Текст книги "Тень императора(изд.1967)"

Автор книги: Сергей Абрамов

Соавторы: Александр Абрамов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Вопрос: Вы кому-нибудь рассказывали о своих снах?

Ответ: Нет. В наши дни люди не доверяют друг другу.

Из стенограммы допроса Иоганна Фебера в Особой комиссии

Неоновая девица над входом в бар, периодически загораясь, сбрасывала с себя остатки одежды. Огненные буквы вспыхивали на черном стекле и фейерверком осыпались на горячий от зноя асфальт. Ли долго пытался понять этот оптический фокус, но, так и не разгадав его, подошел к двери и заглянул в ее большое чистое и прозрачное, как воздух, стекло. Ему очень хотелось войти в зал, протолкаться сквозь вибрирующую в сарте толпу к тому пустому столику около эстрады, который он заприметил, стоя у двери, но он боялся. То был слишком фешенебельный для него ресторан: сюда приходили вернувшиеся из рейса космонавты, забывшие запах земли шахтеры Марса, суровые лоцманы венерианских морей. Он был не похож на пестрые и крикливые кабаки Главной авеню и на дешевые забегаловки ее переулков. Сюда Ли, наверное, не пустили бы – не стоило и пытаться.

– Что задумались? Входите. – Чья-то рука легла ему на плечо.

Ли обернулся: на него ласково смотрел высокий рыжеволосый мужчина в черном селеновом свитере. Он ободряюще усмехнулся и подтолкнул Ли к двери:

– Пошли.

– Меня не пустят, наверно… – неуверенно проговорил Ли.

Вместо ответа незнакомец взял его под руку и открыл дверь. Эскалаторная пластиковая дорожка подвела их ко входу в зал. Танец только что кончился, и возбужденные гипномузыкой люди спешили к своим покинутым спутникам, недопитым коктейлям и прерванным разговорам.

– Хотите получить свои семь футов под килем? – весело спросил незнакомец.

– Семь футов? – не понял Ли.

– Это же название ресторана. Разве не слыхали?

– Странное название, – удивился Ли.

– Старое напутствие морякам, отправлявшимся в плавание. Семь футов под килем – достаточно, чтобы не сесть на мель.

– Разве сейчас есть такие суда?

Незнакомец засмеялся: мальчик был глуповат или наивен; вероятно, только что вышел из школы, где ничему не учат, кроме умения пользоваться современной техникой.

– Мы любим вспоминать прошлое только для рекламы, – сказал он. – Или вспоминаем о былых неудобствах только для того, чтобы сказать: «Как хороша жизнь!»

– А разве она не хороша? – спросил Ли. Незнакомец молча повел его по залу как раз к тому столику возле перламутровой раковины эстрады, который Ли увидел сквозь дверное стекло. Неизвестно откуда возникший метр услужливо подвинул стулья.

– Как всегда, док? – спросил он с заботливой фамильярностью слуги, прочно усвоившего привычки хозяина.

– Конечно, Рид, за столом я консерватор. А молодому человеку – семифутовый. Самое безвредное пойло из всех ваших коктейлей, кроме чистой воды. К тому же молодой человек у вас впервые.

Ли послышалась явная ирония в реплике незнакомца, но юноша не ответил. Радости жизни, о которых намекнул его спутник, уже начинались. С музыки, неизвестно откуда звучавшей и наполнявшей все его существо. С мигания мерцающих огней в воздухе, то вспыхивающих, то погасающих, то внезапно сменяющих цвет прямо над головой, перед глазами. С пения невидимого хора, доносившегося с пустой эстрады. Звуки томили, будили, звали, спрашивали. О чем-то волнующем и сладостно непонятном. Ли хотелось петь, танцевать, прыгать, кружиться с кем-нибудь в бесконечном, смеющемся хороводе, хотелось кричать что-нибудь очень веселое, объясняться в любви и хохотать, хохотать – он еле сдерживался, стиснув зубы и сжимая руками прыгающие колени.

– Вы что-нибудь чувствуете? – спросил незнакомец. Голос его прозвучал глухо, словно из-за стены. Ли тупо посмотрел на него:

– Вы о чем?

– По-моему, вы что-то чувствуете. Радость, да? Приступ веселья?

– Откуда вы знаете? – спросил Ли. Ему было трудно оторваться от охватившего его настроения, как от нахлынувшей теплой морской волны.

