Текст книги "Утросклон"

Автор книги: Сэмюэль Гей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Отзвенел ручьями апрель. Склянки капели отбили начало весны. Потеплело. Вернулись на Побережье птицы с зимовки и стали устраивать гнезда. С крыш домов испарилась последняя влага, обсохла земля, появилась первая пыль.

В один из таких дней Бильбо вышел на палубу "Глобуса" и будто новыми глазами увидел корабль. Постаревший и потускневший за зиму, он просил свежей краски. Машина совсем заржавела без масла. Можно бы привести шхуну в порядок, но ничего нет – ни краски, ни масла... Осталась лишь бутылка керосина, да и то чтобы сварить кофе или жидкий овсяный суп, У Монка денег тоже не было. Бильбо спросил его както насчет того, чтобы подновить "Глобус", но Монк только плечами пожал – зачем? Пусть будет, как есть.

"Действительно, зачем?" – думал Бильбо, глядя в веленую воду. Вон и корпус зарос космами водорослей, а их ничем не сгонишь. Нужен быстрый ход на морской волне. Безысходность...

Над мачтами кружили и галдели без умолку чайки. "Богатые, бестии, думал Бильбо. – У них небо и море, а я как хорек в клетке..." Всякий новый день повторял предыдущий, и они, как костяшки на счетах, неумолимо скользили по стержню времени: щелк, щелк, щелк... Каждое утро встречал Бильбо неведением и тоской. Что еще оставила ему жизнь, какие радости? Этого не знал старый моторист. Но у него была маленькая надежда, что ждет его чудо, которое спасет, и это спасение носила с собой молчаливая оборванная старуха Синявка.

Тревога в душе, бессонница вконец измотали старого моряка. С каждым днем все больше верил он, что старуха – неприкаянная Судьба – ищет его, старого моториста со шхуны "Глобус".

И вот однажды...

Ранним утром, когда Бильбо делал приборку палубы, он увидел неподалеку от заброшенной пристани старуху с ее неизменным спутником. Ведро так и грохнулось ему под ноги. Кругом не было ни одной живой души, и, не теряя времени, Бильбо застучал сапогами но трапу. Застегивая куртку, он ухитрился почистить на ходу рукавом лаковый козырек морской фуражки, чтобы не выглядеть перед Судьбой неряхой. Бильбо спешил обменять сомнения на надежду.

Едва Синявка заметила бегущего к ней моряка, она остановилась. Трудно было понять, что это – любопытство или что другое, но она терпеливо ждала. Запыхавшийся Бильбо приблизился к ней вплотную. Он стоял, забыв сразу все слова, и вдруг увидел, что из синих, глубоко запавших глазниц на него смотрят добрые, поматерински ласковые глаза. Про страшного зеленого зверя моторист вспомнил только тогда, когда вдруг почувствовал возле ног его горячее дыхание.

– Я хотел спросить... – начал Бильбо, но тут с ужасом ощутил, как огромные челюсти медленно и сильно смыкаются на голенище сапога. Бильбо замолк и осторожно попытался высвободить ногу из опасного плена. Он с мольбой посмотрел на Синявку, но та неотрывно смотрела на него и будто ничего не замечала.

Бильбо вздохнул и растерянно огляделся по сторонам.

У него уже пропала всякая охота пытать Судьбу на свой счет. Ему было больно. Он стоял, боясь пошевелиться, и чувствовал, как сапог наполняется кровью.

– Ты хотел о чем-то узнать? – заговорила старуха загробным голосом, от которого бедного моториста сразу бросило в пот. – Может, ты хотел узнать, чья я судьба?

Бильбо только кивнул, а сам чувствовал, как смыкаются все сильнее на его лодыжке стальные зубы.

– Может, я как раз тот, кого ты ищешь? – в отчаянии произнес он. – Я старый моряк и живу так, будто меня покинула судьба. Вот я и подумал... Ах, да что же это... Нельзя ли убрать зверя...

Опять никакого внимания. Старый моторист бормотал как в бреду: – Жизнь, как пенька: безвкусная... Солнце остыло для меня... Но почему он грызет ногу!

