Текст книги "Белые призраки (сборник)"

Автор книги: Семен Стрельцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

И тут дрогнула земля, послышался раскатистый звук, будто гром прокатился в ночном зимнем небе. Полыхнуло в отдалении зарево.

– Товарищ командир! – В распахнутые двери вбежал в избу Шишмарев. – Слыхали?

– Слыхал, Сережа, слыхал! Наши ребята еще один эшелон подорвали. Что ж, поздравляю – это наш новогодний подарок Родине!

Утром противник численностью до батальона повел наступление на Верхополье. Немцы пытались окружить и уничтожить группу Семенова. Полагая, что имеют дело с большим отрядом партизан, они пустили в ход артиллерию и танкетки.

Слышались выстрелы, пулеметные очереди и грохот снарядов. У опушки леса горели дома деревни. Густой дым поднимался над лесом.

Семенов разбил свой отряд на три подразделения. Каждому из них были приданы пулеметы. Одно подразделение стояло в заслоне, прикрывая партизан с тыла. Другое, под командованием Мажуры, было послано кружным путем в тыл немцам. Основную группу Семенов возглавил сам, приняв главный удар на себя.

Бойцы группы Мажуры проехали лесом на конях, добрались до хутора, стоявшего на старом заброшенном большаке, ведущем в Верхополье, спешились. Оставив лошадей коноводам, они по лесной тропинке незаметно подобрались вплотную к позициям наступавших немцев. Они не только видели фашистов, но и слышали их голоса.

Залегли, ожидая сигнала. Но вот и ракета, как было условлено с командиром. И Мажура поднял людей в атаку.

Огневой удар в спину был настолько для немцев неожиданным, настолько сильным и стремительным, что фашисты бросились в паническое бегство.

Вечером противник снова повел наступление.

Развернувшись цепью, немцы шли вперед, охватывая бойцов Семенова полукольцом со стороны деревни Красновка.

Другая часть гитлеровцев наступала со стороны села Луково. Вот на двух противоположных окраинах села партизаны вступили в бой. Остановленные фашисты пускают в ход артиллерию и минометы. В сгустившихся сумерках пляшут по селу огненно-черные взрывы снарядов и мин, трещат пулеметы. Вот по условному сигналу партизаны открывают шквальный огонь из всех видов оружия и вот-вот бросятся в атаку, но… вместо этого они совершают неожиданный маневр и в наступившей темноте уходят вбок, в леса.

Долго еще уходившие бойцы слышали разрывы снарядов, треск пулеметов – это фашисты атаковали друг друга, полагая, что они воюют с партизанами.

– Что ж, пусть и Фриц против Ганса повоюет, – смеясь, сказал Семенов.

– Да. Нехай они теперь друг друга в плен берут, – ответил ему Мажура и потрепал коня по гриве.

РУССКИЙ МЕД

В одном из сел, затерявшихся в Брянском лесу, свирепствовал немецкий комендант Отто фон Фогель – каратель и садист, от жестокости которого страдало население всей округи.

Насколько комендант был лют, настолько он был хитер, увертлив и подозрителен. Всюду ему мерещились враги: то ему казалось, что за каждым домом стоит партизан с автоматом, то чудилось, что в окно летит граната, то он кричал, что ему подсунули отравленные хлеб и мясо. Ему казалось, что свою драгоценную жизнь он сможет сберечь только в том случае, если все окрестные деревни и хутора обезлюдят. Много невинных людей погибло от его рук.

Партизанский суд давно приговорил коменданта к смерти, но подобраться к обезумевшему фашисту, чтобы разделаться с ним, партизанам долго не удавалось – комендант окружил себя сильной и бдительной охраной.

…В одну из темных осенних ночей в расположение нашей чекистской разведывательной группы была сброшена на парашюте разведчица Лида.

Простая и обаятельная, девушка быстро завоевала любовь и уважение товарищей. Лида была отважна, скромна, приветлива, знала немецкий язык и очень хорошо пела. Вернувшись с задания, к нам в землянку под вечер нередко заходили разведчики, и Лида, стараясь не потревожить раненых, – а было их у нас в ту пору двое, и лежали они тут же, в землянке, – тихонько напевала:

 
На позиции девушка
Провожала бойца.
Темной ночью простилася
На ступеньках крыльца…
 

Это была ее любимая песня.

