Текст книги "Тень императора(изд.1967)"

Автор книги: Сергей Абрамов

Соавторы: Александр Абрамов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

КОНЕЦ ДЯДИ МИКИ. КЕНТЕРВИЛЬСКОЕ ПРИВИДЕНИЕ

Наступила экзаменационная пора. Преподаватели и директор задерживались в школе до вечера, и Озерову только затемно удавалось уединиться. Прогулки по глобусу прекратились. Он понимал, что в такой обстановке трудно было бы сохранить тайну, и он не был уверен в том, имеет ли право открывать ее кому-нибудь, кроме специалистов-ученых. К браслету он не притрагивался, хотя и тянулся к нему, как тянется к папиросе заядлый курильщик, вдруг давший зарок не курить. О происхождении браслета он уже и не думал. Подслушанное суждение Хмелика, хотя и высказанное в шутку, наводило на мысль, как-будто бы все объясняющую. Что сказал Хмелик, когда нитка жемчуга упала к нему на стол? «Теоретически это вполне объяснимо. Параллельный мир с одинаковым знаком. Незначительная поверхность касания. Сопротивление – нуль». Что же лучше может объяснить появление браслета? Рука в воздухе и сверкнувшая дуга. Ниоткуда, из пустоты. Воображение Озерова рисовало ему логически построенные картины. Лаборатория соседнего мира, определившая и открывшая поверхность касания. Кому-то предназначенный браслет, которым пользуются как средством связи и транспорта. Случайность или преднамеренность, благодаря которой браслет сверкающей радугой попадает в наш мир. Озеров улыбнулся своим догадкам: фантазер! Недаром отец говорил ему: «Быть тебе, Андрюшка, писателем – воображения у тебя много».

Не сбылось отцовское пророчество, да и жизнь отцовская оборвалась, когда, пожалуй, еще опрометчиво было предполагать будущую судьбу Андрюшки. В последний раз Андрей увидал отца, когда ему исполнилось восемь лет. Случилось это в январе сорок четвертого года в оккупированной Одессе. Теснимые со всех сторон наступавшими советскими войсками, гитлеровцы особенно ожесточенно прочесывали город. Полицаи, шпики, провокаторы и эсэсовцы старались изо всех сил пополнить подвалы гестапо. В тот ветреный, с изморозью январский день отец пришел из депо не к вечеру, как обычно, а днем и сказал матери: «Меня возьмут сейчас, я их опередил минут на пять. Скажи Женьке из комиссионного, что Дмитрий всех предал. Обоих Луценко уже взяли, и Доманьковского, и Минкевича. Пусть Максим тоже предупредит кого надо о Волчанинове. Оказывается, он уже давно связан с гестапо».

Потом отец обнял Андрюшку и жестко, как отрубил, сказал: «О дяде Мике запомни, не дядя он тебе, а враг. На всю жизнь запомни: не должен ходить по земле этот человек. Это мой наказ тебе, сынок». Женьку мать предупредить не успела: его тоже взяли. А дядя Мика пришел на другой день к вечеру. Но мать стала в дверях каменной бабой и тоже отрубила, как и отец: «Ты сюда не ходи больше. Нет у тебя сестры, а у меня брата. А придут наши – сочтемся». Но дядя успел удрать еще до освобождения Одессы, и след его пропал во тьме. Тьма-то ведь осталась и после суда в Нюрнберге. Многих тьма эта укрыла в Европе, и только годы спустя, когда Озеров с матерью жил уже в Запорожье, он прочел в «Правде» о военных преступниках, выдачи которых требовало советское правительство. Среди них упоминалось и о Дмитрии Волчанинове.

О дяде Мике вспомнилось не случайно. Совсем недавно, во время своих еще «телевизорных» странствий по глобусу, Озеров набрел на широкую грязную реку. Произошло это так. По какой-то забытой ассоциации пришли на память знакомые с детства строчки Гейне: «Прохладой сумерки веют, и Рейна тих простор». И браслет тотчас же показал мутные, с радужной нефтяной пленкой воды большой реки, серые склады на берегу, кирпичные трубы заводов, кабачки у причалов и виллы с ухоженными лесистыми парками. Медленно двигаясь вдоль реки, Озеров вышел к городу, начавшемуся складами и пристанями и перешедшему в аккуратные набережные с каменными ступенями к воде, готические шпили церквей и зеркальные витрины больших магазинов. Город как город – без названия, без знакомых архитектурных деталей, с неведомыми Озерову памятниками и привычной автомобильной давкой на улицах. Озеров пропустил мимо витрины универмага, поражавшие многоцветным изобилием выставленных товаров, задержался у подъезда и замер.

