемое удовольствие от света, и воздуха, и ярких красок, от чувства удовлетворения и сознания того, что есть в этом мире дело, которое он должен исполнить, есть любовь, которую ему предстоит испытать, и есть еще целая жизнь, которую нужно прожить».

Где здесь мизантропия, где человеконенавистничество?

Или вот:

«Как только вы займете свое место в Галактическом Содружестве – и, смею вас уверить, это почетное место, – ваши войны прекратятся. К чему воевать – ведь это противоестественное занятие…»

Цитатничество тем и опасно, что надерганными из контекста абзацами, фразами, диалогами можно обвинить автора в чем угодно, а он, бедолага, ни в чем подобном не виноват. Да, Шекли искренне ненавидит войну, высмеивает тупоголовых «ястребов»-экстремистов. Да, он побаивается машинизации мира, считая, что никакая машина никогда не сможет стать панацеей от бед и забот человеческих. Да, он иной раз излишне «пасторален», он всерьез тоскует по «утерянным корням», бежит урбанизации. Да, он склонен видеть будущее не слишком светлым; он не отрицает, правда, что это – будущее его страны, но проецирует его на планету в целом… Пожалуй, те самые «ястребы»-экстремисты, но не завтрашние, а нынешние, соотечественники и современники Шекли, вряд ли сумеют отыскать в разноречивом творчестве писателя так называемую «красную угрозу». Более того, они вполне могут поднять на щит его роман «Хождение Джоэниса», в коем Шекли повествует об атомном конце света, о преддверии «армагеддона» и о финале его. Зло и безжалостно обличая военную истерию в США, неизбежно ведущую, по мнению автора, «к последнему берегу», Шекли не сумел увидеть (или не захотел?..) в сегодняшнем мире сил, способных противостоять убийству и самоубийству цивилизации.

Я не собираюсь сейчас – заочно! – спорить с Робертом Шекли, убеждать его в том, что такие силы есть, что будущее за этими силами и оно ничуть не напоминает мрачноватые, хотя и блистательно выписанные Шекли, картины нашего Завтра. Бессмысленно его в том убеждать. Роберт Шекли – типичный представитель (как мы привыкли писать в школьных сочинениях) творческой интеллигенции США, я бы сказал даже – ее официальной элиты. Ему еще нет шестидесяти (он родился в 1928-м), он на зависть талантлив, на зависть плодовит и на зависть удачлив. Книги его выходят без задержки, фильмы по его сюжетам снимаются с хорошей регулярностью, журналы прямо-таки охотятся за его произведениями. За плечами Шекли – богатая биография, подарившая ему самые разные впечатления и ощущения. После окончания средней школы он работал садовником, буфетчиком, рассыльным, потом – армия, и не муштра вовсе, не какие-нибудь спецвойска, а служба редактором в газете, писарем, даже гитаристом в ансамбле. После армии – Нью-йоркский университет, специальность инженера-металлурга и сразу же литературная стезя. Достаточно сказать, что уже в двадцать шесть он был знаменит. Знаменитый писатель знаменитой страны… Не исключено, что он может повторить вслед за великим англичанином Киплингом: «Права она или нет – но это моя страна».

Можно, конечно, подосадовать на Шекли: экая зашоренность мышления! – но осуждать его вряд ли имеет смысл. Его право…

Мы же в свою очередь тоже имеем право на собственное мнение. И по поводу творчества Шекли, и по поводу «конца света».

Но нельзя не отметить главного и, па мой взгляд, доминирующего во всех – без исключения! – произведениях писателя, будь то роман, повесть или короткий рассказ. Это главное бесконечная любовь автора к своему герою, вера в его силы, в его возможности, в его оптимизм, в его чувство юмора, наконец! (Впрочем, о чувстве юмора – позже…)

