Текст книги "Вестовой"

Автор книги: Семен Шмерлинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

11

Спустя шестьдесят один год после этой читинской истории я приехал в теплый город Краснодар и ранним утром позвонил у калитки небольшого домика по улице Костылева. Открыл мне Осип Григорьевич Захаренко, он же Казачок, он же Юлиус. В тот день ему исполнилось восемьдесят лет. Как и многие другие гости, я приехал к нему на юбилей, а до этого не раз встречался с ним в Свердловске у Василия Васильевича Блюхера, сына знаменитого советского полководца.

Половину кирпичного домика, который четверть века занимают Осип Григорьевич с женой Анной Алексеевной, и крохотный садик, казалось, можно осмотреть за десять минут, но я готов был проводить там многие часы и даже дни: было на что поглядеть, о чем подумать.

Собственно говоря, таких двориков в южных городках полным-полно: выложенные камнями дорожки, летняя кухня и садик-огородик, в котором, как и полагалось ранней осенью, на изгородях и решетках сгибались лозы под тяжелыми гроздьями янтарного и темно-розового винограда; крутобокие груши и краснощекие яблоки отягощали ветки; темнели густо-синие, подернутые сединой сливы, на грядках дремали пузатые тыквы. Все хранило следы неусыпной заботы хозяев.

Но замечалось и совсем необычное. В центре двора, на высокой перекладине, соединяющей стволы деревьев, висела, точно на цирковой арене, трапеция. На стенке летней кухни красовались расписанные яркими павлинами занавеси, а на заборе – цирковые афиши, изображающие акробатов, клоуна и дрессировщика собачек. По углам двора стояли ладные, крепкие ящики, как оказалось, тоже циркового происхождения; кочуя с труппой, Юлиус возил в них аппаратуру, костюмы, да и теперь вместе с плотницким и садовым инструментом в них хранился цирковой реквизит. Озорно подмигнув, Юлиус – так называло его в тот день большинство гостей – достал из ящика матерчатую куклу, изображающую кавалериста в кубанке, черкеске и сапожках со шпорами, а также игрушечное седло, и я невольно подумал, какой же малюсенький конь надобен такому «всаднику».

– А вот и конь! – завлекательно, как на цирковом манеже, объявил Юлиус. – Чина, ко мне!

Откуда-то из садика выпрыгнула маленькая собачка и, послушно подставив спинку, позволила себя оседлать.

– Кубанский наездник! – торжественно провозгласил Юлиус. – Алле гоп…

Почувствовав «всадника», Чина резво проскакала по кругу, меняя аллюры – то рысью, то галопом, – и ловко взяла барьеры, подставленные хозяином, а я подумал, какой же восторг вызывает этот номер у детворы. «Каурый конь» со «всадником» продолжал скачку, а по зову Юлиуса появились еще три четвероногих артистки: ласковая Буся, которая недавно тяжело болела, сама вылечилась травами и вернулась на арену; подвижная, стремительная Герта, способная акробатка, выполняющая, например, стойку на передних лапах, опираясь то на ладони своего учителя и тренера, то на его голову, с которой, увы, давно и начисто исчезли густые кудри. И наконец медленно пришагала Кнопка, степенная, важная, украшенная серебряной медалью, заслуженной на конкурсе собак смешанных пород.

Вся труппа артисток, показав свои способности, тотчас деликатно удалилась.

Я оказался в числе ранних гостей и видел приготовления к юбилею. Работы выполнял сам юбиляр, лишь в редких случаях он обращался за помощью. Наверное, не только он – все старые циркачи мастеровиты: мало ли что им приходилось делать, бродя по городам и весям. Работая пилой, молотком, рубанком и стамеской, Юлиус изладил столы и скамейки на добрую сотню мест.

– Эх, сколько я этих скамеек переделал, когда с разъездной бригадой путешествовал по Сибири, Якутии, Дальнему Востоку…

Мобилизовав гостей, Юлиус водрузил над двором оригинальную крышу: то был брезентовый полог, послуживший артистам в дальних странствиях. Небо затянули тучи, и в предвидении дождя старый циркач соорудил шапито, и мы укрылись под ним.

Когда Юлиус работал, на его обнаженном торсе бугрились, играли мускулы. И тем приметнее выделялись на сильном, еще красивом теле страшные отметины – раны, полученные в восемнадцатом – двадцать втором годах.

Об этих годах и ранах я думал и в комнате Осипа Григорьевича, похожей на маленький музей. На стенах – портреты соратников, боевых товарищей, некоторые из них – редкие, достойные хранения в больших музеях страны. Здесь же находился и личный архив хозяина. Признаться, содержался он далеко не в лучшем виде. Не слишком-то приверженный к бумагам, Осип Григорьевич складывал, как приходилось, письма, характеристики, справки, фотографии, газетные статьи, журнальные публикации, касающиеся близких ему событий и его самого.

