Текст книги "Дела и люди(На совесткой стройке)"

Автор книги: Семен Либерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Глава девятая ЛЕНИН МЕНЯЕТ КУРС

Я не пишу истории Советского Союза и избегаю широких обобщений, для которых необходим более углубленный экономический и политический анализ условий развития России после 1917 г. Но я принужден дать хотя бы самую беглую характеристику системы коммунистического хозяйства в годы военного коммунизма и НЭП'а: без нее многие конкретные факты и отдельные эпизоды борьбы лиц и направлений были бы непонятны читателю. Эпохой военного коммунизма обычно называют период с середины 1918 г. и до весны 1921 года, когда коммунистическая партия, устами Ленина, провозгласила переход к новой экономической политике. Военный коммунизм – это годы бурных потрясений, ожесточенной борьбы на внешнем и внутреннем фронте, период отчаянных попыток наладить народное хозяйство при помощи суровых мер, террора и принуждения, годы разрухи, безработицы, голода и эпидемий. В 1917-18 гг. страна еще находилась в состоянии войны с центральными державами. После марта 1918 г., когда был заключен мир с Германией и ее союзниками, настало время иностранной оккупации Украины, Крыма и Балтийских провинций, а затем разгорелась гражданская война и на юге, и на севере, и в Сибири. 1919 и 1920 гг. были не только заполнены военными действиями против белых генералов – Деникина, Врангеля, Колчака, Миллера, Юденича, – но и борьбой против иностранной интервенции, помогавшей реставрационным попыткам белогвардейцев (англичане в Архангельске, на юге и на Кавказе, французы на юге, японцы на Дальнем Востоке), и против блокады, которою союзники хотели удушить советскую власть после Версальского мира. Кроме того, в 1920 году пришлось выдержать неудачную войну с Польшей, в результате которой Россия потеряла Западную Украину и Западную Белоруссию, уступленную Польше по Рижскому договору. Балтийские провинции – Латвия, Эстония и Литва– также отделились в это время от России. В этой грозной обстановке страна проделывала огромную социальную, экономическую и политическую революцию. После отмены частной собственности на землю и конфискации земель прежних владельцев, была проведена экспроприация банков, железных дорог, акционерных обществ, фабрик и заводов, а затем и мелких предприятий. Новая система хозяйства строилась ощупью, промышленностью шло самотеком, очень часто приводя к беспорядку и даже хаосу. Из-за недостатка сырья, топлива и продовольствия, производство промышленности пало до 26% довоенного, причем оно, главным образом, обслуживало Красную Армию. Рабочих нехватало, так как, спасаясь от голода, они уходили в деревню. Болезни и недоедание приводили к массовому невыходу на работу. Интенсивность труда сильно понизилась. Посевная площадь в 1918-1919 г. сократилась до трех пятых довоенной, технические культуры были вытеснены хлебными, да и урожайность хлебов сильно пала. Сотни тысяч людей умирали от истощения, а засуха в Поволжьи привела в 1920-21 г. к настоящей катастрофе, стоившей жизни миллионам. Транспорт был совершенно развален, и больные паровозы составляли до 60% общего состава. Для борьбы с разрухой, советская власть прибегала к принудительным мобилизациям рабочих, ко всеобщей трудовой повинности по заготовке топлива и расчистке железнодорожных путей, силой оружия отбирала хлеб у крестьян и беспощадно применяла методы устрашения и террора. Это была эпоха наиболее жестокой и непримиримой диктатуры. Сам Ленин определял ее, как особенно ожесточенную борьбу между побежденным, но не уничтоженным капитализмом и родившимся, но еще слабым, коммунизмом». Власть понимала свои задачи очень прямолинейно: надо было, по ее мнению, вырвать в стране «корни капитализма», подорвать самую его основу, – и это часто превращалось в физическое истребление враждебных элементов и в материальное уничтожение остатков прежнего строя. В то же время, по экономическим причинам, крестьянство часто вступало в конфликт с большевистским правительством. Город не давал деревне товаров, частная торговля была запрещена, реквизиции хлеба и сырья лишали крестьян их последних запасов, и у деревни получалось ощущение, что она все должна отдавать, не получая взамен ни гвоздей, ни семян, ни земледельческих орудий. В результате такого положения вспыхивали восстания, иногда принимавшие угрожающий характер, как, например, движение в Тамбовской губернии, под предводительством Антонова, или известное восстание в Кронштадте, где взбунтовавшиеся солдаты и моряки, требовавшие «свободных советов», в сущности, выражали недовольство широких крестьянских масс, из которых они вышли. Коммунистические верхи сознавали, что экономическая жизнь страны держится на использовании старых запасов. Но эти запасы растрачивались безалаберно и хаотически, кроме того, количество их уменьшалось с каждым днем, угрожая близким и окончательным истощением. Поэтому основной проблемой являлось – наладить производство в промышленности и в земледелии и в спешном порядке поднять производительность труда во всех областях хозяйства. Уже в 1920 году Ленин требовал составления «великого хозяйственного плана, рассчитанного не меньше, чем на 10 лет». Это был замысел, впоследствии получивший осуществление в знаменитых пятилетках. Ленин понимал неотложную необходимость превращения отсталой аграрной России в страну высоко развитой промышленности. Он называл это созданием «новой технической базы» для коммунизма и соединял