Текст книги "Пожиратели душ"

Автор книги: Селия Фридман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

Глава 35

Из всех чародейских препятствий, которые пришлось преодолевать Фадиру, самым досадным было пятое – садовый лабиринт. Такие любят устраивать в больших поместьях, чтобы похвалиться своим богатством. Их зеленые стены – кустарник, подстриженный выше человеческого роста, и вошедшего туда снаружи не видно. Там хорошо прогуливаться под руку с дамой, любуясь красотами садового искусства и никуда не спеша.

Выход из такого лабиринта, как правило, найти нетрудно, но здешний хозяин принял свои меры, и Фадир, как ни колдовал, всякий раз упирался в тупик. Он проблуждал около часа, теряя драгоценное время. Решив наконец, что с него хватит, Фадир собрал свою атру в раскаленный шар и послал в нужную, как ему думалось, сторону. Шар полетел, прожигая в живых стенах уродливые черные бреши. «В салонные игры со мной вздумал играть? Получай!»

Не в самом лучшем настроении Фадир пролез в последнюю дыру и увидел перед собой дом. Никаких препон ему больше, к счастью, чинить не стали. Все предыдущие уже достигли своей цели, заставив его потратить приличную долю магии, и хозяин дома наверняка полагал, что тратить ее без оглядки гость теперь вряд ли захочет. Должен был полагать, если только не повредился умом в изгнании.

Фадиру начинало казаться, что здесь имеет место как раз второй случай.

Ни один слуга не вышел ему навстречу. Души живой не видать. Он пустил колдовской ус, ища Рамируса, и вздохнул с облегчением, когда нашел. Всё эти магические уловки порядком утомили его. Он поднялся по широкой лестнице в помещение вроде библиотеки, выходящее окнами в сад, где он только что был. Сквозь ромбы стекол хорошо виднелась тропа, которую он в порыве злости прожег, и Рамирус, стоя у окна, смотрел на разоренный лабиринт.

– Мог бы левитировать, – заметил хозяин. – Это проще, хотя, конечно, не столь драматично.

– Очень, знаешь ли, хотелось спалить что-нибудь, – ответил Фадир. – Радуйся, что все обошлось кустарником.

Рамирус, хмыкнув, повернулся к нему. Выглядел он почти так же, как в то недавнее время, когда собрал их всех во дворце Дантена. Если пережитые испытания как-то и сказались на нем, заметно этого не было.

– Ко мне сюда нечасто захаживают. А если и заходят, то обычно не дальше сада. Как увидят моих ящеров, так и пропадает всякая охота меня навещать.

– А смертные?

Пронзительные голубые глаза остановились на госте.

– Когда мне бывает нужда в смертных, я сам к ним иду. Ко мне домой они соваться не смеют.

– Где он, кстати, находится, этот дом? – Фадир посмотрел по сторонам, ища что-нибудь наподобие карты. С дикарскими амулетами, вплетенными в рыжие косы, он мало подходил к этой ученой обители, однако ему такой облик нравился. Много человеческих жизней прошло с тех пор, как он по праву именовался варваром, но от некоторых вещей отказаться трудно.

– Какая разница где? Ты нашел меня, я позволил тебе войти – так садись и рассказывай, что тебя привело ко мне. – Рамирус указал на пару кожаных кресел у стола красного дерева. Стол был завален книгами и манускриптами, как будто магистра прервали посреди ученых трудов. – Из угощения сам себе наколдуй что хочешь. – Рамирус повел рукой, и в ней появился бокал с красным вином. – Будь как дома.

«Ага, стану я тратить у тебя Силу почем зря», – с раздражением подумал Фадир, хотя по магистерским меркам Рамирус, надо сказать, вел себя очень гостеприимно.

Гость опустился в скрипнувшее под ним кресло и наколдовал-таки себе кружку эля, не считаясь с затратами. Кружка из вощеной кожи больше годилась для сельской таверны, чем для этой изысканной комнаты, и Фадир надеялся задеть ею хозяина за живое.

