Текст книги "Утросклон"

Автор книги: Сэмюэль Гей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Так у него нет состоятельных друзей. Да и кто поверит ему, нищему и безвестному, что он сможет в короткий срок вернуть такую сумму? Обратиться к Крокену? Но тот уже сделал все, что мог. Может быть, заложить дом? Но эта волокита протянется бог весть сколько времени, а деньги нужны сейчас. Где же их взять, черт побери? От этой монотонной и навязчивой мысли Монк незаметно уснул. Но тревожный сон его продолжался недолго. Что-то стукнуло на палубе, и Монк проснулся. Возвращаясь из короткого забытья, он услышал, как возле двери затихли чьи-то осторожные шаги. Гости в такой поздний час? Монк оторопело глядел на дверь и чувствовал, как от страха ему сжало горло. Один в залитой зловещим лунным светом каюте, раздетый и безоружный... Надо бы зажечь свечу, найти нож или хотя бы крикнуть, но нет сил. Беззвучно раскрывая рот, с ужасом в глазах, Монк ждал, когда разрешится его тревога. Как раз в этот момент в дверь постучали громко и властно. Монк сжался весь, и наконец ему удалось выдавить из себя какое-то мычание. Дверь распахнулась, и на пороге появился... Аллис.

XVIII

Серый рассвет Монк встретил с серым от бессонной ночи лицом. В каюте все еше стоял запах сигарного дыма. "Странно, – подумал Монк, – Аллис пробыл не более четверти часа, а перегоревшим табаком воняет до сих пор". Он поднялся на палубу, чтобы взбодриться утренней свежестью, но вместо этого задохнулся влажной духотой. Полное безветрие, штиль на море обещали ненастье. Монк взглянул туда, где были Ворота Солнца, и убедился в своей правоте – темные тучи на востоке надолго пленили солнечные лучи. Монк расстегнул ворот рубашки и сел на пустой ящик. На душе было тяжело, а в голове пусто. Он подумал, что скоро придут рабочие, корабль наполнится шумом работы, его станут отвлекать по разным мелочам и некогда будет сосредоточиться, чтобы хорошенько обдумать предложение Аллиса.

Аллис... Опять он объявился, такой же подтянутый, уверенный в себе, обаятельный, с легкой тенью тайны в уголках губ. Он был такой, как и прежде, с тою лишь разницей, что теперь выступал под своим именем – капитан службы безопасности... Его визит... Это было так невероятно, что Монк даже стал подозревать, будто Аллис все это время невидимкой ходил рядом и, дождавшись удобного момента, открылся ему, с такой легкостью, будто расстались они только вчера в самом лучшем расположении друг к другу. Да, Аллис появился вовремя и предложил помощь – много денег. Это было настолько своевременно и уместно, что Монк растерялся, и вместо того, чтобы вытолкать вон человека, который принес столько несчастий, он протянул ему руку. Монк даже сам удивился, как легко у него получилось – сделать вид, будто не было того ветреного дня, когда он швырял деньги в это мерзкое и самодовольное лицо.

Аллис предлагал помощь. Конечно, не бескорыстно, взамен на небольшую услугу. Ну что за мелочь – наведаться к знакомому протоиерею, поговорить с ним по душам, выяснить его воззрения, взгляды на жизнь, на политику правительства... Зато вот они – две тысячи филонов в кармане. Просто, если забыть, что Аллис – страшный и жестокий человек и что деньги эти – плата за проданного человека. "Гонорар за предательство! Недурно для заголовка, усмехнулся про себя Монк и устало потер глаза. – А, собственно, кто он мне, этот протоиерей?.."

В каюту постучали. Представитель фирмы, довольный и радостный, поблескивая очками, уведомил, что завтра работы на шхуне будут полностью закончены, и вежливо напомнил, что, согласно договору, сразу же надо рассчитаться за работу. Монк небрежно кивнул и как бы обиделся, что ему напоминают о таких мелочах.

– Завтра получите все сполна, – весомо объявил он...