эти планы с проектами электрификации России, которыми сильно увлекался и в которых видел способ быстрого перехода на новые пути. Но и электрификация, и крупная промышленность были «музыкой будущего», а покамест приходилось работать в условиях весьма неприглядной действительности. В каждой отрасли индустрии тогда господствовали, так называемые, «главки», составленные из представителей профессиональных союзов данной отрасли промышленности (напр. союза железнодорожников для транспорта) и представителей центральной государственной власти. Им была подчинена работа определенной области промышленности по всей стране. Все главки были объединены в Высшем Совете Народного Хозяйства, центральном органе, руководившем всей советской промышленностью и являвшемся как бы комиссариатом индустрии. В каждом губернском городе имелись свои совнархозы и свои отделы профессиональных союзов, которые должны были действовать по указаниям своих центральных учреждений, находившихся в Москве, т. е. ВСНХ, с одной стороны, и Всероссийского Центрального Совета Профессиональных Союзов (или центральной организации профсоюза соответствующей отрасли), с другой. Теоретически это была довольно стройная схема. Но на практике дело обстояло плохо. Организация народного хозяйства строилась в горизонтальной плоскости в соответствии с административным построением России, но в то же время она шла и вертикально, так как на местах, в губерниях, уездах и т. д., местные губхозы, уездхозы, а также и профсоюзы вмешивались в управление промышленностью и земледелием. А так как эти учреждения были, в свою очередь, подчинены местным исполкомам, то в результате сложность взаимоотношений и зависимость от разных органов власти приводили к тому, что распоряжения центра не выполнялись. Заведующие заводами находились между молотом и наковальней, то есть, между приказами центральной власти (главка) и указаниями и требованиями местной власти… В провинции, или – как тогда говорилось – «на 145 местах», заводы находились полностью в руках местных органов, которые стремились к широкой автономии; а центральная власть была слишком слаба, чтоб побороть эти центробежные стремления. Рабочие в провинции по своему культурному уровню были ниже московских; лучшие из них попали в депутаты, делегаты и т. д. и уехали в Москву. Заводские комитеты часто были неспособны к руководству предприятиями, которые оказались в их руках. Немногим выше был уровень местных совнархозов. И вот работа шла следующим образом. Местные органы, нуждаясь в финансовой и продовольственной помощи центра, составляли широковещательные программы и обещали громадный размах производства, с тем что Москва должна была снабжать их деньгами и продовольствием. Что касается денег, то Москва печатала банкноты в большом количестве, но с продовольствием положение было хуже, и центр мог удовлетворять требования с мест лишь в очень небольших размерах. Впрочем, даже и эта незначительная помощь была очень важна для провинции. Однако, оказывалось, что выработанные на местах продовольственные планы были совершенно нереальны; небольшой продукт промышленной работы шел по преимуществу для армии, а из остатка львиную долю удерживали местные органы для своих районов. У центральной власти для нужд населения ничего или почти ничего не оставалось. Все это создавало обстановку углублявшейся экономической катастрофы. Становилось все более очевидным, что надо искать новых путей для спасения. Пока длилась гражданская война и забота о политическом укреплении власти стояла на первом плане, можно было кое-как мириться с разрухой – во имя будущих побед. Но когда вооруженная борьба на внутренних фронтах прекратилась и страна начала демобилизоваться и переходить на мирное положение, – вопросы хозяйственные сделались проблемой жизни и смерти. Приходилось либо менять экономическую политику, либо идти на гибель в результате жесточайшего хозяйственного кризиса. Мысли о необходимости перемены курса давно уже носились в воздухе. В Красной Армии, тесно связанной по своему составу с крестьянством, намечались определенные течения, требовавшие уступок деревне и отмены системы реквизиции хлеба и продовольственной разверстки, разорявшей мужиков. Троцкий в связи с этим говорил о необходимости «изменения режима», и его за это обвиняли в меньшевистском рецидиве. Несмотря на значительную оппозицию в собственной среде, Ленин твердо решил встать на путь «новой экономической политики», которая сводилась к отказу от «интегрального коммунизма», к частичному восстановлению капитализма и мелкой промышленности и к ряду уступок крестьянству. Ленин глубже других понимал невозможность возрождения земледелия и промышленности при сохранении старых методов хозяйствования в стиле Ларина. И тамбовское и кронштадтское восстание послужили для него грозным предупреждением о растущем недовольстве и доказательством того, что медлить нельзя. В марте 1921 года «продразверстка» была заменена «продналогом». Смысл этой реформы заключался в том, что крестьянин, после уплаты определенного налога государству, мог свободно распоряжаться всем остальным: и хлебом, и скотом, и продавать за деньги продукт своего труда. С этим было связано восстановление торгового оборота в стране. В этих условиях, наряду с крестьянством, открывалась свобода хозяйственной инициативы и для кустарей, и даже для посредников и мелких промышленников. В своих речах в 1921 году Ленин не скрывал того, что новая экономическая политика означала «стратегическое отступление», или – как он это называл – «передышку», во время которой «получается на основе известной (хотя бы только местной) свободы торговли возрождение мелкой буржуазии и капитализма» «Нужда и разорение таковы, – заявлял он, – что восстановить сразу крупное фабричнное, государственное, социалистическое производство мы не можем... Значит, необходимо в известной мере помогать восстановлению мелкой промышленности, которая не требует машин, не требует ни государственных, ни крупных запасов сырья, топлива, продовольствия, – которая может немедленно оказать извесстную помощь крестьянскому хозяйству и поднять его производительность». Правда, возрождавшийся таким путем капитализм был «государственным капитализмом». Все фабрики и заводы, вся крупная промышленность оставалась в руках власти. За нею сохранена была и монополия внешней торговли. Иностранный капитал мог быть допущен в виде концессий, предоставляемых тем же государством, и под его контролем, но никакой денационализации рудников, лесов, нефтяных источников или фабрик не производилось. Но весь строй хозяйственной жизни радикально менялся. Создавался особый социально-экономический режим, в котором, наряду с социализированной индустрией, существовали элементы капитализма и происходила конкуренция между социалистическим и несоциалистическим секторами хозяйства. При этом, социалистический сектор также переходил на «хозяйственный расчет», учился торговать, как этого требовал Ленин, и часто создавал смешанные формы для своей деятельности. Мало того: НЭП создавал новую психологическую атмосферу, новые условия быта, давал выход частной инициативе. Конечно, этот переход на новые рельсы был делом нелегким и встречал сопротивление и в центре и в провинции. Ряд коммунистов, привыкших к непримиримости первых лет военного коммунизма и проведших немало времени в армии, никак не хотели примириться с этим «спуском на тормозах и ощущали НЭП чуть ли не как измену революции. Они постоянно ставили палки в колеса. Кроме того,«бывшие буржуи» и средний класс, перед которыми открывалось довольно широкое поле деятельности , в эпоху НЭП'а, отлично сознавали, что «передышка», возвещенная Лениным, временная и что коммунистическая власть идет на уступки по необходимости, скрепя сердце, и вернется к радикальному и полному осуществлению своей программы, как только к этому представится возможность. Переход страны от военного коммунизма к НЭП'у был поэтому сложным и длительным процессом, с борьбой различных групп, со множеством неразрешимых противоречий. Мне пришлось наблюдать все это в той отрасли хозяйства, в которой я работал – в лесной. Я уже упоминал о большом значении лесной промышленности в связи с топливным вопросом. Введение НЭП'а поставило перед ней новые задачи: намечено было восстановление в срочном порядке внешней торговли, в которой экспорт леса занимал одно из важнейших мест. Ленин отлично понимал, что переход к НЭП'у возвращает всю экономику к системе денежного хозяйства. Необходимо было составить крупный золотой фонд для операций Центрального Государственного Банка. Этим занимался Шейнман, заместитель народного комиссара финансов и будущий первый директор Госбанка. На заседании, устроенном Шейнманом по поручению Ленина, я указал, что лесной экспорт – путь к созданию золотого фонда и основа внешней торговли. Мои соображения были доложены Ленину, и через несколько дней я был вызван на заседание специальной комиссии Совнаркома под председательством Лежавы, где был прямо поставлен вопрос: в какой мере можно возродить лесную промышленность, чтоб она могла сделаться источником экспорта для получения валюты? Я попросил несколько дней на размышление и потом представил свой проект. Создавая свой проект, я руководствовался соображениями как об огромных лесных богатствах России, так и о географическом их распределении. В Европейской России лесные массивы распределены очень неравномерно. Не только в областях, где лесистость едва достигает от 3 до 8%, но даже и в районах, считающихся лесистыми, есть целые участки величиной с губернию, совершенно лишенные лесов. В одной из статей, напечатанных мною по этому вопросу («Экономическая Жизнь» от 30 декабря 1920 г. и 1 января 1921 г.), я привел таблицу лесистости Европейской России, а также запасов лесонасаждений в тридцативерстной полосе по обе стороны от железных дорог и сплавных рек. Лесная площадь была показана по 9 лесным районам. Замечу, что в эту таблицу не были включены Украина, почти совершенно лишенная лесов, и Кавказ, поскольку его леса не могут быть использованы рационально без предварительного осуществления огромных технических мероприятий. Ввиду интереса этой таблицы я ее даю в приложении. При среднем проценте лесистости Европы и Европейской России в 30-33, только в четырех из девяти лесных районов этот средний процент превышен, а в остальных районах, наиболее населенных, процент лесистости либо едва достигает среднего, либо ниже. Интересно отметить также, что из ста миллионов десятин лесной площади, насчитываемых в этих девяти районах, около 72% расположено в упомянутой тридцативерстной полосе вдоль железных дорог и сплавных рек. Как при старом режиме, так и в эпоху военного коммунизма, эксплоатация лесов велась безжалостным и хищническим образом именно в этой тридцативерстной полосе вдоль путей сообщения. Надо было перейти к рационализации лесной промышленности и, увеличивая производительность, одновременно оградить от