На улицу вышел пожилой человек в коричневом пальто и зеленой велюровой шляпе, с аккуратно упакованным свертком. Но не пальто и не сверток привлекли внимание Озерова. Он узнал их владельца. Это был дядя Мика, постаревший, обрюзгший, уже не с черными, а седыми стрелочками усов, но все с той же хитрецой и наглостью во взгляде, с той же брезгливой складочкой поджатых губ, с той же бычьей шеей. Знакомый облик изменился ровно настолько, что не узнать его Озеров не мог. Но он все еще сомневался, не веря ни памяти, ни интуиции, и с напряженным вниманием, боясь упустить, проследовал за ним до пивной на перекрестке двух улиц, до столика с мраморной пятнистой доской, за который он уселся привычно, по-домашнему, без слов просигнализировав о чем-то официанту. Озеров жадно наблюдал за каждым его движением, как глотал он желтую пену с пива в большой глиняной кружке и ковырял зубочисткой в противно знакомом рту. И все же Озеров сомневался до тех пор, пока к столику не подсел серый, обшарпанный человек, видимо давно уже утративший и самолюбие и самоуважение.

– Пришел, как вы приказали, Дмитрий Силыч, – сказал он по-русски.

И Озеров понял, что не ошибся, что не подвели его ни память, ни интуиция, что перед ним действительно дядя Мика, переживший и драп из Одессы, и разорение своих хозяев, и процессы над военными преступниками. Новых хозяев нашел дядя Мика, и, должно быть, платили ему не плохо – очень уж величественно и надменно заказал он подсевшему кружку черного мюнхенского и начал разговор с этаким пренебрежительным превосходством:

– Стрелять еще не разучился?

– Никак нет, Дмитрий Силыч. В яблочко.

– Далеко придется ехать, Титов.

Подсевший поставил кружку на стол и отодвинулся:

– В Россию не поеду, Дмитрий Силыч.

– В России ты нам и не нужен. Не по уму тебе.

– Куда ж тогда?

– В жаркие края, Титов. В Африку.

– А стрелять кого?

– Кого прикажут. Тебе-то не все равно? Харч и выпивка обеспечены. Автомат дадут. И крой. – Он пожевал губами и написал что-то на бумажной салфетке. – Прочел? Запомнил? Скажешь: от Волчанинова. Там и контракт подпишешь и получишь… Как их, ну как они в родимой стране называются? Подъемные! – вспомнил он и хохотнул, вытирая рукой усы. – Не забыл еще родимую-то страну, Титов?

Серый, обшарпанный человечек молча допил пиво и встал:

– Премного благодарен, Дмитрий Силыч.

А Озеров все ждал и ждал, пока не вышел на улицу дородный господин Волчанинов, пока не дошел он до скучного дома у реки, пока не поднялся к себе на пятый этаж и не отомкнул длинным, затейливым ключом неприбранную холостяцкую комнату. Тут и отключился Озеров: что-то перехватило горло, чуть не вытошнило.

А сейчас, после экзаменационной шумихи, в десятом часу, когда школа наконец опустела и Озеров вытянулся у себя на кровати и ждал сна, перебирая в памяти цепи ассоциаций, вот сейчас и вспомнились опять и одесский дядя Мика, и нынешний господин Волчанинов. А главное, вспомнился отцовский наказ. Не должен ходить по земле этот человек. А он ходит. И от расплаты ушел. «Копейка тебе цена, Андрюшка Озеров!»

Он почувствовал, как кровь приливает к лицу, сердце бьется в груди все сильнее и на лбу выступают капельки пота. А ведь есть все-таки возможность расплаты – сама жизнь предоставляет ее. Озеров глубоко вздохнул, стиснул зубы и все забыл, кроме одного. Он припомнил большую грязную реку, склады и пристани на берегу и проделал снова тот же «телевизорный» путь, который прошел уже раз и который снова привел его в город на Рейне, в непри-бранную холостяцкую комнату. Впрочем, сейчас она была уже прибрана, стол покрыт зеленой плюшевой скатертью, а знакомый господин с седыми подстриженными усами пересчитывал, раскладывая по столу, хрустящие денежные купюры.

