Текст книги "Легенды о Христе (с илл.)"

Автор книги: Сельма Оттилия Ловиса Лагерлеф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Вифлеемский младенец

Вифлееме у городских ворот стоял на часах римский легионер. На голове у него был медный шлем, у пояса висел короткий меч, а в руке он держал длинное копье. Весь день стоял он почти неподвижно, так что издали его можно было принять за железную статую. Целый день жители входили и выходили из ворот, нищие усаживались в тени под их аркой, торговцы зеленью и вином ставили свои корзины и сосуды на землю возле воина, а он едва поворачивал голову, чтобы взглянуть на этих людей.

«Здесь не на что глядеть, – как бы говорил его презрительный взгляд, – что мне до всех вас, кто работает, торгует и приходит сюда с маслом и вином! Я хотел бы видеть войско, готовое ударить на врага, видеть беспорядочное смятение при схватке конницы с пехотой! Дайте взглянуть мне на храбрецов, бегущих с осадными лестницами, чтобы взобраться на стены вражеского города! Ничто, кроме войны, не может радовать моего взора. Сверкающий римский орел, блестящее оружие, смятые шлемы, кровавые следы победоносной битвы – вот от чего радостно бьется солдатское сердце!..»

Сейчас же за городскими воротами расстилалось великолепное поле, все заросшее лилиями. Легионер стоял здесь каждый день, и взгляд его был направлен как раз на это поле, но ему, конечно, никогда и в голову не приходило обратить внимание на необычайную красоту цветов. Порой замечал он, что прохожие останавливаются и любуются лилиями, и тогда он удивлялся, как могут они тратить время на то, чтобы глядеть на такие пустячные вещи.

«Вот люди, – думал он, – которые не понимают, что действительно прекрасно!»

И он равнодушно смотрел на поля и масличные рощи, окружающие Вифлеем, и отдавался своим любимым мечтам, в которых видел себя в раскаленно-знойной пустыне, под ярким солнцем Ливии… Легион воинов длинной вереницей тянется по желтым пескам. Нигде нет защиты от зноя, нигде не видно признаков воды, конца-края нет пустыне, ничто не говорит о том, что близка цель, для которой предпринят поход. Видит он, как, едва держась на ногах, двигаются вперед легионеры, истомленные голодом и жаждой, видит он, как падают они один за другим наземь, словно подкошенные палящим солнцем. И однако, несмотря на все это, отряд упорно подвигается вперед, не жалуясь, не думая о том, чтобы изменить полководцу и вернуться…

«Вот что прекрасно, взгляните на это, – думал воин, – вот что достойно внимания храброго мужа». Стоя на своем посту изо дня в день на одном и том же месте, легионер имел полную возможность наблюдать прелестных детей, игравших вокруг него. Но с детьми было то же, что и с цветами: дети не привлекали его взора, не смягчали его суровости, и он удивлялся тому, что окружающие с радостной улыбкой смотрят на детские игры.

«Удивительно, – усмехнулся он, – как много охотников попусту радоваться!»

Как-то раз, стоя на своем обычном посту у городских ворот, легионер увидел мальчугана лет трех, прибежавшего поиграть на лугу.

Это было дитя из бедной семьи, прикрытое лишь овечьей шкурой; мальчик играл один-одинешенек. Воин пристально смотрел на мальчика и, сам того не замечая, следил за ним. Первое, что бросилось ему в глаза, – это то, что мальчик так легко бегал по лугу, словно скользил по верхушкам былинок. Когда же он стал затем играть, легионер пришел в еще большее изумление.

– Клянусь моим мечом, – сказал он, – этот ребенок играет не так, как другие дети. Чем это он там забавляется?

Ребенок играл всего в нескольких шагах от него, и ему легко было следить за всем, что делает мальчик. И он увидел, что мальчуган протянул ручку, чтобы поймать пчелку, сидевшую на цветке и до того отягощенную цветочной пылью, что она была уже не в силах улететь. К великому удивлению воина, пчела не только не пыталась улететь с цветка и не жалила ребенка, а, наоборот, охотно далась сама ему в руки.

