Текст книги "Лина и Сергей Прокофьевы. История любви"

Автор книги: Саймон Моррисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Ссылаясь на «трудное время», мисс Спенсер имела в виду политическое положение в Европе, а не личную жизнь Лины. 1923 год оказался временем событий, определивших ход истории – укрепление советской власти в России и на окружающих ее территориях; гиперинфляция в Центральной Европе; возвышение Муссолини и зарождение фашистского движения в Италии. Лина следила за новостями с праздным любопытством – ей просто нравилось чувствовать себя в центре событий. Однажды она видела Муссолини в компании короля Виктора-Эммануила III, который попросил Муссолини возглавить правительство Италии, чтобы предотвратить дальнейшие общественные беспорядки, последовавшие после всеобщей забастовки в апреле 1920 года, и не допустить прихода к власти коммунистов. Лина вспоминала, как 1 апреля в 08:30 утра пошла в центр Милана, чтобы посмотреть парад. «Король в парадной форме со своей свитой… Намного роскошнее, чем в прошлом году… Я хорошо разглядела короля и Муссолини, сидевшего рядом с ним в карете. Город был украшен… все были охвачены патриотическим пылом»[156]156
  Там же [12 апреля 1923 года].


[Закрыть].

Однако ее собственные дела, похоже, налаживались – по крайней мере, в отношении певческой карьеры. В середине февраля 1923 года Лина заключила контракт на три выступления в роли Джильды в «Риголетто», надеясь, что это окупит мучения, связанные с разучиванием сложной партии. В контракте упоминалась возможность участия в других операх, но ее репертуар не соответствовал репертуару театра «Каркано». Театр был основан в 1803 году и находился на территории заброшенного монастыря. «Каркано» стал рекордсменом по количеству премьер и время от времени соперничал с Ла Скала за звание главного оперного театра Милана. Но увы, в начале XX века блеск этого драгоценного камня в короне миланской оперной сцены начал постепенно угасать[157]157
  В 1930 году, надеясь превзойти знаменитый Ла Скала, театр «Карнако» поставил оперу Винченцо Беллини «Сомнамбула». После премьеры, состоявшейся в театре «Каркано» 6 марта 1831 года, одна из газет писала: «Мы еще оглушены аплодисментами, криками, шумными вызовами. Мало можно найти примеров, когда публика аплодировала бы столь бурно. Даже трудно сказать, сколько раз вызывали композитора и певцов – двенадцать, пятнадцать или двадцать». Небывало новой, неслыханной, неповторимой в своей цельности казалась современникам кантилена последней арии Амины «Ах, как поблек ты скоро, цветочек». Много лет спустя эта фраза была высечена на надгробном памятнике Беллини в соборе его родного города Катании. (Примеч. ред.)


[Закрыть]. Лину включили во второй состав, и она практически не принимала участия в репетициях с оркестром, но молодой маэстро работал с ней отдельно.

Однако предложенный контракт не слишком радовал Лину, поскольку в это время она боролась с простудой и была очень вялой. В некоторые дни она даже не могла встать с постели, уступая жалости к себе. Возможно, Лина страдала от депрессии. «Бывают времена, когда я ненавижу все человечество, и мне нравится быть одной, но вообще я думаю, что не предназначена для одиночества»[158]158
  РГАЛИ. Ф. 1929 [18 февраля 1923 года].


[Закрыть], – уныло рассуждала она.

Таня пришла, чтобы забрать свои письма, и попыталась вовлечь ее в разговор, но Лина мрачно пошутила, что из-за насморка она стала обладательницей баса-профундо. Весь февраль ей досаждали отвратительная погода и шум карнавала. Наконец Лина рискнула покинуть квартиру, но нашла, что на улицах еще хуже, чем дома. Сердилась, когда ее осыпали конфетти, яростно пыталась выпутаться из серпантина и даже отказалась от приглашения на бал. Лина поняла, что жизнь в Милане ей совершенно опостылела.

Мысли о выходе на сцену вызывали больше беспокойства, чем радости. Лину предупредили, что, скорее всего, ее дебют состоится в первой декаде марта. Потом оповестили, что она появится на сцене 10 марта, а затем перенесли дату выступления на 15 марта. Сценический псевдоним «Лина Любера» на расклеенных по всему городу афишах только усиливал страх. Увидев афиши, директор музыкального издательства Ricordi пригласил Лину в свой кабинет и сказал, что готов написать рекомендательное письмо, которое поможет ей в дальнейших прослушиваниях. Лина нашла его излишне внимательным и пришла к выводу, что его намерения не столь чисты, как казалось на первый взгляд.