– Нетрудно догадаться: в этом кабаке хорошая гипно-установка.

– Вот оно что! – протянул Ли. – А я и не подумал. Он постепенно приходил в себя. Как и все волевые люди, Ли хорошо сопротивлялся массовому гипнозу, особенно рассеянному, когда поле, модулируемое пси-установкой, не имеет четкого направления.

– Обидно. – Ли смущенно посмотрел на своего визави. – Влип, как мальчишка. Не люблю, когда мне навязывают чужую волю.

– Сэ ля ви, говорили когда-то французы. Такова жизнь, – невозмутимо заметил док, смакуя принесенный метром изумрудный напиток в бокале, таком чистом, что казалось, он был соткан из воздуха. – Не принимайте все это так близко к сердцу: таких «мальчишек», которые здесь «влипают» и, главное, стремятся к этому, в одном только нашем городе десяток миллионов, а сколько их в стране, осчастливленной Всеобщим Контролем!

Ли опять послышалась ирония в голосе незнакомца, настолько откровенная, что он спросил:

– Что вы подразумеваете? Я вас не понимаю.

– Неужели? – засмеялся незнакомец и нарочито гнусаво пропел знакомые каждому пошловатые строки: – «Столько наслаждения свыше всяких мер… вам, как провиденье, дарит сомнифер!» Этот оплаченный государством рифмач, по-моему, очень точно сформулировал отпущенные нам радости жизни.

Ли все еще не понимал: при чем здесь сомниферы? Неужели этот чудак, ставит их рядом со здешней пси-установкой. Он даже улыбнулся столь очевидной нелепости.

– Чему вы улыбаетесь? – спросил незнакомец.

– Простите, сэр… – начал было Ли. Но тот перебил его:

– Зовите меня док. Так меня все называют. И здесь… и в других местах, – загадочно прибавил он.

– Хорошо, док, – согласился Ли. – Я только хотел сказать, что сомниферы и гипноустановки совершенно разные вещи.

– Технически, – улыбнулся док.

– Не только технически, – с горячностью возразил Ли. – Гипноустановки одурачивают людей, а сомниферы действительно украшают жизнь, делают ее более интересной и, если хотите, насыщенной.

Рыжий человек в селеновом свитере, сидевший напротив, отставил бокал с таинственной смесью и пристально смотрел на Ли. В его взгляде сквозили любопытство и жалость. Так смотрят на первого ученика в классе, пытающегося объяснить жизнь по школьным программам.

– Милый мальчик, – грустно сказал незнакомец, – вы нелогичны, но это по молодости. Если жизнь недостаточно хороша, то зачем же улучшать ее только во сне?

Ли подумал немного и не согласился. Док что-то упрощает или усложняет.

– Это же развлечения, как и юниэкраны! – воскликнул он.

– Кстати, наши универсальные юниэкраны рассчитаны на собачью неприхотливость. Думающий человек только разучится думать. Но он, по крайней мере, может встать и уйти, – сказал док. – А сомнифер не выключишь и во сне не уйдешь. Так и смотри до утра навязанный тебе сон. Или чужую волю – ваше выражение, юноша.

Ли закипел от негодования: ведь он имел в виду только гипноустановки.

– Ну и что? – Док словно читал его мысли. – В одном случае вам навязывают чужую радость, в другом – чужие сны. А разницы никакой: и тут и там – чужое.

Ли задумался в поисках возражения. Нет, док в чем-то неправ.

– Почему чужое? Ведь я сам выбираю сон по каталогу. Мне только подсказывают образы, мой мозг сам воспроизводит их. Один и тот же сон два человека видят по-разному.

– Но по одной подсказке.

– Почему? Я могу выбрать одно, вы – другое.

– По одному каталогу.

– В конце концов, я сам могу придумать сон.

– И станете сонником.

– Да нет же! – Голос Ли даже зазвенел от обиды. – Кто-кто, а я-то знаю! Сонники смотрят запрещенные каталогом сны.

– А какие сны запрещены? – лукаво спросил док. Ли вспомнил свой разговор с Биглем, но почему-то все ухищрения сонников, описанные инспектором, показались ему неубедительными. Сейчас док их высмеет.

– Каталог разрешает президентские выборы, а они заказывают выборы Рузвельта или Кеннеди, – робко повторил он слова Бигля.