Крепко держа ее между пальчиками, крошка побежал к городской стене, нашел в одной из ее расщелин улей и оставил там пчелку. Затем он поспешил на помощь к другой пчеле, и целый день солдат видел ребенка за этой работой – малютка помогал пчелам вернуться в улей.

«Этот мальчик глупее всех, кого я до сих пор видел, – думал про себя воин. – И как это приходит ему в голову помогать пчелам, которые отлично обошлись бы и без него и которые к тому же могут больно его ужалить. Что за человек выйдет из этого ребенка, если только он вырастет…»

Ребенок приходил изо дня в день и играл на лугу, а часовой не переставал удивляться его играм.

И он спрашивал себя: почему за все три года, которые он провел на своем посту, ничто так не привлекало его внимания, как этот глупо забавлявшийся ребенок?

Однако этот мальчик нисколько не радовал воина. Напротив, при виде его он вспоминал предсказание одного древнего иудейского пророка, предвещавшего, что наступит время, когда на земле воцарится мир и в течение целого тысячелетия не прольется ни капли крови, не будут вестись войны и люди будут жить друг с другом в любви, как братья. Легионера охватывал ужас при одной мысли о таком отвратительном времени, и он судорожно сжимал свое копье, как бы ища опоры.

И чем больше воин наблюдал за ребенком и за его играми, тем чаще думал он о грядущем царствии тысячелетнего мира.

Конечно, он не боялся, что это царство наступит теперь же, но он не любил думать даже и о далеком будущем, которое может отнять у воина шум битвы и военные утехи.

Однажды, когда ребенок играл среди цветов на прекрасном лугу, нависли тучи, и разразился ливень.

Увидав, как большие, тяжелые дождевые капли падают на нежные лилии, мальчик испугался за судьбу своих прекрасных друзей. Подбегая к самым большим и красивым цветам, он пригибал к земле их жесткие стебли с цветками, подставляя дождевым каплям их наружную сторону. Защитив так один цветок, он перебегал к другому, третьему, четвертому, заботливо наклоняя их, пока наконец не защитил все цветы от ливня.

Легионер едва удерживался от смеха, глядя на всю эту возню мальчугана с цветами.

«Боюсь, что цветы не очень-то будут ему благодарны, – подумал он про себя. – Теперь все стебли, конечно, поломаны. Лилии нельзя так сгибать».

Когда же буря стихла, он увидал, что ребенок снова бегает от одной лилии к другой, чтобы их выпрямить. К его безграничному удивлению, ребенок без малейшего труда выпрямил все жесткие стебли, и ни один из них не был ни сломан, ни поврежден. И вскоре все спасенные мальчиком лилии снова засияли во всем своем блеске.

При виде всего этого воина охватило непонятное смущение. «Что это за дитя? – думал он. – Трудно даже поверить, что можно делать такую бессмыслицу. Что за мужчина выйдет из ребенка, который не в состоянии перенести даже вида растоптанной лилии? Что же будет, если ему придется воевать? Что сделал бы он, если бы ему приказали поджечь дом, переполненный женщинами и детьми, или пустить ко дну корабль со всем экипажем?

И опять припомнилось ему древнее пророчество, и он начинал опасаться, что близится время, когда это пророчество начнет сбываться. Раз мог появиться такой мальчик, как этот, значит, это ужасное время недалеко. И теперь уже царит по всей вселенной мир, и, верно, войнам никогда больше не бывать. Отныне все люди будут такие же, как этот ребенок. Они не только будут бояться навредить друг другу, а даже, больше того, сердце не позволит им погубить пчелу или цветок.

Не станет больше великих героев и славных подвигов. Не будет больше блестящих побед, и доблестный триумфатор не проследует больше к Капитолию. И в мире не будет ничего, о чем бы мог мечтать храбрец. И легионер, до той поры все еще надеявшийся дождаться новых войн и благодаря геройским подвигам добиться власти и богатства, почувствовал такое раздражение против трехлетнего мальчика, что, когда тот пробежал мимо него, он пригрозил ему копьем.