5 марта ее неожиданно вызвали в театр «Каркано» и сообщили, что заболела главная исполнительница роли Джильды, Марина Кампанари. 6 марта Лине предстояло выйти на сцену. Лина ужасно разволновалась, особенно когда выяснилось, что нет времени на репетицию с оркестром. Лучшее, что ей могли предложить, – это устроить генеральную репетицию под рояль с дирижером. Кроме того, Лине надо было примерить костюм и парик, так что времени на отдых и раздумья не осталось. Следующим вечером она вышла на сцену и только тогда осознала, как сильно рискует.

Начало нельзя было назвать удачным. В 1-м действии во 2-й сцене во время дуэта с баритоном Артуро Ромболи, исполнявшим роль Риголетто, Лина вступила слишком поздно. В этой сцене Риголетто в исполнении Ромболи радостно воссоединялся с Джильдой, которую прятал от сластолюбивого герцога Мантуи. Лина отставала от музыки, а дирижер не сдерживал оркестр, чтобы подладиться под нее. Выровняться удалось только к середине арии. Все дело, решила она, было в баритоне, который почти оглушил ее – пел ей прямо в ухо. Ее недовольство Ромболи, скорее всего, оправданно. В миланской газете Corriere della Sera 3 марта была помещена рецензия на премьеру, в которой отмечалось, что Ромболи «склонен излишне ускорять темп, чтобы еще больше выставить напоказ свой голос, однако добивается прямо противоположных результатов, вместо мастерства демонстрируя огромное количество ошибок и неточностей»[159]159
  Il ‘Rigoletto’ al Carcano // Corriere della Sera. 1932. 4 марта. С. 5.


[Закрыть].

Неудача деморализовала Лину; она чувствовала себя разоблаченной с позором самозванкой. Однако она сумела взять себя в руки, и дуэт с герцогом, пытающимся соблазнить Джильду, был исполнен очень неплохо. Но от переживаний у Лины пересохло горло, и коронную арию о первой любви «Caro nome» («Сердце радости полно») она смогла спеть только в треть обычной силы. Лина полностью обрела голос только к концу 1-го действия.

В антракте между первым и вторым действиями она быстро переоделась и выпила две чашки кофе, надеясь, что это окажет благотворный эффект на голосовые связки. Горло так и осталось сухим, но петь Лина стала лучше. В третьем действии во время исполнения знаменитого квартера (Герцог, Маддалена, Риголетто, Джильда) она почти не ошибалась – по ее словам, «пропустила только одну ноту». Лина почувствовала себя спокойнее, и уровень ее актерской игры также улучшился[160]160
  РГАЛИ. Ф. 1929 [9 марта 1923 года].


[Закрыть]. Оставшаяся часть действия, заканчивающаяся трагической смертью Джильды, прошла благополучно. Риголетто, думая, что подосланный к герцогу наемный убийца выполнил задание, открывает мешок, ожидая увидеть тело врага, но обнаруживает внутри умирающую дочь. К концу спектакля Лина чуть не теряла сознание от усталости, и воспоминания об аплодисментах и вызовах на поклон у нее сохранились весьма смутные. Всего одна репетиция с оркестром позволила бы выступить без происшествий, сетовала она.

Дирижер Джованни Патти похвалил Лину, но посоветовал в следующий раз внимательнее следить за ним – это убережет ее от ошибок. Все исполнители, включая баритона, поздравили Лину с успешным дебютом, отметив, в частности, ее артистизм. Друзья повели Лину отпраздновать первый выход на сцену в ресторан Savini, расположенный неподалеку от театра, на Соборной площади. Она выпила стакан пива и съела несколько кусочков холодной курицы – необычное меню для праздничного застолья. Критики обошли вниманием ее неровное выступление, сосредоточившись на состоявшейся позже премьере с участием Кампанари. (Corriere della Sera похвалила Кампанари за «приятное», «отчетливое» и «изящное» исполнение[161]161
  Il ‘Rigoletto’ al Carcano.


[Закрыть].) К тому же скромные декорации и костюмы «Риголетто» в «Каркано» едва ли могли соперничать с новой великолепной постановкой «Бориса Годунова» в Ла Скала. В целом, несмотря на ошибки, Лина приобрела полезный опыт и поверила, что может чего-то добиться.

Следующие выступления должны были состояться 13 и 15 марта. Когда выяснилось, что ведущее сопрано выздоровела, Лину отстранили от участия в спектакле, назначенном на 13 марта, но затем прима опять заболела, и на сцене все-таки пела Лина. Она, конечно, расстроилась из-за этой неразберихи, но прекрасно справилась с дуэтом в первом действии и спектаклем в целом. Знакомые заверили Лину, что первое и второе выступления отличаются, словно небо и земля. Начинающую певицу даже упомянули в нескольких рецензиях. В результате Лина обеспечила себе ангажемент до конца сезона. 15 марта она уже не волновалась перед выходом на сцену, а в середине арии Caro nome из зала даже раздались одобрительные крики. Предупредительный баритон Ромболи, который дважды гримировал ее для спектакля, предложил поехать с ним в Перуджу, объяснив, что за выступление она получит деньги. Дирижер намекнул на возможность выступления в Генуе. Лина с самого начала понимала, что все это только планы. Так оно и оказалось. Театр «Каркано» завершил сезон другими операми, и турне не состоялось.