обезлесения эти более населенные районы России. Сочетая задачу использования лесозаготовок и лесного экспорта в целях накопления золотого фонда с задачей упорядочения лесного хозяйства, я намечал следующую систему эксплоатации: наряду с сокращением рубки лесов на топливо, нужно вводить в оборот народного хозяйства новые, ранее еще не эксплоатировавшиеся лесные массивы; оставляя центральные лесные районы для обслуживания страны, надо поставить эксплоатацию отдаленных – особенно северных лесных районов – для экспорта; самим двигаться с западаа на восток, по мере улучшения путей сообщения и колонизации дальних областей; иностранным же концессионерам давать участки, наоборот, более восточные, с дальнейшим продвижением их с востока на запад. Из этих основных соображений и предпосылок вытекало, что сложная организация промышленности, с ее горизонтально-вертикальной взаимозависимостью всех органов, не подходила для осуществления намеченных целей. Моя программа сводилась к следующему. Во-первых, следует упразднить старую систему «главка» для лесной промышленности, придуманную Лариным и приведшую к бесконтрольности и безответственности эпохи военного коммунизма, заменив главк «трестом» по германскому или американскому образцу, с точным финансовым учетом и со строгим контролем работы. Во-вторых, надо сосредоточить руководство предприятиями лесной индустрии в руках правления, наделенного широкими полномочиями; правление должно быть назначено правительством. В-третьих, правление должно иметь право, вопреки местническим тенденциям, переводить машины и рабочих с одного завода на другой в границах каждого хозяйственного района. В-четвертых, тресту надлежить работать согласно твердо установленному бюджету и финансовому плану производства – в отличие от финансового хаоса предыдущих лет. В-пятых, Государственный Банк, который в это время только создавался, должен предоставить тресту, сверх основного капитала в червонцах, заем в золоте, в размере одного миллиона рублей; заем будет покрываться потом поступлениями от продажи за границей продуктов лесной промышленности. Это даст тресту возможность закупить за границей дополнительное количество продовольствия и снабжать им рабочих и крестьян севера, где расположены большие лесные массивы. К этому я прибавил одно условие, которое по тем временам было очень смелым, тем более, что – как это было ясно по ходу дела– фактическим руководителем этого треста предполагалось назначить меня. Я потребовал, чтобы план операций был утвержден на один год и чтоб в течение этого года ни местные, ни центральные власти не имели права вмешиваться в нашу работу. Я заявил, что готов взять на себя ответственность на годичный срок, хотя и понимал, чем это пахло в тогдашних условиях. Затем я посоветовал ввести в правление ряд прежних лесопромышленников, которые, с одной стороны, знали дело, а, с другой, могли своими именами импонировать заграничным покупателям и служить гарантией выполнения сделок. Предвидя, какое отчаянное сопротивление мой проект встретит у провинциальных деятелей, я заранее предложил одну часть лесной индустрии предоставить в распоряжение местных совнархозов для нужд внутреннего рынка, с условием, чтоб ни они в наши операции, ни мы в их не вмешивались. Но окончательное решение по этому вопросу было принято лишь после того, как Ленин вызвал меня для подробного обсуждения всего моего проекта. В разговоре с Лениным я сослался прежде всего на принципы его новой экономической политики и на методы их применения в промышленности. Я указал на особые условия лесного хозяйства, и в первую очередь тех районов, где приходилось работать; на значение экспорта; на систему снабжения рабочих и пр. – А правление из кого будет состоять? – спросил Ленин. Я предложил включить в правление ряд независимых от власти и известных за границей лиц и назвал Поцелуева (бывшего председателя крупного лесопромышленного общества«Громов и Ко»), Плюснина (крупного лесопромышленника Архангельского района), фон-Мекка (бывшего председателя Казанской железной дороги), Зайцева (редактора лесного журнала), Названова (которого Ленин знал со школьной скамьи, а Пятаков по текущей работе) и др. Многие из них работали в это время в качестве лесных специалистов в разных советских учреждениях, но в прошлом принадлежали к той крупной буржуазии, которая была теперь деклассирована. – Если вы, – заметил я, – прибавите к ним трех видных коммунистов и представителей союза деревообделочников, то мы тем самым создадим правление, которое будет авторитетно и для России, и для Европы. А если вы мне доверите дальнейшую работу на год и дадите мне «карт бланш», я надеюсь оправдать ваше доверие. В заключение Ленин предложил мне составить проект треста, выработав соответствующий устав, и подать с объяснительной запиской. Он, очевидно, хотел избежать споров со своими ближайшими сотрудниками. Вырабатывая проект треста, я руководился следующими соображениями и принципами. Промышленность должна была делиться на районы по признаку близости источников сырья, а также в зависимости от намечаемых потребителей лесных продуктов: производство для вывоза, для обслуживания военных нужд, для внутреннего потребления – с подразделением этой последней категории на нужды центральной власти или местного населения. Заводы, работающие на экспорт и находящиеся в одном экономическом районе, должны были составлять одну хозяйственную единицу так же, как и заводы, работающие для снабжения центральной