Вот рассказ «Особый старательский». Ситуация вполне «джеклондоновская», только (это же фантастика!) перенесенная на Венеру. На планете есть золото, которое попрежному в цене. Старатель Моррисон почти месяц один в пустыне. Вездеход (пескоход «по-венериански»…), как видимо, сломался, воды нет, золото вот-вот обнаружится, во всяком случае, все признаки месторождения этого благородного металла налицо. Ясно, что Моррисон найдет проклятое золото, разбогатеет донельзя, впоследствии оплатит и собственные долги, и долги друзей, а поначалу закажет прямо в пустыню (не забудьте о телепортации…) коктейль под названием «Особый старательский» – огромную, выше колокольни, чашу, наполненную чистой холодной водой. Сюжет, повторяю, «телепортирован» из лучших образцов американской литературы времен «золотой лихорадки». Но не в нем дело, как и не в фантастическом антураже. Шекли пишет своего старателя с явной любовью, наделяет его такими чертами характера, которые по давней литературной традиции всегда отличали разного рода первопроходцев. И главная из этих черт – целеустремленность. Всегда и везде. Вопреки так называемому здравому смыслу, олицетворением коего в рассказе становится весьма симпатичный, по-своему добрый и отзывчивый, но со всех сторон железный робот-почтальон. Моррисон верит в себя и свою удачу, а Шекли верит в Моррисона – «замечательного американского парня» Моррисона, быть может, потомка тех, кто «в свое время» с ружьем в руках боролся за независимость, сражался за освобождение негров, в 40-е годы нашего века воевал с фашизмом в Европе. А уже в пятидесятых – с социализмом в Корее, в шестидесятых – во Вьетнаме… И всегда был твердо убежден, что сражается за «великую американскую мечту». В зависимости от времен менялась мечта. И «особый старательский» в нее вполне вмещается…

Я позволил себе некую толику иронии, потому что верю в неистребимое чувство юмора, которым наделен Шекли. Ведь тот же «Особый старательский» (я имею в виду рассказ, а не коктейль) можно принять всерьез, умилиться железной – что там робот! – напористости героя, пустить скупую слезу на сухой песок венерианской пустыни, который так и пышет жаром через обложку. А можно вместе с Шекли улыбнуться над бедолагой Моррисоном, который сейчас пустит в упомянутый песок десятки фантастических тонн голубой, прозрачной, холодной, безумно дорогой своей «великой американской мечты».

Впрочем, тут Моррисон – не первый и не последний…

Да, Шекли подсмеивается над Моррисоном, над счастливчиком Моррисоном, но разве смех – помеха любви?..

А что до юмора Шекли, так им пропитано каждое произведение. На первый взгляд в творчестве Шекли представлены все возможные жанры: тут вам и вестерн («Ордер на убийство», «Бесконечный вестерн»), и жгучая мелодрама («Бремя человека», «Паломничество на землю»), и сатира («Билет на планету Транай»), и фантасмагория («Обмен разумов»), и лирическая проза («Заяц»), и жестокая драма («Три смерти Бена Бакстера»), и прочая, и прочая. И все было бы именно так, как означено в жанровых определениях, если бы по убийственная ирония автора. Именно убийственная: она напрочь сметает границы классических жанров, превращая каждую вещь едва ли не в пародию на жанр.

Возьмем, к примеру, рассказ «Ордер на убийство».

Ситуация, повторяю, вполне в духе вестерна. Есть некий городок, крохотный и сонный, похожий на милые бутафорские городки кинематографического Дикого Запада, но расположенный на чертовски далекой от Земли планете Новый Дилавер. Мать-Земля, двести лет не подававшая никаких сигналов, вдруг вспомнила о своих сынах-первопроходцах и послала к ним инспектора, чтобы проверить, все ли в колонии соответствует добрым старым земным традициям. А на Дилавере об этих традициях давным-давно забыли, на Дилавере собственными традициями живы люди. Но инспектор есть инспектор: мало ли какие кары повлечет за собой его визит! – и дилаверзцы спешно восстанавливают то, что, по их мнению, должно соответствовать меркам земной жизни. Они строят церковь: так надо, хотя о религии здесь никто не вспоминает. Они сооружают «маленькое красное школьное здание»: так тоже надо, только в подобных зданиях и можно учить детей. Они назначают Маляра шерифом, возводят тюрьму и срочно подыскивают человека на роль преступника: если есть тюрьма, значит, должен быть убийца или паче чаяния! – вор. И тут Шекли вводит допуск: планета сама дает поселенцам все; за двести лет люди разучилась убивать. Разве что рыбу?.. Вот Том Рыбак и станет убийцей…

Ситуация развивается по законам вестерна. Сначала неспешно, словно подчеркивая сонную жизнь городка, а потом, вырываясь из нее, из этой жизни, на какие-то мгновения существуя над ней и вновь возвращаясь в привычное, рутинное, медленное русло. Назначенный убийца, испытав себя на мелких смешных кражонках, долго выбирает кого убить и в ужасе понимает, что все вокруг – его соплеменники, сотоварищи, соратники. И тогда он решает убить того, кто принес смуту в поселок, кто нарушил спокойную жизнь колонистов, посеял разлад в душе Тома Рыбака – убить инспектора.