Я долго рылся в «развалах» и делал выписки. Две из них хочу привести в этой главе, заменяющей в повести эпилог.

* * *

«Я, ниже подписавшийся Аксенов Василий Корнеевич, член Коммунистической партии с октября 1917 года, персональный пенсионер союзного значения, даю настоящую справку товарищу Захаренко Осипу Григорьевичу в том, что знаю его как активного участника гражданской войны в период с 1917–1922 годов. Несмотря на возраст 16-ти лет, Захаренко давались серьезные поручения разведывательного характера. Был связным Свободненской подпольной и Благовещенской подпольной организаций…

При выполнении одного из поручений подпольных организаций Захаренко был схвачен белогвардейцами и японцами, подвергся жестокой пытке и сумел бежать из тюрьмы. В ряде боев он имел четыре ранения и тяжелую контузию под Волочаевкой.

Бывший командир партизанских отрядов Амурской области и 2-го кавалерийского полка В. К. Аксенов».

* * *

«…Осип Григорьевич – участник и герой гражданской войны на Амуре, а посему рекомендую товарища Захаренко, который в боевых атаках против японцев и белогвардейских казаков проявил себя как один из лучших бойцов, владел клинком и винтовкой с молниеносной быстротой, во всех боях был всегда впереди. Был одним из лучших стрелков. Редкий белогвардейский наблюдатель мог устоять, если его увидел Казачок, как мы звали Осипа, только бы хватил полет пули, как японец или беляк летели кубарем с моста или горы, любой пост мог быть снят Казачком. Это – наш красный снайпер, который многое сделал для амурских партизан… Все в отряде знали, что он циркач, оттого хорошо может ездить верхом и здорово стреляет…

Бывший партизан Амурского края

Студницын Павел Михайлович».

* * *

Когда, переписав свидетельства ветеранов, я вышел во дворик, юбиляр завершал работу, по-плотницки, одним ударом вгоняя в доску гвозди. На его спине, ближе к шее, побагровел глубокий шрам. То был след четвертого по счету ранения, которое вместе с тяжелой контузией получил он 12 февраля 1922 года под Волочаевкой.

Об этом сражении я не раз расспрашивал Осипа Григорьевича, прочитал несколько описаний Волочаевских боев, и вот, наверное, по закону контраста в этом теплом и ухоженном южном дворике как-то особенно остро представил себе битву в глубоких снегах, при трескучем морозе у знаменитой сопки Июнь-Корань.

У Волочаевки, станции в полусотне километров западнее Хабаровска, белогвардейцы возвели мощные укрепления. Колючая проволока – в несколько рядов по всему склону сопки. Окопы в рост человека, с ледовыми валами. Скрытые пулеметные гнезда. При штурме таких укреплений по законам военной науки полагалось по крайней мере трехкратное превосходство в силах и средствах, а его у Народно-революционной армии не было: 6300 штыков и 1300 сабель против 4500 штыков и сабель у белых. Наступать же приходилось по широкой равнине, покрытой глубоким, по пояс, сыпучим снегом, при морозе под сорок градусов, в шинелях, куртках, кожаной обуви. Лишь у немногих бойцов были пимы и полушубки.

…И вот в седом предутреннем тумане выстрел пушки бронепоезда № 9 возвестил начало атаки. Наши войска пошли на штурм. Под разрывами снарядов, ружейным и пулеметным огнем народоармейцы и партизаны пробегали, проползали, теряя товарищей, открытое пространство и натыкались на колючую проволоку. В ярости рубили ее шашками, забрасывали шинелями, и у многих билась мысль: вот бы ножницы, ножницы для резки проволоки… Немудрая эта вещь, но в решительные моменты схватки как часто и успех, и жизнь зависят именно от таких простых вещей. И неудивительно, что в описаниях Волочаевских боев, мемуарах их участников, воспоминаниях возглавлявшего штурм В. К. Блюхера с горечью сказано о том, что не было этих самых ножниц.

А они могли быть. Почти были. Еще загодя командование НРА дало задание Благовещенскому заводу изготовить более сотни ножниц для резки колючей проволоки. Заказ был выполнен не полностью и с опозданием: ящик с ними привезли в штабной вагон утром 12 февраля, когда бои были в разгаре. Рассыльный Осип Захаренко через нарочного получил приказ доставить ножницы в передовую цепь.