власти. Они должны были управляться администрацией, назначенной центром и ему непосредственно подчиняющейся. Управление этих объединений могло находиться и не в столице, но местные хозяйственные органы, как и местные профсоюзы, не должны были иметь права вмешиваться в его деятельность. Всякая критика со стороны этих местных властей должна была направляться в центр и рассматриваться центральной властью, как «самодеятельность» масс, но без обязательства «давать ход» этим критическим указаниям. К этим заводам должны были быть присоединены, в соответственном количестве и удобные в смысле расположения, участки, являющиеся источниками минерального сырья, для того чтобы заводы могли вести свое «замкнутое» хозяйство. Во многих случаях представлялось также нужным включение в объединение предприятий, могущих быть источником снабжения продуктами питания, для того чтобы обеспечить пропитание рабочих. Этому же объединению, или «комбинату», должна была быть предоставлена определенная сумма денег в качестве основного капитала, в соответствии с программой производства, как я уже указывал в настоящей главе. Как упомянуто, я предлагал в своем проекте составить правление при участии лиц, в прошлом занимавших видное положение в данной отрасли промышленности. Правление это должно было быть ответственно: 1) за вверенные ему капитал и имущество, 2) за правильную организацию производства, 3) за самоокупаемость данного предприятия, 4) за нормальный ход производства, 5) за хорошие условия труда, – а в отдельных случаях и за сбыт продуктов производства, и за качество продукции. Советское правительство, по этому плану, являлось как бы держателем и собственником всех акций этого комбината, и оно назначало правление, на известный срок, через Высший Совет Народного Хозяйства, с предварительного одобрения Организационного Бюро коммунистической партии, иными словами, генерального секретаря ВКП. Как это ни покажется странным, многие «буржуи», у которых все национализировали и у которых даже отняли право на хлебный паек, потом оказались во главе этих комбинатов. Однако, наряду с ними, назначались в члены правлений и видные члены ВКП, и члены профсоюзов соответственной отрасли промышленности, но они часто оказывались в меньшинстве. Управление этими комбинатами подчинялось общим законам Советского Союза. Производственные планы должны были представляться раз в году на одобрение ВСНХ. Я должен сказать, что впоследствии некоторые правления проявляли такую хозяйственную активность, что уже через год растрачивали весь свой капитал. Ленин (в одном из своих писем к Сокольникову, в феврале 1922 г.) указывал, что необходимо предавать суду членов правления трестов, которые пытаются объявлять себя банкротами.«Если мы, создав тресты и предприятия на хозяйственном расчете, – писал Ленин, – не сумеем деловым, купцовским способом обеспечить полностью свои интересы, то мы окажемся круглыми дураками». Будучи директором-распорядителем первого треста в Союзе, Северолеса, я как-то позвонил Шейнману, директору Госбанка, и просил его увеличить размер кредита для этого треста; в зимние месяцы мы тратили все деньги на заготовку леса на экспорт, который начинался лишь с открытием сезона навигации между Россией и Англией, а потому нам до весны всегда нужны были средства. Обращаясь к Шейнману по телефону, я сказал приблизительно следующее: – Пойдите нам навстречу и дайте нам лишних несколько миллионов аванса под лесные операции. На это последовал следующий ответ: – А, вы хотите, чтобы я пошел вам навстречу? Хорошо. Вот вы в Лубянском переулке, а я на Кузнецком. Мы выйдем дновременно и как раз встретимся на Лубянке. Подходит вам это место встречи? Игривая ирония эта была, в некотором роде, неподдельной угрозой: Лубянка – знаменитая Лубянская Площадь – была символом ВЧК, впоследствии ГПУ, центральное управление которой там находилось… В этом ответе звучали нотки того отношения к правлениям трестов, которое впоследствии не раз проявлялось со стороны высшей власти. Когда новые проекты стали известны в Северной области – основном районе лесных заготовок, – они вызвали небывалое возбуждение среди местных советских работников. Они стали говорить, что «Либерман под сурдинку пытается восстановить капиталистический режим» и что все мои планы, пожалуй, продиктованы какими-то «особыми» интересами. Об этом заговорили вскоре и в союзе деревообделочников, и тогда из всего северного района посыпались протестующие телеграммы на имя Ленина. Мы стали на каждом шагу встречать затруднения и помехи со стороны тех людей и тех органов, которые, будучи вынуждены подчиниться новой экономической политике Ленина, все же чуяли в ней что-то некоммунистическое. Они вечно подозревали, доносили, расследовали и ставили нам палки в колеса. Порою в этом проявлялся глухой протест местных органов власти против централизующего влияния Москвы; порою здесь сказывалось влияние московского ГПУ, с его недоверием к «буржуазным спецам». Если бы не доверие и поддержка со стороны высших носителей власти, дело не двинулось бы с места, но Ленин и его сотрудники поддержали меня, и мы приступили к работе на новых основаниях. Мы начали с того, что упразднили старые названия отдельных лесных заводов по имени их хозяев, и вместо этого дали каждому из них порядковый номер. Это было отчасти необходимо потому, что, экспортируя лесные материалы, мы все еще рисковали судебными процессами: бывшие владельцы предприятий, приглашая в качестве свидетелей