Текст книги "Иерусалим"

Автор книги: Сельма Оттилия Ловиса Лагерлеф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Сельма Лагерлёф
ИЕРУСАЛИМ

Предисловие

Книга, которую вы держите в руках, принадлежит перу одной из наиболее известных и признанных женщин-литераторов конца XIX – начала XX столетия, Сельмы Оттилианы Ловизы Лагерлёф (1858–1940). Она родилась в городке Морбака на юге Швеции в многодетной семье отставного офицера. Детство Сельмы протекало в атмосфере простого, почти крестьянского быта, но вместе с тем это было время, когда будущая писательница познакомилась с богатой традицией шведского фольклора и народной литературы. В 80-е годы XIX века Лагерлёф начинает профессионально заниматься писательской деятельностью, и быстро получает признание. Наконец, после путешествия в Египет, в 1901–1902 годах Сельмой Лагерлёф было создано, по мнению многих, наиболее фундаментальное ее произведение – двухтомный роман «Иерусалим». Роман явился одной из тех литературных жемчужин, которые снискали Лагерлёф высокую форму международного авторского признания: в 1909 году ей – первой из женщин – была присуждена Нобелевская премия по литературе «как дань высокому идеализму, яркому воображению и духовному проникновению, которые отличают все ее произведения».

В нашей стране книги и рассказы Сельмы Лагерлёф широко переводились и издавались почти одновременно с выходом их на родине писательницы. Но вот началось богоборческое лихолетье, и многие произведения нобелевской лауреатки разделили судьбу других шедевров мировой культуры, которым не нашлось место в «новом мире» большевиков. По этой причине советскому читателю Сельма Лагерлёф была известна, в основном, по детскому роману «Чудесное путешествие Нильса Хольгерссона по Швеции», «Саге о Йесте Берлинге», отдельным рассказам – но и этого вполне хватило для того, чтобы великую шведку у нас не забывали и любили. После падения коммунизма христианские книги Лагерлёф стали возвращаться в Россию. В 2008 году, к полуторавековому юбилею писательницы была сделана новая литературная редакция дореволюционного перевода дилогии «Иерусалим», которую мы и предлагаем нашим читателям – впервые за почти сто лет.

Сюжет «Иерусалима» несложен, под этой внешней незамысловатостью скрывается богатство художественных образов, характеров, человеческих отношений. Люди, под влиянием слов проповедника решившие отправиться жить на Святую Землю, оказываются в начале пути куда более трудного и долгого – пути к Богу и к самим себе, на котором обнаруживается подлинное «я» каждого из них. Но сколь разные, порой неожиданные, мотивы не побуждали бы паломников оставить родную страну, итог их пути окажется еще более непредсказуем. Вопросы, которые поднимаются в романе – действительно вечные, а тонкая литературная форма, в которой они представлены, превращает «Иерусалим» в масштабную семейную сагу, на страницах которой наши современники найдут то, что касается именно их.

Василий Чернов

КНИГА ПЕРВАЯ

Пролог

I

Одним летним утром молодой крестьянин пахал свое поле. Солнце ярко светило, трава сверкала росой, а свежий утренний воздух бодрил настолько, что лошади тащили плуг легко и быстро. Они никак не желали идти своим обычным размеренным шагом, и молодому крестьянину приходилось почти бежать, чтобы поспевать за ними.

Плуг выбрасывал землю жирными, влажными комьями, и крестьянин радовался при мысли, что скоро посеет здесь рожь. Он шел и думал: «Почему это иногда в голову лезут всякие мрачные мысли, и жизнь кажется тяжелой? Что еще нужно, кроме солнца и погожего дня, чтобы чувствовать себя, как в раю?»

Пашня пролегала по длинной, довольно широкой долине, испещренной желтыми и желтовато-зелеными пятнами хлебных полей, скошенного клевера, цветущего картофеля и полос льна, усыпанных голубыми цветочками, над которыми порхали облака белых бабочек. И как будто для полноты картины, посреди долины раскинулась большая, старинная крестьянская усадьба со множеством серых хозяйственных построек и большим жилым домом, выкрашенным в красный цвет. Перед домом росли две высокие груши, а у ворот – несколько молодых березок; во дворе были сложены большие поленницы, а позади сараев виднелись огромные стога сена. Возвышающаяся над плоской равниной усадьба была похожа на большой корабль с мачтами и парусами, рассекающий морскую гладь.

«И все это мое, – думал молодой пахарь. – Прекрасные, удобные постройки, здоровый скот, сильные лошади и верные работники! Я не беднее любого богача в округе, и мне нечего бояться нищеты.