Встречаться с Гарбусом Моик считал пустым делом – это не тот человек, который будет раскрывать свою душу. Да и вряд ли станет он откровенничать с бывшим репортером газеты "Бодрость духа". Зато Монк вспомнил, что Фалифан состоит в дружеских отношениях с сумасбродным священником, значит, должен о нем что-то знать. Вот это, пожалуй, выход! Единственное, что смущало Монка как вести себя с Фалифапом: сказать все начистоту или же осторожно завести разговор о священнике и выведать все необходимое? С одной стороны, было противно обманывать друга, но в то же время Монк боялся прогневить Фалифана своим гнусным делом. В таком случае он не добьется ничего, и две тысячи филонов уйдут у него прямо из рук.

Фалифан был дома, но что такое – всюду разбросаны вещи, какие-то бумаги, книги. Посреди комнаты вывернул наизнанку свое тряпичное нутро дорожный баул.

– Ты переезжаешь на новую квартиру?

– В некотором роде да, – хмыкнул, отводя глаза, Фалифан.

Монк не стал больше ничего выяснять – слишком мало времени было у него, и он перешел к главному.

– Видел сегодня Гарбуса... – промямлил Монк и умолк, тревожно поглядывая на приятеля и боясь разоблачения.

– Ты видел Гарбуса? – присвистнул Фалифан.Это невероятно. Ну и что?

– Да ничего особенного, – смутился Монк, – странный он какой-то.

– Он всегда странный, – сказал Фалифан и, отбросив тетради, поднялся с пола. – Ты вот тоже сегодня какой-то не такой, а? Наверное, неспроста видел протоиерея, да? И что он тебе сказал? – заглянул в глаза другу Фалифан.

– Да я издали...

– Мне начинает казаться, Монк, что ты вновь вступил в общество спасения человечества или как там?..

– На что ты намекаешь? – испуганно попятился Монк.

– На человека, который однажды очень профессионально положил тебя на мостовую возле отеля, помнишь? Я видел его на днях, тоже, к счастью, издали. Мне показалось очень странным, что он опять в городе. И я подумал, а не захочет ли он проведать– своего юного друга и попросить у него прощения?

Монк принужденно рассмеялся. Он понял, что запираться дальше не имеет смысла, что все его ухищрения разбились о бдительность и проницательность осторожного Фалифана. Лгать дальше было смешно и глупо, и Монк ргжазал все.

– Понимаешь, будто караулит меня, всегда выбирает такой момент, такой момент... – Он пожал плечами. – Вот поэтому я и пришел к тебе. Теперь ты знаешь, что значат для меня эти деньги. – Монк покраснел от своих путаных слов и жалко улыбнулся.

Фалифан долго изучал взглядом приятеля, потом покачал головой:

– А ты изменился. Обломала тебя жизнь, дружок. Раньше попроще был. Если у тебя такая нужда в деньгах, почему обязательно нужно продаваться тайной полиции? Почему бы тебе не рассказать все честно Гарбусу и не попросить денег у него?

– Ты хочешь, чтобы я стал вымогателем?

– В любом случае это лучше, нежели быть наушником, – скривился Фалифан.

– Ну что ты говоришь, – простонал Монк. – Ты же знаешь Ройстон. Он связал меня по рукам и ногам. И я решил... буду жить, как ты, образую остров по имени Монк в людском море, и попробуй ступи на него, угадай, что там. Вот так. И для этого теперь нужно всего полторы тысячи Филонов.

– Все понятно, – кивнул Фалифан, – через час они будут у тебя, хочешь? ..

Монк опешил.

– Каким образом?

– Я пойду к Гарбусу.

– А как же Аллис, что я ему скажу? – испугался Монк.

– Извини,– тебе что важней: деньги или услуга для Аллиса?

– Конечно, деньги, – вспыхнул Монк. – А как же ты, вы?..

– Будь спокоен. Через несколько часов нас с Гарбусом не будет в городе. Мы уже все решили.

– Что вы решили, куда, вы? – переполошился Монк.

– Извини, я и так тебе очень много сказал лишнего. Думаю, за полторы тысячи ты сумеешь удержать язык за зубами? Или Аллис заплатит тебе больше? с издевкой усмехнулся Фалифан.

– Да как ты смеешь, – сжал кулаки Монк, – неужели я могу предать друга?..

Фалифан подошел вплотную к Мокку и заглянул ему в jviasa.