Озеров передвинул изображение так, что и стол, и дядя Мика оказались сбоку, и, повернув браслет, бесшумно шагнул в комнату. Но у дяди Мики был волчий слух. Он сейчас же повернулся, прикрыл деньги руками и крикнул:

– Кто? – и сразу же повторил по-немецки: – Вер ист да?

Озеров не двигался и молчал, изучающе рассматривая Волчанинова, а тот с удивительной для его комплекции быстротой загнул над деньгами угол плюшевой скатерти и выхватил из кармана пистолет, похожий на «ТТ»: Озеров не очень-то разбирался в оружии.

– Руиг!

– А вы не узнали меня, дядя Мика? – спросил Озеров, не двигаясь.

– Руки на стол! – крикнул Волчанинов.

– У меня нет оружия, – сказал Озеров. – Вы приглядитесь, дядя Мика: говорят, я очень на отца похож.

Волчанинов вгляделся.

– Петр? – спросил он неуверенно. – То есть… неужели Андрюшка?

– Вот и узнали, – усмехнулся Озеров.

– Вроде действительно Петр. Вылитый. Оттуда?

– Конечно.

– А зачем? Турист? Озеров кивнул.

– А сюда как вошел? Я дверь запер.

– Длинным таким ключиком, – засмеялся Озеров. Волчанинов насторожился. Рука с пистолетом чуть-чуть дрогнула и поднялась.

– Откуда знаешь?

– Я многое знаю.

– Отмычкой открыл? Сдается мне, что ты совсем не турист. Подослали?

– А что, страшно? Сколько душ вы загубили, дядя Мика? Сколько людей продали? И думаете, ушли от расплаты? Не ушли.

– А ну, клади оружие! – скомандовал Волчанинов. – На стол! Разведчик из тебя липовый. И учти, не промахнусь.

Озеров вывернул карманы брюк. Посыпались семечки и крошки хлеба.

– Нет у меня оружия, видите? Волчанинов оскалился недоброй улыбкой.

– На свои руки рассчитываешь? На приемчики? Как эго у вас называется, самбо или дзюдо? Да я из тебя, милок, одной левой паштет сотворю.

– Я драться не буду, – сказал Озеров и шагнул вперед.

– Стоять на месте! – приказал Волчанинов. – Стреляю.

Озеров повернул браслет. Что увидал Волчанинов, когда воздушная среда между ними превратилась в комнату Озерова? Может быть, непрозрачную туманность, какое-нибудь завихрение воздуха, игру света – Озеров не знал. Да и не стремился узнать. Укрывшись за своей синей каемкой, невидимый для дяди Мики, он продолжал наблюдать за ним. Тот глупо моргал глазами, протер их, подошел к двери, открыл ее, выглянул и опять закрыл, заглянул под стол и даже в окно, как-будто Озеров мог спрятаться на карнизе. От разведчика всего можно было ожидать, и это отождествление его, тихони и мямли, с представителями одной из самых героических в нашей стране профессий, пожалуй, больше всего рассмешило Озерова. Но на войне – как на войне, говорят французы. Если тебя приняли за разведчика, продолжай игру. Противник растерян? Атакуй. Чем? Его же оружием.

Пистолет дяди Мики лежал на столе, охраняя денежные купюры, которые тот опять принялся пересчитывать. Но былого спокойствия уже не было. Он то и дело озирался, к чему-то прислушивался, оглядывался то на окно, то на дверь. Озеров приблизил изображение, взяв, как говорят в кино, пистолет крупным планом, создал проходимость, подождал, пока Волчанинов потянулся за очередной пачкой денег, и незаметно, беззвучно снял пистолет со стола. Тут даже волчье чутье бывшего гестаповца не обнаружило исчезновения пистолета. Дядя Мика продолжал свою бухгалтерскую работу.

И тут Озеров вышел снова, на этот раз из предосторожности оставив между собой и противником стол. Дядя Мика так и застыл с разинутым ртом и остекленевшим взглядом. Одно чувство владело им – ужас. Он уже ни о чем не спрашивал и ничего не старался понять. Только правая рука, как протез, механически шарила по столу.