Однако складывалось впечатление, что карьера Лины на подъеме. 17 марта она позировала лучшему миланскому фотографу, и он сделал десяток фотографий Лины в разных костюмах. Ближе к концу месяца она опять обратилась к тому же фотографу, но получилась только половина снимков. В мае того же года ее фотографии были выставлены в Турине. В последний раз Лина вышла на сцену в роли Джильды 21 марта. Все прошло благополучно, хотя в первом действии нервы снова дали о себе знать. «В этот раз, – по-английски написала Лина Сергею в конце месяца, – я в целом выступила неплохо. Надеюсь, что когда-нибудь я выступлю намного лучше и добьюсь настоящего триумфа»[162]162
  РГАЛИ. Ф. 1929. Оп. 4 [30 марта 1923 года].


[Закрыть]. Лина хотела возобновить уроки с педагогом в Милане, чтобы расширить свой небогатый репертуар.

Сергей не был свидетелем ее скромного успеха. Тане было поручено в красках описать Сергею дебют Лины. Таня слушала оперу три раза и имела возможность встретиться с Сергеем во время его турне по Бельгии или Франции. Сергей объяснял свое отсутствие жестким графиком выступлений, Лина – проблемой получения «дурацких виз… черт с ними!»[163]163
  Там же [17 марта 1923 года].


[Закрыть].

Проблема с визами встала в очередной раз в апреле, когда Лина убедила Сергея выступить вместе с ней в Милане. Она возобновила занятия в надежде получить приглашение на прослушивание, но никаких предложений не поступало. Для организации концерта Лина нашла поддержку в лице писателя и режиссера Энцо Феррьери, которого она считала настолько тяжелым на подъем, что чуть ли не за фалды притащила во Дворец Киджи в Риме. Необходимо было оформить визу для Сергея. Помимо этого, они должны были согласовать дату концерта, программу и стоит или нет делать антракт. Лина насмехалась над Феррьери, называя «беспомощным итальянским бизнесменом». К заслугам Феррьери она относилась безо всякого почтения… Oh, queste donne sono terribili (О, как ужасны эти женщины)! – кричал Феррьери, дергая себя за волосы[164]164
  Там же [15 апреля 1923 года].


[Закрыть].

Он предложил свой зал Il Convegno для проведения концерта. Il Convegno располагался рядом с Ла Скала на улице Боргоспессо (via Borgospesso), где теперь находятся дизайнерские бутики. Лина сходила туда на концерт клавесинистки Ванды Ландовски и поняла, что ее не устраивает акустика. Зал больше подходил для проведения дискуссий и чтения лекций; собственно, он и был предназначен для этой цели.

Составление программы концерта оказалось сложной задачей, поскольку Феррьери в последнюю минуту настоял на включении произведений Мусоргского и Бородина. Хотя окончательное решение было за Сергеем, Феррьери и Лина предварительно договорились о полуторачасовой программе, включающей романсы на стихи Бальмонта (Лина должна была петь по-французски); Сонату для фортепиано № 2; марш из оперы «Любовь к трем апельсинам»; Токкату и одну из фортепианных пьес из цикла «Мимолетности». Феррьери предложил устроить концерт 27 апреля. Дата была идеальной – в Ла Скала в этот вечер спектаклей не намечалось, а значит, можно было рассчитывать на внимание со стороны прессы. Этот концерт станет совместным выступлением Лины и Сергея. Первым и далеко не последним.

Лина надеялась, что Сергей приедет за несколько дней до концерта и задержится после, и тогда они сбегут из шумного и задымленного центра Милана и проведут вместе несколько дней в тихом пригороде. Сергей может сэкономить деньги, живя в ее квартире; рояль был хорошо настроен, и новые соседи были спокойными. Следующий концерт у него был в Париже, и Лина предложила Сергею поехать в Париж из Милана, не заезжая в Этталь. Сергей должен взять с собой смокинг, писала Лина, но мать следует оставить дома. «Поводов для ревности у нее нет, поскольку в Париж я с тобой не еду. Но тебе следует позаботиться о собственном удобстве. Подозреваю, она просто хочет приобрести новую шляпку и пару безделушек. Я могу купить все, что ей надо, и привезти в Этталь»[165]165
  РГАЛИ. Ф. 1929 [17 апреля 1923 года].