В один из ближайших дней внимание его привлекла еще новая странность. То была уже не помощь пчелам и цветам; теперь ребенок делал нечто такое, что казалось солдату еще более бессмысленным и нелепым.

Стоял чрезвычайно жаркий день, и солнечные лучи, падая на каску и вооружение легионера, так накаляли их, словно на нем было огненное одеяние. Прохожим казалось, что он должен ужасно страдать от зноя. Налившиеся кровью глаза выступали из орбит, губы потрескались. Но закаленному воину, привыкшему к палящему зною африканских пустынь, это не казалось ничем особенным: ему и в голову не приходило оставить свой пост. Напротив, ему доставляло удовольствие показать прохожим, что он так силен и вынослив, что не нуждается в защите от палящего солнца.

И вот в то время, как он стоял на карауле, заживо жарясь, мальчик вдруг подошел к нему. Он знал, что легионер не относится к числу его друзей, и остерегался подходить к нему на расстояние вытянутого копья. Но тут он вплотную подошел к нему, долго и пристально глядел на него и затем бросился бегом через дорогу. Скоро он вернулся и принес в горсточке несколько капель воды.

«Неужели же мальчику пришло в голову побежать за водой для меня? – думал воин. – Это уже действительно бессмысленно. Разве римский легионер не сможет вынести легкого зноя? Зачем этому крошке бегать и помогать тем, кто не нуждается в его помощи? Мне не нужно его милосердие. Я хотел бы, чтобы он и все ему подобные совсем не существовали на свете».

Мальчик приближался очень осторожно, крепко сжимая пальчики, чтобы не расплескать и не пролить ни одной капли. Он не отводил глаз от воды и не замечал поэтому, что воин стоит, нахмурив лоб, и негодующе глядит на него.

Наконец мальчик остановился перед легионером и предложил ему воду.

Пока он шел, тяжелые светлые локоны ребенка все ниже спускались ему на лоб и наконец упали совсем на глаза. Он несколько раз встряхивал головкой, чтобы откинуть волосы и взглянуть на солдата.

Когда это наконец удалось ему и он увидел суровое выражение на лице часового, он все-таки не испугался, но остался на месте и с очаровательной улыбкой предложил воину освежиться принесенной им водой. Но тот не имел ни малейшего желания пользоваться услугами этого ребенка, на которого смотрел как на своего врага. Он не глядел на прелестное личико ребенка, а продолжал стоять неподвижно, как статуя, не показывая виду, понимает ли он, что хочет сделать для него мальчик.

Ребенок продолжал доверчиво улыбаться, приподнялся на цыпочки и вытянул ручонки так высоко, как только мог, чтобы огромному воину легче было достать воду. Настойчивое желание ребенка помочь ему так оскорбило легионера, что он замахнулся на крошку копьем. Но в эту минуту перед глазами у него замелькали красные круги, и он почувствовал, что в голове его все пылает. Он ужаснулся при мысли, что умрет от солнечного удара, если тотчас же не найдет себе облегчения. Близость смерти заставила его забыть о всем остальном; он швырнул на землю копье, схватил обеими руками ребенка, приподнял его и высосал из его ручек всю влагу.

Конечно, ему удалось только смочить язык несколькими каплями, но больше ему и не было нужно. Как только он отведал воды, блаженная прохлада разлилась по его телу, и он не чувствовал больше, как шлем и щит тяготят и жгут его. Лучи солнца утратили свою смертоносную силу. Пересохшие губы часового снова увлажнились, и красные круги перестали мелькать перед его глазами.

Едва успев опомниться, он спустил с рук мальчика, и тот снова побежал играть на лугу.

Теперь только воин пришел в себя и подумал: «Что это за вода, которую принес мне мальчуган? Это был такой чудесный напиток, за который следовало бы хорошенько поблагодарить крошку».

Но так как он ненавидел мальчика, то тотчас отогнал от себя эту мысль.