– Он у меня, – сказал Озеров и показал пистолет.

– Когда взял?

– А разве это важно? – рассмеялся Озеров.

– Застрелишь?

– Обязательно.

– За что?

– Умный вы человек, дядя Мика, а задаете глупейший вопрос. Знаете, что мне отец сказал перед арестом? «Не должен ходить по земле этот человек». Это о вас.

– Так когда это было? – с наигранным смирением заговорил Волчанинов. – Война тогда шла, Андрюша. Все воевали – кто с кем. Ну, мы с твоим отцом в разных лагерях оказались, бывает. Да ведь кончилась война-то. Давным-давно кончилась.

Озеров не выдержал. До сих пор он говорил спокойно и тихо, а здесь не смог.

– Для кого кончилась? – закричал он. – Для честных людей кончилась. А для вас – нет. Это ваша профессия. Чужой кровью торговать. И сейчас подторговываете. Продали Титова? Продали.

– Я ошибся, – прошептал Волчанинов.

– В чем?

– В тебе. Сказал, что ты липовый разведчик. А ты даже об этом знаешь. От него?

– Кому что скажет этот проданный человек? – Озеров указал пистолетом на пачку денег. – Вот это больше говорит. Плата за головы?

– Бери! – прохрипел Волчанинов и подвинул деньги на край стола.

– Ничему вы не научились, дядя Мика, – вздохнул Озеров.

«Неужели выстрелю? – подумал он. – Выстрелю». Должно быть, это понял и дядя Мика.

– Это самосуд, Андрюша, – заторопился он. – Не похвалят за это у вас. Судить еще будут за самоволку.

– Оправдают, – убежденно сказал Озеров и прицелился.

– Цу хильфе! – завизжал Волчанинов. – Шнель! Шнель!

Но Озеров уже нажал курок. Пистолет негромко хлопнул несколько раз, и тело Волчанинова начало медленно оседать на пол. Дальнейшего Озеров не увидел: отшвырнув пистолет, он ушел к себе в комнату, а через несколько минут все происшедшее приобрело какую-то отчужденность, словно случилось не с ним, а где-то было прочитано или увидено в кино. Словно не было совсем в его жизни ни далекого города на Рейне, ни дяди Мики, ни автоматического пистолета с глушителем. Даже волнения не было – наоборот, какое-то чувство облегчения наполняло его, дышалось легко и думалось беззаботно, как в детстве.

И вместе с тем в нем подымалось, росло, тревожило и требовало каких-то важных решений другое чувство – желание покончить с браслетом, с единоличным владением этой лампой Аладдина, с одинокими прогулками по глобусу, с их неразделенными радостями и неоправданным риском. Конец дяди Мики был последним приключением, которое привело Озерова к сознанию его ответственности перед государством и обществом. Он понимал, что обладает секретом огромного научного значения, может быть государственной важности, и что новая Шехеразада должна была придумать и новый конец его сказки. «А я знаю эту Шехеразаду», – весело подумал Озеров и взглянул на часы. Было около одиннадцати. «Хмелик, наверно, еще не спит. Хорошо бы поймать его одного».

И Хмелик, к счастью, был совсем один, сидел у того же стола, на который с неба свалилась к нему нитка жемчуга, и что-то писал. Озеров вошел к нему, как Мефистофель к Фаусту, и остановился у стола, ожидая привычной реакции на чудо.

Но ее не последовало. Хмелик не вскочил, не разинул рта и не выпучил глаз; он просто поднял голову, критически посмотрел на него, оглянулся на дверь, сразу поняв, что этим путем Озеров войти не мог, и спросил:

– Ты не галлюцинация?

– Нет, – улыбнулся Озеров, – это я сам.

– И не привидение?

– Кентервильское привидение у Оскара Уайльда жаловалось на ревматизм, – со вздохом произнес Озеров. – Я тоже хочу пожаловаться.

– И тоже на ревматизм?

– Нет, на чудеса. Например, я только что убил человека.

– Бывает, – сказал Хмелик. – Садись, старик. Рассказывай.

ГЕОМЕТРИЧЕСКИЙ ПАРАДОКС. ПОИСК В СЕВЕРНОМ МОРЕ

Озеров рассказал. Рассказчик он был плохой, то и дело путался, повторялся, мямлил и все время подозрительно и с опаской поглядывал на Хмелика: поверит ли? Он словно пристреливался к слушателю, повторяясь так часто, так упорно возвращался к совсем уже несущественным деталям, что даже железный Хмелик не выдержал и улыбнулся.