– Я слышал, ты больше не ищешь себе покровителя, – начал он. – Это правда или так, слухи?

– А у тебя, я слышал, завелась привычка совать нос в чужие дела. Правда ли это?

Фадир вздохнул и решил, что со светской беседой на этом можно покончить.

Он поставил кружку на стол – колдовской сквознячок как раз вовремя сдул бумаги с нужного места – и сказал без дальнейших проволочек:

– Пожиратели душ вернулись.

Рука Рамируса, собравшаяся поднести бокал ко рту, застыла на полдороге.

– А Дантен сошел с ума.

– Дантен всегда был сумасшедшим. Рассказывай про пожирателей душ.

И Фадир рассказал все, от начала и до конца. Про колдуна Антуаса, пришедшего в Санкару, про учиненный ему допрос, про бойню в Кориалусе, про гнездо, про догадки Коливара… все как есть. Рамирус слушал молча и за все время сделал только одно движение: выронив свой бокал, тут же растаявший в воздухе, сложил пальцы домиком. Его седые брови сошлись над глазами, наполнившимися каким-то нечеловеческим холодом.

Дослушав до конца, он промолвил тихо:

– Коливар всегда был горазд выдумывать фантастические истории…

– Не смейся над тем, чего не знаешь. Я был там и видел все собственными глазами.

– Я не договорил, – жестом остановил его седовласый магистр. – Несмотря на его фантазии, он смыслит в этих делах больше всех на свете.

– Стало быть, ты ему веришь.

– Когда речь идет об этих созданиях, ни один человек лгать не станет. Даже Коливар, – с недоброй улыбкой проговорил Рамирус.

Он снова подошел к окну и долго стоял там, глядя на поврежденный сад.

– У них есть союзники среди людей, Рамирус, – произнес Фадир, – и Дантен, возможно, один из них.

Рамирус ничего не ответил.

– Мы предполагаем, если бы он понял, что такое на самом деле пожиратели душ, то впредь бы держался от них подальше. – Седой магистр по-прежнему молчал. – Коливар говорит, ты единственный, кто способен взять его в оборот.

– «Взять в оборот» Дантена – дело нехитрое. Но наш Закон запрещает трогать его, пока один из нас состоит у него на службе. Так чего же ты от меня хочешь? Чтобы я пришел к нему и предложил свой совет? Или цветы ему послал в колдовской обертке, чтобы он смягчился и подобрел? Дантен – не знающий жалости негодяй, и нужно ему только одно: власть. Явись к нему пожиратель душ – можно не сомневаться, он первым делом прикинет, как этого пожирателя лучше использовать. Если кто из смертных на такое способен, так это Дантен Аурелий.

– Но должен же он понимать, что возращение подобных существ ставит под угрозу весь мир…

– А он не рассчитывает дожить до самого худшего. В этом благо и проклятие смертных, не так ли? Какое дело Дантену до того, что лет через пятьсот кому-то снова придется сражаться с чудовищами? – Рамирус обратил к гостю страшные, почерневшие внезапно глаза. – Если эти чудовища помогут ему укрепить свою империю прямо сейчас, пусть о дальнейшем беспокоятся грядущие поколения.

– Ты правда так думаешь? Ведь завоевателям вроде Дантена далеко не все равно, какое наследство они оставят после себя. Ты говоришь мне, что этот король не такой, что будущее для него пустой звук, что он готов променять мир, в котором будет править его родной сын, на преходящие воинские успехи. Я убежден, что ты знаешь Дантена лучше других магистров, и потому принимаю на веру твои слова, хотя мой опыт общения с иными правителями говорит мне обратное.

– Ты прав, – признал после долгого молчания Рамирус. – Тот Дантен, которого я помню, никогда бы не пошел на такую сделку. Его остановила бы даже не цена, а понимание того, что столь огромной и злой силой, какой слывут пожиратели душ, управлять невозможно. Много можно сказать о Дантене Аурелий, но быть полновластным хозяином положения для него важнее всего.

