Текст книги "От Бисмарка к Гитлеру"

Автор книги: Себастьян Хаффнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

До 1848 года немецкое национальное движение подавлялось. После 1848 года его больше нельзя было полностью подавлять. Ведь между тем немцы испытали, пусть даже только на исторический миг, реализуемость Германского Рейха, и они не забывали этот опыт. Таким образом, немецкое национальное движение осталось, даже и не имея силы, и впредь политическим фактором, с которым всегда следовало считаться и которое могло использовать в своих целях ту или иную великую державу. С 1848–1849 года существовало то, чего не было до этого: немецкий вопрос.

И в этом немецком вопросе Австрия и Пруссия были соперниками. Это было то, что обнаружил Бисмарк в период пребывания во Франкфурте в качестве депутата бундестага [5]5
  Имеется в виду, конечно, парламент Германского Союза (Deutsche Bund – отсюда и «бундестаг»).


[Закрыть].

Не только Пруссия, но и Австрия должна была после 1848 года развивать немецкую политику, и она делала это – по-своему. Если Пруссия по природе вещей в своей немецкой политике всегда обращалась к мысли о «Малой Германии», иногда даже о только лишь Северной Германии, то Австрия отныне, если она желала оставаться многонациональным государством, которым была, и несмотря на это стать главенствующей силой каким-то образом объединенной Германии, должна была нацеливаться на своего рода Сверхвеликую Германию: «Рейх семидесяти (в то время) миллионов», чего действительно добивался в 1850 году князь Шварценберг, австрийский Бисмарк. Шварценберг неожиданно умер в 1852 году, но его образ мыслей не умер вместе с ним, по меньшей мере его тенденция рассматривать Пруссию впредь как соперника, которого в борьбе за Германию следует ослабить, а возможно и разрушить. И Бисмарк, очень обидчивый человек, воспринял это очень остро, даже когда австрийская немецкая политика в его франкфуртский период приняла менее явные агрессивные формы. Ниже приведена цитата из ставшей известной как «Блестящий доклад» памятной записки Бисмарка, написанной в 1856 году:

«В соответствии с политикой Вены Германия слишком тесна для нас обеих; пока не заключено и пока не будет выполняться честное соглашение о сферах влияния каждой страны в Германии, обе наших страны вспахивают одно и то же спорное поле, и до тех пор Австрия остаётся единственным государством, которому мы постоянно проигрываем и у которого мы могли бы постоянно выигрывать». В том же самом «Блестящем докладе» в другом месте речь уже идет и о той возможности, «что мы уже через недолгое время должны будем сражаться за своё существование против Австрии, и что не в наших силах избежать этого, так как ход событий в Германии не имеет никакого иного выхода».

Характерно здесь то, что в том, что можно назвать процессом обращения Бисмарка, и из чего выросло столь многое в немецкой истории, вражда с Австрией находится на первом месте. Мысль о коалиции Пруссии с немецкой национальной революцией пришла позже. Правда, получилась она с определенной неизбежностью из новой прусско-австрийской враждебности. В объемистом меморандуме, написанном в 1858 году (тогда насмешливо названном в берлинских правительственных кругах «Маленькая книга господина фон Бисмарка») мы читаем: «Интересы Пруссии полностью совпадают с интересами большинства стран союза, кроме Австрии, но не совпадают с интересами правительства союза. И нет ничего более немецкого, чем как раз развитие правильно понимаемых прусских частных интересов». И если это еще звучит несколько туманно, то год спустя Бисмарк выскажется совершенно ясно: «Единственный надежный, терпеливый союзник, который может быть у Пруссии, если она к этому придет, это немецкий народ». Еще годом позже, в 1860 году, он больше не понимает, «почему мы так страшимся идеи народного представительства, будь она в Союзе, будь она в парламенте таможенного союза». (Десятью годами ранее он еще видел «прусскую честь» в том, «что Пруссия прежде всего держится в отдалении от какой бы то ни было постыдной связи с демократией»). И в январе 1863 года прусский делегат при франкфуртском бундестаге зачитал принципиальное обоснование в пользу прямых, тайных и равных выборов народного представительства. Тогда Бисмарк был уже три месяца прусским премьер-министром и министром иностранных дел.

