Текст книги "Легенды о Христе (с илл.)"

Автор книги: Сельма Оттилия Ловиса Лагерлеф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

«Конечно, – подумал он, – я давно должен был бы об этом догадаться; потому-то я всегда и ненавидел этого ребенка. Это и есть обещанный пророчеством князь мира».

Он опустил меч, и у него промелькнула мысль: «Если я положу перед Иродом голову этого ребенка, он сделает меня начальником своих телохранителей». И, приближая острие меча все ближе и ближе к спящему ребенку, он радостно говорил:

– На этот раз наконец никто не станет между нами и не вырвет его из моей власти.

Но он все еще держал в руке лилию, сорванную им при входе в пещеру, и вдруг из чашечки ее вылетела спрятавшаяся там пчела и, жужжа, стала кружиться вокруг его головы.

Воин вздрогнул. Он вдруг вспомнил о пчелах, которым помогал когда-то ребенок; ему пришло в голову, что одна из этих пчел помогла мальчику скрыться с праздника Ирода.

Эта мысль поразила его. Он опустил меч, выпрямился и стал прислушиваться к пчеле.

Но вот жужжание насекомого затихло. Продолжая стоять неподвижно, воин вдыхал сильный сладкий аромат, струившийся из лилии, которую он держал в руке. Запах напоминал ему о лилиях, которые мальчик спасал от дождя, и о том, как сноп их скрыл ребенка от его взоров и помог крошке спастись через городские ворота.

Он все больше задумывался и вложил меч обратно в ножны.

«Пчелы и лилии благодарили его за его благодеяния», – пробормотал он про себя.

Он припомнил, что и ему ребенок однажды оказал благодеяние, и густая краска залила его лицо. «Разве может римский легионер забыть оказанную ему услугу?»

Недолго боролся он с собой. Он подумал об Ироде и о собственном своем желании уничтожить юного владыку мира – и решил в душе: «Мне не следует убивать этого ребенка, который спас мне жизнь».

И он наклонился и положил свой меч возле ребенка, чтобы беглецы, проснувшись, узнали, какой опасности они избегли.

В это время ребенок проснулся и глядел на него своими прекрасными очами, сиявшими, как звезды. И легионер преклонил пред ним колени.

– Владыка, Ты – Всемогущий, – сказал он, – Ты – Победитель, Ты – Тот, которого любят боги, Ты – Тот, который может спокойно наступать на скорпионов и змей.

Он поцеловал ножку ребенка и тихо вышел из пещеры; мальчик же продолжал лежать и глядеть ему вслед большими удивленными детскими глазками.

Бегство в Египет

Далеко-далеко, в одной из пустынь восточных стран, росла с незапамятных времен пальма.

Она была стара и невероятно высока. Все проходившие через пустыню невольно останавливались и любовались ею, потому что она была гораздо выше остальных пальм, и даже можно было сказать, что она выше обелисков и пирамид.

И вот однажды, когда эта пальма одиноко стояла и созерцала пустыню, она заметила нечто до того удивительное, что могучая вершина ее закачалась от изумления.

Там, в конце пустыни, шли два одиноких путника. Они были на таком далеком расстоянии, откуда верблюды кажутся не больше муравья, но все-таки это, несомненно, были два человека.

Эти чужестранцы – пальма хорошо знала всех постоянных путников пустыни – были мужчина и женщина, с ними не было ни проводников, ни вьючных животных, ни палаток, ни бурдюков с водой.

«Они пришли сюда, вероятно, чтобы умереть», – подумала пальма. И быстро осмотрелась кругом.

«Удивительно, – продолжала она, – что львы еще не вышли на охоту, завидя добычу. Насколько я вижу, ни один из них даже не пошевельнулся. Я не вижу и разбойников. Но они, вероятно, еще появятся».

«Им грозят семь видов смерти, – думала она дальше. – Их пожрут львы, ужалят насмерть змеи, их иссушит жажда, погребут пески, на них нападут разбойники, их сожжет солнцем, они погибнут от страха».

И она старалась думать о чем-нибудь другом. Судьба этих людей беспокоила ее.