Как-то вечером к нашей землянке верхом на коне подъехал бравый парень в кубанке – чекист Мирон Голубь, начальник разведки одного из партизанских соединений в Брянских лесах. Приехал к нам Голубь за помощью: «одолжить», как он сказал, на несколько дней… Лиду для проведения будто бы несложной, но важной по замыслу операции.

Оказалось, что наконец-то партизаны нащупали слабое место карателя Фогеля: он любит… мед. Как раз в это время комендант собирал медовую подать: всем окрестным пасечникам комендант приказал через неделю доставить ему по бочонку «руссише миод».

Этим обстоятельством и решили воспользоваться партизаны. Причем партизанский «подарок» должен был опередить все последующие поступления.

Нашли большой крепкий кувшин. Один из партизанских минеров искусно сделал мину большой взрывной силы натяжного действия, с тонким проводочком, подходившим к взрывателю. Мину опустили на дно кувшина, наполнив его до самого верха медом. Чтобы мина сработала, надо было всего лишь – всего лишь! – задеть чем-нибудь, хотя бы обычной ложкой, утонувший где-то в середине кувшина проводок. А это, по замыслу партизан, должен был сделать сам Отто фон Фогель в канун Нового года, который уже приближался.

Вручить коменданту новогодний «подарок от населения» должны были старик с внучкой. Так оно выглядело естественней! «Деда» партизаны нашли быстро, а за «внучкой» – Лидой – приехали к нам.

– Отпустите, пожалуйста, Лиду! – просил Голубь. – Им с дедом только дойти до немецкой заставы и сразу домой… Сразу домой! – убеждал он нас. – Передадут кувшин часовым и обратно… Отпустите Лиду, прошу вас! Другой такой подходящей девчонки не подберем! К тому же знает язык, может объяснить часовым, кому этот подарок предназначен.

– Хватит, не агитируй! – сказал я. – Дело тут непростое, надо обдумать, да и с Лидой поговорить…

– Лида согласна! – воскликнул Голубь. – Я уже с ней говорил!

– Ну и разведчик! – помню, засмеялся я. – Что ж, если Лида согласна… Выкладывай план операции в подробностях!

…Стояло ясное морозное утро, когда на опушку леса вышли двое: высокий худой старик в поношенной одежде и молоденькая внучка. Старик нес в обхватку большой и, видимо, тяжелый глиняный кувшин. Отсюда было уже недалеко и до немецкой заставы.

– Хальт! – вдруг услышали они.

Два гитлеровца в маскировочных халатах и с автоматами в руках внезапно выросли перед ними.

– Куда идете?

– К господину коменданту, – ответила по-немецки Лида. – Люди послали нас передать подарок. Завтра же Новый год…

– Что у вас?

– Это мед, наш русский мед… Попробуйте! Пожалуйста!..

Солдаты переглянулись.

Один из часовых, приподняв тряпицу, которой сверху был прикрыт кувшин, ковырнул пальцем мед, облизал палец и сказал:

– Вкусно! Давайте подарок. Передадим. Сами убирайтесь отсюда! Живо!

– Только передайте медок обязательно, господин комендант его ждет, – добавила Лида.

Солдаты опять переглянулись, теперь разочарованно.

– Беги, Карл, в землянку, – приказал один другому, – позвони по телефону коменданту! Скажи, что ему принесли мед от населения раньше срока. Он будет рад. Он очень любит мед…

Передав немцу кувшин, дед и Лида повернули к лесу. Но не успели они пройти и несколько десятков метров, как громкий окрик «Хальт!», автоматная очередь и свист пуль над головами заставили их остановиться.

– Хальт! – кричал подбегавший немец. – Хальт! Комендант требует доставить вас вместе с медом к нему. Марш в комендатуру! Пошли!