«Ведь он еще ребенок, – подумал он, – и не знает, почему поступает так или иначе; он просто играет всем, что его развлекает; разве он получает благодарность от пчел или лилий? Не стоит думать об этом малыше; он даже не сознает, что помог мне».

Еще больше вознегодовал на ребенка легионер, когда спустя несколько минут он увидел выходящего из городских ворот начальника римских войск, расположенных в Вифлееме.

«Какой опасности я подвергался, – подумал легионер, – из-за затеи мальчугана. Приди Вольтигий немного раньше, он застал бы меня на посту с ребенком на руках».

А начальник подошел прямо к нему и спросил, могут ли они поговорить, будучи уверены, что их никто не подслушает. Он хотел бы сообщить солдату одну тайну.

– Если мы отойдем шагов на десять от ворот, – ответил воин, – нас никто не услышит.

– Ты знаешь, – сказал начальник, – что царь Ирод несколько раз пытался овладеть одним ребенком, который живет здесь, в Вифлееме. Пророки и первосвященники сказали ему, что этот мальчик унаследует его престол и положит основание тысячелетнему царству мира и святости. Ты, конечно, понимаешь, что Ирод хочет избавиться от этого ребенка.

– Конечно, понимаю, – с жаром сказал легионер, – но ведь нет ничего легче этого.

– Разумеется, это было бы легко, – возразил военачальник, – если бы царь знал, к которому из вифлеемских младенцев относится это предсказание.

Глубокие морщины легли на челе воина.

– Жаль, что прорицатели не могут дать ему никакого указания относительно этого.

– Но теперь Ирод придумал такую хитрость, посредством которой он надеется обезопасить себя от малолетнего царя мира, – продолжал начальник, – и обещает щедрую награду всякому, кто захочет помочь ему в этом деле.

– Что Вольтигию угодно будет приказать, будет всегда исполнено без какой-либо платы и награды.

– Спасибо, – ответил начальник. – Теперь выслушай план царя. Он хочет отпраздновать день рождения своего младшего сына, устроив праздник, на который будут приглашены, вместе со своими матерями, все вифлеемские мальчики в возрасте от двух до трех лет. И на этом празднике…

Он вдруг замолк и засмеялся, заметив выражение отвращения, появившееся на лице воина.

– Друг мой, не бойся, – продолжал он, – что Ирод захочет возложить на нас обязанности нянек. Нагнись поближе, и я на ухо доверю тебе его замысел.

Начальник долго шепотом рассказывал что-то легионеру и, кончив, прибавил:

– Мне, конечно, не надо тебе объяснять, что необходимо хранить все это в тайне, иначе все предприятие может разрушиться.

– Ты знаешь, Вольтигий, что на меня ты можешь положиться, – ответил тот.

Когда начальник удалился и воин снова стал на свой пост, он стал искать глазами мальчика.

Тот все еще играл среди цветов, и воин поймал себя на мысли, что ребенок, словно бабочка, легко и мило движется среди цветов.

Но вдруг воин засмеялся.

«Ну, этот ребенок недолго будет мозолить мне глаза. Он, конечно, тоже будет приглашен на праздник к Ироду».

Весь день он простоял на своем посту, пока не настал вечер, когда нужно было запирать городские ворота. Тогда он направился узкими темными улочками к роскошному дворцу, принадлежавшему Ироду в Вифлееме.

Внутри этого громадного дворца был мощеный двор, окруженный зданиями, вдоль которых шли одна над другой три открытые галереи. На верхней из этих галерей – по приказанию царя – должен был состояться праздник для вифлеемских детей. Эта галерея – по повелению царя – превращена была в чудесный сад.

По крыше вились виноградные лозы, с которых свешивались тяжелые гроздья, а вдоль стен и колонн стояли невысокие гранатные и апельсиновые деревца, сгибавшие свои ветви под тяжестью зрелых плодов. Пол был усыпан лепестками роз, лежавших густым мягким душистым ковром; балюстрады, углы, столы и низкие скамейки – все было обвито гирляндами нежных белых лилий. Среди этой рощи цветов скрывались мраморные бассейны, а в их прозрачной воде играли сверкающие золотом и серебром рыбки. По деревьям порхали заморские птицы, а в одной из клеток беспрерывно каркал старый ворон.