[Закрыть]. Лине хотелось, чтобы в эти дни Сергей принадлежал только ей, и, чтобы уловка удалась наверняка, написала Марии Прокофьевой, спрашивая, какой размер шляпы ей нужен.

Феррьери не удалось добиться получения визы для Сергея, пришлось обращаться за помощью к русскому знакомому в Риме. Концерт вынужденно перенесли на начало мая. Но к 1 мая визы все еще не было. Прошла первая неделя мая, вторая, а визы все не было, хотя, по словам посредника, один из секретарей Муссолини утверждал, что все в порядке. «Твой Прокофьев, очевидно, опасный человек», – шутил Феррьери. И тут Лина удивилась, почему не догадалась раньше – итальянское правительство фактически перестало выдавать визы русским, чтобы помешать проникновению «коммунистической заразы»[166]166
  РГАЛИ. Ф. 1929 [9 мая 1923 года].


[Закрыть]. Выручили ее знакомые из Ла Скала, запустив бюрократическую машину, и в результате Феррьери назначил выступление «гвоздя программы» «Серджио Прокофьева» и «синьоры Любера» на 21:00 18 мая. Это был десятый, заключительный концерт сезона в Convegno. К счастью, дата вписывалась в график Сергея. Но, увы, из назначенного ранее договора было вычтено сто лир. С драгоценной визой Сергей прибыл прямо из Парижа, где выступал с циклом романсов на стихи Бальмонта.

К радости Сергея и облегчению Лины, концерт имел успех. Сергей сказал Сталю, что «не слишком надеялся, что потомкам Верди понравится моя музыка. Но это не имело значения, поскольку им понравились мы, и рецензии служат лучшим доказательством»[167]167
  Sprkfv.net/journal/three03/ettal1.html.


[Закрыть]. Сталь и его жена, «примадонна» Янакопулос, получили вырезки из газет, и Лина была довольна, что наконец смогла блеснуть. Сталь признал, с трудом скрывая зависть, что первое исполнение цикла из пяти песен для голоса и фортепиано в миланской программе принесло Лине признание.

К концу мая она была совершенно измотана. Лина пока не догадывалась о причинах своего состояния, однако ее жизнь вот-вот должна была измениться коренным образом… Сергей тоже чувствовал себя неважно: ныло сердце, ломило в груди, и врач отнес это на счет переутомления. Сергей поехал на виллу в Этталь. Там его ожидал желанный отдых. В июле пришло письмо от Сталя: «Ты ничего не хочешь сообщить своим приемным родителям?.. Баварские горы и баварское пиво привели тебя в состояние полного безделья?»[168]168
  РГАЛИ. Ф. 1929. Оп. 4 [получено 21 июля 1923 года].


[Закрыть] Сердце в конце концов перестало беспокоить Сергея, чему немало способствовали дни, проведенные среди одуванчиков. По словам Сергея, единственной музыкой, которую он слушал в Эттале, были «сладостные ритмы природы»[169]169
  Письмо от 30 мая 1923 года, СП – Фатьме Ханум Самойленко; МХБ.


[Закрыть].

Башкиров оставался в Эттале, но их дружба дала трещину, отчасти из-за нежелания поэта что-то делать по дому. Однако он был связующим звеном с Россией – Россией, которой больше не существовало, но по которой Сергей так тосковал. Этим объясняется его интерес к произведениям русских «мистических» символистов, оказавших огромное влияние на русскую культуру в период заката царизма, перед захватом власти большевиками. Сергей познакомился с двумя выдающимися поэтами-символистами: Константином Бальмонтом, который иммигрировал во Францию в 1920 году и на чьи стихи Сергей создал цикл из пяти песен для голоса и фортепиано, и Андреем Белым, который в 1921 году приехал в Германию, прожил там два года и вернулся в Россию. Его жизнь по возвращении превратилась в кошмар, когда Лев Троцкий в печати подверг его критике[170]170
  В книге Л. Троцкого «Литература и революция» творчество Белого было подвергнуто уничтожающему разбору, а сам писатель объявлен «покойником», который «ни в каком духе… не воскреснет»; оценка, высказанная вторым лицом в государстве, недвусмысленно указывала на то место, которое отводилось Белому в современной литературной жизни. За месяц до надвигающегося юбилея Белый писал В. Э. Мейерхольду (5 марта 1927 года): «Так, как поступили со мной, хуже расстрела: живого, полного энергии человека заживо закопали. Но он из своего гроба создал себе новое воскресение; он вышел из социального гроба в отшельничество, уселся за книги, за мысли. И стал еще живей, чем прежде». (Примеч. ред.)