Комендант собрал в штабной избе своих офицеров, приказал вызвать сюда начальника местной полиции – предателя из уголовников, и, когда все собрались, торжественно сказал:

– Господа офицеры, я устрою для вас новогодний спектакль! Эти двое, – он указал на деда и Лиду, сидевших на лавке под охраной солдат, – будут кушайт отравленный миод, который подослали мне русские свиньи. Посмотрите, как они бледны! Как у них дрожат руки! Ха-ха!.. Отто фон Фогель перехитрил их!.. Они, а не я будет кушайт этот миод!.. Полицай, давайт им ложка!

Воцарилось молчание. Старик взял ложку, но медлил…

– Что? Полицай! Почему они не хотель кушайт руссише миод? – в нетерпении закричал комендант и стал расстегивать кобуру пистолета. – Доннер веттер! [8]8
  Гром и молния! (нем.)


[Закрыть] – Фон Фогель свирепо глядел на полицая. – Заставляйт их кушать! Ахтунг, майне геррен официрен! [9]9
  Внимание, господа офицеры! (нем.)


[Закрыть]

Старик покачал головой. Вздохнул, а потом махнул рукой: ну что ж, словно говорил он, господа офицеры не верят, и он, простой мужик, будет есть мед, преподнесенный самому господину фон Фогелю! Он деликатно, с самого краешка подцепил на ложку немного меда, отправил его в рот, почмокал губами и зажмурился от удовольствия. Кто бы знал, как ему хотелось в этот миг засунуть ложку поглубже в горшок и… но рядом была Лида!

– Кушайт, кушайт! – одобрительно загалдели вокруг.

– Цум тойфель! [10]10
  К дьяволу! (нем.)


[Закрыть] – перекрывая шум, закричал фон Фогель. – Еще ложка! Пусть и она кушайт!

Лида, как и старик, зачерпнула мед ложкой и, проглотив, изобразила на лице восхищение. Потом с ложкой к меду потянулся старик… Они ели, улыбались и жестами показывали, что ничего вкуснее в жизни не видывали. И никто не догадывался, что по спинам у них тонкими струйками стекал холодный пот.

– Довольно! – загремел вдруг комендант, ударив кулаком по столу. – Полицай, гонит их в шея! Они весь миод поест! Господа офицеры, у нас сегодня будет прекрасный десерт на завтрак, настоящий руссише миод!

…Сердце, казалось, разорвется, лопнет, не даст добежать до леса. Старик, изнемогая, два раза падал. Лида его поднимала, тащила дальше. На краю поляны у старой березы, опушенной снегом, остановились перевести дух. Бежать дальше не было сил.

И тут – будто гром грянул с чистого зимнего неба – по лесу раскатилось громкое эхо. Огненно-черный столб взвился, и партизаны отчетливо видели его вдалеке, между деревьями.

– Дедушка! Ура-а-а! Мина взорвалась! Ур-р-а-а! – хлопала Лида в ладоши, танцуя на снегу. А дед, казалось, думал о другом.

– Ай да молодец, Лида, хоть и молодая, но воля у тебя крепкая! – взволнованно говорил старик. И тут, взглянув на Лиду, спросил дрогнувшим голосом: – А… зеркальце у тебя, дочка, есть?

Лида смутилась, даже чуть покраснела.

– Есть. А что?

– А ты глянь на себя, голубка…

Платок у Лиды сбился на затылок, а в густой волне черных волос резко выделялась седая прядь…

Но молодость остается молодостью! Как и прежде, вернувшись с задания, под вечер к нам в землянку заходили разведчики, и Лида негромким грудным голосом пела свою любимую песню:

 
И пока за туманами
Видеть мог паренек,
На окошке на девичьем
Все горел огонек.
 

…Уходят годы. И вот недавно Лида со своим сыном приехала к нам в гости. Встречал я их на вокзале. После горячих приветствий Лида взяла из рук сына сверток.

– Нате, держите подарок!

Лида заставила меня взять сверток в руки, и я едва не уронил его, настолько он оказался тяжелым!

– Что, тяжелый? – засмеялась Лида. – Подарок-то с намеком!

– А что здесь?

– Дома, дома узнаете!

Приехали домой. Гости умылись с дороги. Сели за стол. Я развернул сверток и увидел большой глиняный кувшин, наполненный душистым украинским медом.