– Твоя судьба, добрый человек, осталась на берегу, – сурово ответила старуха. – Только ее тень живет с тобою. А много ли проку от тени?

– И все-таки, нельзя ли убрать зверя? – морщась от боли, застонал Бильбо.

Судьба не вняла и на этот раз. Она рассматривала старого моряка с сожалением, и взгляд ее уже не был ласковым, как в первый миг. Синявка равнодушно выдавила из себя: – Это мой брат по духу. Его зовут Сын Пойманного Вожака. Он помогает мне искать хозяина. С ним проще – лишние люди не толпятся.

– Так зачем он, стервец, этот Сын, так больно кусает! – завопил вышедший из себя старик. – Я, кажется, ничего плохого вам не делал, подошел спросить...

– Ты решительный человек, – согласилась старуха. – Но мой хозяин тот, кто не только не испугается подойти к нам, но и захочет пойти с нами хоть на край света...

Тиски на ноге Бильбо разжались, и старуха, пере; ложив посох из одной руки в другую, молча повернулась к нему спиной.

Бильбо утер пот со лба и в изнеможении сел прямо на землю. Он стянул сапог, чтобы растереть занемевШую ногу, но странное дело – ни крови, ни следов от ужасных клыков не было. Хоть бы маленький синячок остался! Бильбо обнаружил, что нога-то больше не болит. Ну и чудеса!

"Xa! Мой хозяин тот, кто отважится пойти с нами на край света, передразнил Бильбо Синявку. – Да ни в жисть!" Несмотря на свое странное приключение, Бильбо все же был доволен: он решился на отчаянный шаг и поговорил, считай, с самим Господом Богом – старуха-то не от мира сего. И в то же время моторист понимал, что отныне у него уже нет никаких надежд на перемены в жизни. А это тоже важно знать.

"Я не тот, кого ищет Синявка-Судьба", – признался самому себе старик, и острое одиночество вновь проснулось в нем. Он понял, что с нынешнего дня для него безвозвратно угас огонек Надежды. Душа его начала медленно остывать.

Ш

После гнусного сотрудничества с Аллисом Монк ожидал увидеть презрение и молчаливую ненависть к себе со стороны Бильбо, Чивариса или тетушки Mapталезы, но, к счастью, отношения его с близкими людьми остались прежними. Старый моторист, как всегда, угощал его в своей каюте кофе с поджаренным хлебом. Они вместе ругали полицию, тайную и нетайную, тосковали о море и жалели, что не довелось им, горемыкам, отыскать заветный Утросклон. Монк честно признался Бильбо, что и на него он заполнял бумагу для Аллиса, но Бильбо это никак не насторожило и тем более не напугало. "Мне сам черт брат", – беззаботно отмахнулся старик, и Монку стало намного легче. Бильбо утешал сына своего покойного друга, и всякий раз Монк замечал, что старый моторист терзается какими-то своими муками, но лезть в душу старика не хотел – это напоминало ему старое – опять выпытывать...

Тетушка Марталеза и Чиварис не винили Монка ни словом, ни взглядом. Все меж ними осталось постарому, только разве что улыбок и веселья не было теперь ни с той, ни е другой стороны. Сначала Монк думал, что Чиварис жалеет его, а потом увидел, что тому просто стало все безразлично. После смерти Икинеки он как-то нахохлился, стал угрюмее и большей частью находился в мастерской, где безостановочно крутилось и шипело его наждачное колесо. Тетушка Марталеза заметно постарела за эти дни, голова ее стала совершенно седой, она целыми днями лежала в постели, и ни один лекарь не мог найти у нее какойлибо недуг. Когда приходил Монк, она выходила к йену, наливала в чашки остывший жидкий чай – кухонные дела она совсем забросила, – и они понемногу говорили об Икинеке. Не вспоминали, а говорили, так, будто она жива и просто на время куда-то ушла из дому...

В конце концов Монк понял, что во всей этой неприглядной истории больше всего пострадал он сам – шпион по неведению, ибо он снова оказался не у дел, без денег, а самое главное – без веры. Правда, был еще Лобито, погибший по его вине. Это было очевидно. Но покойники, как известно, молчат. А призрак владельца комнаты смеха не беспокоил Монка, и эта боль в сердце понемногу стала затихать.