Пока, заметьте, автор жанру не изменяет, если не считать таких мелочей, как межзвездная связь, космические полеты, чужая планета…

Но вот настал решающий момент, по законам вестерна – пик, кульминация. И здесь Шекли, пустив в ход иронию, разом принижает классическую ситуацию: Рыбак не может убить, он органически не способен на сей «подвиг» даже для спокойствия колонии. А уж он-то – самый «звероватый» в Делавере, он рыбу бьет. Что ж тогда остальные?..

Инспектор улетает несолоно хлебавши: в его армии нужны воины, а не пацифисты. А Шекли устами новоиспеченного шерифа Билли Маляра произносит герою в утешение: «Ты не виноват, Том. И никто из нас не виноват. Вот что получается, когда к людям двести лет но проникает цивилизация. Поглядите, сколько времени понадобилось Земле, чтобы стать цивилизованной. Тысячи лет. А мы хотели достигнуть этого за две недели».

Не правда ли, слово «цивилизация» звучит здесь куда как издевательски?..

Рассказ впрямую антивоенный. Но Шекли избегает «лобовых» решений. Отсюда – вестерн, а по сути – пародия на него. Отсюда – гротеск. Отсюда – добрая доза иронии. Шекли не щадит героев, но смех его добродушен и щедр. Вновь повторим: смех любви не помеха…

В рассказе «Страж-птица» – вы его только что прочитали! Шекли, оставаясь внешне серьезным (еще бы: перед нами философская трагедия, если можно так вольно охарактеризовать этот гканр…), вновь прибегает к гротеску, к своеобразному – парадоксальному – кольцеванию идеи и сюжета. Для того чтобы уберечь человека от насильственной смерти, создана «страж-птица», механическое существо, должное предотвратить убийства. Но что такое «убийство», каковы его точные признаки, единого, сжато сформулированного определения не найдено. Поэтому птицы сделаны самообучающимися. В итоге процесс птичьего самообучения доходит буквально до абсурда. Птицы – своей бездушной бдительностью – нарушили работу боен; мешают проводить хирургические операции в больницах; они и автомашины сочли живыми существами и не позволяют выключать зажигание; они не дают даже возделывать почву – земля-то живая… Короче, необходимо остановить птиц, иначе остановится жизнь. И тогда создается суперястреб, наделенный одним инстинктом – убивать. Пока его цель – птицы, но ведь он тоже самообучающаяся система…

Итак, одержимые благими намерениями остановить убийства, люди пришли к созданию универсальной машины-убийцы. Круг замкнулся.

И опять Шекли декларирует свое мнение устами героя:

«Давайте признаемся: мы ошиблись, нельзя механизмами лечить недуги человечества… Машины нужны, спору нет, но в судьи, учителя и наставники они нам не годятся».

Человек – сам хозяин своей судьбы. Истина, конечно, банальная, но ведь и банальную истину никто не отменял. Другое дело, что в каждодневной суете забываем мы эти простые истины, чураемся их: зачем они нам, банальные!.. А раз банальные, раз привычные, что ж мы их не помним? Что ж не берем на вооружение?..

В конце концов, литература – всегда набор неких, зачастую банальных истин. Только у одних писателей из-под пера выходит «Анна Каренина» или «Преступление и наказание», а у других…

А Шекли вновь и вновь возвращается к этой неоднократно им самим означенной истине. В рассказе «Три смерти Бена Бакстера» фантастическая идея тоже отнюдь не нова. Это – путешествие во времени, возможность корректировать будущее вмешательством в прошлое. Классический временной парадокс под названием «убийство собственного дедушки». Айзек Азимов из такого парадокса сделал отточенную до изыска вещь – «Конец Вечности», где ничтоже сумняшеся возвел вмешательство в прошлое, переделку прошлого в некий бесспорный принцип, без коего никакое мало-мальски пригодное для жизни будущее просто невозможно. Роберт Шекли в своей псевдотрагической шутке доказывает как раз обратное; ничье вмешательство извне человечеству не требуется, будь то всемогущие машины или еще более всемогущие потомки.