Но куда ни обращала она свой взор, она видела только то, что было знакомо ей уже тысячи лет.

Ничто не приковывало к себе ее внимания.

И мысли ее снова возвращались к двум путникам.

– Клянусь засухой и бурей! – сказала пальма, призывая в свидетели опаснейших врагов жизни. – Что это несет на руках женщина? Мне кажется, эти безумцы несут с собой и ребенка.

Пальма, которая, как и все старцы, была дальнозорка, не ошиблась.

Женщина несла на руках ребенка, который спал, положив головку ей на плечо.

– Дитя почти голенькое, – продолжала пальма. – Я вижу, как мать прикрыла его своим плащом. Она второпях схватила его с постельки и отправилась в путь. Теперь я понимаю: это беглецы. Но все-таки они безумцы. Если их не охраняют ангелы, лучше было бы им все претерпеть от врагов, чем отправляться в пустыню.

Я представляю себе, как все это произошло. Муж стоял за работой, ребенок спал в колыбели, а жена вышла за водой. Едва успела она отойти на несколько шагов от двери, как увидала приближавшихся врагов. Она бросилась назад, схватила ребенка, позвала мужа, и они побежали! Целый день провели они в пути, не останавливаясь ни на минуту.

Да, вот как все это произошло.

Но повторяю: если их не охраняют ангелы…

Они так напуганы, что не чувствуют ни усталости, ни других страданий, но я вижу жажду, горящую в их глазах. Мне ли не знать лица человека, страдающего от жажды?

И когда пальма подумала про жажду, судорожная дрожь пробежала по ее высокому стволу, а бесчисленные перышки ее длинных листьев съежились, как от дыхания огня.

– Если бы я была человеком, – говорила она, – я никогда не отважилась бы отправиться в пустыню. Надо быть безумцем, чтобы отважиться идти сюда, не имея корней, простирающихся до неиссякающих родников. Здесь опасно и для пальм. Даже и для такой пальмы, как я!

Если бы я могла им дать совет, я уговорила бы их вернуться. Враги никогда не смогут быть так жестоки к ним, как пустыня. Может быть, им кажется, что в пустыне легко живется. Но я знаю, что даже и мне иногда приходится трудно. Я помню, как еще в молодости ветер нанес на меня целую гору песку. Я едва не задохнулась. Если бы я могла умереть, это был бы мой последний час.

Пальма продолжала думать вслух по привычке одиноких стариков.

– Я слышу какой-то чудный мелодичный шелест в моих ветвях, – говорила она. – Все перышки моих листьев трепещут. Не понимаю, что делается со мной при виде этих бегущих чужестранцев. Эта грустная женщина так прекрасна. Она приводит мне на память самое чудесное явление в моей жизни.

И под мелодичный шелест листьев пальме вспомнилось, как однажды, за много-много лет, этот оазис посетили два знатных путника. Это были царица Савская и премудрый Соломон.

Прекрасная царица возвращалась домой, царь Соломон проводил ее часть пути, а теперь они должны были расстаться.

«На память об этой минуте, – сказала царица, – я сажаю в землю финиковую косточку.

Я хочу, чтобы из нее выросла пальма, которая будет жить и расти, пока в стране Иудейской не родится царь, который превзойдет Соломона».

Сказав это, она посадила косточку и оросила ее своими слезами.

«Почему я вспомнила об этом именно сегодня? – подумала пальма. – Неужели эта женщина напоминает мне своей красотой прекраснейшую из цариц, по слову которой я выросла и живу до нынешнего дня? Я слышу, как листья мои шелестят все громче, и шелест их печален, как погребальная песнь. Они словно предсказывают, что скоро прервется чья-то жизнь. Хорошо, что я знаю, что никогда не умру».

Пальма думала, что печальный шелест ее листьев предсказывает смерть этим одиноким путникам.

Да и они сами, вероятно, думали, что близится их последний час.

Это видно было по выражению их лиц, когда они проходили мимо скелетов верблюдов, лежавших по дороге.