Здесь не требуется пересказывать драматическую историю прусского конституционного конфликта, благодаря которому он получил свое назначение. Следует вспомнить только о том, что и в Пруссии было весьма сильное либерально-национальное движение. Но он никогда не забывал о том, что однажды он привлечет как партнеров как прусских, так и других немецких либералов, и примирится с ними, должен и сможет это сделать, и именно тем, что он исполнит их национальные стремления. В своей знаменитой первой речи в качестве премьер-министра Бисмарк сказал: «Не на прусский либерализм смотрит Германия, но на её силу» и «Не речами и решениями большинства будут решаться великие вопросы времени, а железом и кровью». Как это затем действительно и случилось.

В этой речи всегда замечают только лишь провокационное выражение «Железом и кровью». Упускают то, что здесь уже высказано явно выраженное предложение мира либералам. Премьер-министра сигнализирует депутатам, что правительство будет использовать увеличенную против его воли армию, чтобы однажды насилием осуществить то, что они и требуют, а именно национальное государство – связанный с Пруссией, руководимый Пруссией, правда малонемецкий, возможно даже только лишь северонемецкий Рейх. Это с самого начала было идеей Бисмарка. Когда говорят, что война 1866 года и мир, который за ней последовал, уже были готовы в голове Бисмарка, когда он в 1862 году стал прусским премьер-министром и министром иностранных дел, то преувеличивают лишь немного. Правда, несколько преувеличивают. Бисмарк пожалуй говорил правду о себе, когда он в 1890 году, вскоре после своей отставки в одном из интервью сказал: «Государственный деятель подобен путнику в лесу, который знает направление своего движения, но не знает точки, в которой он выйдет из леса… Я бы с радостью ухватился за любое решение, которое привело бы нас к увеличению Пруссии и к объединению Германии. К моей цели вело множество дорог. Я должен был выбирать по порядку одну за другой, самую опасную под конец. Однообразие – это было не моим случаем».

Тем не менее, цель была определена: увеличение Пруссии и столь много немецкого единства, сколько с этим согласуется. И также весьма определенно с самого начала было ясно, что эта цель была достижима только против воли Австрии и что в конце концов все же придется вступить на самый опасный путь к цели – военный. Этим война 1866 года отличается от обеих других войн Бисмарка, в том числе от войны 1864 года, которая ей по времени предшествовала. Война эта против Дании за Шлезвиг-Гольштейн, которая велась совместно с Австрией, была только лишь одним из окольных путей, которые привели к военному решению прусско-австрийского конфликта из-за Германии, потому что сначала совместным, затем раздельным правлением Шлезвиг-Гольштейном она создала новое яблоко раздора между обеими немецкими великими державами. Впрочем, она была импровизацией; повод к ней был непредвиденным, и вопрос о Шлезвиг-Гольштейне до того, как он вдруг стал неотложным, едва ли занимал Бисмарка.

То же самое можно сказать и о последней и самой значительной из войн Бисмарка – о Германо-Французской войне 1870–1871 гг., как ни поразительно это звучит. Из этой войны родился Германский Рейх и на ней, гораздо более чем на немецкой «братоубийственной войне» 1866 года, основаны его посмертные слава и популярность в Германии.

Но останемся еще на некоторое время с этой братоубийственной войной, которая гораздо больше, чем война 1870–1871 гг., революционизировала немецкие взаимоотношения. Её результаты точно соответствовали – гораздо точнее, чем результаты более поздней германо-французской войны – цели, к которой так долго столь различным путями стремился Бисмарк. Результатов было четыре:

Во-первых, огромное увеличение Пруссии. Целое королевство – Ганновер – а кроме того, Шлезвиг-Гольштейн, Кургессен, Нассау стали просто прусскими провинциями, и древний имперский город Франкфурт, бывший до того местом пребывания Германского Союза, стал прусским провинциальным городом. Вместе с тем Пруссия достигла своего последнего и самого большого расширения и, впервые в своей истории, полностью сопряженной территории государства. Вероятно, правы те, кто считает, что для Бисмарка как прусского государственного деятеля это было важнейшим из всех результатов войны.