Единственный, кто мог заклеймить позором и внести смятение в покаянную душу Монка, был Грим Beстен. Но сам он не объявлялся, а искать его Монк не котел – опасался, что он разрушит свое Успокоение – хрупкое сооружение, построенное с таким трудом.

Фалифан оказался настоящим другом. Он верил в Монка и, как мог, помогал ему начать новую жизнь.

Несколько дней Монк обдумывал предложение Фаяифана. Устроиться в газету было заманчиво, это значило писать много, бойко и интересно. Монк скрупулезно изучал номера газет, раскладывал по косточкам статьи и репортажи и убедился, что все они написаны примерно по единому образцу: сначала излагался какой-то факт или событие, потом давалась оценка и в заключение делался вывод. Вроде бы несложно. А самое главное, Монк чувствовал в себе силы и возможности для такой работы. Тем более Фалифан настой6* чиво советовал писать, а у него уж глаз верный.

И вот, разрешив все свои сомнения, Монк зашел в редакцию городской газеты. Из множества дверей в коридоре он сразу увидел ту, которая нужна. Она одна поблескивала лаком, и табличка на ней строго предупреждала: "Редактор". Монк постучал. В ответ – мoлчание. Он постучал еще раз и, не дождавшись ответа, толкнул дверь.

Войдя в кабинет, Монк растерялся. На кожаном диване у стены спал крупный мужчина с густой гривой длинных сальных волос. В костюме, туфлях и с погасtueft трубкой в руке, он походил на человека, которого Приступ сна застал в самый неожиданный момент. В Кабинете крепко пахло табаком.

Монк попятился было назад, но в дверях столкнулся с сухощавым человеком с орлиным носом и кожаной Накладкой на правом глазу. Руки его по локоть были одеты в атласные нарукавники, а единственный глаз, густо налитый зеленым цветом, испытующе разглядывал пришельца.

– Вам кого?

– Мне нужен редактор.

– Входите. Ах, да вы уже вошли. Не обращайте внимания, это Сильвестр, кивнул он на спящего. – Принес репортаж в номер и свалился прямо здесь, негодяй.

Все это редактор сообщил доверительным тоном, в улыбкой, и Монк сразу почувствовал себя уверенней.

– И часто он так?..

Редактор вяло усмехнулся и объяснил, что Сильвестр, ведущий репортер газеты "Бодрость духа", всю ночь провел на индюшиной ферме и наблюдал, как появляются птенцы.

– Это интересно, – согласился Монк. – Но разве индюшата вылупляются только ночью?

Редактор сделал вид, что не расслышал дурацкий вопрос. А Монк тут же спохватился, что слишком разговорился не ко времени.

Редактор сел за стол и, не предложив Монку стул, стал перебирать почту. Пересчитал, сколько конвертов в стопке, аккуратно сложил письма и унылым голосом спросил: – Вы, наверное, стихи принесли?

Монк покачал головой и сказал, что хотел бы попробовать свои силы в газетной работе.

Редактор с интересом взглянул на него, затем сказал, что желание похвальное, но для работы в газете нужны такие данные, какие есть не у каждого. Он немного помолчал и добавил:

– Я не буду спрашивать, кто вы, каково ваше образование, убеждения и тому подобное. Я давно сижу в этом кресле и повидал всяких людей. Как правило, внешние достоинства зачастую оказываются обманчивыми. Дипломы на талант, к сожалению, тоже не выдаются. – Редактор улыбнулся. – Вы подойдете нам, если умеете писать быстро и живым языком. Принесите мне нечто. Тогда я или спрошу ваше имя, или же мы расстанемся по-хорошему.

Редактор часто заморгал зеленым глазом и тем самым дал понять, что разговор окончен.

Монк покидал редакцию с чувством легкого восторга: "Вот тебе на! Без бюрократии и нравоучений, так просто..." Понравилась ему и свобода в отношении творческих людей, если можно так запросто спать в кабинете шефа. "Ну, что ж, надо расстараться что есть сил", – решил Монк. Появилось огромное желание написать Нечто. Вот только что?