– Мы разошлись очень далеко, Монк. Раньше мы были слабей и оттого тянулись друг к другу за поддержкой. Теперь мы окрепли, но каждый стоит на своем. Ты хочешь плыть неприступным кораблем или островом по жизни, а я уже прошел через это, у меня теперь совсем другие цели. Ну что общего осталось между нами? Да ничего! Тогда зачем натяжки? Разойдемся по-доброму.

От этих слов Монк вздрогнул и вдруг, как никогда, почувствовал одиночество. И холод кругом...

XIX

В Ройстоне настал бархатный сезон. Осень тихая и прозрачная, без шороха дождей, море ласково-голубое и теплое, воздух чистый, с невесомыми струнками летящих паутинок – все это заманило на побережье массу курортников.

Те, кто бывал в Ройстоне раньше, находили здесь чудесные перемены, которые радовали своей новизной и неповторимостью. Затраты муниципалитета на поддержание конкурса "Я удивляю мир" окупились сполна.

За короткий срок в Ройстоне появился фонтан, установленный в городском саду. Он ослеплял всех каскадом светящихся разноцветных струй и музыкой, которая рождалась неведомо где и сладко бередила душу. Неподалеку от пляжа, где начинались скалы, выстроили лабиринт. За умеренную плату каждый мог испытать свою удачу, и в том случае, если повезет, победителя ждало вознаграждение. Неудачников же служитель, наряженный монахом, выводил из каменных извилин по первому зову под смех и восторг праздной толпы.

На пирсе днем и ночью толпился народ возле трапа плавучего ресторана "Тритон". Пьяное веселье раскачивало бывший корабль, и он слегка-скрипел шпангоутами. В прокуренном трюме, где стояли столики, плотным туманом висел табачный дым, и гул пьющих и насыщающихся людей доносился оттуда, как рокот мощного мотора, будто вернулись далекие времена, когда моторная шхуна "Глобус" приходила в родной порт или, наоборот, готовилась выйти к туманным и неверным берегам морской удачи. Теперь бывшее вольное судно успешно неслось по хрустящим ассигнациями коммерческим волнам.

Монк наконец-то получил то, что хотел – независимость и свободу действий. Теперь его ничто не сдерживало и не заставляло кривить душой, унижаться ради денег. Они сами плыли к нему золотой рекой. За короткий срок их оказалось так много, что он даже растерялся, но ненадолго. Сначала Монк позаботился об упрочении своего успеха. В ресторане он завел лучший в городе оркестр и не ошибся. Все эти скрипки и саксофоны заметно подняли престиж его заведения.

Теперь даже городской элите стоило большого труда проникнуть на борт "Тритона".

Крокен по-прежнему был добрым ангелом процветающего предприятия. По его рекомендации Монк нанял управляющего и прислугу, которые были патологически честны. Доходы сполна поступали в его сейф, но самое главное – не было нужды часто появляться в своем плавучем детище, которое так и не стало родным. Монк никак не мог привыкнуть к новому облику корабля, к праздной тупой публике, которая, дорого платя за удовольствие, в меру своей фантазии пользовалась правом кутить и куражиться на настоящем корабле. Били склянки, крутили штурвал, били посуду. Иногда плюхались за борт прямо в жилетах и галстуках – искупаться. И это было едва ли не самым пикантным развлечением.

Поглядев на все это в первый вечер, Монк решил назвать ресторан вызывающе, но честно – "Притон".

Но здравый смысл удержал его от такого безрассудства, и он изменил одну букву в названии. Слово получилось другое, но все же похожее – "Тритон".

Кабак на воде работал на благополучие владельца как хорошо отлаженная машина, и вскоре Монк потерял к нему всякий интерес Большей частью он сидел в своем великолепно отделанном доме, который полностью сменил свой внутренний облик, увеличился на этаж, наполнился шорохом шагов прислуги, звоном посуды в буфетной. Нужно было только брякнуть в колоколец и объявить слуге о своем желании, как тут же все исполнялось. Такой жизни у Монка еще не было, и это отложило на нем свой отпечаток. За короткое время он округлился, откуда-то вылез животик, увеличилась в объеме шея, и пришлось заказывать у портного новое платье.

После этого Монк стал задерживаться у зеркала.