[Закрыть]. Сергей встречался с Белым несколько раз в Берлине в первой половине 1922 года; композитор выразил поэту свое восхищение поэмой «Первое свидание», которую Лина тоже оценила по достоинству. Лина неоднократно интересовалась у Сергея, какое впечатление произвел на него поэт и приезжал ли он, как обещал Сергею, в Этталь. Похоже, обещания Андрей Белый не выполнил.

Знакомство с Белым оказало влияние не только на самого Сергея, но и на «абстрактный мир звуков». Именно благодаря этой встрече Сергей наконец продвинулся в работе над оперой в пяти действиях «Огненный ангел», над которой столько бился в Эттале. В основу оперы положен одноименный роман Валерия Брюсова; прототипом одного из персонажей, графа Генриха фон Оттергейма, вне сомнения, является Андрей Белый. Сергей прочел роман в Нью-Йорке и решил, что это интересный, хоть и непростой материал для оперы. Эта мысль превратилась для него в навязчивую идею. Композитор начал собирать по возможности наиболее полную информацию об этом одновременно автобиографическом, мистическом и историческом романе. Он хотел жить в Баварии отчасти из-за близости к месту действия романа: Кельн в период Святой инквизиции, Баварские горы, «Страсти Господни» в Обераммергау, собор в Эттале – все это было источниками вдохновения, как и Линины описания шумных миланских карнавалов.

В романе Валерия Брюсова легко угадывается реальный любовный треугольник: Белый, малоизвестная поэтесса Нина Петровская и эрудированный, плодовитый автор Брюсов. Действие происходит в закрытом для посторонних кругу «мистических» символистов, известных своим декадентским сибаритством. Оккультизм, наркотики и эпатаж были в их среде обычным делом. В результате они уже были не в состоянии провести четкую грань между жизнью и искусством. Самоубийства были распространенным явлением. Сергей не очень много знал об этом направлении. Он относился к следующему поколению, модернисты были прагматичнее декадентов. Но его трактовка романа Брюсова показывает искреннее желание воссоздать мистическую атмосферу посредством предельной звуковой насыщенности и драматической напряженности. Эта одна из наиболее сложных опер, когда-либо сочиненных, имела мало шансов увидеть сцену. Однако Сергей не терял надежды.

В романе Брюсов сплел воедино «реальное и воображаемое». Самого себя он изобразил в образе добродушного неудачника рыцаря Рупрехта, который влюбляется в прекрасную девушку по имени Рената, прообразом которой выступила Нина Петровская. Но Рената одержима прекрасным огненным ангелом по имени Мадиэль, прототипом которого был Андрей Белый. История заканчивается трагически. Рената, ушедшая в монастырь в надежде избавиться от видений, приговаривается инквизицией к казни. Рупрехт торопится спасти любимую, но та выбирает смерть. Рената стала трагической жертвой идеала, любви к нематериальному, сверхъестественному[171]171
  Своеобразная трактовка романа автором книги. (Примеч. ред.)


[Закрыть]. К удивлению Лины и Сергея, отчасти этот сюжет воплотится в жизнь 1928 году.

В Эттале Сергей подробно обсуждал оперу с Линой. Он играл на рояле партию Ренаты, а Лина время от времени подпевала. Так у Сергея возникла идея дополнить оперу вокальной сюитой. В полном соответствии с «мистической» символической манерой они перенесли творчество в жизнь, разыгрывая сцены из оперы во время прогулок по Этталю и окрестностям. Они продолжали вести споры о духовной и физической любви, но на сей раз речь шла об опере. Это был романтический период в их жизни – возможно, самый романтический, который позволил Лине хоть ненадолго забыть о тяжелых испытаниях последних трех лет в Париже и Милане. В мае физическая сторона их отношений одержала верх над духовной. Лина узнала, что беременна. На половине срока, 8 октября 1923 года, Лина и Сергей поженились. Брачные обеты они произнесли в ратуше Этталя в присутствии бургомистра. Свидетелями были Башкиров и мать Сергея. Кроме того, присутствовали покровители искусств из Мюнхена, полковник Эвальд со спутницей. Церемония была ничем не примечательной, за исключением одной детали: Лина и Сергей были иностранцами. Полковник помог им выправить документы и получить разрешение на бракосочетание. В тот раз все благополучно устроилось, но в будущем тот факт, что Лина и Сергей иностранцы, сыграет роковую роль. Спустя много лет в Москве их брак будет признан недействительным по самой нелепой причине – он не был зарегистрирован в советском консульстве. Решение непостижимое, и отнюдь не в мистическом смысле этого слова.

Глава 5

Последние нескольких месяцев беременности Лина провела в тишине и покое пансиона в Севре. У нее родился сын – Святослав. Имя выбрал Прокофьев, хотя предпочел бы назвать сына Аскольдом в честь киевского князя, правившего в дохристианский период. Но Сергей побоялся, что ребенку откажут в крещении. Таким образом, молодые родители сошлись на имени Святослав, сочетавшем слова «святой» и «слава».