Сверх того, считает Шекли, всякое вмешательство антигуманно, поскольку забота о будущем здесь всегда оборачивается равнодушием к настоящему или прошлому. Вспомните с болью выстраданную мысль Ивана Карамазова о невозможности счастья, построенного на смерти ребенка. Радетели будущего из рассказа Шекли (как, к слову, и из романа Азимова) мало беспокоятся о чьих-то жизни и смерти. И если, например, последующего загрязнения атмосферы удастся избежать ценой жизни некоего субъекта и его потомков, то кого это остановит? Нет таких, утверждает Шекли в детективно выстроенном рассказе, но одновременно задается вопросом: а кто же их может остановить? Ответ у него, как всегда, парадоксален: жизнь и остановит, ее неумолимое течение, ее алогичная логика (вспомните коллизии всех трех новеллок-судеб!). И в самом деле, как только ни пытались воздействовать на героя: и силой, и убеждениями, и подкупом, и сексом, – да только исход во всех случаях один, жизнь не свернуть с единственного пути…

Сколько их было, литературно-фантастических попыток «перевернуть» прошлое! И Гитлера убивали – еще до «пивного» путча. И с Наполеоном расправлялись – до русской кампании. Но никакая фантастическая идея, даже самая «безумная», не отменит точной и строгой логики марксизма, давно и доказательно определившего и роль личности в истории, и роль в ней случайностей. Тут, думается, Роберт Шекли, может быть, сам того не подозревая, проявил себя этаким стихийным диалектиком – не в пример Азимову.

…Пересказал я содержание нескольких вещей Шекли, вспомнил иные – тоже любимые мною – и подумал, что кое-кто может вообразить, будто творчество писателя вторично, будто он «дергает» идеи из чужих произведений, а собственных – наиоригинальнейших! – идей ему, увы, не хватает. Ну во-первых, это не так. Только в представленном на ваш суд сборнике легко назвать рассказы «Охота», «Запретная аона», «Поднимается ветер». В них доминирует именно идея, они написаны ради фантастического допущения, а окрашенные авторским юмором, опять-таки добрым отношением писателя к героям, являют собой прекрасные образцы научной фантастики вообще и фантастики Шекли в частности.

Кроме того, говоря о творчестве Шекли, я бы особенно выделил его серию рассказов о двух веселых неудачниках из «ААА-ПОПС»– Астронавтического антиэнтропийного агентства по оздоровлению природной среды. Советские читатели еще прежде встречались с Грегором и Арнольдом в «Рейсе молочного фургона», «Индетерминированном ключе» (может, я что-то и упустил), в представленном на ваш суд сборнике они появляются в «Призраке-5» и «Необходимой вещи». Если мы уже отметили «джеклондоновские» традиции, явно сберегаемы Робертом Шекли, то тут очевидно влияние веселого, мудрого, неунывающего О. Генри – с его Питерсом и Таккером, этими «деловыми людьми», немножко жуликами, немножко изобретателями, немножко фокуспиками, немножко артистами, а в общем – отличными парнями, не исключаю – предками Арнольда и Грегора.

Каждая из новелл этой серии в первую очередь – рассказ-идея, но не случайно автор объединил их в цикл общими персонажами: уж больно живыми, колоритными получились они, эти Арнольд и Грегор. И честно говоря, не очень ясно, ради чего созданы рассказы: ради пресловутых «безумных» идей (они, как говорится, имеют место) или ради этих двух агентов «ААА-ПОПС». Склонен предположить, что последнее вернее…

Фантастика – это часть Большой Литературы, а литература, по Горькому, – человековедение…

Уж не ведаю, знает ли Роберт Шекли это определение, но даже представителей иных форм жизни он уверенно наделяет человеческими чертами. И вот уже Детрингер с планеты Ферлаг из рассказа «Вымогатель», умный, остроумный, правда малость нахальный, но симпатичный «преступник», кажется нам куда добродетельнее, ближе и понятнее, нежели и вправду добродетельный, во всех отношениях «правильный», человечный-расчеловечный армейский дуб полковник Кеттельман. Последний – наш собрат по планете, но, думаю, мы охотно поменяли бы его на того же Детрингера: к нечеловеческой внешности можно привыкнуть, а с нечеловеческим образом мышления смириться нельзя. Ах, как напоминает бравый полковник его нынешних пентагоновских коллег, по каждому поводу бряцающих всякого рода оружием!..

Жизнь в будущем, придуманном писателем, не стоит ничего. Страшно!..