Он подолгу расматривал себя, считал морщинки на лице, отыскивал в шевелюре седой волос и мысленно разговаривал сам с собою.

– Ну вот, теперь я обеспечен, независим и относительно свободен, отчего же не радуюсь?

– А ты радуйся, ведь ты же пблучил то, к чему стремился.

– Да, я хотел этого, потому что ничего другого не оставалось. Я бит жизнью, и у меня уже нет зубов и злости. Я слаб и одинок, чтобы менять мир.

– Ты просто сдался, изменил себе. Ты способен на предательство. Даже юность свою предал. Ты успокоился душой, стал толст и ленив.

– Я просто устал. Трудно вернуться к самому себе после стольких неудач. Теперь я не верю, что жизнь можно изменить.

– А как же Фалифан? Ведь он ушел в леса, чтобы бороться, и он не один...

– Я не думаю, что он на верном пути и узнает успех. Лучше строить гармонию в себе, чем в окружающем мире.

– Тогда изо всех сил живи честно перед самим собой.

– Как же честно, когда я предал. Все предал. А главное мое преступление в том, что я изменил себе...

Такие диалоги были бесконечны, и чтобы избавиться от хандры, Монк садился за руль новенького автомобиля и мчал подальше из города в сухие и знойные клеверные луга, разбуженные песнью жаворонка, или к студеному лесному роднику среди корней старой ели.

Здесь, наедине с природой, он в отчаянии сознавал, что главное что-то из его жизни безвозвратно ушло.

В пустые, слепые от тоски дни, когда Монку казалось, что время остановилось для него и жизни вовсе нет, а есть только дребезг разбитой рюмки и холодные, обитые скользким шелком стены его дома, он звал трубача Дранга – высокого губастого негра. Тот молча становился в углу гостиной, поднимал инструмент, и почти осязаемая серебряная нить звука пронизывала все пространство в доме, скручивалась в тугой клубок и обволакивала ледяной стужей душу Монка. В хаотическом, предельно высоком и жалобном пении трубы Монку чудился скрип мачты и свист ветра в снастях, топот матросских сапог по палубе, и он, черноволосый мальчик, стоит рядом с отцом у рулевого колеса. Нет, не приобрел свободы и покоя Монк, это нельзя купить ни за какие деньги, потому что память и тоска по несбывшемуся сильнее всего. Оно уже было, это лучшее и безмятежное, было и ушло навсегда.

Монк не выносил долго плач трубы Дранга. Он махал рукой, и они молча садились пить ром.

Как-то Монк вспомнил о своих намерениях заняться науками. Оборудовал лабораторию, выписал массу всевозможных веществ и реактивов, но ничего не сумел получить в своих пробирках мало-мальски интересного и полезного. Единственное его достижение – ароматический спирт – по самой дорогой цене стал продаваться в "Тритоне" под названием коктейль "Зюйдвест".

После этого вынашивал Монк идею небывалой подводной башни, откуда можно было бы наблюдать жизнь моря. Но строить ее не нашлось охотников, и Монк унял свою исследовательскую страсть.

В Ройстоне пошли слухи о странном и загадочном владельце "Тритона". К Монку под различными предлогами приходили в дом непрошеные гости, главным образом из беспокойного племени курортников. И столько среди них нашлось приятных и умных собеседников, так быстро и легко летело в их обществе время, что Монк напрочь забросил все свои прожекты, и теперь почти каждый вечер в его роскошной гостиной собиралась небольшая компания милых людей. Они пили изысканные вина, играли в карты, острили, вели бурные дискуссии на всевозможные темы, немного ругали правительство и всегда выдумывали нечто такое пикантное и любопытное, чего не было вчера и что не повторится завтра.

В один из таких вечеров к Монку заглянули на огонек его частые гости актер Стипол, изобретатель Кружевье и преподавательница музыки из столичной консерватории очаровательная Карина.

На овальном столе, застеленном строгой крахМальной скатертью, кроме вазы с фруктами и нескольких бутылок питья красовались красно-глянцевые панцире лангустов, зернистая икра искрилась в свете люстры.

Радужно переливалась на тонком срезе копченая телятина.