Да, да, ведь я боюсь не бедности, – ответил он сам себе. – Я был бы счастлив, если бы походил на отца и деда.

Как глупо, что я об этом думаю, – сказал он. – У меня ведь было так хорошо на душе. Но обидно знать, что во времена отца все соседи брали с него пример. В то утро, как он начинал косить, выходили с косами и все соседи, а в тот день, как мы начинали пахать, остальные тоже брались за плуг. А вот я пашу уже несколько часов, и никто больше не начинает работу.

Мне кажется, я управляю имением не хуже любого, носившего имя Ингмара Ингмарсона, – продолжал он. – Я выручаю за сено больше, чем при жизни отца, и я прорыл глубже узкие, поросшие травой канавки, которые в его время перерезали наши поля. Да, надо признать, что и с лесом я обращаюсь лучше, чем отец, и не жгу его в таком количестве.

Тяжело бывает думать об этом, – сказал пахарь, – и не всегда я отношусь к этому так легко, как сегодня. Когда были живы отец и дед, то люди говорили, что Ингмарсоны живут на земле так долго, что знают волю Божью, и все прямо-таки умоляли их управлять общиной. Ингмарсоны назначали пастора и его помощника, определяли время, когда надо чистить реку, и указывали, где строить школу. А у меня никто не спрашивает совета, мне нечего указывать и нечем распоряжаться.

Все-таки удивительно, как легко в такое утро ко всему относишься; я готов вместе с другими смеяться над своими заботами. А между тем, эта осень может оказаться для меня тяжелее, чем прежде. Если я сделаю то, что задумал, то ни пастор, ни судья больше не подойдут в воскресенье пожать мне руку, как делали это до сих пор. И в члены благотворительного общества меня больше не выберут, а о том, чтобы стать когда-нибудь церковным старостой, нечего будет и думать.

Как хорошо думается, когда идешь вот так вслед за плугом, с борозды на борозду. Идешь себе один, и никто тебе не мешает, только вороны скачут по бороздам, выискивая червей».

Мысли так легко сменяли одна другую, словно кто-то нашептывал их ему на ухо. Такая ясность мыслей, как в этот день, случалась нечасто, и это радовало крестьянина и придавало сил. Он подумал, что берет на себя слишком много, и никто не требует от него напрасной жертвы.

Если бы отец был жив, он, как и во всех затруднительных случаях, сразу обратился бы к нему за советом. Как жаль, что отца уже нет в живых и с ним нельзя как следует потолковать!

«Знать бы только как, – думал он, и эти мысли развлекали его, – я сейчас же отправился бы к нему. Интересно, что сказал бы Ингмар-старший, в один прекрасный день увидев меня перед собой? Представляю, как он сидит там, в большой усадьбе, окруженной полями, лугами, постройками и огромными стадами рыжих коров – не черных и не пестрых, а именно таких, каких он держал на земле. И вот, войду я к нему в горницу…»

Крестьянин вдруг со смехом остановился. Он так размечтался, что ему казалось, будто он уже покинул землю и очутился на небе у своего отца.

«И вот, войду я к нему в горницу, – продолжал он, – вдоль стен стоят крестьяне, все с рыжими седеющими волосами, седыми бровями и большой нижней губой, и все, как две капли воды, похожи на отца. Увидев столько народу, я испугаюсь и застыну в дверях. Но отец, сидящий во главе стола, он сразу заметит меня, скажет: „Добро пожаловать, Ингмар Ингмарсон-младший“, – и, поднявшись, выйдет мне навстречу».

«Я хотел бы поговорить с вами, отец, – скажу я, – но здесь столько чужих». – «Что ты, это же все наша родня, – скажет отец, – все они жили в Ингмарсгорде, а старший из них помнит еще времена язычества». – «Хорошо, но только я хотел бы поговорить с вами наедине».

Тут отец размышляет, не пойти ли ему со мной в горницу поменьше, но так как я человек свой, то он ведет меня в кухню. Отец садится на очаг, а я на деревянную колоду для колки дров. – «У вас тут хорошая усадьба, отец», – говорю я. – «Да, недурная, – отвечает отец. – Ну, а как дела в Ингмарсгорде?» – «Ничего, неплохо, – отвечаю я. – В следующем году мы получим по двенадцать талеров за меру сена». – «Не может быть! – говорит отец. – Уж не пришел ли ты сюда смеяться надо мной, Ингмар-младший!»