– Не веришь? – насторожился Озеров.

– Почему? – пожал плечами Хмелик. – Верю.

– А улыбаешься.

– Медлитель ты. Типичный. Открыл второстепенные свойства браслета и умиляешься. Главное же не в этом.

– Перехожу к главному. Между прочим, оно с тобой связано.

Если Озеров рассчитывал удивить Хмелика, то он опять ошибся.

– Знаю, – сказал Хмелик и бросил на стол злополучную нитку жемчуга. – С этого все и пошло?

– С этого?

– Где взял?

– Где-то в Лондоне. На витрине. Потом не мог вспомнить где. А тут ты подвернулся с Валей.

– В синей каемке?

– Потом в оранжевой.

– Понятно, – усмехнулся Хмелик, – нуль-переброска украденных ценностей.

– Почему же ты не загнал?

– Между прочим, красная цена этой цацке три рубля. Дешевле «Столичной».

– А как же золото?

– Оно той самой пробы, которую негде ставить. Валяй дальше.

Дальше пришлось рассказать о ящерице и о приключении в Рио. Хмелик поморщился. Зато конец дяди Мики вызвал у него поощрительное оживление.

– Неужели выстрелил? Врешь!

– Честное слово.

– И попал?

– Как-будто. Я не дожидался… – Озеров не удержался от вздоха.

Хмелик захохотал:

– Неужто жалко?

– Ну, знаешь… все-таки убить человека!

– Во-первых, ты не знаешь, убил или только ранил. А во-вторых, это не человек. Клопов морят, гадюк давят, а таких вешают. А тут вместо петли пуля. Даже гуманно. В общем, не будем задерживаться на сей полезной для человечества акции. Закругляйся.

– Все.

– Что – все?

– Последний опыт. Кентервильское привидение в гостях у физика. Теперь ты знаешь не меньше меня.

– Но и не больше. – Хмелик оттолкнулся от кресла и зашагал по комнате.

– Чем дальше мы ушли от пресловутого Аладдина? У него лампа, у нас браслет. Он тер ее тряпочкой и получал, что заказывал. Ты крутишь браслет и получаешь примерно то же. Словом, в руках у тебя устройство, о конструкции и принципах работы которого мы знаем только то, что оно настроено на твои биотоки и создает в реальной действительности физически достоверный геометрический парадокс.

– Почему парадокс?

– А по-твоему, не парадоксально то, что пространство, которое ты считаешь плоским, искривляется настолько, что любые две его точки соединяются в одну, притом с полнейшей физической достоверностью.

– А почему браслет не снимается?

– Потому что соединилось несоединимое – синтетический материал браслета с живой тканью руки. У нас это уже делается: полубиологические протезы. Есть такая белковая ткань – коллаген. Она и приживает синтетику, рассасываясь в организме. Но как произошел сплав живого и неживого в твоем случае, гадать трудно. Приживление полное, даже с утратой видимости.

– А происхождение браслета? Откуда он? Ты же физик. Хмелик воздел руки к небу.

– Падре, я верил в вас, как в бога! Нет, старик, я не Саваоф, а простой кибернетик, и двери в антимир мне не подчиняются. Не выпучивай глаза: антимир – к слову. В данном случае – просто сосуществующий мир с тем же знаком. Ну вот, должно быть, там и нашли способ сближения пространства, этакого нуль-перехода в пределах планеты. И к нам такой переход ищут. Я бы в твою колдовскую рощу, – назидательно прибавил Хмелик, – научную экспедицию послал, встретились бы наши братья по разуму с понимающим товарищем. А то напоролись на полиглота-собственника.

– Кончай треп! – вскипел Озеров. – Я и не собираюсь скрывать от науки эту штуковину. Ты первый…

Хмелик измерил его насмешливым взглядом.

– Садись, благодетель человечества. Лингвист-филантроп. Блаженствовал с кругосветным билетом Кука без паспортов и виз, а теперь: «Хмелик, объясни!» Да за эту неделю мы бы доклад в Академию наук подготовили.

– Между прочим, из «Хмелик, объясни» ничего не вышло, – заметил Озеров.