Редактор тут же забыл про Монка, едва за ним закрылась дверь. Сегодня за завтраком он имел неосторожность выпить пива, и его теперь клонило в сон. Он с завистью поглядел на своего любимого сотрудника, безмятежно почивавшего на диване, вздохнул и полез рукой в тумбу стола. Привычно нашарил там стакан и бутылку, вслепую, ориентируясь по бульканью, налил сколько надо и торопливо влил в свое тщедушное тело черное вино. С его помощью редактор надеялся повысить тонус.

Вскоре теплая волна ударила в голову, и, чтобы продлить этот счастливый миг, редактор налил еще.

Затем заблестевшим глазом он стал внимательнейшим образом знакомиться со свежей почтой.

Дирекция городского пляжа уведомляла, что скончался лучший массажист Ройстона Чапель, и просила по этому печальному поводу опубликовать некролог.

Из следующего пакета вывалилась тонкая тетрадь.

"Стихи", – со страхом подумал редактор и, пролистнув чьи-то вирши, швырнул тетрадь в корзину. То же самое он проделал с двумя другими письмами.

Наконец редактор оживился. На голубой надушеной бумаге престарелая Сэсси Пурр, владелица кабачка, сообщала, что хочет участвовать в конкурсе, объявленном газетой и муниципалитетом, под названием "Я удивляю мир". "Я содержу небольшое подсобное хозяйство, – писала читательница, – и там есть ко" рова, которая в голодном состоянии вполне внятно произносит человеческие слова: "Эх, жизнь!" За соответствующую плату я согласна выводить ее через день для всеобщего обозрения..." Редактор не на шутку развеселился от такой глупости и решил отметить это дело стаканчиком вина. Закусывая печеньем, он принялся за новое письмо. Закройщик со странной фамилией Дон-Тон-Пон уведомлял, что за умеренный гонорар он может удивить горожан в любое время и в любом месте. Каким образом он это сделает, закройщик не сообщал, и редактор безжалостно похоронил неведомый талант в корзине для бумаг.

– Эх, жизнь! – вздохнул редактор и тут же содрогнулся, вспомнив говорящую корову. – Да быть такого не может! – подивился редактор, но, подумав, достал из корзины письмо престарелой девицы. Он решил сделать из него информацию на первую полосу.

Остался последний нераспечатанный конверт. Редактор вспорол его костяным ножичком и стал читать письмо от некоего Бильбо. Этот человек тоже хотел удивить мир. То, что он предлагал, привело редактора в высшую степень возбуждения. Он еще раз прочитал письмо и повернулся к дивану.

– Сильвестр, подъем! Есть сенсация! – завопил редактор. Его зеленый глаз сиял, как лампа сигналивации – тревожно и ярко.

IV

К середине дня щедрое солнце прогрело Ройстон до последнего камешка. Монк снял пиджак, распустил галстук, но спасения от жары не было, и тогда он выпил на углу стакан лимонной воды. Она была холодной, слегка горчила, и молодой человек почувствовал себя много бодрее.

После разговора с редактором чувство растерянности не покидало Монка, хотя все казалось так просто, чтобы устроиться в газету, нужно что-то написать. Но Что? Вот уже несколько часов ломал над этим голову Монк, но так ни к чему и не пришел. Осталась последняя надежда – Фалифан. Монк подумал, где он может сейчас быть – на службе или дома, – и решил пойти В его мастерскую – в кладбищенском парке все-таки не так жарко.

За своим рабочим столом Фалифан писал что-то золотое и возвышенное по траурной ленте.

– Ты один? – вместо приветствия спросил Монк, – Мои кретины уехали за камнем, – ответствовал Фалифан, не поворачивая головы, осторожно обмакивая кисточку в золотой пузырек. – Ройстон понес большую утрату, умер массажист Чапель, – сообщил Фалифан. – Наверное, талантливый был человек. Уже пятую ленту пишу от благодарных клиентов.

Монк равнодушно прочел надписи на лентах и как бы между прочим сказал, что был сегодня в редакции "Бодрости духа".

– Могу представить, что тебе там сказали, – оживился Фалифан. Он вытер руки о фартук и бережно отнес золоченую ленту на подоконник сушиться.