Это видно было по взглядам, которыми они провожали пролетавших мимо коршунов.

Да иначе и быть не могло.

Они должны погибнуть.

Они заметили пальму и оазис и быстро направились к ним в надежде найти воду. Но, придя туда, они остановились в отчаянии, потому что источник иссяк.

Утомленная женщина положила ребенка на землю и стала, плача, на берегу источника.

Мужчина бросился рядом с ней на землю и стал бить по песку кулаками.

Пальма слышала, как они говорили между собой, что им придется умереть.

Она узнала также из их слов, что царь Ирод велел умертвить всех детей в возрасте от двух до трех лет, боясь, что среди них родился ожидаемый царь иудейский.

«Мои листья шелестят все громче, – думала пальма. – Пришел последний час этих несчастных беглецов».

Она поняла, что оба они боятся пустыни. Муж говорил, что лучше было бы остаться и вступить в бой с воинами, чем бежать от них. Они погибли бы более легкой смертью.

– Бог поможет нам, – отвечала жена.

– Мы беззащитны против хищных зверей и змей. У нас нет ни пищи, ни питья. Как может Бог помочь нам? – Он разорвал в отчаянии свое платье и припал лицом к земле. Он потерял всякую надежду, как человек, смертельно раненный в сердце.

Жена сидела, выпрямившись, охватив руками колени. Но взоры, которые она кидала на пустыню, говорили о безграничном, безутешном отчаянии.

Пальма слышала, как тоскливый шелест в ее листьях становился все громче.

Женщина, вероятно, также услышала его, потому что подняла голову.

И тотчас невольно протянула руки к вершине дерева.

– О, финики, финики!.. – воскликнула она. В ее голосе слышалось такое страстное желание, что пальме захотелось быть не выше дрока, чтобы финики ее было так же легко рвать, как и цветы шиповника.

Она знала, что вершина ее покрыта гроздьями фиников, но как могут достать их люди на такой головокружительной высоте?

Муж уже раньше видел, как высоко висели финики. Он даже не поднял головы и только попросил жену не мечтать о невозможном.

Но ребенок, игравший травками и стебельками, услышал восклицание матери.

Малютке и в голову не приходило, что мать может не получить всего, что только она пожелает. Как только он услышал про финики, он начал пристально смотреть на дерево.

Он думал и соображал, как бы их достать. Лобик его наморщился под светлыми кудрями. Наконец на его личике появилась улыбка.

Он придумал способ.

Он подошел к пальме, ласково погладил ее своими ручонками и сказал нежным, детским голоском:

– Пальма, наклонись! Наклонись, пальма!

Что это? Что случилось?

Листья пальмы шумели, словно по ним пронесся ураган, а по высокому стволу пробежала дрожь. И пальма почувствовала, что малютка сильнее ее.

Она не могла противиться ему. И склонилась своим высоким стволом перед ребенком, как люди склоняются перед властелинами. Пальма нагнулась до самой земли, так что верхушка ее с дрожащими листьями легла на песок.

Ребенок набрал уже много фиников, а дерево все еще продолжало лежать на земле; тогда мальчик подошел к нему, снова ласково погладил его ручкой и нежно сказал:

– Пальма, поднимись! Поднимись, пальма!

И громадное дерево тихо и благоговейно выпрямило свой гибкий ствол, и листья его зазвенели, словно арфа.

– Теперь я знаю, кому они пели песнь смерти, – сказала пальма, когда снова выпрямилась. – Не этим людям.

Муж и жена, стоя на коленях, славили Бога.

– Ты видел нашу печаль и избавил нас от нее. Ты – Всемогущий, сгибающий ствол пальмы, как тростник! Каких врагов трепетать нам, когда сила Твоя охраняет нас?

Вскоре после этого через пустыню прошел караван, и путники увидели, что вершина пальмы завяла.

– Как это могло случиться? – сказал один из путников. – Эта пальма должна была умереть, увидав царя, более славного, чем премудрый Соломон?

– Может быть, она и видела его, – ответил другой путник.