– Похоже, бразды правления ускользают из его рук, – заметил Фадир, на что Рамирус опять промолчал. – Его приближенные говорят, что он становится все более вспыльчивым. Самые невинные причины вызывают у него припадки буйного гнева. Союзники шепчутся о том, что королем теперь управляют каприз и чувство, а не здравый рассудок, и боятся, что это влияет на трезвость его суждений. Он даже собственную семью не оставляет в покое. – Заметив, что Рамирус напрягся при этих словах, Фадир сделал паузу, чтобы дать ему высказаться, но тот упорно молчал. – Разве нельзя допустить, что в подобном состоянии ума Дантен способен на самые невероятные вещи? Например, пересечь черту между честолюбием и безответственностью.

Рамирус скривился, словно от боли, и сказал:

– Я слышал об этом. Слышал от человека, который не стал бы мне лгать. Все верно. Дантен меняется на глазах, и не в лучшую сторону.

– Что можно предпринять по этому поводу?

– Ничего. Мы говорим о Дантене Аурелии. И у него теперь новый магистр, поэтому мы по Закону не можем использовать магию против этого короля. Не сказать, чтобы этот наш Закон вызывал во мне теплые чувства, но я хорошо понимаю, для чего он был принят. Поэтому я хотел бы спросить, что ты, собственно, предлагаешь.

– Его королевский магистр должен, конечно же, понимать всю опасность союза с чудовищами.

– Почему должен? Когда те правили миром, магистров на земле еще не было. Мы, как и смертные, знаем об икетах по легендам и песням, сложенным долгое время спустя после их исчезновения. Рассказывать о них в пору их расцвета люди не смели. Магистру, правда, все равно следовало бы понимать что к чему. И если Дантен как-то поддерживает икетов, пусть даже без своего ведома, это плохо, из рук вон плохо.

– Так ты согласен помочь?

– Помочь – в чем? – резко спросил Рамирус.

– Коливар полагает, что Дантен изменил бы свой образ действий, если бы мог взглянуть на картину более широко.

– Коливар глуп. Никто не заставит Дантена изменить его «образ действий». – Рамирус снова сел, поглаживая резной подлокотник кресла, словно руку любовницы. – Были когда-то три человека, способных говорить Дантену правду, не рискуя вызвать его гнев. Одним из них был я, но теперь Дантен по известным нам обоим причинам меня слушать не станет. Второй была его жена Гвинофар, но их с королем отношения тоже, скажем так… изменились. Теперь и она бессильна.

– А третий?

– Третьим был принц Андован. Одни боги знают, почему Дантен так ценил его мнение, но он ценил. Быть может, причина в том, что юноша не особенно рвался к власти, и отец его соперником не считал. Быть может, просто потому, что у Андована были глаза его матери. Кто знает, какие чувства правят сердцем тирана? Принц, не желающий сесть на отцовский трон, может говорить совершенно искренне, не боясь, что в его словах станут искать тайный мотив.

– Андован – это тот, что умер?

– Тот самый. Все прочие сыновья, не исключая безумного отшельника Сальватора, лелеют подозрительные для отца замыслы. Они могут неделю талдычить о страшных пожирателях душ, но Дантен услышит в этом лишь эхо их личных амбиций. И сделает как раз обратное тому, что они насоветуют. Ты уж прости, Фадир. Я знаю, ты искал не такого ответа, но другого я дать не могу.

– И совет Дантену тоже некому дать.

– Некому, кроме этого Костаса. И я подозреваю… – Рамирус осекся, не закончив мысли.

– Подозреваешь – что?

Рамирус снова надолго умолк. Если на одной чаше его весов лежала сейчас магистерская любовь к тайнам, а на другой – необходимость сотрудничества, Фадиру оставалось только ждать, какое он примет решение.