– Значит, испытание назначили? – с ухмылкой посмотрел он на друга.

– Тебя разве чем удивишь? – слегка обиделся Монк.

– Редактор Гарифон верен себе...

– Ты не виляй, – оборвал Монк. – Сосватал меня в репортеры, так давай помЪгай! Я же знаю, как ты пописывал в газету, когда мы учились.

– То-то и оно, пописывал...

Фалифан фальшиво рассмеялся, будто закашлялся.

Он уже и сам был не рад, что предложил Монку устроиться в газету, и думал сейчас, как бы незаметно, ненавязчиво отговорить друга от такой бредовой затеи.

– Не надо принимать всерьез этот бульварный листок, – пошел на попятную Фалифан. – Давай посмотрим вместе...

Он порылся за шкафом и нашел измятый номер "Бодрости духа". Небрежно разгладил на столе типографский лист.

– Смотри. Первая полоса. Здесь удивительное сообщение о конкурсе на лучшую комедию для потребы скучающей публики. На второй странице таблица калорийности продуктов. Замечательно. Ого, макароны, оказывается, калорийней мяса. Вот не знал! Идем дальше. Статья управляющего отелями о новинках сервиса.

"За умеренную плату наши гости смогут пригласить к себе в номер партнера для игры в шашки, шахматы, а также карты. Это будет обаятельный человек, остроумный собеседник, который скрасит часы уныния каждому отдыхающему в наших отелях". Понял? Можно пойти работать остроумным собеседником, партнером!

Это называется дружба за грош...

Фалифан отбросил газету и выругался.

– Сволочи! Хотят торговать уже человеческим общением.

Монк не нашел, чем возразить другу, и взял газету, чтобы найти там мало-мальски интересную заметку и поспорить с Фалифаном. Подвалом стояла обширная статья о лечении виноградом. На четвертой странице шли объявления, набранные мелким шрифтом. Одно из них Монк прочитал. Гимнаст Шептало предлагает всем желающим оригинальный комплекс упражнений, вырабатывающих стройную спортивную фигуру.

– Ну, видишь, что там? Бюллетень курортника, а не газета! – едко усмехнулся Фалифан. – Клянусь венками и надгробиями, ты ни в одном номере не прочтешь о том, почему курортникам отведено все самое лучшее? Не узнаешь из газеты и о том, почему рудокопы работают в гнилых шахтах и в сорок лет из них получаются законченные старики. Короче говоря, нечего тебе делать в газете! – сделал заключение Фалифан.

Монк с удивлением посмотрел на друга.

– Ты же сам...

– Да, сам. Сам предложил, – согласился Фалифан. – И жалею об этом. Я немного знаю, что такое газета, и я знаю тебя. Это невозможно совместить.

Монк взял со стола размалеванный жестяный цветок и зачем-то понюхал его.

– Что же ты предлагаешь? – растерянно спросил он.

– А вот давай подумаем, – обрадовался замешательству друга Фалифан. Может, подыщем для тебя что-нибудь другое. В крайнем случае подождем... Зачем лишний раз ошибаться.

– Мой диван и так продавлен, хватит! – взбунтовался Монк. – Жизнь идет, и ждать, когда лучшие годы уйдут без следа... Нет уж, надо пробовать, искать, ошибаться, черт побери, но только не сидеть сложа руки. – Глаза у Монка заблестели, он решительно объявил! – Я пойду в газету! Стану первым репортером в напишу про рудокопов, я про зажравшихся курортников, и про все...

От такого наивного заявления Фалифан поник, сжался весь и убито сел на стул, будто его облили помоями.

Смех, злость, усталость и бессилие – все смешалось в нем. Спорить с твердолобым Монком было равносильно тому, как если бы глухонемому рассказывать анекдот.

Фалифан по-собачьи тоскливо и просяще посмотрел на другаг – Одумайся, Монк. Ты наивный человек, ты наивный человек...

– Можешь обозвать меня и того хуже, но я пришел к тебе не за тем. Мне надо о чем-то написать...