Во-вторых, новое создание – Северогерманский Союз. Под этим безобидно звучащим наименованием скрывалось в действительности первое германское федеральное государство, которое смогло (а быть может, и должно было) стать зародышем будущего Германского Рейха – и во всяком случае стало таковым в действительности спустя четыре года. Весовые категории его 23 членов были очень неравными: Пруссия одна после аннексий 1866 года имела население 24 миллиона человек, а все вместе остальные 22 члена Северогерманского Союза – шесть миллионов. Тем не менее, у Северогерманского Союза были избранный по всеобщему равному избирательному праву «рейхстаг», «рейхсканцлер» и союзное войско, в котором прусская армия была лишь составной частью, хотя и самой большой. С точки зрения Бисмарка, Северогерманский Союз был его расчётом с немецким национальным движением, включая его демократически-парламентарные устремления. Нельзя утверждать, что Бисмарк желал большего, чем этот платёж.

В-третьих, четыре суверенных, впервые в своей истории полностью независимых южногерманских государства, были теперь связаны с Пруссией военными и таможенными союзами: Бавария, Вюртемберг, Баден и Гессен-Дармштадт. Их присоединение к Северогерманскому Союзу было единственным внутринемецким изменением, на которое подействовала война 1870–1871 гг.; в общем-то, не огромное изменение. Тем не менее, в немецком национальном сознании лишь это присоединение стало настоящим основанием Рейха. Во всяком случае, оно сделало возможным переименование Северогерманского Союза в «Германский Рейх», а его прусского «президиума» в «Кайзера Германии».

В-четвертых, Австрия, которая впервые в своей тысячелетней истории больше не имела никаких государственных связей с остальной Германией и тем самым была вынуждена произвести «уравнивание» с Венгрией, из империи австрийских кайзеров став двойной монархией: императорско-королевской [6]6
  С тех пор в немецком языке применяется сокращение: k.u.k. (kaiserlich und königlich) – т. е. императорский и королевский (в Австро-Венгерской монархии относящийся и к Австрии, и к Венгрии).


[Закрыть]. Мир с Австрией между тем тщательно предотвратил возникновение каких бы то ни было обид из-за отторжения территорий или военных репараций, и сохранил тем самым возможность создания будущих союзов.

Если смотреть прусскими глазами Бисмарка, всё это вместе собственно и было идеальным состоянием для немецкой нации. В глазах же немецких – даже малонемецких – националистов это могло быть лишь промежуточным состоянием. Но практическую политику делал Бисмарк, а не немецкие националисты. И здесь следует теперь спросить: действительно ли Бисмарк в годы с 1867 до 1870 имел целью национальную войну за расширение? Бисмарк девяностых годов, писавший мемуары Бисмарк, работавший над легендой о самом себе, как известно, породил это впечатление. Но все же, читая достоверные высказывания Бисмарка из времени между 1866 и 1870 гг., и особенно сравнивая их с его же высказываниями до 1866 года, получаешь иную картину. Ошеломляет обратное: до 1866 года непоколебимая, не боящаяся крайностей целеустремленность. Перед 1870 годом настроение скорее несколько выжидательное и в то же время успокаивающее или обнадёживающее. Бисмарк этих лет всё еще остается союзником немецкого национального движения, но гораздо сильнее, чем до 1866 года, чувствуется, что с оговорками.

Сильнее всего во время самого кризиса 1866 года. В июле, после битвы при Кёниграце и до заключения предварительного мира в Никольсбурге, Бисмарк инструктирует прусского посла в Париже следующим образом:

«Наша прусская потребность ограничивается распоряжением силами Северной Германии в какой-либо форме… Я без сомнения произношу слова «Северогерманский Союз», поскольку считаю невозможным вовлечь в него южногерманский католико-баварский элемент, если требуется достичь необходимой консолидации Союза. Они еще долгое время не позволят по своей воле управлять ими из Берлина». В это время даже проскакивают еще раз – в телеграмме Верховному Командующему прусской армией на Майне – жесткие, до 1851 часто Бисмарком употреблявшиеся, но для Бисмарка года 1866 собственно более недопустимые слова: «национальное надувательство».