– А кто такой Рузвельт? – спросил Док.

– Президент, – неуверенно сказал Ли.

– Какой?

– Нас не учили.

– А Кеннеди?

– Его убили, – вспомнил Ли.

– За что?

– Не знаю.

– В том-то и дело, что вы не знаете, – сказал док. – И никто из вас не знает. А если знает, молчит. Запрещено все, что не имеет индекса, указанного в каталоге. Как по-вашему, можно посмотреть во сне сказку о Красной Шапочке?

– Конечно, – улыбнулся Ли. Глупый вопрос. Впрочем, сказочку он не помнил.

– Один мой знакомый, по имени Иоганн Фебер, – задумчиво произнес док, – попробовал рассказать ее во сне по-своему. Там все было – и Красная Шапочка, и волк, и бабушка, только в их словах и делах был особый смысл. Вот и все.

– Что – все? – поинтересовался Ли.

– Дело Фебера разбиралось в Особой комиссии…

– Где он сейчас?

– Не знаю. И никто не знает… Кроме… – грустно усмехнулся док. – Впрочем, оставим это.

Ли был оглушен услышанным. Что такое сонники, он узнал в школе. Что они смотрят запрещенные сны, он услышал от Бигля. Рузвельт и Кеннеди не убедили, а лишь насторожили его. Но Красная Шапочка… Какой же новый смысл можно вложить в детскую сказку?

– Пока есть только одна возможность почувствовать себя человеком, – негромко продолжал док. – Начать с оглупляющих снов…

– Как?

– Не включать сомнифер.

– Я бы не заснул без него, – усомнился Ли.

– Конечно. Это как наркотик. И так же раздражает нервную систему. Сначала просто любопытно, потом втягиваешься. Круговорот развлечений – наяву и во сне. Вечером – гипномузыка, ночью – гипносон. И уже не можешь без сомнифера, как без снотворного. Но я, слава богу, не наркоман.

– Сомниферы же не обязательны, – не совсем уверенно сказал Ли. – Смотрите естественные сны. Это же не запрещается.

– Кто знает? – горько сказал док. – Странное у нас время.

Он поднялся и подозвал метра. Расплатившись, он наклонился к Ли и спросил:

– Надеюсь, я не сделал вас сонником?

Он рассмеялся не без горечи и, не оглядываясь, пошел к выходу. Ли недоуменно посмотрел ему вслед.

– Кто это? – спросил он у метра.

– Доктор психологии Роберт Стоун, – почтительно сказал тот. – Хороший человек, только со странностями.

К показательному допросу можно прибегать лишь в том случае, когда вина подсудимого не вызывает сомнений.

Инструкция для старшего персонала блоков СВК

Ли посмотрел на часы: хорошо, что дежурство кончается.

Он устало потянулся в кресле, закрыл глаза.

И снова, в который раз, будто из затемнения, перед ним возникло грустное лицо доктора. «Кто знает? – сказал он. – Странное у нас время». Почему странное? Ли мучительно искал разрешения неожиданно возникших сомнений. Не то чтобы доктор поколебал его веру в систему, нет: Ли по-прежнему был убежден в ее великой целесообразности. Просто Стоун, сам того не ведая, приоткрыл ему дверцу в вечный мир вопросов «как?» и «почему?», тревоживших человечество с первой попытки мыслить.

Ли машинально повернул верньер настройки экрана координационного центра. Изображение еще не возникло, но звук уже был, вернее, гуденье, слабое и неровное. И вдруг в привычной тишине блока раздался негромкий, так хорошо знакомый Ли голос:

– Як вашим услугам, сэр. Спрашивайте. Изображение прояснилось, и сквозь розоватую дымку экрана Ли увидел огромный кабинет шефа и его самого за старинным, нелепым в этом царстве модерна столом, а напротив в овальном кресле высокого рыжеволосого человека, который так внезапно и так тревожно ворвался в жизнь младшего блок-инспектора. Почему он возник в кабинете шефа? Что случилось? Ошибка диспетчера, забывшего выключить внешнюю связь, или заранее продуманный акт? Показательный допрос, – Ли слыхал и об этом. Но при чем здесь доктор Стоун? Ли недоумевал, а док почему-то казался даже довольным, только чуть-чуть возбужденным.

– Спрашивайте. – Голос его звучал вежливо, но иронически, – Я постараюсь удовлетворить вашу любознательность.