К началу торжества дети, в сопровождении матерей, стали собираться в галерею. При входе во дворец малюток наряжали в белые ткани с пурпурными краями и надевали на темнокудрые головки венки из роз. Женщины чинно входили, одетые в красные и голубые ткани, с белыми прозрачными покрывалами, спускавшимися с высоких шаровидных головных уборов, украшенных золотыми монетами и тонкими цепочками. Одни входили, неся своих детей на плече, другие вели их за руку, некоторые же, чьи дети особенно робели и смущались, держали их на руках.

Женщины садились на пол галереи. Едва они уселись, как появились рабы и поставили пред ними низенькие столы с изысканными яствами и напитками, – все, как полагается на царском пиру.

И счастливые матери стали есть и пить, сохраняя по-прежнему горделивое выражение достоинства, составляющее главную прелесть вифлеемских женщин.

Вдоль самых стен галереи, почти скрытые гирляндами цветов и фруктовыми деревьями, были выстроены в два ряда воины в полном боевом вооружении. Они стояли совершенно неподвижно, как будто их вовсе не касалось все происходящее кругом. Женщины не могли время от времени не бросить удивленного взгляда на эту толпу вооруженных людей.

– К чему они здесь? – шептали они соседкам. – Разве Ирод думает, что мы не сумеем себя вести, или думает, что нужно такое множество солдат, чтобы сдержать нас?

Другие отвечали шепотом, что, очевидно, все делается так, как и должно всегда быть у царя. Ирод, говорят, на всех своих торжествах наполняет дворец воинами. Теперь же эти вооруженные легионеры стоят здесь на карауле в честь приглашенных.

В начале праздника малютки стеснялись, неуверенно бродили по галерее или робко жались к матерям. Но скоро они оживились, забегали и потянулись за всеми очаровательными вещами, приготовленными для них Иродом.

То было поистине сказочное царство, созданное царем для его маленьких гостей.

Гуляя по галерее, они то находили соты, откуда могли брать мед без боязни быть укушенными пчелами, то им попадались деревья, склонявшие к ним свои отягченные плодами ветви. Далее, в одном углу, они видели фокусника, который в одно мгновение наполнил все их карманы игрушками, а в другом месте появился укротитель, который показывал детям ручных тигров, на которых можно было кататься верхом.

Однако в этом раю, со всеми его очарованиями, ничто так не привлекало внимания детей, как длинный ряд воинов, неподвижно стоявших вдоль стен галереи. Блестящие шлемы, строгие, гордые лица, короткие мечи в богатых ножнах – все это приковывало детские взоры. Играя и шаля, дети не переставали следить за воинами, и хотя держались в стороне от них, но страстно хотели подойти поближе к ним, поглядеть, живые ли они и могут ли они действительно двигаться.

Игры и веселье с каждой минутой все разгорались, а воины все продолжали стоять неподвижно, как статуи.

Дети никак не могли понять, как можно стоять так близко от винограда и разных лакомств и не протянуть руки, чтобы достать что-нибудь.

Но вот один из мальчиков не в силах был дольше бороться с любопытством: он осторожно приблизился к одному из закованных в броню воинов, но, так как солдат и тут не вышел из своей неподвижности, мальчик подошел ближе – и наконец так близко, что мог ощупать ремни от сандалий и одежду солдата. И вмиг – как будто прикосновение ребенка было неслыханным преступлением – все эти железные статуи ожили.

С неописуемым зверством накинулись они на детей и стали их хватать. Одни с размаху бросали малюток через лампы и гирлянды с галереи во двор, где они разбивались о мраморные плиты. Другие обнажили мечи и пронзали сердца детей, некоторые разбивали им головки о стену, а потом бросали маленькие трупики во двор, объятый ночной тьмою.