Осип подхватил ящик, положил на плечо, не ощутив в горячке его тяжести. Распахнув дверь вагона, скатился по ступенькам. Морозный ветер пронизал шинель, хромовые сапожки. Вот бы сюда лихого коня, его резвого Мальчика, он бы мигом проскакал эту пару верст, что отделяют от штурмующих цепей. Да где там: на коне первая пуля снимет. И Мальчика нет, подарил закадычному другу Ване Балину, и тот скачет в атакующей лаве на берегу Амура…

Осип бежал изо всех сил, но вскоре стал задыхаться. Ноги вязли в снегу, каждый шаг давался с трудом. Вот кусты оборвались, он увидел негустые ряды, бойцы передвигались медленно, вжимаясь в снег, разгребая его. Поднимались под градом свинца, перебегали согнувшись. «Если и мне так, – подумал Осип, – вовек до проволоки не доберусь». И он все бежал скачками, часто переступая через неподвижные тела. Быстрее, быстрее к той черневшей впереди, рассыпавшейся цепи, что карабкалась по обледенелому склону к густой, запутанной проволочной сети.

Осип был совсем не далеко от штурмующих заграждения бойцов, когда рядом вспыхнул огненный куст, уши заложило обвальным грохотом и его ударило в спину и в голову. Сознание померкло. Осколок близко разорвавшегося снаряда повредил позвоночник, а взрывная волна тяжело контузила Захаренко.

Более четырех лет провел Осип Григорьевич в госпиталях. Лечили его в Томске и Севастополе, и только 30 августа 1926 года он был выписан из госпиталя и уволен из армии, как инвалид второй группы.

А через год Юлиус снова выступал в цирке, восстановив прежние номера, работал тугую и слабую проволоку, партерную акробатику и свой коронный корд-де-парель, опасный канат. Со временем исполнилась и его мечта. Правда, не с Лелей, исчезнувшей тогда насовсем у Читинского вокзала, а с другой, талантливой гимнасткой и акробаткой, подругой на всю жизнь, Анечкой, Анной Алексеевной, создал он желанный номер «Два-Юлиус-два» и вместе с небольшой и дружной цирковой бригадой многие годы выступал на Дальнем Востоке. Много раз показывали они свои цирковые программы воинам Особой Краснознаменной дальневосточной армии, которой командовал В. К. Блюхер, страстно любивший цирк. Василий Константинович не раз беседовал с Осипом Григорьевичем, и они вспоминали Читу, ДВР, Волочаевку, Эти встречи с циркачом «дядей Осей» и по сию пору помнит сын В. К. Блюхера Василий Васильевич, тогда маленький мальчик, а в наши дни профессор Свердловского сельскохозяйственного института.

Просматривая «послужный список» Осипа Григорьевича, я удивлялся и радовался долговечности и свежести его артистического мастерства. Когда ему было далеко за пятьдесят, он все еще выполнял довольно сложные акробатические трюки, в ту пору он с коллегами, с Анной Алексеевной объездил Заполярье, Дальний Восток и казахстанскую целину.

Не стану описывать сердечный и веселый юбилей, скажу только, что было множество гостей «со всех волостей», а приветствия и поздравления с Дальнего Востока, Забайкалья, Сибири, Урала, из Москвы и других городов отразили обе стороны жизни этого человека: мужественную борьбу за власть Советов и преданную службу на арене цирка. Слушая речи и тосты, я вспоминал хранившийся в архиве хозяина примечательный документ – обстоятельное, на восьми страницах, описание жизни Осипа Григорьевича, сделанное коммунистом с 1896 года, дважды Героем Социалистического Труда Федором Николаевичем Петровым, знавшим Осипа с шестнадцати лет. «Я счел своим долгом, – писал Ф. Н. Петров, – подробно изложить его биографию, ибо факты его жизни и работы сами говорят за себя».

Вот строки из этого документа:

«В течение трех лет – с 1918 по 1922 год – своим участием в многочисленных боях и неоднократным выполнением труднейших и опаснейших поручений в качестве подпольщика – связиста и разведчика – товарищ О. Г. Захаренко доказал свою беззаветную преданность идеалам коммунизма, проявил подлинное геройство и мужество».

Назавтра я уезжал из Краснодара, но прежде проводил Осипа Григорьевича, который отправлялся в Анапу, в детский санаторий «Жемчужина России». Там ждали старого артиста, много лет выступающего перед детьми с цирковыми номерами, фокусами и увлекательными рассказами о гражданской войне.

Подошел к перрону автостанции сверкающий лаком «Икарус». Расцеловавшись с провожающими, Осип Григорьевич занял свое место в салоне машины и, высунувшись из окошка, поманил меня к себе. Сделав строгие и озорные глаза, он звучным голосом повторил так много значившую для него излюбленную фразу Василия Константиновича Блюхера:

– И чтобы ты у меня был здоровеньким!