– Этого я и хочу. – Шеф встал, обошел свой гигантский стол и сел в соседнее с доктором кресло.

«Играет в демократичность», – почему-то неприязненно подумал Ли.

– Вы, конечно, догадываетесь, зачем сюда вас пригласили, – начал шеф.

– Привели, – поправил Стоун.

Шеф поморщился: он не любил резких определений.

– Допустим, – сказал он. – Назовем это так. Сами бы вы наверное не пришли.

– Не пришел бы, – усмехнулся доктор. – Но я понимаю причину вашего «приглашения».

– Отлично, – обрадовался шеф. – Люблю говорить с умным человеком.

Ли в глубине души испугался. Даже кончики пальцев похолодели от напряжения. Чего добивается шеф? В чем он подозревает доктора? «Кто знает?» – вспомнил Ли последние слова Стоуна там, в ресторане. Неужели он был прав?

А Стоун на экране не разделял опасений Ли. Он поудобнее устроился в кресле, даже ноги вытянул, как-будто отдыхал у себя в кабинете, а не сидел перед лицом самого грозного судьи в государстве.

– Почему вы не включаете сомнифер, док? – вдруг спросил шеф.

– Не хочу. Он вреден для здоровья.

– Чушь! – грубо оборвал шеф, – Действие прибора неоднократно проверяли специалисты-медики.

– И тем не менее, – вежливо заметил Стоун, – частое пользование сомнифером приводит к расстройству гипногенных систем. Вы не интересовались причиной роста психических заболеваний за последние годы?

– Кому, по-вашему, я должен верить: светилам современной медицины или заштатному эскулапу, возомнившему себя спасителем человечества?

– Я бы поверил заштатному эскулапу, – засмеялся Стоун. – Хотя бы потому, что он вас не боится.

– Действие сомнифера проверялось электронной машиной. По-вашему, она тоже боялась? – Шеф с трудом сдерживался: простеганные, как ватное одеяло, щеки его покрылись красными пятнами.

Вместо ответа Стоун протянул ему красную коробочку с выпуклой крышкой.

– Это витаген, – сказал он. – Моментально успокаивает. Поверьте заштатному эскулапу.

Шеф молча встал, обошел свой письменный саркофаг и уселся напротив доктора.

– Вы не ответили на мой вопрос.

– Боялись программисты. Нужный ответ машины всегда можно обусловить заранее.

– Кокетничаете смелостью? Зря.

– Это не смелость. Это уверенность в своей правоте.

– И эта уверенность оказалась настолько сильной, – засмеялся шеф, – что вы даже перестали включать «Спон».

– Включать что? – переспросил доктор. – Я не понимаю вашей терминологии.

– Поясню, – с язвительной вежливостью ответил шеф, – «Спон» – это электронный мозг модели «эс-пе-четыре». Биополе спящего мозга переключается на «Спон», и тот видит сны вместо человека. Очень удобно для сонников. Улыбаетесь?

– Улыбаюсь. Я называл его «соней».

– Почему же вы так быстро от него отказались?

– Потому что узнал, что частота волн, характерных для так называемых «машинных» снов, ниже частоты альфа-ритма, свойственного сну человеческому.

– От кого вы узнали?

– У меня много друзей.

– За последнее время вы ни с кем не встречаетесь.

– Есть разные формы общения.

– Аппаратура? Мы ее не нашли, – устало сказал шеф. – По вы с кем-то связаны, у вас есть единомышленники.

– О, Система Всеобщего Контроля! – воскликнул доктор с такой откровенной издевкой, что Ли даже содрогнулся у пульта: так разговаривать с шефом, и о чем – о Системе! Но доктор разговаривал именно так, и о Системе! – Всесильное божество, промывающее наши мозги и днем и ночью, – издевался он, – почему же ты не можешь промыть их ничтожному заштатному эскулапу? И требуется так немного! Только узнать, кто его друзья, сколько их и о чем они думают. Я бы сказал вам, да вы не поймете… – Он отвернулся и замолчал.

– Я жду, – насторожился шеф.

– Один поэт сказал… – задумчиво начал доктор.

– Кто, кто? – перебил шеф.

– Лорка. Федерико Гарсиа. Вы никогда не слышали о нем, невежда? Так услышьте хотя бы его слова.