ПЕРЕХВАЧЕННОЕ ПИСЬМО

Для чекиста иной раз достаточно в стоящей перед ним сложной задаче лишь намека – случайного слова, оговорки, неприметной детали, и уж сознание его с новой силой включается в работу, начинаются поиски, догадки, предположения. Малозаметна такая работа и ничем не примечательна со стороны, но не внешний эффект важен в работе. Важен ее результат. История с перехваченным письмом, на мой взгляд, подтверждает это.

…Штаб нашей партизанской дивизии стоял тогда в селе Мосур, а в одном из ближайших сел, захваченных ковпаковцами после упорного боя с фашистами, расположился первый партизанский полк.

Пробыв в полку почти весь день, на месте ознакомившись с результатами боя и допросов пленных, мы с помощником командира партизанской дивизии – начальником ее разведки чекистом Иваном Юркиным под вечер возвращались в Мосур.

Стемнело. Кони передвигались с трудом, скользили по обледеневшим камням. Но вот дорога стала ровнее, суше, кони пошли крупной рысью, и вскоре мы были в нашем штабе.

Дежурный по гарнизону комбат Ефремов доложил Юркину, что за время нашего отсутствия никаких происшествий не было, если не считать того, что ночью разведка в двадцати километрах от штаба захватила фашиста.

– Документы взяли?

Ефремов рассмеялся:

– Ох, если бы вы знали, товарищ майор, какой документ! Умереть можно от смеха!

– Что за документ?

– Письмо… – Ефремов продолжал смеяться, – о Сидоре Артемьевиче Ковпаке!

– Где оно? – спросил Юркин.

– Допрашивал Вася Еремин, у него и письмо. Вот, переписал мне перевод на память. – Ефремов достал из портсигара сложенный вчетверо небольшой листок бумаги.

Вася Еремин, радист, недавно присланный к нам с Большой земли, немного знал немецкий язык и иногда помогал нашему переводчику допрашивать пленных и переводить немецкие штабные и личные документы. Переводы, его, надо сказать, точностью не отличались.

Взяв у Ефремова листок, Юркин пробежал строчки глазами, усмехнулся, а затем прочел вслух:

– «Дорогая жена Лотта! Ты упрекаешь меня, обижаешься на то, что я посылаю тебе плохие посылки. Поверь, не до посылок сейчас. Крылья наши повисли… Третью неделю спим не раздеваясь, партизаны не дают покоя. Если бы только знала, Лотта, какой это ужас! Главный у партизан – Колпак. Фамилия такая. «Колпак» у русских означает «крышка». Вот наш обер-ефрейтор и говорит: «Появился Колпак – теперь нам крышка!»

Мы дружно рассмеялись. Не смеялся лишь Юркин. Он снова, на этот раз внимательнее, прочел письмо. Нахмурился.

– При каких обстоятельствах захвачен в плен этот немец? – спросил Юркин. – Кто он?

Что-то в тоне его голоса заставило нас переглянуться – напрасно Юркин тревожиться не станет.

Ефремов рассказал, что пленный – рядовой пехотинец. Наши разведчики, в сумерках возвращаясь с задания, услышали, что по дороге к ним приближается мотоцикл. Партизаны натянули между деревьями бикфордов шнур, а сами залегли в канаве. Мотоцикл на полном ходу наскочил на шнур, перевернулся, а гитлеровец вылетел из седла, ударился головой о пень и потерял сознание. Партизаны обыскали его и обезоружили. Сумку пленного разведчики доставили в штаб. В ней и и оказалось письмо, которое мы теперь читали.

– Понимаешь, – озабоченно сказал Юркин. – Мне в этом письме не все понятно. Да, да! Слушай… «Дорогая жена Лотта… плохие посылки…» Не, не то! – не здесь… ага, вот: «…крылья наши повисли…». Крылья повисли! Почему «крылья»? Я понимаю, если бы пленный имел отношение к авиации, а ведь он пехотинец…

– Ну, это метафора… – предположил я, – видимо, образное немецкое выражение, что-то вроде нашего: «Сложили крылышки…»

– Может быть, и так. А может быть, и другое… – сказал Юркин. – Возьмись, брат, сам за это дело.