– Когда-то я ставил опыты, – заговорил наконец Рамирус, – выясняя, как влияет магия на разум смертных. Когда мы подчиняем мысли человека своим желаниям, меняется ли он и в чем-то другом? Хорошо известно, что ошибка в подобных делах может стоить объекту рассудка, но есть ли менее разительные перемены, которые настают постепенно и ускользают от нашего внимания? Мои опыты дали утвердительный ответ на эти вопросы. Со временем естественные преграды в душе человека слабеют, и он начинает воспринимать от своего повелителя не только простые приказы. Он может приобрести какие-то свойства самого чародея… нечто вроде духовного заражения. Я проделал тогда грандиозный труд – и, как ты, полагаю, согласишься, весьма полезный.

Фадир онемел. Неужели Рамирус только что поделился с ним знанием, которое может дать ему преимущество над другими магистрами? Если так, то это неслыханно. Магистры – прежде всего соперники, а потом уже все остальное.

«Вот мера того, сколь серьезной находит он эту задачу, – с дрожью подумал Фадир. – Каких крайностей потребует от нас борьба с этой новой угрозой».

– По-твоему, Дантен страдает от избытка магических манипуляций? И мнимое безумие короля происходит от того, что его разумом играет кто-то другой?

– Ты понял не совсем верно, брат мой, – сверкнул глазами Рамирус. – Костас – не причина его безумия. Костас и есть безумие.

Он вернулся к окну. Заходящее солнце светило сквозь прожженные в лабиринте дыры.

– Остается вопрос: как намерен Коливар справиться с магистром, вышедшим за пределы разума, и успешно догоняющим его королем, не нарушая Закона, который сковывает нас всех?

Глава 36

Девушка, она же мальчик, она же богиня – обыкновенная ведьма.

Странно, как Андован не догадался об этом раньше. Как еще объяснить уверенность, с которой она пообещала пристроить его в караван Нетандо, – точно знала, что ее просьбе никто не откажет? Кто еще может быть в этом уверен, если не ведьма? Разве что знатная дама, но не похоже, что в Лианне течет благородная кровь – хотя гордость, которую она выказывает порой, не уступает гордости самих Аурелиев.

Вышло, правда, не совсем ловко, когда она впервые заговорила о нем с Нетандо. Отказ Андована сообщить какие-либо сведения о себе благоприятному решению не способствовал. Ни одному уважающему себя купцу не понравилась бы такая скрытность. Конкуренты всегда норовят подсунуть тебе шпиона, а о соглядатае, засланном разбойниками, и подумать-то страшно. Однако Нетандо, поломавшись для порядка, все же взял Андована к себе. Только ведьме такое под силу.

Между тем Андован стал задумываться об этом лишь к концу долгого первого дня. Он подрядился служить разведчиком, что отвечало его природным дарованиям, и почти все время ехал далеко впереди каравана. Познакомиться поближе с той, кого он нарек Лианной, не было никакой возможности.

Большой караван представлял собой товарищество двух торговых людей – Нетандо и южанина Урсти, чьи пряности насыщали воздух самыми разнообразными ароматами. Чернокожие воины Нетандо на вид были способны не просто победить, но и загрызть любого врага, охранники Урсти сидели на козлах, притворяясь простыми рабочими, везущими дерево или камень. Обманутые этим злодеи, напав на караван, оказались бы в западне. Стратегия Нетандо, рассчитанная на устрашение, явно шла вразрез с замыслом другого купца.

Андован удивлялся, как два таких разных человека согласились путешествовать вместе, но караван шел в горы, местность заведомо опасную, и всякий лишний боец стоил того, чтобы закрыть глаза на мелкие разногласия. Воровские шайки бесчинствовали повсюду, а уж на извилистых горных дорогах путникам приходилось быть осторожными вдвойне. Не будь у Нетандо с Урсти намерения закупить товары, доступные только здесь, они бы вовсе этим путем не поехали.

Так или иначе, в первый день Андован и другие разведчики зорко высматривали, не покажется ли где неприятель. Для Андована, учитывая его нездоровье, это был изнурительный труд, тем более что он никому не хотел показывать своей слабости. Зато его охотничьи навыки здесь развернулись в полную силу. Содранная кора и взрытая земля, говорившие его спутникам лишь о том, что кто-то здесь побывал, многое открывали ему.