Этих слов позже не говорилось. Бундесканцлер Северогерманского Союза тщательно следил за тем, чтобы не дать никому повода сомневаться в своем немецко-национальном образе мыслей; но также следил и за тем, чтобы ничего не обещать. Например, вот таким образом (март 1867 года, снова обращаясь к своему парижскому послу): «Линию раздела по Майну хотят установить как стену между нами и Южной Германией, и мы приняли это, так как это соответствует нашим потребностям и нашим интересам; но следует ли заниматься самообманом, поскольку она в действительности не настоящая стена, а … в определенной степени решетка, через которую находит свой путь национальный поток?» Или, еще более сдержанно, в мае 1868 года:

«Мы все несем в своих сердцах национальное единство, но для расчетливого политика в первую очередь имеет значение необходимое, а затем желательное. Так что сначала строительство дома и затем его расширение. Если Германия достигнет своей национальной цели еще в 19 столетии, то это представляется мне чем-то великим, а если это произойдет в ближайшие десять или даже пять лет, то это было бы чем-то чрезвычайным, непредвиденным подарком от Бога».

В заключение – возможно наиболее часто цитируемые предупреждения Бисмарка в адрес немецких националистов, в предписании к посланнику Северогерманского Союза в Мюнхене от 26 февраля 1869 года:

«То, что немецкое единство будет достигнуто насильственными событиями, я тоже считаю вероятным. Но совершенно другой вопрос – это призвание вызвать насильственную катастрофу, и ответственность за выбор момента времени. Произвольное, определяемое только субъективными причинами вмешательство в развитие истории всегда имело следствием только лишь стряхивание на землю незрелых плодов; а то, что немецкое единство в настоящий момент не является зрелым плодом, мне кажется очевидным».

Мне кажется, что это свидетельство делает несостоятельной ту точку зрения, что Бисмарк осознанно стремился к войне 1870 года, как ранее к войне 1866, чтобы завершить процесс объединения Германии и из Северогерманского Союза сделать Германский Рейх, хотя эта точка зрения в Германии длительное время была всеобщим достоянием и подпитывалась задним числом самим Бисмарком. Бисмарк не торопился с «расширением своего дома», и он сам был ошарашен июльским кризисом 1870 года, который за несколько дней привел к войне. Его известная « Эмсская депеша», которая спровоцировала Францию на объявление войны, была со своей стороны ответом на французскую бурную реакцию на кандидатуру на испанский трон представителя побочной линии Гогенцоллернов (к тому времени, впрочем, уже отозванную). Конечно, эту кандидатуру предложил Бисмарк, но действительно ли он сделал это для того, чтобы вызвать войну с Францией? Не был ли это своего рода тест, возможно даже, пользуясь тогдашним выражением Бисмарка, «родничок мира»? Потому что если в 1866–1870 гг. между Францией и Пруссией кто и портил кровь, то это скорее была Франция, чем Пруссия. Франция чувствовала себя каким-то образом обойденной, даже одураченной результатами войны 1866 года.