Кружевье, элегантный и стерильный до кончиков ногтей, с удовольствием смаковал новый сорт виски, а Стипол, в черном свитере грубой вязки, увешанный перстнями и цепочками, доказывал, что ни одному человеку на земле не дано понять другого в полной мере.

– Изобразить такое понимание, да, мы, актеры, можем. Но чтобы принять, прочувствовать внутренний мир человека, сделать его доступным для себя увольте, это не под силу даже гению.

Строгая Карина всей мимикой своего кукольного личика давала понять, что не согласна с такой точкой зрения. Острыми зубками она нетерпеливо покусывала губу, но вступать в спор пока не решалась.

Кружевье дышал в фужер, и не понять было, прислушивается он к разговору или постигает таинство опьянения. Он вынул нос из бокала и без всяких церемоний оборвал актера:

– То, что вы упорно доказываете, Стипол, очевидно, как эти сто грамм коньяку. Слушайте, что я вам скажу, доблестный служитель рампы. Чтобы понять человека, надо быть добрым, иметь большое сердце, быть бескорыстным. Вот так, уважаемый Стипол!

– Я согласен с вами, Кружевье. Пьяного человека наиболее часто посещают истины, – грубовато съязвил актер.

Кружевье засмеялся и замотал головой.

– Хорошо, здесь мы не договоримся, давайте о другом. Скажите, Стипол, вам приходилось пить виски из дамской туфли? Или, на худой конец, из портмоне? О-о! Если перечислить все, из чего я пил, наберется приличная мелочная лавка.

Карина вяло улыбнулась, укоризненно посмотрела на подвыпившего изобретателя и, повернувшись к Моику, громко спросила:

– Отчего люди много пьют?

Круженье презрительно усмехнулся и взялся за новый бокал.

– Во всяком случае, дорогая Карина, не потому, что им это нравится, вставил свое слово Монк.

– Браво! – воскликнул Стипол. – Истина за вами. С общего позволения я попытаюсь объяснить нашей очаровательной Карине всю подноготную этого низменного занятия.

Он налил себе коньяк в маленькую пузатую рюмку и разразился импровизированной кустистой речью об истоках пьянства.

– Ищите корень в среде, – поднял палец актер. – Там, где человеку нет возможности выразить себя, там нет счастья. А значит, появляется вот такая наполненная рюмка. Ваше здоровье!

– По-вашему выходит, что каждый несчастный – пьяница, а каждый пьяница по-своему несчастен? -усмехнулась Карина.

– Абсолютно так.

– Это что же, если я пью, значит, моя песня спета? – оторвался от бокала Кружевье.

– Выходит, что так, – беззлобно улыбнулся Стипол.

Монк курил сигару и вполуха слушал эту ленивую пикировку. Он привык к такой занимательной, но пустой болтовне и подчас сам был не прочь поспорить, ввернуть удачное словцо. Сейчас он украдкой разглядывал Карину, и взгляд его остановился на кусочке голубого кружева, выглядывавшего из скромного выреза платья. Юная дева не замечала такого маленького конфуза, и это забавляло Монка.

– Стипол! – взревел вдруг Кружевье. – При некоторых оговорках я вас уважаю. Но скажите мне вы, великий актер, как одним жестом, штрихом можно показать доброго человека, а? Покажите, прошу вас. Ну станьте на минутку добрым.

– Если вы надеетесь, что я налью вам еще виски, то ошибаетесь, попробовал отшутиться актер.

Над его остротой никто не засмеялся. Карина восторженно посмотрела на изобретателя и попросила: – Правда, Стипол, если можно, покажите. Это так интересно.

Актер растерялся, отхлебнул шампанское и пожал плечами.

– Как, вот прямо так, здесь?.. Это невозможно. Другое дело в действии, с партнером... нужен контекст...

– Ерунда, уважаемый, – прохрипел Кружевье. – Знаете, что вам сейчас надо сделать? Немного помолчать. Замолчать, и все.

Наступила неловкая пауза.

– Перестаньте, друзья, – забеспокоился Монк. – Вы, Кружевье, немного перебрали. Давайте не будем портить вечер. Я сейчас велю подать горячее...

В этот момент вошел слуга и объявил, что пришел господин Крокен.