– А что ты хочешь? Формулу? Да ее сам Колмогоров не выведет. Система сложная, что-то вроде «черного ящика», о конструкции которого мы ничего не знаем. Математическим языком ее не запишешь. Алгоритм неизвестен. Что же можно предположить? То, что у нее, как у всякого кибернетического устройства, есть «входы» и «выходы». На «входы» поступает географическое понятие или зрительное представление о нем, а с «выходов» – окно с синей каемочкой или дверь с оранжевой. Сиречь нуль-проход. Географию машина знает лучше нас с тобой, может найти любую точку на карте.

– Я все удивляюсь почему. Ведь это география нашего мира.

– А может быть, у них та же география. И Лондон на том же месте, и Париж. Вероятно, совсем другие, но место-то одно. На том же меридиане.

Оба умолкли, подавленные сложностью удивительной и едва ли объяснимой загадки.

– Будем ставить опыт, – сказал Хмелик. – Сначала положим на место этот фальшивый жемчуг. Туда, где ты его взял.

– Я не помню, где я его взял, – печально промолвил Озеров.

– Улицу не помнишь?

– Ни улицу, ни дом. Кто знает, сколько ювелирных магазинов в Лондоне. А браслет сам найти не может.

– Ты забываешь, что это, возможно, кибернетическое устройство. Следовательно, у него есть «память». Если он показал тебе эту витрину, значит, он ее запомнил. А что ты запомнил на этой витрине?

– Только подставку, на которой лежало ожерелье.

– Вот и представь себе эту подставку. Поотчетливей и покрупней.

Озеров задумчиво повернул браслет. И мгновенно перед ними в синем «окошке» материализовалась хрустальная подставка с точно такой же ниткой жемчуга, какая лежала у них на столе. Оба захохотали.

– Дай-ка я положу, – возбужденно сказал Хмелик.

Озеров превратил «окно» в «дверь», и Хмелик с каменным лицом осторожно-осторожно водрузил одно ожерелье на другое. Подставка с жемчугом растаяла в воздухе.

– Чудовищно интересно, – сказал Хмелик. Он уже не глядел на Озерова, о чем-то задумавшись.

Оба молчали. Один – с чувством гордости, как обладатель Аладдинова чуда, другой – сосредоточенно размышляя о каких-то неведомых партнеру перспективах. Хмелик молчал долго. Озеров уже два раза спрашивал его: «Ну, а теперь что?» Но Хмелик словно не слышал вопроса. Наконец он достал тоненькую папку бумаг, скрепленных в скоросшивателе, просмотрел их и сказал, словно подумал вслух, явно не обращаясь к Озерову:

– Они выехали в четверг, – он загнул два пальца, – значит, только к утру будут в Лондоне. Сейчас, должно быть, где-то в Северном море. У нас первый час; у них, очевидно, десятый. Самое время – никто не спит.

– Ты о чем? – спросил Озеров.

– Надо найти наш теплоход. Следует курсом Ленинград – Лондон, через Кильский канал и Северное море.

– Зачем тебе?

– Треба одного человечка повидать. Срочно. Едет в Лондон на симпозиум по вопросам машинного перевода.

– А ты при чем?

– Материалы к докладу вместе готовили. И тема общая: задачи дискретной экстраполяции. Да ты, гуманитарий, все равно не поймешь.

– Почему? – обиделся Озеров. – Как-никак имею некоторое отношение к языкам.

– Вот именно: некоторое. Не зная языка, не переведешь. А машина переводит. Когда Игорь уже уехал – этот самый хлопец и есть, – мы кое-что сделали в группе. Буквально позавчера. У нас было шестнадцать образцов перевода с грузинского на арабский. И ничего больше – ни грамматики, ни словарей. И представь себе: чисто формальными автоматными методами удалось правильно перевести кусок совсем нового текста. Ты соображаешь, что это для математики?

– Почему математики? – не понял Озеров.

– Чудак, суть-то ведь в алгоритмах, перерабатывающих буквенную информацию. Игорь с этого и начнет. А вот с такой тетрадкой, – Хмелик торжественно потряс скоросшивателем, – совсем другой вес получится. Как в боксе. Из полусреднего в полутяжелый.

Озеров задумался. Идея Хмелика казалась все более неосуществимой.