Фалифан долго сидел молча, словно размышляя о чем-то. На самом деле он силился успокоить себя, чтобы не обозвать сейчас Монка дураком и не выгнать его вон. "Господи, – думал он, – человек живет на земле больше двух десятков лет, а разум как у ребенка и глаза доверчивые, как у телка. Он думает, что добиться правды так же легко, как помыть руки".

– О чем же мне написать, я жду твоего слова? – напомнил Монк.

– Ждать не надо, – вскочил Фалифан. – Я тебе скажу. Надо врать как можно лучше. Врать так, чтобы было похоже на правду. Напиши, что древесный медведь пришел в город и бросался камнями в прихожан в церкви. Если надо будет, я подтвержу. Или придумай что-нибудь сенсационное, этакое с душком...

– Ладно, прости меня, дурака. – Монк хлопнул приятеля по плечу. – Я пойду. Прощай до лучших времен.

Фалифан остался один, и тревожное чувство завладело им. Будто друг пошел на верную гибель, а он не сумел удержать его и остался в тылу. Впрочем, такое состояние длилось лишь миг. "Что это со мной? – тут же очнулся Фалифан. – Пусть сам разбирается, не маленький". Он достал новую ленту и вернулся к пузырьку с краской. У него была очень хорошая работа, она прекрасно отвлекала от забот и ненужных волнений, Фалифан обмакнул кисть и стал выводить золоченую букву. Рука его была твердой и верной.

Проходя по кладбищенской аллее, Монк поравнялся с домом протоиерея унылым одноэтажным сооружением из старого кирпича. Вытянутый в длину, дом напоминал конюшню или казарму. Шесть овальных окон по фасаду, окованная медью дверь... Монк с удивлением обнаружил, что, несмотря на середину дня, окна почему-то до сих пор закрыты ставнями. И дверь распахнута настежь...

В это время внутри дома раздался какой-то странный звук, похожий на приглушенные рыдания или на стон. Зачуяв недоброе, Монк остановился, прислушиваясь. Звук вновь повторился, и на этот раз Монк воспринял его как призыв о помощи. Медлить было нельзя, и он решительно ступил через чужой порог, чувствуя, как бешено застучала кровь в висках и нервно задрожали руки.

Миновав темную переднюю, Монк ворвался в гостиную. Здесь никого не было, зато хорошо сохранились следы недавнего погрома: отодвинутый буфет, перевернутый стол, по полу пестрым ворохом были разбросаны книги, тряпье, осколки посуды...

– Кто тут есть? – закричал Монк.

Приглушенный голос раздался за стеной. Монк выбежал в коридор, толкнул соседнюю дверь и в спальне обнаружил протоиерея Гарбуса. Тот был привязан по рукам и ногам к железной кровати. Сукно рясы дыбилось у него на груди, тяжкий золоченый крест по цепочке убежал на пол, будто якорь, надежно удерживающий грузную тушу священника.

Как раз в этот момент дьякону удалось избавиться от кляпа во рту, и он орал теперь смертным воем, как раненый вепрь. С его криком воздух в комнате все гуще напитывался винным духом.

Монк давно уже освободил Гарбуса от пут, но тот все вопил, пока Монк не догадался поднести ему стакан наливки. Протоиерей потянулся рукой и только тогда с удивлением заметил, что волен распоряжаться своими членами.

После наливки он немного пришел в себя, свесил ноги с кровати и уставился на Монка. С минуту Гарбус созерцал своего освободителя, наконец зашевелил языком:

– Ты, кажется, приходишь к Фалифану?

– Да. Я Монк... Что случилось? Кто вас связал?..

– О-хо-хо-хо-хо... – Священник уткнулся лбом в кулаки и замотал головой в немом, отчаянии... – Только вчера я получил от муниципалитета деньги на ремонт храма божьего, а сегодня рано поутру какая-то нечисть земная... трое головорезов, да еще в масках... чертово отродье! Налей-ка мне вина.

– Ну и что было дальше? – спросил Монк, наливая из бутылки.

Протоиерей молчал, внимательно наблюдая, как наполняется стакан. Он выпил и принялся ходить по комнате, всхлипывая и бранясь. Топтал в бессильной ярости барахло, валявшееся на полу, пинал пустые бутылки. Только некоторые бумаги он поднял и спрятал в бюро.