Беременной Лине пришлось провести три последних месяца в одиночестве. Сергей отправился в турне – Женева, Лондон, Париж – со своим Третьим концертом для фортепиано, в котором присутствовало больше энергии и темперамента, чем в небольших произведениях, в которых Сергей время от времени подражал французским композиторам, вдохновленным дадаизмом и джазом, – к примеру, Франсису Пуленку. В цирковом балете «Трапеция», написанном в 1924 году, ритмы менее острые и блюзовые линии сменяются чеканным, острым ритмом остинато. Опера «Огненный ангел», мрачная и «приглушенная» по колориту, и созданная в 1925 году Вторая симфония, по словам самого автора, кованная из «железа и стали», потерпели полное фиаско в Париже. Но Сергей пошел навстречу французской благопристойности и сдержанности, добившись чистого, прозрачного звучания, которое назвал «новой простотой». Он сравнивал то, что делал сам, с тем, что «делал Моцарт после Баха»: подчеркивал «более простую мелодичную составляющую»[172]172
  РГАЛИ. Ф. 1929. Оп. 1 [Ussher B. D. Prokofieff Believes in the Advent a «New Simplicity» // Los Angeles Evening Express, 19 февраля 1930 года].


[Закрыть]. Диссонанс ради диссонанса вышел из моды. Несмотря на обращение к европейским композиторам, во время турне Прокофьева продолжали рекламировать как русского виртуоза, и сам Сергей любил говорить, что он дитя земли Русской – по крайней мере, до того, как ее перепахали большевики. Это был неоднозначный период в карьере Сергея.

Расходы и проблемы, связанные с переездами, раздражали его не меньше, чем пограничники, требующие предъявить визу и cartes d’identite, удостоверение личности. Сергей досадовал на недостаток внимания к его сценическим произведениям: Европа, например, с прохладцей отнеслась к его любимым операм, и у «Шута» была недолгая сценическая жизнь. Оставаясь по-юношески энергичным, Сергей, тем не менее, начинает подумывать о сокращении гастрольного графика, чтобы посвятить освободившееся время творчеству и семейной жизни. Кризис в отношениях с Линой, едва не приведший к разрыву в июле 1922 года, давно прошел; за первые месяцы супружества любовь Сергея к Лине стала еще сильнее.

Мария Прокофьева оставалась в Баварии. Сергей надеялся перевезти мать во Францию и найти для нее хороший дом престарелых с медицинским уходом, но Мария не могла путешествовать из-за больного сердца. Она жила с Башкировым в скромном пансионе в Обераммергау – вилла в Эттале была продана владельцем в 1923 году. Сергей приехал в Обераммергау в феврале 1924 года и нашел мать в ужасном состоянии; временами она теряла способность говорить, не могла поднять голову с подушки, то погружалась в забытье, то снова приходила в себя. Сиделки предполагали, что ей осталось жить всего несколько дней, и Сергей боялся, что не сможет быть с Линой в Париже, когда придет время родов. Лина не уставала повторять, что о ней хорошо заботятся. Она понимала, что Сергей должен оставаться с матерью.

По совету врача Лины Сергей договорился, чтобы ее положили в больницу раньше срока – предполагалось, что роды придутся на последнюю неделю февраля или первую неделю марта. Лина хотела рожать в Американском госпитале во Франции, но цена комфортабельной палаты на двоих оказалась слишком высокой. К тому же Лина никак не могла подтвердить свое американское гражданство. Таким образом, ее врач, блестящий специалист Габриэль Буф де Сен-Блез, устроил Лину в госпиталь Святого Антония.

Мария почувствовала себя лучше, и Сергей вернулся в Париж, где со дня на день должна была появиться мать Лины, приславшая телеграмму, состоявшую из трех слов: «Приплыву примерно 20-го»[173]173
  РГАЛИ. Ф. 1929 [7 февраля 1924 года].


[Закрыть]. Но измученная и встревоженная Ольга добралась до Франции только 24 февраля. Вполне естественно, что первым делом она спросила новоиспеченного зятя о самочувствии дочери. Беременность Лины была тяжелой. Однако им с мужем удавалось бывать в обществе, ходить в гости, и как-то на вечернем приеме они даже танцевали – платье с завышенной талией скрывало ее положение. Несмотря на угрозу преждевременных родов, Лина доходила весь срок. За два дня до родов Сталь затащил Сергея в кабаре на Монмартре, чтобы выпить дешевого шампанского за здоровье будущего ребенка.