…Еще не наступил рассвет, как я разбудил Юркина.

– Есть важные данные, Иван Яковлевич. Мы с переводчиком сличили перевод с подлинником. Оказывается, в письме было несколько строк, которые радист не перевел вовсе.

– Так что же там?

– Письмо написано человеком, имевшим отношение к обслуживанию аэродрома.

– К аэродрому! – Юркин вскочил с постели.

– В письме есть приписка: «Хоть мы и дьявольски сегодня устали, расчищая аэродром, я все же решил написать тебе эти несколько строк».

– Расчищая аэродром?

– Да. Я допросил мотоциклиста. Он не пехотинец. Он связной между гарнизонами двух аэродромов. На расчищенный несколько дней назад аэродром вчера должны были прилететь три «юнкерса». Но они не прилетели. Видимо, должны прилететь сегодня… Трассу я уточнял с этим пленным. Она проходит над селом Мосур, то есть прямо над нами. Летают они здесь буквально над крышами – не боятся. Ты понимаешь?

– Ну что же, – сказал Юркин, – надо им устроить веселую встречу.

…В сумерках старший лейтенант из нашей чекистской группы Семен Семченок сбил из ручного пулемета пролетавший над селом гитлеровский транспортный самолет Ю-52. Спустившиеся на парашютах летчики пытались скрыться в лесу, но попали в руки партизан.

На допросе летчики рассказали чекистам, что их самолет входит в состав 1-го соединения военно-транспортной авиации, штаб которой находится в Германии, в городе Целле. Большая группа самолетов этого соединения, состоящая из «юнкерсов» и тяжелых шестимоторных Ме-323, базируется на южной окраине города Бяла-Подляска, откуда машины ежедневно совершают рейсы в направлении Тернополя, Минска, Львова, Одессы и Риги. Цель полетов – доставка к линии фронта боеприпасов, запасных частей к танкам, бронемашинам и пулеметам. В обратные рейсы эти самолеты берут раненых и отпускников.

Эти сведения были тотчас же переданы командованию партизанской дивизии и по рации – в Москву.

Трассы полета фашистских самолетов были нанесены партизанами на походные карты, и в дальнейшем стоянки партизанских подразделений располагались соответственно этим трассам.

В ближайшие две-три недели на этих трассах бойцы партизанской дивизии сбили четыре фашистских самолета, в том числе шестимоторный Ме-323, пролетавший над местом стоянки нашего кавалерийского дивизиона в районе села Руда-Ружанецкая. Кавалеристы старшего лейтенанта Александра Ленкина, открыв по самолету сильный ружейно-пулеметный огонь, настолько повредили его, что через день группа гитлеровских экспертов, прилетевшая на место происшествия, дала приказ разрезать самолет автогеном на части и отправить в Германию.

Так закончилась история с перехваченным письмом.

ЧП

Капитан достал из кармана кусок наждачного камня, открыл солидных размеров складной нож и стал его точить.

– Всякие у люден увлечения бывают, – сказал он, – а моя страсть – точить лезвие ножа. Привычку эту я вывез с Крайнего Севера, где долго жил. Но это так, к слову… Не думайте, это мне не помешает рассказывать.

На чем же мы остановились? Да, на польском рейде партизан Вершигоры. Ну что же… Партизаны и в этом рейде действовали так же, как и в первых двух, – пускали под откос фашистские эшелоны, громили вражеские гарнизоны, уничтожали их базы, взрывали мосты. Разумеется, потери и у нас были немалые. Рейд был сложный. Бои с гитлеровцами требовали большого напряжения. Тяжелое положение создалось у нас с продовольствием, перевязочными материалами, фуражом, боеприпасами. Но главное – раненые, их было много…

Капитан, задумавшись, помолчал, словно перед его глазами встали товарищи тех далеких лет. Потом продолжал:

– В те дни, как, впрочем, и всегда, санитарная часть забирала для раненых самые лучшие куски из наших небогатых запасов, но мы, перебиваясь на скудном пайке, естественно, не роптали. Недоедая, недосыпая, в условиях ежедневных тяжелых боев с сытым, хорошо вооруженным противником партизаны как только и чем только могли поддерживали своих раненых товарищей. Но однажды случилось ЧП…

Началось вот с чего: для перевозки раненых не стало хватать подвод – тяжело раненных приходилось укладывать на подводы валетом, легко раненных – возить на подводах по трое. И тогда в санитарный обоз командование дополнительно направило подводы и с ними в качестве ездовых несколько партизан, пришедших к нам во время последнего рейда. Это были окруженцы – бывшие красноармейцы, бежавшие из немецкого плена, и местные партизаны, потерявшие по разным причинам связь со своими отрядами.