– Что было дальше? – переспросил он, будто вопрос только сейчас дошел до него. – Эта нечисть постучалась в мою голову чем-то тяжелым, и мир померк в моих глазах. Я даже взором не смог проститься с моим драгоценным Саквояжем. Он был вот здесь... – Гарбус пнул ногой по резному дубовому шкафчику с выломанным замком.

У Монка была мысль бежать в полицию и заявить обо всем случившемся, но он передумал. Его осенило: ограбление священнослужителя – это же то самое нечто, которое от него ждут в газете! Но в то же время Монк отчетливо понимал, что его репортаж будет много ценнее, если он сам выйдет на след преступника.

Чутье сыщика-дилетанта подсказало ему самый простой путь расследования. Какие-то клеточки мозга зацепились за цифру три. Трое было, по словам Гарбуса, грабителей. В то же время трое ремесленников уехало сегодня утром из мастерской погребальных принадлежностей. Совпадение было слишком очевидным, и Монк не сомневался, что нащупал нужную нить.

– Где берут камень для памятников? – спросил он у Гарбуса.

Протоиерей все еще неприкаянно бродил по комнате. От чужого голоса он вздрогнул и удивленно уставился на Монка, будто впервые видел его.

– Зачем? Ты откуда?

– Мне нужно знать, где каменоломня, – настаивал на своем Монк.

– А-а, плевать... – дьякон махнул рукой. – Иди к Зеленому ручью, потом по дороге направоБольше в доме Гарбуса Монку делать было нечего.

Он без лишних слов покинул место происшествия и подобно полицейской ищейке натянул незримые поводья азарта.

С каждым шагом Монк все больше укреплялся во мнении, что священника ограбили незадачливые мастеровые. Против них выпадали весомые улики: они отсутствовали на службе в момент ограбления, они могли знать о деньгах, полученных Гарбусом. Монк вспомнил тупые физиономии братьев-близнецов, вороватые глазки Дозо, и азарт охотника придал ему новых сил.

Кладбищенский парк постепенно переходил в лес.

Дорога, поросшая травой, делалась все уже, но следы лошадиных копыт и тележных колес возле непросохших луж придавали молодому сыщику уверенность, что движется он в правильном направлении. Изредка Монк останавливался и вслушивался в тишину леса. Ему чудилось, что он различает уже скрип колес и голоса. Но то ветер шумел среди угрюмых дерев.

Дойдя до Зеленого ручья, дорога раздваивалась, и Монк уверенно повернул направо. Глинистая дорога стала подыматься в гору, она все гуще была нашпигована каменными обломками, и Монк догадался, что скоро будет карьер. В азарте преследования он потерял счет времени, забыл про усталость, но по мере приближения к цели дыхание его все больше сбивалось от волнения. "Ну и денек мне сегодня выпал, – думал Монк, благодаря случай, который так кстати подвернулся в начале его газетной карьеры. – Надо будет не упустить. подробностей, когда стану писать репортаж, чтобы Гарифон..." Замечтавшись, Манк забыл про бдительность и за поворотом чуть не натолкнулся на подводу, которую так рьяно преследовал. От неожиданности он бросился в чащу, не разбирая дороги. "Все, конец, – подумал Монк, – я обнаружил себя". Остановившись, он прислушался, но не услышал звуков тревоги в лагере противника. У него появилась надежда, что его не заметили. Монк мысленно выругал себя за беспечность я бесшумно вернулся назад, чтобы выяснить обстановку.

Осторожно выглянув из кустов, он увидел среди валунов лошадь, которая на солнцепеке сторожила пустую телегу. Рядом, на камне, лежал моток веревки и чьято куртка. И ни одной живой души – ни Дозо, ни братьев-близнецов... Затаившись, Монк стал ждать.

То, что людей сейчас в карьере не было, еще больше подтверждало догадку Монка о том, что грабители решили спрятать похищенные деньги, в лесу. Затем он так и спешил сюда, чтобы выследить, куда преступники спрячут саквояж Гарбуса. Это было важное доказательство, ради которого стоило рисковать.