В первую минуту царила мертвая тишина.

Матери окаменели от ужаса.

Но в следующий миг эти несчастные ясно поняли, что случилось, и с диким воплем отчаяния бросились на палачей.

На галерее еще оставались дети, которых не успели схватить при первом нападении. Воины погнались за ними, а матери бросались на колени перед извергами и ловили голыми руками обнаженные мечи, чтобы отвести смертельный удар. Некоторые женщины, дети которых были уже убиты, бросались на легионеров, хватали их за горло и пытались задушить, чтобы отомстить за своих малюток.

Среди этого дикого смятения, когда отчаянные крики оглашали дворец и в нем шла жестокая бойня, тот воин, который стоял всегда на посту у городских ворот, стоял, как и всегда, неподвижно, у начала лестницы, ведущей с галереи. Он не участвовал ни в нападении, ни в убийствах; он подымал свой меч лишь против тех женщин, которые, схватив своих детей, пытались спастись по лестнице, – и один его вид, мрачный и непреклонный, был так ужасен, что они предпочитали бросаться через перила или возвращаться назад, чем рискнуть пройти мимо этого солдата.

«Вольтигий был прав, поручив этот пост мне, – думал он, – молодой и легкомысленный воин оставил бы указанное место и бросился бы в общую свалку. Если бы я поддался соблазну и ушел отсюда, по меньшей мере дюжина детей спаслась бы от гибели».

Вдруг он заметил молодую женщину, которая, схватив ребенка, бегом приближалась к нему. Ни один из легионеров, мимо которых она бежала, не мог ее остановить, потому что все они были заняты борьбой с другими женщинами, и таким образом ей удалось добежать до конца галереи.

«Вот одна все-таки чуть было не спаслась, – подумал воин, – ни она, ни ребенок не ранены. Если бы я не стоял здесь…»

Женщина быстро приближалась к нему, словно на крыльях, и он не успел разглядеть ни ее лица, ни лица ребенка. Он успел только загородить ей путь мечом, и она устремилась прямо на этот меч. Он ожидал, что в следующее мгновение увидит и ее и ребенка пронзенными насквозь.

Но в это время он вдруг услыхал над своей головой сердитое жужжание и тотчас же почувствовал жестокую боль в глазу. Эта боль была так остра и мучительна, что он совсем обезумел и меч выпал из его рук. Он схватился рукой за глаз и, поймав пчелу, понял, что это она причинила ему такую невыносимую боль. Мгновенно нагнулся он за мечом, надеясь еще задержать беглецов.

Но маленькая пчелка прекрасно исполнила свое дело. За это время молодой матери удалось спуститься мимо него по лестнице, и хотя он сейчас же побежал за ней, но нигде уже не мог найти ее. Она исчезла.

* * *

На следующее утро тот же легионер с несколькими товарищами стоял на страже у городских ворот. Было еще рано, и тяжелые ворота только что отперли. Но, казалось, никто не ожидал, что их откроют этим утром, – не видно было даже толпы сельских рабочих, выходивших каждое утро в это время из города. Все жители Вифлеема оцепенели от ужаса после кровавой бойни, и никто не решался выйти из дому.

– Клянусь моим мечом, – говорил воин, вглядываясь в узкую улицу, ведшую к воротам, – мне кажется, Вольтигий неумно распорядился. Лучше бы запереть ворота и приказать обыскать один за другим все дома в городе, пока не нашли бы мальчика, которому удалось убежать с праздника. Вольтигий рассчитывает на то, что родители этого ребенка постараются увезти его отсюда, как только узнают, что ворота открыты; он надеется, что в таком случае удастся захватить ребенка в воротах. Но я боюсь, что это неверный расчет и им очень легко может удастся его спрятать.

И он старался угадать, попытаются ли они провезти ребенка в корзине с фруктами, нагруженной на осла, или в огромном кувшине для масла, или же провезти его в караване среди вьюков.