«Зато мне приходится плохо, – говорю я. – Все только и твердят, что вы, отец, были мудры как сам Господь Бог, а ко мне никто даже за советом не обращается». – «Разве тебя не выбрали в члены общинного совета?» – спросит старик. – «Нет, ни в школьный совет, ни в церковный, ни даже в члены благотворительного общества». – «Что же ты сделал дурного, Ингмар-младший?» – «Ничего, но люди говорят, что тот, кто хочет взять на себя ответственность и заботу о других, должен сначала доказать, что может справиться со своими собственными делами».

Я представляю, как отец закроет глаза и с минуту подумает. «Видишь ли, Ингмар, тебе надо жениться и взять себе добрую жену», – скажет он, наконец. – «Но именно этого-то я и не могу сделать, отец, – отвечу я. – Никто, даже последний бедняк, не соглашается выдать за меня свою дочь». – «Расскажи мне толком, как обстоит все дело, Ингмар-младший», – скажет отец, и голос у него будет такой мягкий и нежный.

«Видите ли, отец, четыре года тому назад, как раз в тот год, как я взял в руки именье, я посватался к Бритте из Беркскуга». – «Постой, – скажет отец, – разве из нашего рода кто-нибудь живет в Беркскуге?» Он, казалось, уже плохо помнил, что делается на земле. – «Нет, но это состоятельные люди, и, если Вы помните, отец Бритты – член парламента». – «Да-да, но тебе следовало бы жениться на девушке из нашего рода, так чтобы твоя жена знала все старые обычаи и порядки». – «Это совершенно верно, отец, потом я и сам это понял».

Тут мы с отцом помолчим немного, а потом он опять заговорит: «Она была красивая?» – «Да, – отвечу я, – у нее были темные волосы, светлые глаза и румяные щеки. К тому же она была работящая, и мать радовалась, что я ее выбрал. Все бы ничего, да беда в том, что она-то не хотела выходить за меня замуж». – «Пустяки, кто же смотрит на это». – «Да, и родители заставили ее согласиться». – «Откуда ты знаешь, что заставили? Мне кажется, она была рада заполучить такого богатого мужа, как ты, Ингмар Ингмарсон-младший».

«Ах, нет, она совсем не радовалась, но все-таки нас огласили в церкви и назначили день венчания, и Бритта еще до свадьбы переехала в Ингмарсгорд помогать матери, потому что, надо тебе сказать, мать стала уже стара и слаба». – «До сих пор я не вижу еще ничего дурного, Ингмар-младший», – скажет отец, чтобы подбодрить меня.

«Но в этот год урожай был плохой, картофель совсем погиб, коровы заболели, и мы с матерью решили, что будет лучше отложить свадьбу на год. Видишь ли, я думал, что не так уж важно справить свадьбу, раз мы помолвлены, но вышло по-другому». – «Если бы ты взял жену из нашего рода, то она терпеливо ждала бы тебя», – скажет отец. – «Правда, – отвечу я, – было заметно, что Бритте эта отсрочка не очень понравилась, но что делать, у меня совершенно не было денег на свадьбу, только весной у нас были похороны, и мне не хотелось брать деньги из сберегательной кассы». – «Ты поступил совершенно правильно, отложив свадьбу», – скажет отец. – «Но я боялся, что Бритте не понравится, если придется справлять крестины раньше свадьбы». – «Прежде всего надо думать о том, хватит ли у тебя денег на расходы», – скажет отец.

«Но Бритта с каждым днем становилась все тише и задумчивее, и я никак не мог понять, что с ней творится. Я думал, что она тоскует по дому и родителям, которых она очень любила. Ну, это пройдет, думал я, она привыкнет. Ей понравится у нас в Ингмарсгорде. На этом я и успокоился сначала, а потом спросил мать, отчего у Бритты такой бледный и измученный вид. Сам-то я думал, что Бритта недовольна тем, что отложили свадьбу, но боялся спросить ее об этом. Помните, отец, Вы мне всегда говорили, что, когда я буду жениться, я должен выкрасить дом заново в красный цвет. А в тот год у меня как раз и не хватило бы денег на краску. Все это придется отложить до следующего года, – думал я».

Молодой крестьянин шел дальше и все время шевелил губами. Он был так погружен в свои мысли, что ему представлялось, будто он действительно видит перед собой отца. «Я должен все рассказать отцу четко и подробно, – думал он, – и тогда он даст мне добрый совет».

«Так прошла зима, и я часто думал, что, если Бритта все время чувствует себя несчастной, то, пожалуй, лучше отправить ее назад в Беркскуг, но и для этого было уже слишком поздно. Наступил май, и однажды вечером Бритта вдруг исчезла. Мы проискали ее всю ночь, и только под утро ее нашла одна из девушек.