А в настоящем, которое окружает Шекли?.. Мне довелось посмотреть тревожный и честный американский фильм, который так прямо и называется: «Убийство Америки». Бесстрастно, документально (и от того еще более страшно!) рассказывая о многочисленных случаях массовых убийств в городах США, об убийцах-наркоманах, о свихнувшихся «героях» войны во Вьетнаме, о каждодневном рэкете, о широкой и свободной продаже оружия, создатели фильма делают горький, но закономерный вывод: Америка – на грани конца. Ее расстреливают ежедневно: из кольтов, смит-и-вессонов, карабинов и даже автоматовна улицах, в квартирах, в магазинах, в подъездах. Но мало того – и об этом кинематографисты, обеспокоенные уголовной преступностью в США, не вспоминают, – каждодневно Америку убивают в Никарагуа, в Сальвадоре, на Ближнем Востоке… Американская военщина, всякого рода кеттельманы, ведя сынов страны убивать, сама же – с помощью тех же сынов – и убивает свободу, демократию, права человека. Убивает Америку. Не только в Америке – в разных концах света.

Можно ли обвинять Шекли в излишней мрачности его прогнозов? Я бы поостерегся…

Раз уж мы заговорили о кино, стоит вспомнить рассказ «Бесконечный вестерн», где прогнозируется лихое и раздольное будущее, в коем кинематограф пришел на службу убийству или, наоборот, убийства пришли служить десятой музе, музе кино. Та же мысль: жизнь едва ли стоит цента – плюнуть и растереть. Настоящий мужчина ею не дорожит, опа для него лишь ставка в игре. На этот раз в игре под названием «вестерн».

Апологет игры в смерть старик Паркер говорит герою: «Ты хоть представляешь, для чего вообще существует вся эта штука? Да, они заставляют нас надевать маскарадные костюмы и разгуливать с важным видом, как если бы нам принадлежал весь этот чертов мир. Но они и платят нам огромные деньги – только для того, чтобы мы были мужчинами. Более того, есть еще высшая цена. Мы должны оставаться мужчинами. Не тогда, когда это проще простого, например в самом начале карьеры. Мы должны оставаться мужчинами до конца, каким бы этот конец ни был. Мы не просто играем роли, Том. Мы живем в них, мы ставим на кои наши жизни, мы сами и есть эти роли, Том».

Герой рассказа, мужчина из мужчин, неуловимый ковбой, суперпрофессионал-убийца вдруг усомнился в том, что он правильно живет, в том, что его роль верна и честна. Усомнился – и был убит «настоящим мужчиной», который ни в чем не сомневался.

И как аргумент в споре Тома с Паркером, аргумент против Паркера – еще одно определение «настоящего мужчины» в рассказе «Человекоминимум» («Паломничество на Землю».-М.: Мир, 1966). Его герой Антон Настойч как раз суперНЕпрофессионал. Он из тех, кто забивает гвоздь шляпкой вперед, а молотком то и дело попадает по пальцам. И вот он-то и становится первопроходцем, основателем внеземной колонии. В обычном представлении первопроходцы больше смахивают на героев «Бесконечного вестерна», но Шекли рассудил иначе. Если на чужой планете сможет выжить в одиночку Антон Настойч, то, значит, она годится для колонизации: остальные уж точно выживут. Что ж, и это будущее устроено не без жестокости: не справится Настойч, – значит, погибнет – такова жизнь! Но герой преодолевает все трудности, побеждает планету и, главное, самого себя: становится сильыым, удачливым, умелым и ловким. Если хотите, суперпрофессионалом. От человекоминимума, требующегося для непростой роли первопроходца, приходит к человекомаксимуму. Он и есть настоящий мужчина, именно он, а не персонажи «Вестерна». Настоящий мужчина, считает Шекли, не тот, кто легко и просто сеет смерть, а тот, кто несет жизнь – дереву, птице, человеку, городу, миру.

Соотечественник и коллега Шекли, прекрасный писатель Рей Бредбери писал: «Я не вижу на свете ничего важнее Человека с большой буквы. Разумеется, я подхожу пристрастно, ведь сам я из этого племени… Человек с большой буквы должен жить».

Человек с большой буквы живет в произведениях Рея Бредбери, Клиффорда Саймака, других американских писателей-фантастов, ну и, конечно, в лучших повестях и рассказах Шекли, писателя поистине многоликого, многослойного, – да простится мне сия литературоведческая вольность! Но ведь это прекрасное качество – многоликость! Если фантастика однолинейна, однопланова, это уже не фантастика.