В назарете

Как-то раз, когда Иисусу было еще пять лет, он сидел на пороге мастерской своего отца и из комка глины, которую дал ему гончар, живший на другой стороне улицы, усердно лепил птиц. Иисус был счастлив, как никогда: мальчики говорили ему, что гончар – человек суровый, которого очень трудно упросить. И вдруг он подарил ему глины!

Иисус и сам хорошенько не знал, как это случилось. Он стоял на пороге и пристально смотрел, как работал сосед, и вдруг тот подошел и подарил ему большой ком глины.

На ступеньке лестницы соседнего дома сидел некрасивый рыжий мальчик, Иуда. От постоянных драк лицо его было в синяках, а одежда – в лохмотьях. Но в эту минуту он сидел спокойно, никого не задирал, а так же, как и Иисус, занимался лепкой из глины. Но получить эту глину сам он не мог: он старался не попадаться на глаза угрюмому гончару, потому что частенько бросал камнями в его посуду, – и, подойди он попросить глины, гончар прогнал бы его.

Глиной поделился с ним Иисус.

Когда птицы были готовы, каждый из мальчиков поставил их перед собою полукругом. Они имели обычную форму: вместо ног большой серый ком глины, коротенькие хвостики, полное отсутствие шеи и едва заметные крылышки.

Но птицы Иуды были так плохо сделаны, что не могли стоять и сейчас же падали; и как он ни старался придать им красивую форму и устойчивость, маленькие жесткие пальцы его не слушались, и из его работы ничего не выходило. Порой он посматривал в сторону Иисуса и удивлялся, как это он ухитряется вылепливать птиц такими ровными и гладкими, как дубовые листья в лесу Фавора.

С каждой новой птицей Иисус чувствовал себя все счастливей и счастливей. Одна казалась ему красивее другой, и он с гордостью и любовью смотрел на них, не отрывая взгляда. Они будут товарищами его игр, его маленькими сестренками, будут спать у него в постельке, болтать с ним и петь ему песни, когда мать будет уходить из дому и оставлять его одного. Теперь уж никогда он не будет чувствовать себя одиноким.

В это время мимо мальчиков проходил водонос, согнувшись под тяжестью своей ноши, а следом за ним проехал верхом на осле торговец зеленью, окруженный корзинами. Водонос положил руку на кудрявую головку Иисуса и стал расспрашивать его о птичках, и Иисус начал рассказывать, что у каждой из них есть свое имя и что они умеют петь. Все эти птички прилетели к нему из чужих стран и рассказали ему такие истории, которые знают только они да он. Иисус рассказывал так интересно, что водонос и торговец зеленью заслушались и забыли о своих делах.

Когда они собрались наконец уходить, Иисус показал им на Иуду и сказал:

– А посмотрите, каких хорошеньких птичек сделал Иуда!

И торговец зеленью придержал своего осла и ласково спросил Иуду, есть ли имена у его птиц и умеют ли они петь. Но Иуда упрямо молчал, не отрывая глаз от работы. Торговец зеленью сердито отбросил ногой одну из его птиц и поехал дальше.

Так прошел день. Солнце опустилось так низко, что лучи его проходили уже сквозь низкие, украшенные римским орлом ворота. Кроваво-красные лучи заходящего солнца, скользя по узкой улице, окрашивали все по пути в яркий пурпур. Посуда горшечника, доска, скрипевшая под пилою плотника, покрывало на голове Марии – все стало огненно-багровым. Но красивей всего сверкали лучи в лужицах воды между каменными плитами мостовой.

И вдруг Иисус окунул туда свою ручку. Ему пришло в голову раскрасить своих серых глиняных птичек этой чудной краской пурпурных лучей, сверкавших в воде и обливавших заревом стены домов и всю улицу.

Солнечные лучи радостно дали поймать себя, и, когда Иисус провел рукой по глиняным птичкам, они покрыли их алмазным блеском. Иуда громко вскрикнул от восторга, увидав, как Иисус раскрашивал своих птичек солнечным лучом, игравшим в лужице. Иуда сейчас же окунул руку в воду и тоже хотел поймать солнечный луч. Но луч не дался ему и проскользнул между пальцев. И как ни старался он, лучи ускользали от него, и он не мог окрасить своих птиц.