Пока что обходилось без происшествий, и все человеческие следы, попадавшиеся им, были старые. Быть может, это богиня Лианна хранила его?

Лианне-ведьме он не все рассказал о ее тезке – но, возможно, девушка и без него знала этот миф. Каждую весну Лианна сходит на землю, чтобы сразиться со своим единокровным братом Умбаром, который правит миром в зимние месяцы. Когда они бьются, сама земля содрогается, а лед, которым Умбар сковал реки, ломается, и вода уносит его. Но полной победы Лианна добивается лишь после того, как соблазнит своего брата; жар их страсти согревает холодную землю и открывает дорогу лету.

Андован подозревал в глубине души, что зимний бог давно уже смирился с неизбежностью поражения и ведет свою войну лишь ради этой заключительной стадии, но сейчас принца куда больше занимала другая Лианна, смертная.

Она завладела его мыслями с первой же встречи, а когда Нетандо проговорился, что она умеет колдовать, одержимость Андована стала втрое сильней. Кто она и зачем присоединилась к этому каравану? Сначала он думал, что она как-то связана с его болезнью, но потом разуверился в этом. Будь так, чары Коливара непременно дали бы ему знать. Потом у него зародилась мысль, что Нетандо – ее любовник, и он тут же возревновал, но, понаблюдав за ними, отказался и от этой догадки. Быть может, она заинтересовалась им, Андованом? Это предположение льстило его мужскому самолюбию, но полной уверенности у него не было, хотя кое-какие признаки он порой замечал. Жаркий блеск ее глаз, когда она говорила с ним, долгие прикосновения ее пальцев к его руке и многое другое, что принц, да еще пригожий собой, учится распознавать смолоду. Однако он хорошо понимал и то, что дверь в свое сердце она ему открывать не спешит. Огонь, вспыхнув, тут же и угасал, и она вновь отгораживалась от него крепостными стенами.

Андован, недурной знаток женщин, чувствовал в ней какую-то давнюю горькую обиду. Если он верно разгадал историю с девочкой в «Третьей луне», то Лианна в детстве пострадала от такого же обращения. Неудивительно, что она не доверяет мужчинам и сторонится мужской любви.

Одно только это влекло его к ней с пугающей силой. Андован вырос в мире, где женщины были легкой добычей и льстились если не на его мужские добродетели, то на богатство и власть, которые он олицетворял. Он мог уложить в постель почти что любую женщину, исключая разве тех принцесс, брачный союз с которыми влияет на судьбу целых народов… да и с ними можно было что-то придумать, лишь бы их целомудрие осталось нетронутым.

Но за этой женщиной он не мог ухаживать открыто, не рискуя прослыть мужеложцем, а интерес, который вызывал в ней он сам, был ему не совсем понятен. Эта женщина много страдала в прошлом; стоит ему сделать неверный шаг, и она уйдет глубоко в себя, воздвигнув между ними такие стены, что ни одному принцу не одолеть. Все это манило его и даже вселяло бодрость. Ее прикосновения, казалось, наполняли его былой силой, и печать ее тайного жара долго держалась на коже. Он не знал, колдовство это или просто его фантазия, – знал лишь, что ни к одной женщине его не влекло так с самого начала болезни, а теперь он словно вышел из темной сырой пещеры на яркий свет дня.

Но возможность пообщаться с Лианной выпадала ему нечасто. Девушка явно не умела ездить верхом и путешествовала, сидя на козлах кареты Нетандо, откуда могла видеть весь караван. Когда разведчики приезжали с докладом, она ловила взгляд Андована, и ее улыбка говорила о секретах, которыми она, возможно, поделилась бы с ним, будь у них время и место. Эти безмолвные намеки сводили его с ума.

В первый день они ехали быстро, стараясь до наступления ночи подняться как можно выше. Дорога с каждым часом становилась все уже и круче, а прохлада сильнее. После удушливой жары побережья все вздохнули свободно, только чернокожие дурбанийцы кутались в плащи и сетовали на «северный край». Знали бы они, что такое настоящий Север!