Вдруг у себя за спиной Монк услышал подозрительный хруст – чьи-то осторожные шаги. Затаив дыхание, он торопливо отпрянул в сторону и неслышно упал в высокую траву. Прохладная земля будто освежающий компресс охладила его разгоряченное тело, но сердце нельзя было унять. Давно забытое чувство опасности будоражило сейчас все существо Монка, будто он в штормовую ночь стоял на палубе корабля, потерявшего управление, и его несло бог весть куда...

Через полминуты рядом прошелестели три пары ног. Монк выждал еще немного, потом осторожно поднялся, отряхнул одежду от лесного мусора и вернулся на свой наблюдательный пункт. Заросли дикой вишни хорошо укрывали его.

Надо было видеть счастливое лицо Монка, когда он обнаружил возле подводы именно Дозо и близнецов.

Даже не подозревая, что они пойманы с поличным, обнаружены, грабители-неудачники затаскивали на телегу камень, чтобы привезти его в мастерскую и тем самым оправдать свое долгое отсутствие. "Как бы не так, нашли дурака", – ухмыльнулся про себя Монк.

Он смотрел на счастливые сосредоточенно-тупые физиономии преступников, уверенных в своей неуязвимости, и с трудом удерживал в себе приступ хохота. Ему захотелось крикнуть, чтобы увидеть, как мастеровые, прижав уши, петляя, метнутся в чащу, как зайцы.

Ремесленники наконец взгромоздили камень на телегу, подобрали инструмент и завернули лошадь к городу. Монк помахал им вслед, даже присвистнул тихонько и только тогда направился в глубь леса, в то место, откуда несколько минут назад возвращались грабители. Вскоре он отыскал свежий холм, раздвинул лепешки дерна, ткнул пальцем в рыхлую землю и даже не стал копать. Без того было очевидно, что саквояж с церковными деньгами лежит здесь, возле его ног...

Через день репортаж Монка вышел на первой странице "Бодрости духа". Редактор Гарифон торжественно представил сотрудникам газеты нового репортера.

"Такое под силу лишь человеку незаурядных способностей. Учитесь", сказал редактор и назначил Монку самый высокий гонорар за его сенсационный репортаж.

Монк чувствовал себя героем дня. Вечером он пригласил своих новых коллег в кабачок. Сам не ведая почему, вдруг сделал широкий жест и заказал две бутылки "Пикадо", каждая из которых была ровесницей ему. Газетчики вылакали драгоценный коньяк, словно водку, без торжественности, не смакуя. Монк им пришелся явно по душе, и они поздравляли его с удачным дебютом, засыпали советами, вводили в курс редакционных дел и интрижек. Главенствовал за столом Сильвестр. Когда всех уже здорово пробрало, Сильвестр не в меру разболтался и начал хвастать. Он сказал, что скоро выйдет его гвоздь, еще похлестче, чем у Монка.

– Это будет такая сенсация, такой фурор... – Сильвестр закатывал глаза и мотал головой. – Представляете, какой-то шизофреник решил удивить горожан тем, что... нет, не скажу, потом...

– Да чего там, все свои!

– Нет, – упирался именитый репортер, – ну, впрочем, ладно, только по секрету. Этот шизофреник будет заживо закопан в землю на полчаса. Он обязуется возвратиться в этот мир живым и невредимым.

– И что он будет иметь?

– Сто тысяч! Живым или мертвым он их получит.

"Да что же такое творится в нашем Ройстоне? – соображал Монк. – Что ни день – то сенсация!" Он порозовел от вина и духоты кабачка и окончательно освоился среди собратьев по перу. С каждым новым тостом Монк все больше убеждался, что не ошибся, выбрав себе такой нелегкий, но такой сладкий и почетный хлеб газетчика.

– Давайте выпьем за нашего юного друга, – предложил кто-то. – Будь здоров, Монк!

– С посвящением тебя!

VI

То, о чем Сильвестр по секрету рассказал товарищам в кабачке, Ройстон узнал на следующее утро из рекламных щитов. Они так и плескали в глаза прохожих яркой краской: внимание, конкурс "Я удивляю мир". Внимание...