Обдумывая, как его попытаются перехитрить, воин вдруг увидел, что по улице торопливо идут, приближаясь к воротам, мужчина и женщина. Они шли быстро, боязливо озираясь по сторонам, как будто убегая от угрожающей им опасности. Мужчина держал в руке дубину и так крепко сжимал ее, словно решился силой проложить себе дорогу, если кто-нибудь вздумает остановить его.

Но воин всматривался не столько в мужчину, сколько в женщину. Он заметил, что она была такого же роста, как и та молодая мать, которой удалось вчера проскользнуть мимо него с галереи дворца. Он заметил также, что она перекинула через голову край своей одежды.

«Может быть, она сделала это, чтобы скрыть ребенка?» – подумал он.

Чем ближе они подходили, тем яснее он видел, как обрисовывался ребенок, которого женщина несла на руках под одеждой.

«Я уверен, что это – та самая женщина, которая вчера ушла из моих рук. Конечно, я не заметил ее лица, но узнаю теперь ее фигуру. И вот она идет с ребенком на руках, даже не пытаясь спрятать его. По правде сказать, я и не смел надеяться на такой счастливый случай».

Мужчина и женщина продолжали торопливо идти к воротам. Они, по-видимому, не ожидали, что их здесь остановят, и вздрогнули, когда легионер, вытянув копье, загородил им дорогу.

– Почему ты не даешь нам выйти в поле на работу? – спросил мужчина.

– Иди! Только сперва я должен поглядеть, что спрятано у твоей жены под одеждой.

– Что тут смотреть? – ответил тот. – Здесь хлеб и вино, которыми нам придется питаться до вечера.

– Может быть, ты говоришь и правду, – сказал воин, – но если так, отчего же она не хочет показать мне, что такое она несет?

– Я не хочу, чтобы ты это видел, и советую тебе пропустить нас.

И с этими словами муж поднял было свою дубинку, но жена положила руку ему на плечо и попросила:

– Не заводи ссоры, я иначе поступлю, я покажу ему, что несу, и уверена, что он не причинит никакого зла тому, что увидит.

И с гордой и доверчивой улыбкой она обернулась к воину и отвернула край своей одежды. Легионер мгновенно отпрянул назад и закрыл глаза, словно ослепленный ярким сиянием. То, что женщина скрывала под одеждой, сверкнуло перед ним такой ослепительной белизной, что сперва он не мог даже и понять, что же это такое.

– Я думал, что ты держишь на руках ребенка, – сказал он.

– Ты видишь, что я несу, – ответила женщина.

Теперь только воин разглядел, что так ярко и ослепительно светился сноп лилий – тех самых лилий, которые цвели тут же на лугу. Но блеск их был гораздо прекраснее и ярче. Он едва мог глядеть на них. Он сунул руку в цветы, так как не мог отделаться от мысли, что эта женщина несет ребенка, но, кроме нежных цветов, он ничего не нащупал.

Он испытывал горькое разочарование и охотно задержал бы и мужа и жену, но понимал, что не найдет никакого объяснения своему поступку.

Заметив его смущение, женщина сказала:

– Не позволишь ли нам теперь пройти?

И воин молча отвел копье, которым загородил ворота, и отошел в сторону. А женщина снова закрыла цветы своим платьем, глядя со счастливой улыбкой на то, что держала на руках.

– Я знала, что ты не сможешь причинить нам никакого зла, если только увидишь это, – сказала она воину.

Затем они быстро ушли, а воин продолжал стоять и смотреть им вслед, пока они не исчезли окончательно из виду.

И, следя за ними взглядом, он опять почувствовал уверенность, что эта женщина несла на руках не сноп лилий, а настоящее живое дитя.

Он еще стоял и смотрел вслед путникам, когда услыхал вдруг громкий оклик: к нему торопливо приближался Вольтигий с отрядом.

– Задержи их, – кричали они, – запри перед ними ворота, не дай им уйти!

И, подойдя к воину, они рассказали ему, что напали на след исчезнувшего вчера ребенка. Они только что искали его в доме, но он снова исчез. Они видели, как родители унесли его. Отец – крепкий седобородый человек, с дубиной в руках, мать – высокого роста женщина, прятала ребенка в складках перекинутой через голову одежды.