XX

Через минуту Крокен был в гостиной. Ввиду случившейся заминки его приветствовали чересчур радостно, и он заметил это.

– Вы чем-то возбуждены? – бодро спросил Крокен, усаживаясь за стол и принимая чистый прибор. – О чем шла речь за этим уютным домашним столом?

– Мне помнится, будто бы о счастье, – с лукавой усмешкой сказала Карина.

– Браво! – воскликнул Крокен. – Вы, я вижу, зашли очень далеко. И как же, есть оно, это самое счастье?

– Сначала выпьем, – щедро улыбнулся Стипол и стал разливать по бокалам вино.

– Честно говоря, я несколько удивлен темой вашего разговора, продолжал Крокен. – Разве вам чего-нибудь не хватает? Спасибо, мне виски. Да я за минуту докажу, что людей счастливее вас не найти на расстоянии многих миль, – улыбнулся управляющий Биржей. – Начнем с вас, Стипол. Известный актер, публика боготворит. Слава, деньги, почет... чего же более? Или вы, Кружевье. Виднейший конструктор. Смелые решения, патенты, свежий ум... Постоянный поиск, обширное поле деятельности. Да что говорить! Но богаче всех из нас, конечно, Карина. Красота, молодость, время, полное надежд, и вся жизнь впереди... Ах, Карина, поверьте в искренность слов старого завистника. За вас!

Девушка чуть смутилась и задержала бокал в воздухе.

– Вы забыли о Монке, Крокен.

– И не случайно я о нем ничего не сказал, – засмеялся Крокен. – У нас с ним давняя дружба, он на моих глазах, что называется, постигал мудрость жизни, и я пока боюсь считать его законченным счастливцем.

– Почему так, Монк? – удивилась Карина.

– Вы знаете, – доверительно зашептал ей Крокен, но так, чтобы все слышали. – Он, разбойник, счастлив. По крайней мере для этого у него есть все. Но он все еще надеется на что-то большое и неосуществимое...

– Крокен, не выдавайте меня до конца, – засмеялся Монк. – Карина, не верьте этому лгуну, он клевещет на меня. Я расскажу вам сейчас одну историю из моих юношеских снов.

– Ха-ха-ха, – рассмеялся Стипол. Покраснела Карина, услышав про юношеские сны. Монк ухмыльнулся. – Не смущайтесь, эти сны невинны...

На этот раз все, даже осоловелый Кружевье, дружно рассмеялись.

Выпили еще, и Монк в полной тишине стал рассказывать о том, как мечтал он когда-то о чудесной стране Утросклон и однажды, в грозу, вещий голос за окном сказал, что он сможет туда попасть...

– Почему ты до сих пор здесь?! – вскричал Крокен, и дружный хохот взорвал тишину гостиной.

Легко и весело покатилась пирушка дальше. Вспоминали всякие загадочные случаи, рассказывали тонкие анекдоты, пили, ели, курили, когда же в комнате сделалось душно и дымно, вся компания шумно высыпала в сад.

Был как раз тот короткий миг, когда день еще не совсем угас, а вечер не наступил окончательно. Сумерки. Принесли лампу, и гости стали на веранде пить ликер с кофе.

– Вы очень правы, Монк, когда не ходите в свой замечательный ресторан, – признался актер. – По мне никакие увеселительные заведения не заменят тихой и доверительной атмосферы домашнего очага. Вот эта полутемная веранда...

– Да, здесь легко дышится, и забываешь обо всем, – заметила Карина и благосклонно посмотрела на Монка.

– И сон на свежем воздухе крепок, – вставил Крокен и, сделав страшные глаза, кивнул на спящего в плетеном кресле Кружевье.

Тихонько посмеялись над изобретателем.

– Ба, да у меня великолепная идея, – хлопнул себя по лбу Крокен. О-хо-хо, даже мороз по коже. Давайте сыграем великолепную шутку над нашим милым изобретателем.

– Каким образом? – оживился Стипол.

– А очень просто, о-хо-хо...

– Не томите, Крокен.

– Да, да, сейчас, – унимал смех управляющий Биржей. – Вы все, наверное, знаете это костлявое чудовище, вернее два... двух чудовищ... Ну, одним словом, Синявка. Я предлагаю привезти ее сюда и каким-то образом сосватать ей нашего невменяемого Кружевье. Ведь она кого-то все ищет... Откроет он глаза, а тут она...