Доктор поднялся с кресла, почти заполнив собой экран.

– «Я обвиняю всех… – услышал Ли, – кто забыл о другой половине мира… неискупимой и неискупленной, воздвигающей цементные громады мышцами своих сердец… биенье которых пробьет стены в час последнего суда…»

– Выключить! – закричал шеф. Рука его нервно шарила по столу.

– «Я плюю вам в лицо, и та половина мира слышит меня!» – Доктор успел закончить строфу.

Но рука шефа уже нащупала тумблер, а может быть призыв его был наконец услышан дежурным диспетчером связи, только экран вдруг вспыхнул зеленым светом и погас.

– Передача прекращается по техническим причинам… по техническим причинам, – повторял диспетчер, словно убеждая себя в правдивости официального сообщения.

Ли тупо смотрел на потухший экран. Мыслей не было. Был смутный поток воспоминаний, рвущихся из глубины бездонного колодца памяти. Какая-то фраза знакомо мелькнула в нем. Ли попытался схватить ее, как бабочку за крыло, но она ускользала, оставляя на ладони мягкий след пыльцы. И вдруг он поймал ее, такую непонятную тогда на фоне ресторанной гипномузыки: «Странное у нас время».

Теперь она стала почти понятной.

Уходящим из ночи,

убивающим тьму,

факелам рассвета —

песня моя!

Из посмертных стихов казненного поэта-сонника

Бигль был явно в хорошем настроении. Он весело насвистывал что-то, искоса наблюдая за Ли, молча сидевшим у пульта. Ему не нравилось состояние Ли: похоже, что мальчишка не выспался. Проболтался, наверно, с девчонкой, а сейчас зевает.

– Включаю информационную запись блока, – сказал Ли.

На экране появилась диспетчерская космического корабля, и знаменитый космонавигатор Нэд Гарроу что-то прокричал в микрофон. Изображение на экране мелко затряслось, и металлический голос произнес:

– Канал номер шестьсот семьдесят три. Первая экспедиция на Марс. Космический корабль «Реджинальд» попал в метеоритный поток. Добавочная информация к шифру АЮ-восемнадцать – сорок два.

– Конец прошлого века, – сказал Бигль. – Гарроу тогда бы не выбрался, если б не русские. Какой дурак это смотрит?

Ли нажал клавишу на пульте. Металлический голос снова заговорил:

– Номер шестьсот семьдесят три. Айвен Лоу, студент Харперс-колледжа.

– Студент… – удовлетворенно протянул Бигль. – Я так и думал. Возьму-ка его на заметку.

Ли неприязненно посмотрел на Бигля и выключил экран. Откинувшись в кресле, закрыл глаза: мучительно хотелось спать.

– Что с тобой, малыш? Заболел? – услышал он встревоженный голос Бигля.

– Просто не выспался, – неохотно процедил Ли.

– Поменьше надо гулять, – наставительно заметил Бигль. – Я в твои годы всегда знал меру.

Ли передернулся.

– Я не гулял. Просто не мог заснуть, потому что не включал сомнифера.

– Вот тебе и раз, – присвистнул Бигль. Он поднялся и медленно подошел к пульту.

– А что тебе помешало включить его? – Голос Бигля показался Ли плоским и бесцветным, как изображение на черно-белом экране блока.

– Я слушал вчерашний допрос, – сказал Ли. – И я знаком с доктором Стоуном.

– Плохо, – задумчиво произнес Бигль, – совсем плохо.

– Почему?

Вместо ответа Бигль только вздохнул.

– Что с ним сделают? – спросил Ли. Он с трудом сдерживался, чтобы не разрыдаться.

– Что надо, то и сделают, – сурово сказал Бигль и, заметив состояние Ли, прибавил с былой ласковостью: – Иди-ка, малыш, отдохни. А я покараулю твоих подопечных.

Ли встал, растерянно оглядываясь по сторонам. Он не знал, как ему говорить с Биглем и что он должен сделать.

– Иди, иди, – подтолкнул его Бигль.

Оставшись один, он долго смотрел на дверь, словно пытаясь увидеть за ней Ли, медленно бредущего к выходу.

– Да-а, – протянул Бигль, – жаль парня.

Он грузно уселся в кресло юноши, подумал и недрогнувшей рукой включил микрофон.

– Старший блок-инспектор Бигль вызывает шефа.