– Постой, Иуда! – сказал Иисус. – Давай я помогу тебе раскрасить птичек.

– Не надо, – ответил Иуда. – Не смей трогать моих птиц. Они и так хороши!

И он встал, нахмурил лоб, стиснул зубы и вдруг с яростью стал топтать своих птичек. Одна за другой обращались они в комки глины.

Уничтожив всех своих птиц, Иуда подошел к Иисусу, который продолжал красить своих птичек, сверкавших, как драгоценные камни. С минуту Иуда молча разглядывал их, а потом наступил на одну из них.

Когда Иуда увидал, что маленькая птичка превратилась в безобразный комок серой глины, его охватило злорадство, он захохотал и поднял ногу, чтобы раздавить и следующую.

– Иуда! – закричал Иисус. – Что ты делаешь? Ведь это живые птички! Они поют!

Но Иуда продолжал со злости топтать его птичек.

Иисус озирался кругом, ища помощи. Иуда был больше его, и у Иисуса не хватило бы сил удержать его. Он искал глазами мать. Она была недалеко, но, прежде чем она подошла бы, Иуда мог раздавить всех его птиц. Глаза Иисуса наполнились слезами. Под ногами Иуды валялись уже четыре птички. Оставалось всего только три! Иисусу было больно и горько, что птицы лежали неподвижно и не пытались спастись, он захлопал в ладоши, чтобы спугнуть их, и закричал:

– Улетайте! Улетайте!..

И три оставшиеся птички вдруг ожили, замахали крылышками и, робко вспорхнув, перелетели на край крыши, где им уже не грозила опасность.

Иуда, увидав, что птицы по приказанию Иисуса ожили, распустили крылья и полетели, зарыдал, начал рвать на себе волосы и бросился к ногам Иисуса, целуя его колени и умоляя Иисуса раздавить его так же, как он топтал глиняных птиц.

Мария, все время молча следившая за игрой детей, теперь встала, подняла Иуду с земли, посадила к себе на колени и приласкала его.

– Бедный мальчик! – сказала она. – Ты не понимаешь, что ты поступил так, как ни одно живое существо не смеет поступать. Никогда не делай этого, если не хочешь сделаться самым несчастным из людей. Горе человеку, который захочет сравняться с Тем, Кто может солнечные лучи превращать в краску и мертвой глине придавать дыхание жизни!..

В храме

Жили некогда двое людей – муж и жена. Однажды они отправились со своим маленьким сыном в Иерусалимский храм. Сын их был необыкновенно красивый ребенок: волосы его ниспадали мягкими локонами, а глаза сияли как звезды.

Мальчика ни разу еще не брали в храм, пока он не подрос настолько, чтобы понимать все окружающее. И теперь родители водили его по храму и показывали все его великолепие.

Там были длинные ряды колонн, золотые алтари; святые мужи сидели на циновках и поучали своих учеников; тут можно было видеть и первосвященника с нагрудником из драгоценных камней; занавеси из Вавилона, затканные золотыми розами; громадные медные двери, которые были так тяжелы, что тридцать человек едва могли отворять и затворять их… Не перечесть всего, чем славился этот знаменитый храм!..

Но мальчика, которому всего было двенадцать лет, мало занимала роскошь и великолепие храма. Мать говорила ему, что все это величайшие редкости во всем мире. Она говорила, что ему еще не скоро придется снова увидать их: в бедном городке Назарете, где они жили, нечем было любоваться, кроме пыльных улиц.

Но ее рассказы не производили на мальчика большого впечатления. Мальчик, казалось, с удовольствием убежал бы из храма и вернулся играть в узкие улицы Назарета.

Но вот что было удивительно: чем равнодушнее выглядел мальчик, чем рассеяннее делался его взор, тем веселее и довольнее становились его родители. Они радостно кивали друг другу за спиной мальчика и, казалось, были вполне счастливы. Наконец мать сжалилась над усталым ребенком и сказала:

– Мы ходили слишком долго. Поди отдохни немного!