Идея была с восторгом принята.

– Я сейчас же добуду Синявку, – загорелся Монк и бросился к гаражу. Через полчаса, ждите! – крикнул он на ходу, и через минуту его автомобиль вырвался на вечерние улицы Ройстона.

Уняв возбуждение, подобравшись, Монк медленно вел машину, внимательно вглядываясь в прохожих.

Пил он сегодня мало, и голова была ясной. Он с легкостью думал о великом волшебстве жизни – человеческом общении, которое, как лампа, отгоняет прочь мрак одиночества.

Монк примерно знал, где искать Синявку в этот час, и потому колесил по безлюдным окраинам города, щедро расплескивая свет фар, но безуспешно Синявки нигде не было. Он миновал рыночную площадь, объехал стадион. Здесь город кончался, впереди были только лес и пустынная дорога, еле различимая в свете звезд. Пусто кругом, ни души. Монк стал уже искать место, где удобней развернуться, как впереди вдруг увидел длинную тень на дороге. Это была Синявка!

Она обернулась на свет фар и прикрыла рукой глаза, чтобы не слепило. Монк замешкался. Не столько от неожиданности, сколько от растерянности и испуга, Он теперь понял всю нелепость затеи Крокена. Ему стало стыдно, он вовсе не хотел говорить с сумасшедшей старухой здесь, на краю леса, в ночи. Ну что скажет он ей, убогой. Тем более у ног ее скалит клыки косматое чудище... Но старуха не спешила уходить, она напряженно следила за машиной, сделала шаг навстречу.

– Кто там светит? – спросила она неожиданно громко.

Монк, который в растерянности сидел за рулем, оцепенел. Окрик старухи словно заморозил его. И вдрув волнение, радость, ужас и надежда завладели всем его существом. Он узнал тот неведомый голос, который давней глухой ночью таинственно прозвучал под окном его дома. Так вот кто это был!

Старуха еще раз окликнула его, и Монк теперь окончательно убедился, что слышит его, тот самый голос надежды, надежды на Утросклон, который он было похоронил и сам же сегодня публично высмеял. Как же он так мог! Да, даг именно она, Синявка, полоумная старуха, Судьба, знает дорогу в Утросклон.

Монк решительно выбрался из машины. "Расположить старуху к себе, соображал он, – только тогда откроется путь в Утросклон".

– Здравствуйте, – улыбнулся Монк, – я могу вас подвезти...

Синявка испытующе посмотрела на незнакомого человека и отозвалась не сразу:

– Разве я нуждаюсь в этом?

Разговор мог угаснуть, как спичка на ветру, и Монк стал говорить первое, что приходило в голову:

– Сегодня я решил уехать из Ройстона. Именно сейчас, когда все нормальные люди сидят дома в теплых и светлых гостиных, жуют пудинги и толкут воду в ступе...

Старуха терпеливо слушала и придерживала зверя, который настойчиво тянулся к чужому человеку.

– ...и вот я вижу, что не один. Для меня сейчас каждый, кто идет из Ройстона, – друг...

Вез передышки говорил Монк и верил каждому своему слову. В нем просыпалась забьпая тревога, боль об утраченном и несбывшемся в жизни, о счастливой и неоткрытой стране. Только теперь Монк так остро ощутил, как не хватает ему этого маленького, потерянного где-то в мире островка счастья.

– Ты так спешил из города, будто за тобой гнались...

– Чем быстрее, тем дальше. И уже никогда не возвращаться.

– Куда же твой путь?

– Не знаю, едем куда-нибудь!

Синявка уже не так холодно смотрела на Монка.

Даже с интересом. Этот человек в щегольском костюме, с холеным подбородком и отчаянной тоской в глазах на самом деле походил на неудачника.

– Меня считают сумасшедшей, – негромко сказала старуха. – Ты один из немногих людей, которые не гнушались со мной говорить, и первый, кто предлагает мне помощь. Ты увидел во мне попутчика, хорошо... Остальные спрашивали, насмехались, грубили, в лучшем случае – просили.

– Поверьте, я от чистого сердца... – смешался Монк.