Мест, благоприятных для засады, здесь пока еще не встречалось, но Нетандо рисковать не любил, и Андовану с другими дозорными было приказано выехать вперед, рассредоточиться и глядеть в оба. Дорога все время петляла, но разведчики поднялись по склону и стали ждать, когда караван поравняется с ними. Рядом, вместе с кругами от старых костров, чернели развалины постоялого двора, сожженного, должно быть, за то, что хозяин якшался с разбойниками. Хороший урок другим содержателям гостиниц, но для путников не слишком отрадное зрелище. Летом еще была надежда добраться до какого-нибудь пристанища, пока не стемнело, в другое же время года пришлось бы и вовсе солоно.

Как прекрасен закат в горах! Никакие деревья не заслоняют горизонт, и над западным хребтом открывается поистине великолепное зрелище. Даже вид башен Гансунга не мог с ним сравниться – хотя под Гансунгом Андовану, одурманенному чарами Коливара, было как-то не до красот.

Теперь эти чары то ли ослабели, то ли перестали его подгонять. Последнее означало, что едет он в нужную сторону. Он должен этому радоваться, не так ли? Неужели странная привязанность к рыжему «мальчику» с колдовскими задатками заставила его позабыть об истинной цели, с которой он отправился в путь?

Коливар сказал, что чары будут с ним, сколько потребуется. Раз они рассеялись, значит, нужда в них отпала, и добыча ждет его либо в Санкаре, либо на пути в Санкару.

Что, если та, за кем он гонится, – сама королева-колдунья? Даже подумать страшно. Коливар говорил Андовану, что болезнь на него навела не она, но Коливар – враг короля Дантена, и доверять ему сверх меры не стоит. Всем известно, что Дантен и Сидерея не дружат между собой: он зарится на богатые Вольные Страны, она же твердо намерена его туда не пускать. Разве не могла она пустить в ход свою Силу, чтобы наслать на Андована смертельную хворь, а затем, пользуясь этим, свергнуть каким-то хитроумным способом Дантена? А не свергнуть – так просто отвлечь. Король займется лечением сына и думать забудет о завоевании Санкары.

Андован обо всем узнает, как только увидит ее. В этом он теперь был твердо уверен. Он помнил, как велика была власть Коливара под Гансунгом, когда он приблизился к цели; оказавшись рядом со своей погубительницей, он узнает ее столь же безошибочно, как лосось узнаёт водоем, в котором появился на свет.

Но что же будет потом?

Путь до Санкары еще долог, он успеет придумать какой-нибудь план, предусмотрев, что его противница, возможно, не просто колдунья, но еще и королева. Он тоже не первый встречный, он принц, и в крайнем случае ему есть на что опереться.

Когда они приехали к месту ночлега, солнце почти закатилось, и Андован совсем выбился из сил. Постоялый двор, куда привел их Нетандо, мало походил на гостеприимный приют вроде «Третьей луны». Стоял он на голом гранитном утесе над крутым обрывом. С южной стороны дом оберегала стена с хорошо укрепленными воротами, с трех других защитой служили почти неприступные осыпи.

У дома, кроме того, торчала сторожевая башня, а за стенкой с зубцами в случае чего могли спрятаться лучники.

Прибытия каравана здесь явно ждали. Как только Нетандо назвал стражникам свое имя и показал какие-то грамоты, ворота тут же открылись. Повозки и всадники стали поочередно въезжать во двор, окруженный конюшнями и прочими службами.

Сама гостиница, сложенная из гранитных глыб, казалась частью утеса. Андован, посмотрев на нее отцовскими глазами, одобрил прочную кровлю, узкие окна, солидную парадную дверь. Если бы злодеям вопреки всему удалось проникнуть за ограду, в дом они все равно бы не прорвались. Андован мог поклясться, что и подземные ходы с выходом ниже по склону здесь тоже имеются.