Мне будет тяжело говорить дальше, и я замолчу, но отец спросит: „Но ведь она, упаси Боже, не умерла?“ – „Нет, она… Нет“, – отвечу я, и отец заметит, что мой голос дрожит. – „У нее родился ребенок?“ – спросит отец. – „Да, – скажу я, – и она задушила его. Он лежал возле нее“. – „Так она помешалась?“ – „Нет, она была в своем уме. Но она сделала это, чтобы отомстить мне, потому что я насильно женился на ней. Она сказала, что не сделала бы этого, если бы мы были обвенчаны, но если я не хотел иметь законного ребенка, то нечего мне иметь его совсем“. – Тут отец сильно опечалится и замолчит.

„А ты хотел бы ребенка, Ингмар-младший?“ – спросит он наконец. – „Да“, – скажу я. – „Мне очень жаль, что ты связался с такой дурной женщиной. Она теперь в тюрьме?“ – „Да, ее приговорили к трем годам“. – „И поэтому никто не хочет отдать за тебя свою дочь?“ – „Да, поэтому, но я ни за кого и не сватался“. – „И поэтому с тобой не считаются в деревне?“ – „Люди говорят, что я не должен был так поступать с Бриттой. Они думают, что, если бы я был так же умен, как Вы, отец, то поговорил бы с ней и узнал, отчего она тоскует“. – „Молодому не так-то легко понять дурную женщину“.

„Нет, отец, – скажу я, – Бритта – не дурная женщина, а только очень гордая“. – „Это почти одно и то же“, – скажет отец.

Тут я замечаю, что отец берет мою сторону, и говорю: „Многие считают, что мне стоило сделать вид, будто ребенок родился мертвым“. – „Почему же она не должна нести наказания?“ – спросит отец. – „Они говорят, если бы Вы были живы, Вы заставили бы молчать девушку, которая нашла ее, она и пикнуть бы не посмела“. – „И ты бы тогда женился на Бритте?“ – „Нет, тогда бы мне не пришлось на ней жениться. Я отослал бы ее обратно к родителям, раз ей у нас не нравится“. – „Да, ты бы мог это сделать в любом случае. Нельзя требовать, чтобы ты, такой еще молодой, был так же мудр, как старики“. – „Вся деревня говорит, что я дурно поступил с Бриттой!“ – „Она поступила еще хуже, опозорив честную семью!“ – „Но ведь это я заставил ее выйти за меня“. – „Ну, этому она должна была только радоваться“, – скажет отец. – „Так Вы не считаете, что это из-за меня она сидит в тюрьме?“ – „Я считаю, что она одна в этом виновата“. – Тут я встаю и медленно говорю: „Так Вы не думаете, отец, что я что-нибудь должен сделать для нее, когда она осенью выйдет из тюрьмы?“ – „Что же ты хочешь сделать, может быть жениться на ней?“ – „Наверное, так и нужно“. – Отец пристально посмотрит на меня и потом спросит: „Ты ее любишь?“ – „Нет, она убила мою любовь“. – Тут отец закроет глаза и молча задумается. – „Видите ли, отец, я не могу отделаться от мысли, что я причина всего несчастья“. – А старик сидит молча и ничего не отвечает. – „В последний раз я видел ее на суде, она выглядела такой несчастной и горько плакала о ребенке. Она не сказала обо мне ни одного дурного слова и всю вину взяла на себя. Многие из присутствующих плакали, и даже у самого судьи выступили слезы на глазах. Он дал ей только три года“.

Но отец все молчит.

„Ей нелегко придется осенью, когда она вернется домой, – говорю я, – никто в Бергскуге не обрадуется ее возвращению. Родные считают, что она их опозорила. Она все время будет сидеть дома и, пожалуй, не решится даже выйти в церковь. Ей будет тяжело во многих отношениях“.

Но отец все молчит.

„Мне, конечно, тоже нелегко было бы жениться на ней, – говорю я. – Хозяину такой усадьбы неприятно иметь жену, на которую с презрением смотрят и работники и служанки. Матери это тоже не доставит большой радости, и тогда нам уж нельзя будет приглашать помещиков на свадьбы и похороны“.

А отец все молчит и молчит.

„На суде я, как мог, пытался помочь Бритте; я сказал судье, что во всем виноват я, потому что силой взял ее замуж. И еще сказал, что считаю ее настолько невинной, что, если бы она изменила свое мнение обо мне, я в тот же день женился бы на ней. Все это я говорил, чтобы смягчить ей наказание. Но хотя она и написала мне два письма, я не увидел, чтобы она изменилась ко мне. Сами понимаете, что только из-за этих слов я не считаю себя обязанным жениться“.