Святослав родился в 08:45 27 февраля 1924 года. Муж Лины и ее мать были вместе с ней, но непосредственно при рождении ребенка не присутствовали; медсестры попросили их покинуть палату. В своем дневнике Сергей вспоминал, как играл с Линой в карты между схватками. Чтобы немного успокоить Ольгу, Сергей повел ее прогуляться. После того как ребенок появился на свет, врач поздравил Сергея, дал ему халат и проводил к Лине. Она лоснилась от пота, была в полубессознательном состоянии и «без живота»[174]174
  Прокофьев. Дневники 1907–1933 [27 февраля 1924 года].


[Закрыть], как записал Сергей в дневнике, перед тем как приступить к описанию процесса кормления грудью. Гасси Гарвин прислала в подарок 2000 франков и 3000 франков для оплаты опытных нянек, понимая, что Сергей будет настаивать на том, чтобы летом Святослав целый день находился с няней – рождение ребенка не должно было сказываться на работе отца. Кроме того, Гасси предложила стать законным опекуном Святослава – на случай непредвиденных обстоятельств.

Как только Лину и ребенка выписали, молодая семья переехала в квартиру на площади Чарльза Диккенса, дом номер 5, рядом с Сеной и садово-парковым комплексом Трокадеро. Сергей нашел квартиру через русского брокера, который потребовал 800 франков за трехмесячную аренду. Сергею ничего не оставалось, как согласиться, поскольку было ясно, что на старой квартире оставаться нельзя – они с Линой делили ее с подругой Сергея – актрисой Фру-Фру, Марией Барановской, и ее мужем Александром Боровским. Новая квартира была хорошо обставлена, из окон открывался вид на реку, но стены были тонкими, как бумага, и игра на пианино разбитной соседки, живущей этажом ниже, заставляла Сергея топать ногой по полу, имитируя аплодисменты[175]175
  Прокофьев. Дневники 1907–1933 [14 марта 24 года].


[Закрыть]. Бренчание по клавишам мешало ему спать даже больше, чем крики и плач младенца. Сергей утешался мыслью, что у него нет срочной работы. Лина, чтобы дать мужу возможность выспаться и пресечь ночные походы по кинотеатрам и барам в компании Сталя, попросила мать найти затычки для ушей. Ольга оказывала огромную помощь по дому, но болезненно реагировала на самые безобидные комментарии. Лина сравнивала мать с мимозой… Стоит лишь слегка коснуться этого растения, как мелкие листочки сложного листа складываются, и черешок опускается вниз.

В течение месяца Лина не выходила из квартиры, поскольку не работал лифт, а после родов ей было трудно спускаться по лестнице. Когда лифт наконец починили, она отпраздновала это событие возвращением к изысканному облику. Лина хотела быть женой и женщиной, а не только матерью. Первым делом она пошла в парикмахерскую и сделала модную стрижку; теперь ее темные волосы, разделенные пробором, волнами ниспадали на плечи. Она вновь вошла в парижский музыкальный мир в апреле 1924 года: вместе с мужем пришла на прием, устроенный в доме основателя La Revue musicale Анри Прюньера. Лина оставляла Святослава на попечение матери и ходила с мужем на приемы, устраиваемые после концертов, в рестораны на правом берегу и в «Прюнье» с его великолепным устричным баром. Сергей гордился светскими манерами жены, ее непринужденной манерой держаться в любом обществе и умением одеваться. Лина носила черные вечерние платья, шляпки-колокол и искусственный жемчуг от Шанель. Лина будто сошла со страниц журнала Vogue 1924 года. Лину приводили в восхищение стройные фигуры ведущих французских моделей, и она стремилась поскорее вернуться в прежнюю форму, чтобы никто не заподозрил, что она вообще когда-то была беременна.

Но период блаженства закончился, когда Прокофьев стал отдавать больше времени работе. В ту весну основное беспокойство вызывала у него подготовка к премьере Второго концерта для фортепиано с оркестром под управлением русского эмигранта Сергея Кусевицкого, который делал карьеру дирижера в Европе на средства второй жены[176]176
  Второй женой Кусевицкого была Наталья Константиновна Ушкова. Ее отец – потомственный москвич, купец-миллионер, меценат, меломан, почетный директор Филармонического общества (стипендиатом которого С. А. Кусевицкий являлся в годы студенчества). Интересная, образованная женщина, Ушкова посещала Московский университет, знала несколько языков, занималась живописью, скульптурой. Венчание происходило в Дрездене 8 сентября 1905 года (во время триумфальных гастролей С. А. Кусевицкого по Германии). Это был, безусловно, брак по любви, хотя злые языки и поговаривали о корысти Сергея Александровича. (Примеч. ред.)