– Ты, наверное, знаешь, почему меня считают сумасшедшей? Тихо! обернулась она к зверю. – Не волнуйся... Я называю себя Судьбой...

– Я знаю, я не верю...

Старуха неожиданно звонко рассмеялась:

– И ты не веришь, что я неприкаянная Судьба?

– Вовсе нет, я хочу сказать, что никакой судьбы нет. Как в это поверить, если вся моя жизнь серая и скучная, как дождливый рассвет?

Старуха рассмеялась еще звонче.

– Ты предлагаешь мне быть твоею спутницей? Хорошо. Но что подумают о тебе люди, когда увидят тебя рядом со мной и вот с ним? – кивнула Синявка на зверя.

– Как меня может волновать мнение людей, если я их всех не принимаю тупых и ленивых, довольных и забитых, а самое страшное – равнодушных. Я пробовал жить с ними – и вот бегу из страха, что у меня нет сил восстать против них. Я хочу быть собой и только собой...

Монк не на шутку разгорячился и всей своей кожей почувствовал лютую ненависть к Крокену, Стиполу – всем, кто навязал ему свои вкусы, свой образ жизни – пустое времяпровождение. Потаенная злоба на свою неудавшуюся жизнь вылезала сейчас из него, как змея из старой шкуры. Он готов был разнести в пух и прах владельца плавучего ресторана. В нем вновь проснулся Монк, молодой, беспечный и сильный...

– Хорошо, пойдем вместе, – твердо сказала старуха. – Только оставь свою машину. Ты же сам говоришь, что не знаешь, куда идти. Значит, нечего и спешить.

Монк безропотно пошел вслед за старухой. Тьма еще гуще нависла над землей, и только луч невыключенных фар высвечивал на дороге фигуры трех путников.

XXI

Долго шли молча. Перевалили через холм, и из долины по-ночному свежо пахнуло сыростью ручья и еловой хвоей. Монк снял пиджак и протянул Синявке.

Старуха остановилась, и Монку показалось, что она улыбается.

– Мне ничего не надо. Не надо, – отказалась она. – Теперь мне ничего не надо.

– Но ваша одежда совсем худая. Так зябко...

– Мне хорошо. Когда я, неприкаянная Судьба, долго странствовала по свету, вот тогда мне было одиноко, холодно и неуютно. А сейчас я нашла хозяина.

Монку сделалось жарко. Волнуясь, он стал комкать пиджак, не зная, куда его девать.

– Вы моя судьба? – прошептал он. – Но почему?

– Я знаю, – уверенно сказала старуха и ласково потрепала загривок зверя. – Человек, который вот так, внезапно, может бежать из дома, бросить все... С открытой душой подойти к двум нелепым существам на пустынной дороге... Путь мой долгий, но я еще не встречала никого, кто бы поступал вопреки здравому смыслу. Ты живешь, следуя движениям своей души. Я нашла, дождалась тебя...

Старуха погладила зверя и ласково сообщила ему:

– Ну вот, теперь в ты попадешь в Утросклон.

Она подняла глаза на Монка, остановилась и торжественно объявила:

– Я – твоя судьба и хочу, чтобы ты стал счастливым. Скоро вы попадете в чудесную страну Утросклон. Там вам будет хорошо. Путь туда открыт только тому, кто сохранил свое первозданное естество, кто ни разу не изменил себе ни в чем, кто стремился делать только благо, а значит, заслужил такую жизнь, какой достоин и какой нет на этой грешной земле. Идемте смело.

Они вновь вошли в лес, теперь глухой и угрюмый, и осторожно ступали по тропе, перепоясанной корневищами. Впереди, за вершинами елей, что чернели невдалеке на фоне фиолетового неба, приглушенно шумела Чистая река. Монк шел за зверем и старухой и отчего-то вдруг вспомнил о брошенной машине, которая словно обиженный светлячок осталась далеко позади, на дороге, и светила ему вслед, как бы маня назад к теплому дому, к роскоши, к беззаботной череде дней. Монк подумал, что надо бы сказать старухе, что он не тот, за кого она его принимает, что не сумел сохранить себя и что недавно он смеялся над ней, Синявкой, вместе с пошлыми, не нужными ему людьми.