капитанов пароходов, доставлявших товар за границу, накладывали арест на товар. Помимо этого, с перенесением машин с одного завода на другой, старое название теряло всякий смысл. Мы встретили неожиданное сопротивление, во-первых, со стороны старых служащих и инженеров, которые раньше привыкли гордиться своей службой на таком-то заводе, владелец которого часто был известен по всей России и за границей. Иные из них были, к тому же, связаны обещанием, данным хозяину, сохранять все по-старому до его возвращения. Но сопротивление оказывали нам, с другой стороны, и местные советские органы, в частности ГПУ. Оно видело козни во всем и обвиняло нас в перевозе оборудования на те заводы, которые принадлежали иностранцам и которые теперь будут находиться в привилегированном положении. В качестве курьеза упомяну, что архангельское ГПУ чуть ли не создало целое дело о том, как «агенты Либермана» отдают оборудование тем заводам, к которым благоволят; а таковыми оказывались, естественно, заводы, принадлежавшие иностранцам, которые и раньше были лучше оборудованы. Выходило, что мы помогаем иностранному капиталу против советской индустрии. Председатель ВЦСПС, Михаил Томский, игравший уже в то время большую политическую роль (он был членом Политбюро), вызвал меня к себе для объяснений. Я нарисовал ему подробную картину хаоса и маразма, царствовавших в лесной промышленности севера, и рассказал о тех проектах, которые, по моему мнению, одни только и могли спасти все дело. Положение за границей, говорил я Томскому, для нас неблагоприятно, и не так-то легко будет нам прорваться сквозь кольцо блокады. Иностранные покупатели питают к нам недоверие. Эти антисоветские настроения разжигаются бежавшими за границу прежними русскими лесопромышленниками. Скептическое отношение Англии поддерживается еще и особой политикой скандинавских стран. Швеция, старая конкурентка России на английском рынке, делает все возможное для того, чтоб в зародыше убить сделки с советской властью. Ее агенты в Англии, а также и специальная пресса, заявляли, что, если английские покупатели, заключив сделки с советским правительством, впоследствии останутся с пустыми руками, то скандинавские продавцы категорически откажутся поставлять им лес. Эта угроза не могла не произвести впечатления, потому что никто в Европе не был уверен в нашей способности выполнить контракты. Надо было считаться с мощным влиянием, так называемых,«брокеров» на английский лесной рынок – они являются и посредниками, и распределителями, и финансистами – и следовало предпринять ряд серьезных и радикальных мер для доказательства внешнему миру нашей способности выполнить на сто процентов принятые на себя обязательства. Осуществление предложенного мною проекта, говорил я далее Томскому, произведет перелом к лучшему в настроении рабочих севера. После ухода англичан из Архангельска, местное население восторженно приветствовало советскую власть, но обострение продовольственного кризиса вызвало недовольство и брожение, Отразившиеся на производительности труда. Необходимо в спешном порядке закупить продовольствие за границей и доставить его в этот район. В результате длинного разговора, я заручился полной поддержкой Томского. Увы, это ни в какой степени не изменило оппозиционного отношения профсоюза деревообделочников и «власти на местах», с сопротивлением которых приходилось еще долго считаться. Несколько забегая вперед, отмечу, что через некоторое время нам удалось продать русский лес в Англии, закупить продовольствие и орудия производства и еще до закрытия навигации привезти их в Архангельск. Начали раздавать новые пищевые пайки не только рабочим, но и крестьянам, работавшим на лесозаготовках. В тогдашних условиях голода и нищеты, прибывшие из-за границы продукты вызвали большое оживление и одобрение; работа пошла быстрым темпом. Рабочие окрестили этот паек «либермановским пайком». Уже в первую навигацию, т. е. за одно лишь лето 1921 года, мы успели вывезти товару на несколько миллионов фунтов, и на одном из заседаний Совнаркома Шейнман, председатель Государственного Банка, заявил : – Фонд Государственного Банка фактически был создан по инициативе и благодаря усилиям Северолеса и тов. Либермана. Но немало еще вставало затруднений на пути разумной работы, – затруднений, подчас непреодолимых… Некоторые из них объяснялись сложностью положения, создавшегося в результате НЭП'а. Государство постепенно превращалось в заправского хозяина; в фабричных конторах и трестах оперировали рублем и копейкой, экономили, торговались за границей из-за цен, – словом, во многих отношениях выполняли ряд функций частного промышленника. И вот, сразу же встали вопросы о капитале и труде, о заработке рабочих, о праве их на продукт труда, то есть все те проблемы, которые лежат в основе социальных конфликтов и движений во всех капиталистических странах. Вот, например, что произошло в той области хозяйства, где я работал. При капиталистическом режиме каждый частный лесопромышленник, калькулируя цену продаваемых продуктов, прежде всего учитывает свои расходы, а именно: 1) то, что он уплачивает землевладельцу за право вырубки и вывоза дерева из лесу – так называемая, лесная или земельная рента; 2) издержки на орудия, транспорт и т. д.; 3) расход на рабочую силу. Минимальная цена за лесной товар должна обеспечивать покрытие этих расходов. Все, что удается выручить свыше этого минимума, составляет обычную прибыль. Но как надлежало поступить теперь, когда