На экране возникло желтое, измятое лицо начальника Главного управления Системы.

– Что случилось, Бигль?

– Довожу до вашего сведения, шеф, о нелояльном поведении младшего блок-инспектора Джексона.

– Из новеньких?

– Да. Недоглядели. Встречался с доктором Стоуном, шеф.

– Параграф? – быстро спросил шеф.

– Тридцать пятый.

– Значит, сомневается, – засмеялся шеф. – Что ж, действуйте согласно тридцать пятому.

Его лицо начало расплываться, бледнеть и наконец совсем исчезло.

Бигль выключил микрофон и подошел к окну. Далеко внизу под ним маленькая фигурка Ли пересекала дорогу. Вот она уже скрылась за поворотом.

– Да-а, – опять протянул Бигль, – жаль парня.

ПРИНЦ ИЗ СЕДЬМОЙ ФОРМАЦИИ

Было около одиннадцати часов утра. Я просматривал у себя дома расчеты ребят из нашего проектно-конструкторского бюро. Вдруг что-то мелькнуло у меня позади. Я заметил это в зеркале для бритья и оглянулся. На тахте у стены возникло нечто призрачное и прозрачное, напоминавшее огромный мыльный пузырь.

Оно мерцало и вытягивалось, приобретая формы сидевшего на тахте человека. Он был мутный снаружи и пустой внутри, как куклы на выставке чехословацкого стекла. Узорный рисунок ковра на стене проступал сквозь него, металлически поблескивая на месте уплотнявшегося лица.

Я разинул рот и застыл.

Стекловидный человек на тахте уплотнялся и темнел, окрашиваясь почему-то в защитный цвет. Лицо и руки обретали оттенки человеческой кожи. Рыжевато блеснули волосы. Только ноги по-прежнему оставались прозрачными.

В этот момент заглянувшая в комнату черная кошка Клякса буквально прошла сквозь них и остановилась, так и не выйдя из заколдованной зоны. Человек на тахте, не двигаясь, с ужасом посмотрел на меня. Именно ужас и мольбу прочитал я в его еще не живом, не человеческом взоре. Но я понял или меня принудили понять.

– Пшла! – взвизгнул я.

Клякса шарахнулась, вспрыгнув на подоконник. Человек вздохнул. Я явственно услышал вздох облегчения и радости, словно вздыхающий только что избежал смертельной опасности. Это был уже не призрак, не стеклянный фантом, а реальный человек, живой с головы до ног, полностью утративший свою диковинную прозрачность. Он выглядел тридцатилетним, моим ровесником, атлетическим красивым парнем с очень правильными чертами лица, какие встречаешь обычно на рекламных рисунках в американских журналах. Только одет он был очень странно: в нелепую, травянистого цвета куртку и штаны, сужающиеся у колен и обтягивающие икры. Вероятно, так одели бы красноармейца в каком-нибудь голливудском боевике из жизни советских комиссаров.

– Если бы ты не прогнал это животное, – сказал он, – могла произойти катастрофа. Распад материи.

Он говорил по-русски чисто и правильно, тщательно выговаривая слова, как знающий язык иностранец. На лбу у него поблескивал такой же странный, как и его костюм, сетчатый металлический обруч. Он то исчезал, то появлялся снова, отражая перебегавшие по нему искорки света.

– Трудно предвидеть подобные случаи даже при абсолютной точности наводки, – продолжал он, как бы разговаривая сам с собой. – Воздушное пространство казалось совершенно свободным.

Я молчал, пытаясь сообразить, что же, в сущности, произошло. Галлюцинация? Но я был психически здоров, никогда не страдал галлюцинациями, да и в человеке напротив не было ничего иллюзорного. Может быть, сон? Но я не спал и не дремал, и все вокруг не походило на сон. Материализация человека из ничего, из света, из воздуха? Невозможно. Наваждение? Мистика. Чушь!

На секунду мне стало страшно.

– Ты боишься меня? – спросил гость.

Я только пожевал губами: голоса не было.

– Столкновение с непознаваемым, удивление, страх, – задумчиво продолжал он, – все это мешает общению. Я сниму лишнее.

Он медленно провел рукой в воздухе, и мой страх исчез. Удивление тоже. Я смотрел на него только с пытливым любопытством.

– Кто вы? – наконец вырвалось у меня. – Каким образом вы возникли?