Стоило все это недешево. Нетандо и Урсти вручили хозяину по увесистому кошельку, и тот принял деньги, не считая. Ни один разумный купец не станет обманывать – ведь ему, купцу, еще не раз придется ездить этой дорогой.

Слезть с коня стоило Андовану таких трудов, что у него потемнело в глазах. Он прислонился к лошадиному боку и стоял так, пока не отдышался.

«Скажи спасибо и за то, что днем не свалился с коня, – сказал он себе. – Что стоишь на ногах сейчас. Что не показал другим, какой ты жалкий слабак».

Не чуя под собой ног, он все же отвел коня в стойло. Кто-то сказал ему про ужин, который скоро подадут в большом доме, кто-то – про ночлег в одном из дворовых строений. До него это все доходило как сквозь туман.

Потом мимо прошла она, и гордость Аурелиев распрямила его, сделав на миг тем бодрым, здоровым юношей, за которого он себя выдавал.

– Здесь не так жарко, как внизу, – со своей загадочной улыбкой проронила Лианна.

– Есть жар, который никогда не проходит. – Ему хотелось надеяться, что его улыбка не менее загадочна.

Она вошла в гостиницу, и Андован непременно упал бы, не поддержи его оказавшийся рядом дурбаниец.

– Мальчиков любишь, да? – От белозубой улыбки чернокожего на Андована пахнуло пряным запахом жевательного листа. – Или колдунов?

Андована выручил его товарищ:

– Тебе-то что? Отца своего спроси, сладко ли любиться со свиньями.

– А ты свою мать, сколько поросят она грудью выкормила.

– Я просто споткнулся, – заверил их Андован.

– Лжецов едят демоны, – усмехнулся черный стражник. – Ты похож на саму Смерть. Ступай-ка приляг на часок, харчей до той поры все равно не дадут.

«У меня еще есть дела, – хотел сказать Андован. – Догнать одну женщину. Шепнуть кое-что ей на ушко. Найти уголок, где можно спокойно поговорить, чтобы полкаравана не толпилось вокруг и не отпускало про нас сальные шутки».

При одной только мысли об этом голова у него разболелась. Он понял, что дурбаниец прав и час отдыха ему просто необходим.

Каким-то чудом он отыскал ветхий соломенный тюфяк, отведенный ему для ночлега, лег и поддался изнеможению.

Кто-то из чернокожих разбудил его ночью, дал попить и поесть. В темноте Андован не узнал его лица, но остался ему благодарен.

Во сне он стоял среди караванщиков голый. Никто не замечал его наготы, и ему это почему-то было приятно.

Он крепко проспал до утра.

На следующий день было сыро, над землей висел тяжелый мокрый туман. Нетандо мог бы попросить Камалу разогнать мглу, и ей было бы неловко отказать купцу в первой же просьбе. Итанус говорил ей, что погодной магией особенно увлекаться не следует, и ни один колдун, ни одна ведьма не стали бы тратить свою драгоценную Силу только на то, чтобы сделать путь более удобным. Нетандо тоже, видимо, знал об этом. Он, правда, посмотрел красноречиво на пасмурное небо и на Камалу, но она не стала навязываться со своими услугами, и купец тоже ничего не сказал.

Понимая, что плохая видимость затруднит работу стражников и дозорных, она села не в карету Нетандо, а снаружи, рядом с его кучером. Она могла бы заставить дождь и туман обтекать карету с обеих сторон, но ни один колдун этого опять-таки не стал бы делать. Она лишь держала сухим свой шерстяной плащ. Это отнимало самую малую частицу магии и не мешало ей следить за дорогой.

Талсин выглядел плохо, хотя и скрывал, что ему нездоровится. В ненастную погоду он, как видно, чувствовал себя совсем худо, и ему трудно было притворяться перед другими стражниками. Напрасно она прошлой ночью не отвела его в сторону и не выяснила, что у него за болезнь – она ведь способна справиться почти с любой хворью, – но так уж распорядилась Судьба. «Я займусь тобой нынче вечером, – мысленно пообещала она. – Найду причину, и ты будешь здоров». Она просто обязана что-то сделать для него за спасение девочки – ведь теперь она знает, что у него недостало бы сил защищаться, если бы кто-нибудь из мужчин полез в драку. Такая смелость поистине заслуживает награды.