Среди новых ездовых был человек… тьфу! Какой – «человек»! Не человек это был, а гад! Митька Кубышкин!

К ковпаковцам он пристал где-то под Ковелем, сказал, что бежал из плена.

Как он «бежал» из плена, нам стало известно только впоследствии. Оказалось, он был освобожден партизанами, разгромившими немецкий лагерь, ушел с ними, но вскоре удрал из отряда и стал полицаем. Когда же ковпаковцы с боями шли по захваченной врагами Волыни и победа советских войск не вызывала уже сомнений, Кубышкин пришел к нам в отряд, принес гранаты, винтовку и заявил, что давно стремился перейти фронт и сражаться в рядах Красной Армии.

– И вот, – капитан отложил точильный камень в сторону, – на испытательный срок послали Кубышкина бойцом ко мне в роту. В строю он ничем себя не проявил. А когда встал вопрос о нехватке ездовых в обозе санитарной части, в штабе вспомнили Митьку. Физически он был силен и легко, как малых детей, переносил раненых.

И вот тут-то начинается эта грустная история.

Однажды на рассвете, когда мы вели бои с гитлеровцами, обоз нашей санитарной части попал под огонь противника.

В передних санях у Кубышкина лежал раненный разрывной пулей боец Николай Маркелов. Рана причиняла ему, бедняге, страшную боль. Он дремал, просыпался, просил пить и снова начинал стонать.

Когда невдалеке с оглушительным треском стали взрываться немецкие мины, обоз рассредоточился в разных направлениях. Партизаны, отстреливаясь на ходу, хлестали лошадей кнутами и погоняли их криками. Лошади мчались, не разбирая дороги, через кочки, пни, сугробы. Взрывы колотили землю, вскидывали частые черные столбы. Осколки с визгом косили ветви деревьев.

Впереди кипел бой. Это отбивала атаку наседавших гитлеровцев наша головная застава. Вели уже огонь и отряды, замыкавшие колонну.

Кубышкин лежал, подогнув ноги, уткнувшись головой в передок саней. Одной рукой, с намотанными на нее вожжами, он цеплялся за перекладину, скреплявшую сани, другой – все глубже натягивал шапку на голову, стараясь ничего не видеть, не слышать.

Между тем огонь противника становится сильнее, мины разрывались все ближе. Дымом и гарью затягивало лес. Разбитые в щепки подводы, подушки раненых, солома, одежда валялись на снегу. Раненая серая лошадь, запутавшись в постромках, билась в предсмертных судорогах.

– Митька, гони, пропадем! – просил Маркелов.

А Кубышкин прятал голову в сено, что-то бормотал и дрожал. Вдруг он дернулся, приподнялся на четвереньках, дико стал озираться вокруг. Рука его провалилась в солому – ага! – ствол винтовки. Кубышкин потянул к себе винтовку, но та не подавалась – сверху лежал раненый. Ездовой злобно обернулся к Маркелову, уперся рукой ему в живот, рванул винтовку к себе. Маркелов закричал от боли, головой ударился о доски, потерял сознание, но тут же очнулся, ухватил Кубышкина за руку.

– Митька, ты чего? Гони же! Не дури, пропадем!

Кубышкин изо всей силы еще раз дернул винтовку, злобно выругался и стал выкарабкиваться из саней.

Глазами, полными ужаса, глядел на него раненый. Он снова поймал ездового за рукав.

– Не бросай меня! Лучше пристрели!

Кубышкин, злобно матерясь, вырвал руку, наотмашь ударил Маркелова по лицу и вывалился из саней. Перевернулся через голову, вскочил, бросился в засыпанный снегом кустарник. Обдирая лицо и руки, без шапки, совершенно обезумев, бежал он с поля боя.