в государстве установилась «власть пролетариата», а частных промышленников больше не было? Доля цены, составлявшая раньше прибыль, оставалась свободной, землевладельцев, притязавших на земельную ренту, больше не существовало, – поэтому себестоимость товара приходилоось исчислять по новому способу. В каждом хозяйственном учреждении руководящие посты принадлежали рабочим и коммунистам, и при вопросе о цене большое значение имел голос профессиональных союзов. И вот профсоюзы встали на примитивную, хотя и вполне понятную в тех условиях, точку зрения: с отменой прав капитала рабочим принадлежит прибыль промышленника, с одной стороны, и рента землевладельца, с другой. Рабочие никак не могли и не желали понять, что, поскольку государство заменило собой капитал, некоторые отчисления необходимы в пользу того же государства. Всякие попытки таких отчислений они рассматривали, как антирабочие тенденции; а если подобные требования предъявлялись некоммунистами, рабочие видели в этом проявление «буржуазной идеологии». Однако, государство, сделавшись хозяином, естественно, не могло согласиться с такими выводами. К нам, в управление лесной промышленности, регулярно являлись представители Наркомата Земледелия, ставшего наследником всех прежних землевладельцев; Наркомзем предъявлял свои права на уплату за лес. Затем к нам приходили представители Государственного Контроля для ревизии всех операций, включая и калькуляцию, и говорили нам с иронией и упреком: – Посмотрите, как вы плохо хозяйничаете. Прежний заводчик умел покрывать из цены и ренту землевладельца, и еще вырабатывал для себя немалую прибыль. А вы свободны от этих обязательств, и все-таки не способны свести концы с концами, и даже Госбанку не можете уплатить вашего долга, как условленно… После такой критики нам ничего не оставалось, как экономить на заработной плате, ибо иначе мы, действительно, не имели возможности свести концы с концами. Но спорить с рабочими было опасно, особенно для меня и других «спецов»: ведь в нас они видели представителей капиталистической эксплоатации. Поэтому я решил обратиться к Ленину, и после моего второго возвращения из Лондона – это было в середине или конце 1921 года – попросил о свидании с ним. Мне сейчас же был назначен прием, и я рассказал Ленину о наших затруднениях. – За границей имеется конкуренция других продавцов леса, в особенности из скандинавских стран, поэтому мы не можем произвольно подымать цены. Здесь, в Москве, за нами строго наблюдают государственные учреждения, а Госбанк требует аккуратного выполнения наших обязательств, т. е. возвращения ему заграничной валюты, вырученной за лес, из нормального расчета по 1 английскому фунту за 1 советский червонец. Нам приходится поэтому вырабатывать строгую калькуляцию, принимая во внимание стоимость лесного сырья, оплату рабочих и т. д. Профсоюзы, ссылаясь на теорию Маркса, заявляют нам, что весь продукт труда должен идти на оплату рабочей силы, с вычетом разве лишь на амортизацию машин и на транспорт, так как заводы теперь национализированы, а лесные угодья принадлежат государству. Ленин меня слушал очень внимательно, и ясно было, что он находится в большом затруднении. Он превосходно понимал правильность экономического расчета, необходимость строгой калькуляции и важность отчисления некоторой суммы из цены продукта в пользу государства. С другой стороны, он не хотел – да и по всем условиям того времени не мог – выступить против рабочих и заявить, что их упрощенное понимание марксизма ведет к бесхозяйственности и что они должны, несмотря на низкую заработную плату, согласиться еще и на вычеты в пользу государства. Поэтому он начал сперва отделываться ссылкой на «переходный период»– в этом аргументе было много туману, но он часто прибегал к нему, чтобы провести необходимые реформы. – Ведь мы живем, – говорил Ленин, – в переходное время. Мы начинаем строить социализм. Для подготовки страны к социализму, нам нужно ее электрифицировать; для электрификации нужны деньги; лес является нашим природным богатством, которое мы превратим в деньги для электрификации страны. Смысл слов Ленина был тот, что Советское государство должно по-прежнему взыскивать оплату за лесное сырье. Но это будет не рента в пользу землевладельца, а особый фонд, который государство будет возвращать хозяйству же путем электрификации страны. – Нам теперь надо калькулировать цены наших продуктов, – говорил он еще, – иначе, чем раньше: не снизу вверх, а сверху вниз. Раньше лесопромышленник исходил из твердых данных – сколько ему надо уплатить землевладельцу и т. д., – и лишь из остатка он платил рабочим. Мы же установим раньше всего то, что должны получать рабочие в качестве прожиточного минимума. К этому мы прибавим все расходы лесной промышленности. А то, что останется сверх этого, пойдет государству для целей восстановления, амортизации заводов и, наконец, в фонд электрификации. Вы едете теперь за границу, присмотритесь к тому, как шведы и финны калькулируют себестоимость: нам следует у них поучиться. Когда я обратил его внимание на то, что Госбанк требует аккуратного возвращения денег, Ленин заметил: – Госбанк прав. Расчет – это расчет. Но если вы к концу операции покажете, что не можете свести концы с концами, то нам придется вновь пересмотреть этот вопрос. Однако, мы это сделаем только в том случае, если ваши затруднения возникнут не вследствие вашей бесхозяйственности, а потому, что наши рабочие еще не умеют так хорошо и быстро