[Закрыть]. Дебют Кусевицкого-дирижера в Берлине в 1908 году был организован на его собственные средства, как и его издательство Edition Russe de Musique и общество «Симфонические концерты Кусевицкого» в Париже. Прокофьев по собственному горькому опыту знал, что «кускус», как он называл Кусевицкого, не был великим дирижером, но тем не менее Прокофьев использовал его в своих интересах и в Париже, и в Бостоне, где Кусевицкий дирижировал его Вторым концертом для фортепиано с оркестром осенью 1924 года.

Рукописная партитура концерта осталась в России, когда в 1918 году Сергей отправился в Соединенные Штаты, но была уничтожена во время разгрома, устроенного в его бывшей квартире. Сергей принялся за восстановление концерта, стараясь исполнять самые громкие пассажи, когда соседка, жившая этажом ниже, была дома, но адский шум сильнее подействовал не на соседку, а на мать Лины, ускорив ее отъезд в Соединенные Штаты; она уехала из Парижа 24 мая 1924 года. Ольга вернется в конце 1925 года, а отец Лины, Хуан, приедет весной 1926 года.

На лето Сергей снял дом в Сен-Жиль-Круа-де-Ви, неподалеку от курорта Кот-де-Люмьер, где Сергей с Линой были в 1921 году. Мать Сергея советовала Лине на лето оставить Святослава на чьем-нибудь попечении, но одна мысль о том, что она покинет грудного ребенка на несколько месяцев, заставляла Лину заливаться слезами. Было решено на деньги, подаренные мисс Гарвин, нанять няню на все лето. Они переговорили со многими женщинами, которых присылали из бюро по найму, пока не остановили свой выбор на мисс Макк, норвежке по происхождению, которая была, как заметил Прокофьев, «…приятная, чистая и скромная». Мать Сергея и Башкиров приехали в Париж, чтобы вместе с семьей Сергея отправиться в Сен-Жиль. Сергей тревожился за здоровье Марии, но как только она вышла из поезда, стало ясно, что опасаться нечего. Все успокоились, увидев, что она может ходить без посторонней помощи. Мария сразу потребовала, чтобы ей показали внука, которого она до этого предлагала не брать в поездку.

23 июня, несмотря на не по сезону холодную погоду, они поехали в Сен-Жиль, оставив Башкирова в Париже практиковаться в искусстве безделья там, где любил бывать Эрнест Хемингуэй, – в кафе[177]177
  Хемингуэй Э. Праздник, который всегда с тобой.


[Закрыть]. Это были недорогие заведения, притягательные для нищих писателей, и Башкиров продолжал обращаться за финансовой помощью к Сергею. Лина никогда не могла понять привязанности мужа к этому поэту. Возможно, общение с Башкировым помогало Сергею чувствовать себя ближе к России, с которой Прокофьева соединяла неразрывная связь. Сергей говорил, что скучает по друзьям детства и старается поддерживать с ними отношения. Он считал, как это ни парадоксально, художественный мир Франции лишенным многих важных свойств по сравнению с петербургским, который остался в его памяти. Сергею было неинтересно в интеллектуальных богемных кругах и на роскошных приемах, которые до 1923 года устраивали в своей квартире на rue Monsieur Коул и Линда Портер[178]178
  Коул Портер был не только и не столько успешным композитором-песенником, он был звездой парижского бомонда. (Примеч. ред.)


[Закрыть]. «Русский балет», не утративший блеска даже в соперничестве с «Летучей мышью» и новомодным «Шведским балетом», сохранял ведущее положение, но Сергею не нравился откровенный лесбийский балет Пуленка Les Biches («Лани»), поставленный Дягилевым. Ни тема полной вседозволенности, ни хореографическая сатира не произвели на Сергея никакого впечатления[179]179
  «Балетом «Лани» постановщики намеревались показать своего рода «Сильфиду» XX века («Сильфида» – первый романтический балет (1832), написанный Шнейцгоффером на либретто певца Адольфа Нурри, в котором дебютировала знаменитая французская балерина Мария Тальони). Композитор замыслил устроить на сцене современный «галантный праздник», в котором каждый может увидеть то, что вообразит. Сценария практически не существовало. Пуленк говорил, что ему хотелось воссоздать в балете атмосферу своего юношества, а также доставить зрителям удовольствие. О названии речь зашла, как всегда, в последнюю очередь. «Я занимался поисками названия, подобного «Сильфиде», как вдруг меня осенило: «Почему бы не «Лани»? Тем самым появлялась возможность сыграть на чисто женских сторонах любви Мари Лорансен к животным, а также на двойном смысле слова biche во французском языке» (biche во французском языке, кроме основного значения «лань», переводится также «дорогая», «милая»)» (Медведева И. А. Франсис Пуленк. М., 1969). (Примеч. ред.)


[Закрыть].