В это время к воротам подъехал на прекрасном коне бедуин. Не говоря ни слова, воин бросился к бедуину, сбросил его с коня, сам вскочил в седло и помчался по дороге.

* * *

Прошло несколько дней, а воин все еще продолжал погоню по ужасной гористой пустыне, тянущейся вдоль южной части Иудеи. Он все еще продолжал преследовать трех вифлеемских беглецов и был вне себя от того, что этой бесплодной погоне не предвиделось и конца.

– Кажется, эти люди в самом деле способны провалиться сквозь землю, – ворчал он. – Сколько уже раз в эти дни я подъезжал к ним так близко, что готовился уже пронзить ребенка копьем – и все же они каждый раз скрывались от меня! Я начинаю думать, что мне никогда не удастся их поймать.

Он стал уже терять мужество, как человек, которому кажется, что борется с чем-то, что выше его сил. Он задумывался: быть может, сами боги защищают этих людей от него?

– Вся эта погоня – бесплодный труд. Лучше бы мне вернуться, не то я погибну от голода и жажды в этой мертвой пустыне, – говорил он все чаще и чаще.

Но тотчас его охватывал страх перед тем, что ожидает его по возвращении, если он вернется, не исполнив возложенного на него поручения. Ведь он и так уже два раза упустил ребенка.

Трудно предположить, чтобы Вольтигий или Ирод простили ему это.

«Пока Ирод знает, что хоть один из вифлеемских мальчиков жив, его по-прежнему будет мучить страх, – думал воин. – Вернее всего, что он попытается заглушить свой гнев и муки страха тем, что прикажет меня распять».

Был жаркий полдень, и легионер ужасно страдал, пробираясь верхом среди скалистой, лишенной деревьев местности, по тропинке, которая извивалась змеей в глубоком ущелье, куда не доносилось ни малейшего ветерка.

Лошадь и всадник готовы были упасть от изнеможения. Уже несколько часов, как легионер потерял всякий след и чувствовал еще сильнее, чем когда-либо, упадок духа.

«Я должен отказаться от погони, – думал он. – В самом деле, я думаю, не стоит труда их дальше преследовать. Они неизбежно должны так или иначе погибнуть в этой ужасной пустыне».

Вдруг он заметил в одной из скал, близ дороги, сводчатый вход в пещеру. Он тотчас направил коня к этому входу. «Надо мне немного отдохнуть. Может быть, тогда я с новыми силами примусь опять за погоню».

Когда он хотел войти в пещеру, его поразило необычайное явление. По обеим сторонам входа росли две прекрасные лилии. Они стояли высокие и стройные, неся множество цветов, распространявших одуряющий запах меда. Вокруг цветов летали тучи пчел. Среди мертвой пустыни это было такое необыкновенное зрелище, что и воин сделал необыкновенный для него самого поступок. Он сорвал большой белый цветок и взял его с собой в пещеру.

Пещера была не глубока и не темна, и воин тотчас увидел, что там уже отдыхают три путника. То были мужчина, женщина и ребенок, которые лежали на земле, погрузившись в глубокий сон. Никогда еще сердце воина не билось так, как при виде этих путников.

Это были как раз те беглецы, за которыми он уже так долго гнался. Он их тотчас узнал. И вот они лежали, спящие, беззащитные, всецело находясь в его власти. Быстро вынул он меч из ножен и наклонился над спящим ребенком. Осторожно направив меч в сердце ребенка, воин приготовился одним ударом покончить с мальчиком.

Уже готовясь заколоть его, он остановился на мгновение, чтобы разглядеть лицо ребенка. Теперь, когда он был уверен в победе, он захотел доставить себе жестокое наслаждение и посмотреть на свою жертву. Но когда он взглянул в лицо ребенку, радость его еще усилилась, так как он узнал в нем того крошечного мальчика, которого видал играющим с пчелами и лилиями на лугу, у городских ворот.