работать, как в Европе, и потому что мы сильно отстали в хозяйственном отношении. Шведские и финляндские калькуляции, о которых спрашивал Ленин, имелись у меня в Москве, и через несколько дней я вновь явился к Ленину с аккуратно составленными таблицами, из которых он мог увидеть, в чем состояла разница между русской и скандинавской системой исчисления цен. Скандинавская промышленность работала на самых усовершенствованных, быстроходных машинах, и ее рабочие способны были производить гораздо больше, чем русские, в один рабочий час. Поэтому их заработная плата, значительно более высокая, чем наша, все же составляла меньший процент в цене продукта. Это было последствием общей технической отсталости России, и против этого нельзя было найти никаких быстро действующих средств. Ленин долго рассматривал эти таблицы, делал на них разного рода пометки, интересные вычисления *); затем он перешел к другой стороне вопроса. – Нам следует заняться более экономной и рациональной разработкой наших лесов. Раньше никто не был заинтересован в том, чтоб рационально эксплоатировать леса, в особенности большие русские государственные леса. Много остатков, подчас очень ценных, лесопромышленник бросал в лесу, не находя для себя выгодным вывозить их к станциям или пристаням. Теперь нужно указать рабочим, что лес – это достояние народа; нужно стараться теперь получать максимум из каждого дерева. Нужно, таким образом, повысить доходность с каждой десятины леса. Наши рабочие должны это понять. Он взял свой блокнот, что-то написал на листке, позвонил и попросил передать записку Наркомзему. Через несколько дней вопрос этот был поставлен на повестку заседания СТО:«Об изменении системы лесных заготовок». Мне было поручено представить доклад. Изменения в лесном хозяйстве, которые теперь предполагались, состояли в следующем. От каждого срубленного дерева лесопромышленник раньше отрезал нижнюю, лучшую часть, длиной, примерно, в 15-20 футов, а весь остальной ствол бросал на месте. Вопрос шел о том, чтоб использовать и остальную часть дерева, поскольку это возможно. Ленин, председательствуя на этом заседании СТО, снова и снова возвращался к этой теме, явно не дававшей ему покоя. – Рабочие должны это понять. Это ведь наше общее достояние. * * * Другой вопрос, связанный с переходом к НЭП'у, касался безработных в советской индустрии вообще, и в лесной промышленности в частности. Во время моих свиданий с Лениным мы затронули и эту тему. – Ведь безработные, – говорил я, – в известной мере необходимый резерв для промышленности. Нуждаясь в пятисильном моторе, мы обыкновенно ставим шести – или семисильный, чтоб иметь добавочный запас энергии, если это понадобится; точно также и промышленность, на случай быстрого расширения, должна иметь дополнительный источник рабочей силы. Не следует ли считать, что некоторый процент запасных рабочих, например десять процентов по отношению к занятым рабочим, необходим во всякой индустрии? А если это так, то их следует, так сказать, приписать к заводу. При этом нужно не только оплачивать их, но и давать им возможность время от времени работать, заменяя других рабочих – уж хотя бы для того, чтоб не дать им опуститься, экономически и морально. По мере того как наличные рабочие будут выходить из строя, например в случае смерти, болезни и т. д., их будут заменять рабочие из резерва. Если бы установить такую систему в разных отраслях индустрии, нам удалось бы отчасти ликвидировать и разрешить тяжелую проблему безработицы. Как бы размышляя вслух, я, между прочим, заметил: – Почему, собственно, другие страны не разрешили До сих пор вопроса о безработице этим путем? Ленин очень внимательно слушал, но когда я сделал последнее замечание, насмешливая улыбка появилась на его губах, и он сказал: – Не колебля своих основ, капиталистический мир не может разрешать вопрос о безработице подобным способом. Они там заинтересованы в том, чтоб за дверьми фабрики стояли вереницы безработных и чтоб каждый рабочий боялся потерять свое место. Он опять что-то записал на блокноте. Затем он согласился с тем, чтобы на лесопильных заводах севера перейти к этой системе включения части безработных в состав действующей рабочей силы каждого завода. Тут я сделал ему новое предложение, которое он радикально отверг. – Не будет ли рационально, – спросил я, – включить в расходы завода необходимые издержки на профессиональное образование молодежи – подготовку будущих рабочих? – Нет, – воскликнул Ленин,> – советское правительство обязано заботиться о воспитании нового поколения, а не поручать это дело отдельным заводам или трестам. Передовые американские капиталисты дают такого рода поблажки своим рабочим, чтоб держать их в повиновении. Нам этого не нужно. У нас есть Наркомпрос и Наркомат Социального Обеспечения, которые должны об этом заботиться. Что же касается включения безработных, поговорите об этом с Томским. Я встретился с Томским и изложил ему мой проект. Томский отнесся к нему весьма положительно. Лесной трест, созданный вскоре после этого, начал немедленно применять эту систему. Одним, довольно неожиданным последствием этого включения безработных в состав работающих была, конечно, вопреки моим намерениям и воле – слишком оптимистическая и совершенно неверная статистика безработицы. Когда часть безработных стали включать в состав работающих, оказалось, естественно, что на бумаге безработица сильно понизилась. Но все же применение этой системы было несомненным шагом вперед.