Она присела у подножия одной из колонн и сказала мальчику, чтобы он лег на пол и положил голову ей на колени. Мальчик охотно ее послушался и сейчас же задремал.

Как только он заснул, жена сказала мужу:

– Ничего я так не боялась, как той минуты, когда он войдет в Иерусалимский храм. Я думала, что, увидя Дом Божий, он захочет навсегда остаться в нем.

– Я тоже боялся этого путешествия, – сказал муж. – При его рождении было немало чудесных знамений, указывавших на то, что ему суждено стать великим царем. Но что принесет ему с собой даже царский сан, кроме забот и опасностей? Я всегда говорил, что, как для него, так и для нас, лучше всего будет, если он останется простым плотником в Назарете.

– С тех пор как ему минуло пять лет, – задумчиво сказала мать, – с ним не случалось больше никаких чудес. И сам он не помнит ничего из того, что происходило во время его младенчества. Теперь он такой же ребенок, как и все остальные дети. Конечно, да будет на все воля Господня, но я начинаю надеяться, что Бог в Своей милости изберет другого для высоких судеб и оставит мне моего сына.

– Что касается меня, – продолжал муж, – я уверен, что все пойдет хорошо, если он ничего не узнает о знамениях и чудесах, происходивших в первые годы его жизни.

– Я никогда не заговариваю с ним об этом, – отвечала жена. – Но я боюсь, что помимо меня может случиться что-нибудь такое, что откроет ему, кто он. Больше всего боялась я вести его в этот храм.

– Ты можешь успокоиться: опасность миновала, – сказал муж. – Скоро мы снова вернемся в Назарет.

– Я боялась книжников в храме, – продолжала жена. – Я боялась пророков, которые сидят здесь на своих циновках. Я думала, что, когда он появится перед ними, они все встанут и преклонятся пред ним, как перед царем иудейским. Странно, что они не узнали его. Никто из них за всю свою жизнь ведь не встречал такого ребенка.

Она помолчала немного, задумчиво глядя на спящего сына.

– Одного я не понимаю, – снова заговорила она, – я думала, что когда он увидит судей, разбирающих здесь людские распри, книжников, поучающих юношей, или священников, служащих Господу, то он очнется, и переполнится душа его, и он воскликнет: «Я родился, чтобы жить здесь среди этих судей, книжников и священнослужителей!»

– Что за счастье для него жить в этих галереях? – прервал муж. – Разве он не может бродить по холмам и горам в окрестностях Назарета?

Жена тихо вздохнула.

– Он так счастлив там, дома, – сказала она. – Как любит он ходить со стадами овец на далекие пустынные пастбища, как любит он бродить по полям и смотреть на труды поселян!.. Нет, я не могу и подумать, что мы поступаем нехорошо, стараясь удержать его около себя…

– Мы только избавим его от величайших страданий, – сказал муж.

Так продолжали они тихо беседовать, пока не проснулся мальчик.

– Ну что, – спросила мать, – ты теперь отдохнул? Вставай, наступает уже вечер, и мы должны успеть вернуться к палаткам.

Они находились в это время в самой дальней от входа части здания.

…Немного спустя им пришлось проходить по старинной пещере, которая сохранилась со времен первой постройки храма. Там у стены стоял медный рог, такой большой и тяжелый, что никто не мог поднять его и затрубить. Он был исцарапан и погнут, снаружи и внутри покрыт пылью и затянут паутиной, сквозь которую едва виднелись следы древних письмен. Тысячи лет прошли, и никто не пытался извлечь из него звук.

Увидя громадный рог, мальчик в изумлении остановился.

– Что это такое? – спросил он.

– Это рог, называемый Голосом Князей Мира, – отвечала мать. – Им Моисей сзывал детей Израиля, когда они рассеялись по пустыне.

С тех пор никто не мог извлечь из него ни единого звука. Это удастся сделать только тому, под чьей властью соберутся все народы земли.