– Почему «вы»? Ведь я один. У нас так не говорят.

– Где это «у вас»? Ты откуда?

– Из седьмой формации. – Он улыбнулся. – Непонятно?

– Непонятно.

– Хочешь проще? Изволь: из будущего. Из будущего этой планеты.

Я молча поискал глазами вокруг него.

– Что ты ищешь?

– Машину времени.

Он засмеялся. Звонко, по-детски, как смеются у нас на земле.

– Нет никакой машины. Все осталось там. Огромный комплекс аппаратуры. Очень сложной. Даже громоздкой, излишне громоздкой, как говорят наши ученые. Но мы только начинаем преодолевать время. Только первые шаги и гигантские трудности. Мне пришлось преодолеть четыреста танов. Думаешь, это легко?

– А что такое тан? – спросил я робко.

– Единица сопротивления времени.

Я все еще плохо понимал его. Необычность случившегося подавляла. Мне хотелось задать тысячу вопросов, но я не мог задать ни одного. Они буквально толпились в сознании, создавая суматоху и давку. Наконец вырвался один, далеко не самый нужный.

– У вас по-русски говорят?

– Нет. Я изучил ваш язык перед опытом.

– В каком веке?

Он улыбнулся моему нетерпению и не без лукавства даже помедлил с ответом. Он знал, чем поразить меня, этот молодой человек из неведомых временных далей.

– По-вашему? В двадцать четвертом.

– А по-вашему? – чуть не закричал я, вспомнив заинтриговавшую меня «седьмую формацию».

– У нас другая система отсчета, – сказал он.

– Формации?

– Да. Мы считаем формации в развитии коммунистического общества. По тому основному, самому главному, что отличает их. Единый язык, новая психика, отмирание государства, переделка планеты…

– А седьмая? – перебил я.

– Время. Мы учимся управлять временем, как одной из форм движения материи.

Я с трудом проглотил слюну, слова застревали в горле. Только мысль тупо долбила мозг: «Неужели все это возможно?» Реальность с трудом постижимого чуда требовала ясности размышлений. А ясности не было. Я машинально скользнул взглядом по комнате: все было на своих местах. Все, как прежде. Только у меня на диване сидело Чудо.

Вот оно встало, потянулось, присело, выбросило и опустило руки, точь-в-точь как я, делающий разминку под радиомузыку; зевнуло совсем по-человечески и подошло к окну. Испуганная Клякса фыркнула и скрылась под столом.

– Смешной зверек, – сказал человек из будущего, – никогда таких не видел. Даже в зоариях.

– Разве у вас нет кошек? – удивился я.

– У нас вообще нет домашних животных.

– И собак?

Он промолчал, глядя на улицу, а его далекий мир вдруг показался мне чуточку обедненным. Ни пушистой Кляксы, ни разговорчивого попугая Мишки, ни барбоса Тимура у меня в том мире бы не было. Малость скучновато.

– Почему дома напротив стоят рядом, как стена? – вдруг спросил он.

– Улица, – сказал я.

– А за домами?

– Тоже улица.

– У нас дома в лесу… – проговорил он задумчиво. – Есть города, плавающие в океане. Есть летающие… Но улиц нет.

Он все еще смотрел в окно.

– Маленькие – это автомобили, а большие – автобусы? – спросил он, не оборачиваясь. – Я знаю о них. И движение одноярусное, – усмехнулся он.

– А у вас многоярусное?

– Мы отказались от него лет двести тому назад. Передвигаемся в каплях.

Я не понял.

– Их прозвали так из-за капельной формы. Впрочем, она меняется в зависимости от движения, горизонтального или вертикального. Их очень много. Они висят в воздухе в ожидании седоков. Правильно я говорю?

Теперь я улыбнулся снисходительно и тут же представил себе лес, полный цветных воздушных шаров. Красиво? Не знаю. Что-то вроде парка культуры или ярмарки в пригороде.

Он улыбнулся, видимо уловив мою мысль.

– Они прозрачны, почти невидимы, – пояснил он. – Подзываются и управляются мысленным приказанием. Гравитация, – прибавил он, обернувшись. – А у вас еще не освоили воздуха?

– Почему? – обиделся я за свой век. – У нас и самолеты есть и вертолеты.

– Самолеты… – о чем-то вспомнив, повторил он, – знаю. Они прилетают звеньями. По ночам. А как вы затемняетесь?