Наблюдая за ним, Камала по многим признакам видела, что он не всегда был так слаб, что он привык полагаться на свою силу. Она почти залюбовалась юношей, когда он, дотронувшись рукой до лба, умчался в туман. Настоящий молодой дворянин. Почему он сам не подошел к ней вчера вечером? Неужели она ошиблась в его намерениях? Она ждала его долго, слушая неизбежные разговоры о битвах и о торговых делах, а он так и не появился. Потом обошла весь двор, но его и там не было.

Расспросы вызвали бы у караванщиков вполне понятное любопытство, и в конце концов она ушла в комнату, которую делила с несколькими мужчинами. Нетандо был явно смущен тем, что не сумел поместить ее отдельно, но она понимала, что места в маленькой гостинице не хватает, и общество других ночлежников не угнетало ее. Она окружила себя чарами и казалась бы этим людям мальчиком даже в том случае, если бы у них на глазах кормила грудью младенца. Она проверила это, раздевшись догола и подойдя, в свою очередь, к умывальному тазу. Кто-то отпустил грубую шутку насчет пушка на лобке у юнцов – шутку, понятную, как видно, только мужчинам, поскольку до Камалы смысл не дошел, – но больше никто ее не рассматривал. Этот нехитрый обман при всей своей безыскусности все же доставил ей удовольствие.

Утром ей опять не удалось повидаться с Талсином. Времени хватило только на то, чтобы поесть, посмотреть, не поджидает ли их кто за воротами (там никого не было), и занять места – она свое, Талсин свое.

Несколько часов они ехали вдоль горного хребта все в таком же густом тумане. Вскоре Нетандо велел дозорным не уезжать далеко – все равно ничего не видно. Купец, судя по всему, полагался не на их глаза, а на ее колдовскую помощь. По карте, которую он показал ей вчера, Камале было известно, что скоро они окажутся среди крутых гор, а после дорога пойдет под уклон, в хитросплетение долин и многочисленных речек, к нескольким проходимым для них перевалам. В этих краях угроза нападения была самой большой, особенно в узких ущельях, где караван растягивался тонкой вереницей, а разливающиеся внезапно потоки были не менее опасны, чем шайки разбойников. За наводнениями следить было просто, и Камала уже засекла одно, назревавшее с самого утра, а вот за злоумышленниками – труднее. Ясновидение – самое трудное из магических искусств, ведь судьбы человеческие поддаются разгадке лишь незадолго до исхода того или иного события, но она и с этим справлялась неплохо. Если кто-то вознамерится напасть именно на их караван, она это почует. Со случайным нападением дело обстоит несколько хуже, но Нетандо об этом знать не следует.

В середине дня они устроили короткий привал. Слуги Нетандо поставили пару больших навесов, чтобы люди передохнули от бесконечной мороси. Высившиеся вокруг горы хотя бы немного защищали от ветра. Работники Урсти кутали свои повозки в два слоя промасленных кож, оберегая запечатанные воском ларцы с бесценными пряностями и благовониями.

Когда они двинулись дальше, дождь, словно только этого и дожидался, полил вовсю. Камала, все время ловившая одним колдовским ухом движение подземных вод, предложила Нетандо увести караван повыше, и он подчинился без разговоров. То, что она так запросто распоряжалась чужими жизнями, вселило в нее странное ощущение могущества. Но постоянно следить за возможным неприятелем, за дождем, за оползнями и всем прочим было очень утомительно.

Ей стало трудно сосредоточиваться, и она едва не пропустила вспыхнувший впереди свет.

Дождь лил плотной стеной, но ей померещилось что-то на дороге – не материальное препятствие, а именно… свет. Непонятно откуда идущий и не отбрасывающий тени.

Помедлив, она застучала в стенку кареты.