– А как искать теплоход? Телевизорным способом? Елозить по морю туда-сюда? Между прочим, это сотни тысяч квадратных километров. И в темноте. Это тебе не улица – фонарей нет.

– Там другой пояс времени. Еще не ночь.

– Сам по себе браслет не найдет, – продолжал сомневаться Озеров, – а я этот теплоход даже на фото не видел.

– Другие видел. А все пассажирские лайнеры примерно на одно лицо. Кроме того, я дам координаты. Это во-первых. Теплоход белый, однотрубный, над трубой, вероятно, витки дыма, на корме крупно название «Эстония» латинскими буквами. На носу тоже. Представить сможешь. А во-вторых, у нас есть карта с маршрутными рейсами. – Хмелик достал атлас, раскрыл его и ткнул карандашом в Кильский канал. – Пунктирчик видишь? Это и есть наш рейс. Заводи игрушку и веди карандашом по пунктирной линии прямо к берегам Англии. До конца не доводи: они еще в пути. Браслет – устройство умное: поймет.

Озеров посмотрел на карту, повернул браслет, провел карандашом требуемую линию и представил себе вечернее море без берегов, темную, почти черную пучину с заверяющимися барашками волн. Таким оно и предстало перед ними, обрезав половину комнаты; возникло в кипучем, стремительном движении, как-будто они с Хмеликом наблюдали его с низко летящего вертолета или с борта морского быстроходного катера, Хмелик даже взвыл от восторга:

– Настоящее! Чудеса в решете!

– Все настоящее, – сухо сказал Озеров, – только теплохода нет.

– Найдем, – объявил Хмелик, – я в эту игрушку верю. Настраивай его на теплоход, настраивай! – закричал он. – Большой, высокий, широченная труба, дым клубится, на корме – «Эстония» латинскими буквами. Что такое латинский шрифт, браслет, конечно, не знает, ты представь зрительно. Подхлестни мозг, старик, воспроизведи картину. Ей-богу, не трудно.

Озеров вспомнил теплоходы в одесском порту и моментально представил себе круглую высокую корму с крупной латинской надписью. И она появилась перед ними, вырванная невидимым джинном из бескрайней водяной пучины, слитного свинца моря и неба.

– Нашли! – радостно прошептал Хмелик и толкнул Озерова. – Объезжай.

Озеров повиновался, и лайнер повернулся к ним боком; его высоченный борт уходил под потолок комнаты, обрезанный синей светящейся ленточкой. Казалось, можно было коснуться белой металлической обшивки. Хмелик так и сделал, но его рука вошла в борт, как в воздух.

– Понятно, – сказал он, – касание не полное. Следующий этап – нуль-проход. А какая каемочка?

– Оранжевая, я говорил уже. А почему они светятся?

– Откуда я знаю? Перед нами физически необъяснимое чудо. По крайней мере, законами нашей физики. Во всяком случае, это не аргон и неон. Можно предположить какие-то атмосферные явления на границах слоев воздуха различной плотности, но лучше подумать скопом. Тут много умов понадобится.

Белая стена борта растворилась в пустынной прогулочной палубе с покинутыми уже шезлонгами и закрытыми оконными жалюзи кают первого класса, – это Озеров подумал о населении теплохода. Невидимый объектив телевизора, как ножом, разрезал всю линию примыкающих к борту кают, но Игоря Хмелик не обнаружил. Звуки рояля, доносившиеся из открытых дверей, привели в голубой салон, где одиноко музицировала седая горбоносая дама. За мелькнувшей в коридоре белой курткой официанта проследовали в ресторан, светлый и шумный. Медленно маневрировали между столиков, разглядывая пассажиров. Озеров чувствовал, как пальцы Хмелика все сильнее впиваются в его руку, и наконец Хмелик вскрикнул:

– Стой! Он.

Озеров увидел близорукого блондина лет тридцати, с аппетитом обсасывающего куриную косточку. Его модный элегантный костюм радужно поблескивал в свете люстры, как нефтяная пленка на мокром асфальте.

– Где будем выходить? – спросил Озеров.

– Погоди, не отключайся, – заторопился Хмелик, открыл шкаф и принес два пиджака. – Мы с тобой примерно одной комплекции, а то как-то неудобно в одних рубашках. Все-таки заграничный рейс.