Я опять ничего не понял.

– Зачем?

– Освещенное окно может быть ориентиром для воздушных бомбардировщиков.

– Ты перепутал время, – засмеялся я. – Война окончилась двадцать лет назад.

Он побледнел, именно побледнел, как чем-то очень напуганный человек.

– Окончилась… – пробормотал он. – Значит, у вас послевоенный период?

– Именно.

Мне показалось, что он даже зашатался от горя. Оно было написано у него на лице, видимо не умевшем скрывать эмоций. Потом я услышал шепот:

– Ошибка в наводке… Я так боялся этого. Какие-нибудь пять-шесть танов – и катастрофа!

– Почему катастрофа? – удивился я. – Ты жив и можешь еще вернуться. Да разве так важны в этих масштабах какие-нибудь двадцать лет?

– Ты не знаешь, кто я. Я ресурректор.

Для меня это прозвучало столь же бессмысленно, как если бы он сказал: ретактор, ремиттер или релектор.

– Я воскрешаю образы прошлого. Звуковые совмещаются со зрительными. Разновидность историографии. – В его голосе звучало почти отчаяние. – Для этого мне и нужна была ваша последняя война.

– Разве последняя? – обрадовался я.

– К сожалению, последняя. Иначе не пришлось бы лезть в такую историческую глубь.

Он рассуждал явно эгоистически. Но мне было жаль его, перебравшего или недобравшего нескольких танов и напрасно проделавшего свой магеллановский пробег по истории.

Напрасно ли?

Мне пришла в голову одна идея.

– Не огорчайся, – сказал я утешительно, – ты увидишь войну. Ту самую. Полностью и сейчас. В трех остановках от нас идет двухсерийная кинохроника «Великая Отечественная война».

Теперь уже он спрашивал робко и уважительно:

– Что значит «в трех остановках»?

– Ну, на автобусе.

– А что такое двухсерийная?

– На три часа удовольствия.

– А кинохроника?

– Тоже воскрешение образов прошлого. И звуковые тоже совмещаются со зрительными.

Мой век брал реванш.

– Только костюмчик некондиционный, – сказал я, критически осматривая его «голливудское» одеяние. – Для маскарада разве.

– Что, что? – не понял он.

– Вот что, – уточнил я, доставая из шкафа свои старые сандалии и джинсы.

– Мы старались в точности воспроизвести вашу военную форму, – пояснил он, но, встретив мой смеющийся взгляд, понял, что «ресуррекция» не удалась.

Надо отдать ему справедливость: он не канителился. Свой нелепый костюм он стянул почти мгновенно, и тот буквально растаял у него между пальцами. Без костюма он выглядел загорелым штангистом-перворазрядником, облаченным в загадочную комбинацию из плавок и майки чересчур выразительных, на мой взгляд, тонов. Ее мы решили оставить: упрятанная до половины в джинсы, она превращалась в импортную вестсайдку вполне европейской расцветки. Обруч на голове, с которым он не захотел расстаться, прикрыли вышитой тюбетейкой.

Мой гость из будущего радовался от души, разглядывая себя в зеркале. Я радовался меньше: эмоции нашего века сдержаннее. Парень, однако, легко мог сойти за иностранца, побывавшего в магазине сувениров. Оставалось лишь узнать его имя. Произнесенное с каким-то немыслимым придыханием, гортанно, оно звучало, как Прэнс или Принс. Я поискал подходящее по созвучию и сказал:

– Ну, будешь Принцем. А я Олег. Пошли.

Первую трудность удалось преодолеть не без риска: он не умел переходить улицу. У них, оказывается, не бывает несчастных случаев: все движущееся обходит и пропускает пешеходов, а правил уличного движения совсем нет. У нас же его пришлось легонько переводить за руку, как слепого.

К счастью, в автобусе оказалось много свободных мест. Я пропустил его к окну и сел рядом. Он тут же прильнул к стеклу, чуть не выдавив его: они не знали стекол – повсюду стекло заменял уплотненный воздух, не пропускавший пыли и мягко пружинивший, когда вы с ним соприкасались. Не знали они и денег: мои два пятачка, опущенные в кассу у двери, вызвали у него усмешку. С такой же усмешкой оглядывал он и пассажиров на остановках, и обгонявшие нас автомобили.