Женщина с улыбкой, как старую сказку, передавала сыну это предание, но мальчик стоял как очарованный перед громадным рогом, пока мать не позвала его. Из всего, что он видел в храме, ему понравился только этот рог. Он охотно остался бы, чтобы хорошенько разглядеть его.

Пройдя еще немного, они очутились на большом, широком дворе храма.

В одном месте толщу холма, на котором стоял храм, прорезала широкая, бездонная расщелина, образовавшаяся еще в незапамятные времена; когда царь Соломон строил храм, он не велел ее засыпать. Вместо же моста или решетки Соломон приказал укрепить над расщелиной клинок в несколько локтей длины лезвием вверх. Проходили века за веками, текли события, а клинок по-прежнему висел над расщелиной. Его покрыла ржавчина, заклепки его расшатались от времени, а лезвие дрожало и качалось, когда кто-нибудь тяжелой поступью проходил по двору.

Когда мать с сыном дошли до этой расщелины и обходили ее стороной, мальчик спросил:

– Что это за мост?

– Его устроил здесь царь Соломон, – отвечала мать. – Зовется он Райским мостом. Кто перейдет бездну по этому дрожащему клинку, острие которого тоньше солнечного луча, тот может быть уверен, что попадет в рай.

И она улыбнулась и пошла дальше, а мальчик стоял и смотрел на тонкий дрожащий стальной клинок, пока мать не позвала его.

Он со вздохом повиновался ей, сожалея, что она не показала ему этих чудесных вещей раньше, когда он мог хорошенько разглядеть их.

Они шли не останавливаясь до большого входного портика с пятью рядами колонн. Здесь, в углу, возвышались две колонны из черного мрамора. Высокие, величественные, они стояли на одном пьедестале и так близко одна к другой, что между ними едва можно было просунуть соломинку. Вверху их украшали капители с изображениями голов невиданных животных. Все они сверху донизу были покрыты трещинами и царапинами: время попортило их более других колонн. Даже каменные плиты пола вокруг них были стерты больше других, и на них ясно видны были углубления – следы бесчисленных ног множества поколений. Мальчик снова остановил мать вопросом:

– Что это за колонны?

– Их привез в Палестину наш праотец Авраам из далекой Халдейской земли, – ответила мать, – и они называются Вратами Справедливости. Кто может пройти между ними, тот непорочен перед Господом и не совершил ни единого греха.

Ребенок остановился и, широко раскрыв глаза, смотрел на колонны.

– Не хочешь ли ты попробовать пройти между ними? – спросила мать, улыбаясь. – Видишь, как истерт пол кругом них теми, кто пытался пройти через эту щель. Но поверь мне, это еще никому не удалось. Пойдем скорее! Слышишь: уже гремят медные ворота. Их затворяют тридцать служителей храма, упираясь плечами в тяжелые створы…

Всю ночь мальчик пролежал в палатке без сна. Перед его глазами стояли Врата Справедливости, Райский мост и Голос Князей Мира. Он никогда раньше не слыхал о таких чудесных вещах. И они не выходили у него из головы.

На следующее утро было то же самое. Он не мог думать ни о чем другом. В это утро они должны были отправиться в обратный путь. Родителям его было много дела. Они должны были разобрать палатку, уложить все вещи и нагрузить ими верблюда. С ними вместе возвращалось очень много родственников и соседей, и, благодаря тому что сразу столько народа отправлялось в путь, сборы продолжались, конечно, очень долго.

Мальчик не помогал при уборке, а сидел в стороне от шума и суматохи и думал о трех чудесных вещах.

Вдруг ему пришло в голову, что он еще успеет сходить в храм и еще разок взглянуть на них. Сборы в дорогу были еще далеко не окончены. Он успеет вернуться до отъезда.

Он быстро отправился в путь, не сказав никому, куда он идет. Он думал, что этого не стоит говорить. Ведь он скоро вернется обратно.

Вскоре он достиг храма и вошел в галереи, где стояли две черные колонны.

При виде их глаза его засияли от радости. Он опустился перед ними на пол и стал пристально смотреть на них. Он думал о том, что тот, кто может пройти между этими колоннами, непорочен перед Богом и никогда не совершал греха, и ему думалось, что он еще ни разу не видал ничего столь чудесного.