А отец все сидит, думает и не говорит ни слова.

„Я знаю, что, рассуждая так, поступаю по-человечески, а мы, Ингмарсоны, всегда старались следовать воле Божьей. А иногда мне кажется, что Господу может и не понравиться такое отношение к убийце“.

А отец все молчит.

„Подумайте, отец, как тяжело, когда по твоей вине страдает другой, а ты и не пытаешься ему помочь. Я знаю, в деревне все сочтут это несправедливым, но все эти годы мне было так тяжело, что я просто обязан для нее что-нибудь сделать, когда она выйдет на свободу“.

Отец продолжает сидеть неподвижно. Я чуть не плачу: „Посмотрите на меня, ведь я такой молодой, а загублю всю жизнь, если снова возьму Бритту. Люди и так думают, что я плохо поступил, а если я это сделаю, они совсем от меня отвернутся“.

Но я никак не могу заставить отца сказать хоть слово.

„И я еще подумал, отец, как удивительно, что мы, Ингмарсоны, уже столько веков владеем усадьбой, тогда как в других поместьях владельцы меняются. Наверное, это оттого, что Ингмарсоны всегда следовали Божьему пути. Нам, Ингмарсонам, нечего бояться людей, мы должны только исполнять волю Божью“.

Тут старик поднимает голову и говорит: „Это очень трудный вопрос, Ингмар, я пойду посоветуюсь с другими Ингмарсонами“.

И отец уходит в горницу, а я остаюсь ждать его. И вот я жду, жду, а отец все не возвращается. Просидев несколько часов, я устаю ждать и вхожу к отцу. – „Тебе придется еще подождать, Ингмар-младший, – говорит отец, – это очень трудный вопрос“. – И я вижу, как все старики сидят, закрыв глаза, и думают. А я все жду и жду, жду еще и сейчас…»

Пахарь, улыбаясь, шел за плугом, который теперь медленно тащили усталые лошади. Дойдя до канавы, он натянул вожжи, остановился и стал совсем серьезен.

«Удивительно, когда спрашиваешь чьего-нибудь совета, то в это время сам видишь, что правильно и что нет; сразу находишь ответ, над которым мучился целых три года. Пусть все будет, как Богу угодно».

Он чувствовал, что должен вернуть Бритту. И в то же время это казалось ему настолько трудным, что при одной только мысли об этом он терял всякое мужество.

«Да поможет мне Бог», – думал он.

Но в этот ранний час в поле был не один Ингмар Ингмарсон.

По тропинке между хлебными полями шел старик. Нетрудно было догадаться, какое у него ремесло: на плечах он нес длинную кисть и весь, от шапки до сапог, был забрызган красной краской. По привычке странствующих маляров он посматривал по сторонам, выглядывая, не видать ли где невыкрашенного дома или такого, на котором краска потускнела и облупилась. Перед ним мелькал то один, то другой дом, но он не решался, куда лучше зайти. Наконец он поднялся на холм и увидел Ингмарсгорд, величественно и широко раскинувшийся по долине. «Ах, Господи Боже мой! – громко воскликнул он и даже остановился от радости. – Этот дом не красили уж лет сто, он весь почернел от старости, а хозяйственные постройки, похоже, никогда не были выкрашены. И как их много! – воскликнул он. – Мне здесь хватит работы до осени!»

Пройдя немного, он увидел крестьянина, работающего в поле. – «А, этот крестьянин здешний, – подумал маляр, – пойду-ка расспрошу его про усадьбу». – Он свернул с дороги прямо на пашню и обратился к Ингмару с расспросами, чья это усадьба и не знает ли он, не собирается ли хозяин ее перекрасить.

Ингмар Ингмарсон вздрогнул и уставился на старика, словно тот был привидением. – «Да ведь это маляр, – подумал он, – И он приходит как раз в эту минуту!» – Он был так поражен, что ничего не мог ответить старику.

Он ясно помнил, как отец, когда ему говорили: «Вам стоит покрасить ваш дом, он стал таким некрасивым», всегда отвечал, что покрасит его, когда Ингмар будет справлять свадьбу.

Маляр повторил свой вопрос во второй и в третий раз, а Ингмар все молчал, словно не понимая его.

«Решили они уже там, на небе, мой вопрос? – спрашивал он сам себя. – Неужели это знак от отца, что я должен жениться в этом году?»

Он был так поражен этой мыслью, что без лишних разговоров согласился нанять маляра.

После этого он продолжал работу, глубоко растроганный, почти счастливый. – «Теперь мне будет не так трудно выполнить задуманное, раз я уверен, что этого хочет отец», – думал он.