Бисмарк же в 1866 году работал с Францией Наполеона Третьего совершенно рука об руку. Наполеон III. со своей стороны проводил политику союзничества со всеми европейскими национальными движениями – сначала в Италии, затем в Германии, а впрочем, также – безуспешно – в Польше. Естественно, все это должно было разыгрываться по французскому сценарию, и естественно Париж желал быть вознагражденным за такую политику территориально. Эти компенсации были собственно спорным пунктом между Францией и Северогерманским Союзом в течение четырех лет между 1866 и 1870 гг. Италия честно отплатила Франции за помощь в объединении (которое правда также и пошло дальше, чем в прусско-немецком случае) отделением Ниццы и Савойи. Бисмарк тоже исполнил надежды Франции на какие-либо компенсации, единожды, в 1867 году в случае Люксембурга, также в виде наметок уже проявил готовность к умеренным компенсациям, но затем снова отступил. Поэтому во Франции распространились разлад, лозунг «Реванш за Кёнигрец», возникла своего рода «партия войны». Когда же по настоянию Бисмарка родственник прусского королевского дома выступил в качестве кандидата на испанский трон, то это могло означать либо вызывающий жест, либо отвлекающий и смягчающий. Какое действие в душе намеревался произвести Бисмарк, мы не узнаем никогда. Одно несомненно: французско-немецкий поединок чести, который вызвал войну 1870 года, не имеет ничего общего с немецким национальным вопросом.

И все же война против Франции стала тогда первой настоящей немецкой национальной войной, и расширение Северогерманского Союза, достигнутое в ходе этой войны, в национальном сознании стало настоящим «основанием Рейха». В 1870 году немецкое национальное движение соединилось со своими корнями во времена Наполеона: оно снова происходило против Франции, оно снова было против императора Наполеона, и многие немецкие националисты в Пруссии, в Северной Германии, но также и в Южной Германии, восприняли 1870 год как реванш за наполеоновские завоевательные войны в первые 10 лет девятнадцатого столетия. Национальная гордость и ненависть к французам того времени – всё это неожиданно снова было – и на этот раз немцы были более сильными! Это было чудесно, так и должно было оставаться, и Германия должна теперь окончательно встать на ноги и консолидироваться как государство. Таково было настроение, которому поддался Бисмарк.

Примечательным образом он поддался не полностью. Этот человек, который до 1866 года решительно аннексировал северогерманские государства, смещал их монархов, жестко усмирял младших партнеров по Северогерманскому Союзу, стал теперь вдруг действовать как государственный деятель времен Меттерниха. Он терпеливо вёл продолжительные переговоры с королем Баварии и с королем Вюртемберга, с великим герцогом Баденским и с герцогом Гессен-Дармштадта, и он делал им значительные уступки. Все в определенной степени сохраняли собственный суверенитет, Бавария даже реальную государственность: весьма широкую собственную налоговую систему, собственную почту, собственную железную дорогу, собственную армию (которая должна была поступать под командование германского кайзера только в военное время) и, что было наиболее неслыханным, право содержать собственные посольства, собственную дипломатию за границей! Английский историк Тэйлор назвал как-то Бисмарка не «основателем рейха», а «предотвратителем рейха», как человека, который преследовал лишь столько национального единства, сколько он безусловно должен был добиться. И в действительности Германский Рейх Бисмарка, гораздо более, чем Северогерманский Союз, имел характер конфедерации, чем федерации.

Потому что хотя Бисмарк при «основании Рейха» всё ещё был готов заключать договоры с национальным движением и удовлетворять его эмоциональные потребности, он ни в коем случае не преследовал цель превратить Германию в ведущую и господствующую державу Европы. Это еще отчетливее видно во время его правления во вновь основанном Германском Рейхе. И при нём Пруссия всё еще оставалась в Германии основной силой; а это уже не было в Рейхе столь же само собой разумеющимся, как это было в Северогерманском Союзе. Напротив: после того, как были удовлетворены все малонемецкие желания, то следующей так сказать естественной национальной целью была Великая Германия.

Если подумать о том, что история Германского Рейха привела к тому, что в его последний и самый динамичный период рейхсканцлером был австриец, что этот последний рейхсканцлер из Малой Германии Бисмарка вскоре сделал Великую Германию, и что эта Великая Германия затем стала проводить агрессивную и экспансионистскую политику, которая была диаметрально противоположна политике Бисмарка, и что все это сопровождалось таким восторженным настроением, какое Бисмарк в Малой Германии никогда, даже не в 1870 году, не встретил – тогда, пожалуй, можно сказать, что наивысший триумф Бисмарка – основание Германского Рейха – уже содержал корни его крушения и был зародышем его заката.