Он думал, как хорошо было бы пройти между ними, но они стояли так близко одна к другой, что напрасно было бы и пытаться. Так просидел он неподвижно целый час и не заметил, как пролетело время. Ему казалось, что он пробыл здесь всего лишь несколько минут.

Но случилось так, что в великолепной галерее, где находился мальчик, собрались судьи Верховного Совета, чтобы разобрать несколько тяжб. Весь портик был полон народа. Одни жаловались на перестановку межевых камней; другие – на то, что у них из стада увели овец и пометили новыми тавро; третьи пришли с жалобой на должников, не желавших платить долгов.

В числе просителей был один богатый человек в длинной пурпурной одежде. Он привел на суд бедную вдову, которая, по его словам, должна была ему несколько сиклей [3]3
  Сикл (щекл) – денежно-весовая единица и серебряная монета Персии и Иудеи.


[Закрыть]серебра.

Бедная вдова рыдала и уверяла, что богач несправедливо обвиняет ее: она уже заплатила свой долг и ей нечем платить его вторично. Она так бедна, что если суд приговорит ее к уплате этих денег, то ей придется отдать богачу свою дочь.

Главный судья обратился к богачу и сказал:

– Можешь ли ты поклясться, что эта бедная женщина не заплатила тебе своего долга?

Богач с улыбкой ответил:

– Господин, я – богатый человек. Стал ли бы я утруждать себя и требовать денег у этой бедной вдовы, если бы не имел на это законного права? Клянусь тебе, эта женщина должна мне! Это так же верно, как и то, что никто не пройдет Вратами Справедливости.

Услыхав такую клятву, судьи поверили словам богача и решили, что бедная вдова должна в уплату долга отдать ему в рабыни свою дочь.

Мальчик сидел около них и слышал все. Он подумал про себя: «Как хорошо бы было, если бы кто-нибудь мог пройти через Врата Справедливости! Этот богач, наверное, сказал неправду. Как мне жаль бедную женщину, которой придется отдать дочь в рабыни».

Он вскочил на пьедестал, на котором стояли колонны, и заглянул в скважину.

«Ах, если бы это было возможно!» – подумал он.

Сердце его переполнилось жалостью к несчастной женщине. Он уже не думал о том, что тот, кто пройдет между колоннами, непорочен и безгрешен. Он хотел пройти между ними только ради бедной вдовы.

Он просунул плечо в углубление между колонн, словно желая проложить себе дорогу.

В ту же минуту судьи и народ, окружавший их, обернулись и взглянули на Врата Справедливости, ибо по галереям внезапно пронесся грохот, древние колонны загудели, раздвинулись в стороны: одна направо, другая налево – и гибкое тело мальчика проскользнуло между ними на глазах у всех.

В первую минуту никто не знал, что делать. Народ стоял и в оцепенении смотрел на мальчика, совершившего такое великое чудо. Первым пришел в себя старейший из судей. Он приказал схватить богача и привести его на суд. Судья постановил, чтобы за ложную клятву в храме Божьем богач отдал бедной вдове все свое имущество и золото.

Покончив с этим, судья спросил о мальчике, прошедшем чрез Врата Справедливости, но, когда бросились его искать, его уже не было.

В ту минуту, когда колонны опять сдвинулись, он словно очнулся ото сна и вспомнил о родителях и об их отъезде.

«Теперь мне надо скорее вернуться, чтобы родители не ждали меня», – подумал он.

Он не знал, что просидел целый час перед Вратами Справедливости. Ему казалось, что он провел перед ними всего несколько минут, и поэтому подумал, что еще успеет взглянуть на Райский мост, прежде чем покинуть храм.

Торопливо проскользнул он через толпу и пришел к Райскому мосту, который находился в совершенно другой части огромного храма.

Когда он увидел острый стальной клинок, повисший над бездной, и вспомнил, что тот, кто пройдет по этому мосту, наверное, будет в раю, то подумал, что никогда не видал ничего более удивительного.