Щелкнула разрывная пуля – Кубышкин метнулся в сторону, плашмя растянулся на земле, быстро-быстро заработал руками и ногами, пополз, не отрывая лица от снега, скатился в едва заметную канавку, вжался в нее, притаился, затих.

А кони, испугавшись взрыва мины, поднялись на дыбы и понесли сани в сторону наступавших немцев. У опушки сани налетели на пень, Маркелова выкинуло в снег, и тут же к нему подскочил фашист с автоматом…

Утром наши разведчики поймали Кубышкина, а через час командир соединения подписал приказ о его расстреле.

Из хаты, которая в этот день была нашей караулкой, вышел комендант штаба Константин Руднев – брат ковпаковского комиссара, погибшего в Карпатском рейде. Он шел молча, насупив брови. За ним два автоматчика вели Кубышкина.

Партизаны и местные жители угрюмо стояли возле калитки. Необычной была тишина в этой довольно большой толпе – никто не переговаривался. Только усиленно дымили цигарками да снег поскрипывал под ногами все подходивших людей.

Толпа раздалась в стороны, Кубышкина подвели к саням. К нему стремительно подошел сапер Якушенко, поглядел на него с ненавистью, сплюнул в снег и вернулся на свое место. Кубышкин съежился, втянул голову в плечи и растерянно, заискивающе улыбнулся. И это прорвало молчание. Исступленный женский крик прорезал тишину:

– Душегуб проклятый! Фашист!

К Рудневу подошел командир.

– Подгонишь сани с ранеными ближе. Пусть все слышат.

Руднев понял его. Никогда раньше не могло возникнуть у нашего бойца опасение, что товарищи бросят его или не помогут в беде. Раненых выносили из боя ценой собственной жизни, десятки километров тащили на себе через леса.

Преступление Кубышкина было из ряда вон выходящим.

В лесу, на развилке дорог, колонна остановилась. Обоз подтянули к небольшому бугру и расставили сани полукольцом, в два ряда.

На бугор поднялся Руднев. Боец Садыков с автоматом и Кубышкин стояли невдалеке.

В сильном волнении Руднев никак не мог начать речь. Он то поправлял ремень автомата, то трогал шапку-кубанку, снял ее, снова надел, откашлялся и наконец заговорил:

– Товарищи партизаны и раненые!.. Вчера наш боевой товарищ Коля Маркелов погиб. А почему погиб?.. Дали Николаю подводу, а этот фашистский прихвостень, что стоит перед вами, товарищи ездовые и раненые, взял и Николая бросил, а свою шкуру начал спасать…

Руднев задыхался от волнения, расстегнул полушубок, ему было жарко.

– Мне, может, тоже хотелось бы сидеть дома, чтоб не летали пули над головой. Но кто ж тогда погонит фашистов, чтоб мы опять стали жить, как до войны?..

Было тихо. Со стороны села доносилась далекая дробь пулеметной очереди. Задумчив, в нарядном зимнем уборе стоял хвойный лес.

Раненые вытягивали шеи, стискивали зубы, удерживали стоны, чтобы не пропустить ни слова из речи Руднева. Лица стоявших вокруг партизан были суровы.

– Наши матери и жены с детьми, – звенел голос Руднева, – страдают, не дождутся, когда мы фашистских гадов прогоним. Все ждут, и моя жинка, и Садыкова, что аж за Ташкентом. А кто ж их будет спасать, если не мы и не Коля Маркелов, что погиб, товарищи партизаны!

Пот катился по лицу коменданта, воротник прилипал к шее.

– Садыков! – Руднев взмахнул зажатой в руке кубанкой. – От имени Советского Союза приказываю вам исполнить приказ командира… Приказываю… в этого труса, что бросил фашистам подводу с героем-партизаном, пустить беспощадную очередь!..

Последние слова его потонули в треске ППШ. С потревоженных веток деревьев посыпались мохнатые хлопья сухого снега.

Руднев вытер лоб полой полушубка, закурил, вскочил в седло и, крикнув: «Колонна, тро-огай!» – пришпорил коня.