Озеров поднял «окно» до шлюпочной палубы. Здесь в окружении огромных, затянутых брезентом шлюпок можно было высадить целый десант. В свете далекого фонаря виднелись надраенные доски палубы с просмоленно-черными стыками. Озеров, перешагнув оранжевую ленточку, постучал каблуком по этим доскам.

– Еще один парадокс – арифметический, – обернулся он к Хмелику. – Чему равен человеческий шаг? В данном случае тысяче километров. А может, и двум.

– Давай, давай, – подтолкнул его Хмелик, – пошли, – и прыгнул на палубу.

За ним Озеров. И сразу все, что осталось позади, – Москва, набережная, их восьмиэтажный дом, комната Хмелика – скрылось за сумеречной мглой моря и неба. В пролете палубы гулял соленый морской ветер. Глубоко внизу пенились неразличимые в брызгах вороненые волны.

– Валька, наверно, уже пришла и потрясена: меня нет и записки нет. А как хорошо, Андрей! – проговорил Хмелик, впервые называя Озерова по имени. Глаза его искрились неподдельным восторгом. – Как жаль, что человечество еще не владеет этим открытием!

Они спустились по трапу двумя этажами ниже и вошли в ресторан. Хмелик решительно подошел к уже знакомому столику и, указав Озерову на свободное место, спросил не без лукавинки в голосе:

– Может быть, разрешите присесть?

Блондин в поблескивающем костюме, не узнавая, а может быть, просто не вглядываясь, кивнул.

– Недели не прошло, а он уже не узнает друзей и соратников. Ау, Игорь, ку-ку!

Игорь положил на стол обкусанный ломтик хлеба и надел очки.

– Севка! – воскликнул он. – Ты или не ты?

– «Кто знает, ты явь или призрак… ты будешь ли, есть ли, была ль?» – продекламировал Хмелик.

Зрачки Игоря за очками разлились до белков.

– Откуда вы? Каким образом? – И вдруг с ноткой испуга: – Что-нибудь случилось?

– Случилось. – Хмелик положил на стол свою папку. – Пока ты плыл, Лялька целый кусок выдала.

– Какая Лялька? – спросил Озеров.

– Наше кибернетическое сокровище. Не мешай, – отмахнулся Хмелик и продолжал, почти гипнотизируя Игоря. – Еще при тебе Мишка Поливанов над программой работал?

– При мне, – кивнул Игорь. – С грузинского на арабский. Не поет.

– Запела, – сказал Хмелик. – Данелия произвольный текст взял. Из курса статистической физики на грузинском. В основе программы те же образцы перевода. Мы даже букв не знаем, ни грузинских, ни арабских, – он обернулся к Озерову, – а она выдала.

– А верно? – усомнился Игорь. – Вдруг абракадабра?

– Сверяли. Вот погляди, – он подтолкнул папку к Игорю, – тут все данные.

Игорь медленно перелистал подшитые записи, потом начал читать. О чем-то спросил Хмелика, тот ответил. Еще вопрос и ответ, но для Озерова с таким же успехом разговор мог продолжаться и по-грузински и по-арабски.

–.. точнейшая обработка буквенной информации.

–.. дискретная экстраполяция отображения.

–.. а правила эквивалентных преобразований?

–.. а язык для сокращенных записей алгоритмов?

– А закусить здесь можно? – не выдержал Озеров: с подноса проходившего мимо официанта пахло чем-то невыносимо вкусным.

– Идея! – хохотнул, отвлекаясь от разговора, Хмелик и остановил официанта: – Сообразите нам что-нибудь из ужина. Только быстро.

– Шницель?

– Два и бутылку рижского. А ты, Игорь, рассчитайся и ступай к себе. Доклад дополнять придется: как-никак новый компонент!

Игорь нерешительно поднялся; что-то его смущало.

– А как вы догнали нас? На самолете?

– На вертолете. Иди.

– Ас каютой как? Устроились?

– В салоне на рояле. Иди, иди!

– Мистика, – пробормотал Игорь, – ей-богу, мистика.

– Физика! – заорал Хмелик. – Чистая физика!

Игорь ушел с драгоценной папкой, а Хмелик с Озеровым молча доели принесенный официантом шницель и так же молча поднялись на палубу. Из-за облака выглянула луна, разрезав черную гладь моря блестящим клинком. Хмелик сказал мечтательно: