Текст книги "Лина и Сергей Прокофьевы. История любви"

Автор книги: Саймон Моррисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 3

В то время как Лина усердно занималась пением, Прокофьев пересекал Атлантику, и его мысли перескакивали с отложенной премьеры на сольные концерты, которые он будет давать зимой 1920/21 года в Калифорнии. Соперничества с другими звездными композиторами можно было не опасаться. В 1919 году Калифорнию посетил Рахманинов, сфотографировался под калифорнийским мамонтовым деревом и вернулся домой в Нью-Йорк. Стравинский, соперник Прокофьева в Париже, перебрался в Лос-Анджелес только в начале Второй мировой войны.

Помимо этого Сергей ждал приезда в Нью-Йорк певицы-сопрано Нины Кошиц, близкой подруги, проникновенное пение которой неизменно завораживало его и брало за душу. Они встретились в Петербурге, и, хотя вначале она не произвела на него впечатления, в дальнейшем Сергей, перестав обращать внимание на ее демонстративность и привычку заигрывать со всеми мужчинами вокруг, понял, что Нина выдающаяся певица, достойная международной сцены. Ее кокетство и заигрывания казались достаточно безопасными, по крайней мере до тех пор, пока не открылись ее отношения с соперником Прокофьева, Рахманиновым. Кошиц – незамужняя и беззаботная; у Рахманинова жена и дети. Даже после того, как она вышла замуж за портретиста Александра фон Шуберта, Нина никогда не упускала возможности напомнить Сергею, что по-прежнему предана ему. Ее не остановили даже слухи, распускаемые бывшим работодателем Лины Сомовым, – якобы Сергей и Лина тайно поженились. Слухи о том, что в Париже Прокофьев крутит роман с молодой певицей, только укрепили уверенность Кошиц, что ее любовь к Сергею «до могилы»[88]88
  РГАЛИ. Ф. 1929 [27 апреля 1921 года].


[Закрыть]. Сергей искренне расхохотался, когда Нина в присущей ей экстравагантной манере объявила, что ее экстрасенс предсказал их любовь.

Сергей посвятил Кошиц цикл романсов («Пять стихотворений А. Ахматовой для голоса с фортепиано») и закончил еще один, по ее нетерпеливой просьбе, во время гастролей в Калифорнии. Это был цикл песен без слов, которые Кошиц ждала с нетерпением, будто «влюбленная девушка свидания»[89]89
  Там же [4 декабря 1920 года].


[Закрыть]. Композитор надеялся, что голос Кошиц доносит до американских зрителей прозрачную, лирическую линию его творчества. Ему хотелось показать, что он не большевистский варвар, каким его представляли критики.

Когда в конце 1921 года, наконец, должна была состояться премьера оперы «Любовь к трем апельсинам», Кошиц потребовала главную партию. Сергей убедил Мэри Гарден, директора Чикагской оперы, что Кошиц обладает драматическим сопрано, которое требуется для исполнения партии Фата Морганы. Она блестяще справилась с партией, но постоянно досаждала Сергею, требуя, чтобы он купил ей в Париже грим определенного тона – ну и, конечно, ее любимые духи (La Rose Jacqueminot)[90]90
  С этими духами связана любопытная история. В 1904 году Франсуа Коти создал аромат, который назвал La Rose Jacqueminot. Однако покупатели элитных магазинов не проявляли интереса к его духам. Однажды Франсуа Коти предпринял попытку продемонстрировать La Rose Jacqueminot покупательнице в Grands Magasins du Louvres, но та даже не пожелала, чтобы он открыл флакон. Тогда Коти, то ли от разочарования, то ли преднамеренно, разбил флакон, и магазин наполнился ароматом новых духов. Женщины бросились к нему, желая узнать, где можно купить эти духи. Руководство магазина тут же заключило договор с Коти. (Примеч. ред.)


[Закрыть] и пудру (Rachel Clair). Много позже Кошиц участвовала в концертном исполнении фрагментов оперы «Огненный ангел». Она была талантливее Веры Янакопулос и полностью затмила Лину. Хотя Лина питала надежды на певческую карьеру, думая, что ей удастся добиться по крайней мере такого же успеха, как у матери, но даже не помышляла о том, что может конкурировать с Кошиц – во всяком случае, на сцене. У ее голоса не было той же силы и глубины.

Однако Лина вынуждена была бороться с Кошиц за внимание Сергея – задача нелегкая, учитывая его самовлюбленность и непостоянство. Лина поддалась обаянию и магнетизму Сергея, и женская мудрость помогала ей поддерживать к себе интерес, несмотря на множество самых разных женщин в его жизни. Лина никогда не жаловалась, хотя безразличие Сергея к ее нуждам было и будет самым оскорбительным для ее гордости.

26 октября 1920 года, перед началом турне по Калифорнии, Сергей любовался Кошиц, которая спускалась по трапу с палубы океанского лайнера Pannonia, пришвартовавшегося в порту Нью-Йорка. Она шла в своих драгоценностях и мехах среди большой, шумной толпы одетых в лохмотья греков, итальянцев, испанцев, сопровождаемая двумя обомлевшими от восхищения членами команды. Своим эффектным появлением Кошиц хотела отвлечь внимание от того факта, что путешествовала вторым классом. На пристани Кошиц обняла Сергея, окутав ароматом духов и шумно благодаря за то, что спас ее и ее семью от опасностей, угрожавших им в России, хотя на самом деле он просто объяснил ей, как лучше всего добраться из России в Америку. Они взяли такси до модного отеля Brevoort, расположенного в Гринвич-Виллидж, где Сергей заказал номер для нее, ее восьмилетней дочери Марины и мужа, к которому Нина не испытывала никаких чувств. Сергей, измученный морской болезнью и неприятностями, связанными с потерей чемодана, только накануне приехал из Европы. Он тоже остановился в Brevoort, но в более скромном номере. В дневнике он отметил, что когда-то останавливался в этом отеле со Стеллой Адлер.

Сергей пробыл в Нью-Йорке всего несколько дней, затем отправился в Чикаго, а оттуда в Окленд, где, что называется, с корабля на бал, давал первый концерт в Калифорнии. Заполнить огромные залы не удавалось, но в целом Сергея встречали хорошо, и гастрольный тур был продлен. Обиженная Кошиц осталась в Нью-Йорке на попечении агента Сергея, Фицхью Хензеля, который, по мнению Нины, уделял ей недостаточно внимания. В 1921 году ее карьера в Америке резко пошла в гору. Она дважды выступала в Кливленде, один раз в Детройте и семь раз в Нью-Йорке – ее выступление в Таун-Холл с церковным хором получило положительные отзывы в прессе. Кроме того, ей поступали приглашения от самых знаменитых семей Нью-Йорка, Астор и Вандербильт, с просьбой выступить на частных вечеринках в их особняках.

Уехав из Нью-Йорка, Сергей постарался выбросить ее из головы. Он регулярно получал от нее письма на десятках страниц, в которых она сумбурно, но очень подробно описывала свои ссоры с Хензелем, сложные отношения с Рахманиновым, график репетиций и новых американских друзей. Она жаловалась на безденежье, даже когда поселилась в меблированной квартире на Риверсайд-Драйв, 610 (на углу 138-й улицы) за 200 долларов в месяц; Сергею только и оставалось, что гадать, когда она лжет, а когда говорит правду. Однако от рассказов Кошиц о жизни в Нью-Йорке оторваться было трудно – они были не менее увлекательны, чем предсказания будущего, услышанные от ясновидящих. «Духи сказали мне, что через два месяца я буду петь в Метрополитен-опера, – сообщила она в декабрьском письме. – В Карнеги будет концерт, через две недели я буду с Рахманиновым, и он даже будет аккомпанировать мне в этом сезоне, через два года я поеду в Париж, а еще через год в Москву, все будет замечательно»[91]91
  РГАЛИ. Ф. 1929 [15 декабря 1920 года].


[Закрыть]. Другие предсказания касались дипломатических отношений между Англией, Россией и Индией.

Сергей читал, посмеиваясь, пока не дошел до места, где она сообщала, что получила от него «Пять песен без слов». Очевидно, это было не совсем то, что она ожидала. «У одной из них (самой длинной) трогательная, удивительная мелодия, но, откровенно говоря, гармонии меня пугают, – призналась она. – Три другие очаровательны, но… больше подходят для Санкт-Петербурга. Я думаю, что смогу спеть только две из них на своем концерте. Я боюсь, что у меня не хватит мастерства для песни в мажоре. Мне пока не удается передать голосом эту песню во всей полноте звучания». Подозревая, что композитору может не понравиться ее ответ, она спешит добавить: «Ради всего святого, не спеши сорвать на мне зло, но песня в мажоре местами ужасна»[92]92
  РГАЛИ. Ф. 1929 [15 декабря 1920 года].


[Закрыть]. Отношение Сергея к Кошиц мгновенно изменилось. Она капризно отказалась от песен, которые он написал в расчете на ее мастерство. Кончилось тем, что 27 марта 1921 года в Ратуше она исполнила только одну из пяти песен Прокофьева, заменив остальные более простыми вещами Мусоргского и Римского-Корсакова, а также произведениями Скрябина. Лина очень нескоро узнает об этом случае, но как певица извлечет из него выгоду, когда Сергей начнет писать для ее голоса.

Лина знала, что Кошиц в Нью-Йорке и общается с Сергеем. Лина боится за свои отношения с Сергеем, и это проскальзывает в ее письмах; однако она старается не высказываться напрямую, предпочитая ссылаться на других людей. «Довольно странно, – пишет она из Парижа, – но в последнее время я часто слышу о Кошиц». Она упоминает подругу своей матери, которая училась с Кошиц в Московской консерватории и была знакомой Лины в Париже, которая назвала Кошиц «мерзавкой» и «ужасной позеркой»[93]93
  Там же [29 декабря 1920 года].


[Закрыть].

Источником сплетен была молодая певица-сопрано и актриса Элейн (Эльвира) Амазар, которая тоже училась в Москве и жила в Париже, выступая в кабаре и надеясь сняться в кино (в 1919 году она снялась в двух американских фильмах в роли обольстительной иностранки). Амазар была не в том положении, чтобы обвинять других в позерстве. Помимо кино и пения, она зарабатывала на жизнь как модель. Конечно, общаться с ней было интересно, однако доверять Амазар было нельзя.

Когда Лина узнала от Амазар, что Кошиц еврейка, она не смогла обойти это молчанием, язвительно написав Сергею на смеси русского и английского: «Должна предупредить тебя, что во мне нет ни капли еврейской крови. Это, очевидно, большой минус, но тебе придется взять меня такой, какая я есть, без гениальной крови»[94]94
  РГАЛИ. Ф. 1929 [29 декабря 1920 года].


[Закрыть]. Лина унаследовала антисемитизм от отца, но всегда будет стараться не проявлять его в присутствии Сергея.

В то время как Кошиц добилась успеха в Нью-Йорке, а Сергей в Калифорнии, Лина стремилась создать себе имя в Париже. Она сняла комнату в доме номер 3 на Итальянском бульваре, рядом с Парижской оперой, и, как другие эмигранты, посещала недавно открытые джаз-клубы. Лина была очаровательна, словоохотлива, иногда чрезмерно, и легко сходилась с людьми.

Почти все здания в 9-м округе были снесены; милые сердцу места не пережили 1920-е годы, затихли знакомые звуки. Не стало галерей, в которых находились кафе Certa и Du Petit Grillon – места встреч основателей дадаистского движения; в 8-м округе появился ресторан Le boeuf sur le toit, в котором собирались самые авангардные из авангардистов. В районе, где жила Лина, было много баров и maisons de tolerance (домов терпимости). Но в нем, конечно, не было богемного духа, присущего Монмартру и Монпарнасу, где жили несколько друзей Лины. В своих первых письмах Сергею из Парижа Лина упоминает о знакомстве с Кики, 19-летней Алисой Прен, известной как Кики с Монпарнаса. Мать, не занимавшаяся воспитанием дочери, хотела отдать Кики в учение булочнику. Но вместо этого девушка стала звездой ночных клубов, знаменитой натурщицей и моделью. Откровенные выступления Кики с начерненными бровями, в чулках с подвязками привлекли внимание дадаиста Мана Рея, и скоро она стала его любовницей. Ольге не понравилось бы, что дочь общается такими женщинами, как Кики и Элейн Амазар, поэтому дружба с ними доставляла Лине особое удовольствие…

Однако ночным посиделкам в кафе пришел конец, как только Лина начала брать уроки пения у Фелии Литвин. Обучение тяжело давалось Лине, она страдала от бессонницы, и стоило закрыть глаза, как ее одолевали кошмары – Лина боялась выступать перед публикой. Чтобы преодолеть страх, Лина стремилась приобрести сценический опыт. За советом она обратилась к подругам и в ноябре 1920 года устроилась в кабаре, в котором работала Амазар. Это было кабаре под названием La Chauve-Souris («Летучая мышь») русского антрепренера Никиты Балиева. Он переехал из Москвы в Париж и предложил для избранных замену канкану, перьям и полуголым женщинам мюзик-холлов Монмартра. Лина, подписав договор с Chauve-Souris, сначала решила, что скомпрометировала себя, но кабаре, открытое Балиевым в московском подвале и переехавшее в Париж, не было похоже на Фоли-Бержер. Это Кики могла опуститься на дно парижского общества, вращаясь в кругах наркоманов и сутенеров, а для благовоспитанной Лины такое поведение было совершенно немыслимо.

В то время работодатель Лины, Никита Балиев, еще не завоевал популярности в Париже; известность к Chauve-Souris придет позже. Он приехал в Париж в 1919 году, до побега проведя пять дней в тюрьме, и в 1920 году открыл свой театр-кабаре, выступления которого проходили на сцене парижского театра «Фемина»; труппа состояла из бывших актеров русских императорских театров. «Фемина», расположенная на Елисейских Полях, служила местом сбора американских солдат во время перемирия. Помещение было немного запущенное, но вполне устраивало Балиева.

Поначалу, чтобы привлечь непостоянную парижскую публику на свои представления, Балиев, ввиду финансовых проблем, зависел исключительно от сарафанного радио. Спектакли, в которых участвовала Лина, начинались в 20:45 – необычное время, но оно устраивало парижских театралов. В Москве Балиев устраивал свои представления после окончания спектаклей в театрах, чтобы и театралы, и сами артисты могли расслабиться и отдохнуть. Лина участвовала в программе, которая, согласно сообщениям, появлявшимся во французских газетах в 1921 году, состояла примерно из десятка номеров, некоторые из которых длились не больше трех минут; выступления певцов и хора с русскими песнями; балерина, изображавшая заводную куклу, и разные танцевальные номера – ничего провокационного). Декорации были самые скромные – стол и стулья, картинная рама, используемая еще и как окно, черный занавес и осветительные приборы. Одни номера были гротескны, другие – сентиментальны – например, глубокомысленный монолог на тему, каким образом песне прекрасной цыганки удается растопить суровое солдатское сердце. Между номерами на сцену выходил толстенький, круглолицый Балиев и перешучивался с публикой.

Лина взяла сценический псевдоним Верле (Verle) и на репетициях хора, которые проводились дважды в день, появлялась в рыжем парике. Амазар исполняла одну из главных ролей, несмотря на то что, по мнению Лины, была абсолютно немузыкальной. Приме требовалась дублерша, и Балиев предложил Лине выучить роль Амазар. Литвин помогла ей подготовиться, хоть и считала, что Лина надо беречь голос, пока не научится правильно владеть им. Под руководством педагога Лина также выучила «Песенку Фортунио» Жака Оффенбаха. Она исполнила номер – 20-минутная миниатюра – два или три раза, а затем Балиев внес изменения в программу и отправил ее обратно в хор.

Балиев постоянно менял исполнителей местами – в его труппе не было фаворитов, – но Лина оскорбилась и решила, что он ничего не понимает в музыке. Особенно Лина сердилась, когда Балиев утверждал, что в мимическом жанре она может добиться большего успеха, чем в певческом. Опасаясь неодобрения со стороны Сергея, Лина неоднократно говорила ему, что работает в Chauve-Souris исключительно для того, чтобы набраться опыта; она, конечно, зарабатывает в кабаре небольшие деньги, но это лучше, чем получать те же гроши, работая секретаршей или продавщицей. Сергей согласился, что сольные выступления принесут пользу, но заявил, что пение в хоре – бесполезная трата времени. Но Лина убедила себя, что появление на сцене в любом случае поможет ей научиться сохранять хладнокровие[95]95
  РГАЛИ. Ф. 1929 [19 декабря 1921 года].


[Закрыть]. Однако в итоге она все-таки решила, что работа в кабаре не для нее. Лина презрительно называла представления Балиева «ночными шалостями» – так называлось популярное американское шоу из цикла «Безумства Зигфелда»[96]96
  «Безумства Зигфелда» – серия театральных постановок на Бродвее в Нью-Йорке, которые ставились с 1907 по 1931 год. Автором постановок являлся знаменитый американский конферансье Флоренз Зигфелд, который, вдохновившись парижским варьете Фоли-Бержер, решил создать нечто подобное в Соединенных Штатах. Шоу ставилось во многих театрах Нью-Йорка. В них принимали участие известные артисты. В 1936 году на киноэкраны вышел фильм «Великий Зигфелд», удостоенный премии «Оскар» в номинации «Лучший фильм года», о жизни известного конферансье и о его знаменитом шоу. В 1946 году вышел еще один фильм, повествующий о шоу Зигфелда, который, как и его шоу, получил название «Безумства Зигфелда». За многими артистками, участвовавшими в шоу, закрепилось прозвище «девушка Зигфелда». Последней «девушкой Зигфелда», дожившей до наших дней, была Дорис Итон Трэвис, скончавшаяся в мае 2010 года в возрасте 106 лет. (Примеч. ред.)


[Закрыть]. Лина считала себя выше этого. Отработав у Балиева месяц, вернула парик и уволилась, сообщив Сергею в письме от 5 января 1921 года, что не может себе простить, что связалась с Балиевым, который открыто презирает певцов. Письмо заканчивалось словами: «Какая гадость и ничего, кроме опустошенности»[97]97
  РГАЛИ. Ф. 1929 [5 января 1921 года].


[Закрыть].

Уйдя от Балиева, она лишилась возможности стать частью явления международного масштаба. Спектакли театра-кабаре Балиева, Les Spectacles de la Chauve-Souris, стали такой сенсацией, что вызвали волнение среди театральных трупп, обеспокоенных тем, что отстали от моды. Как только Балиев набрал обороты во Франции, он со своими артистами совершил турне по Испании, Англии и Соединенным Штатам. Критики рассыпались в восторженных похвалах; театрального новатора Балиева сравнивали с крупнейшими комиками современности[98]98
  Французский театральный деятель Фирмен Жемье сказал, что никто из чужих деятелей искусств не сделал столько для развития французского искусства, сколько Балиев. Французское правительство наградило Балиева орденом Почетного легиона. (Примеч. ред.)


[Закрыть].

Лина вернулась к урокам пения и нашла утешение в похвалах педагога; пребывание у Балиева не причинило вреда ее голосу. Но 60-летняя Литвин становилась все более и более рассеянной и безразличной, и Лина объясняла это тем, что у нее слишком много учеников. Лина отмечала, что «старушка» противоречит сама себе и только и знает, что задает одну арию за другой, не давая возможности выучить ни одну из них[99]99
  РГАЛИ. Ф. 1929 [14 декабря 1920 года].


[Закрыть]. Когда Литвин говорила Лине, что ее голос не подходит для оперы, что ей даже не надо думать о партиях колоратурного сопрано и лучшее, на что она может надеяться, – это характерные партии низкого и среднего диапазона, Лина подвергала сомнению ее мнение.

В письмах Сергею она сообщала о своих музыкальных успехах, рассказывала о здоровье его матери после операции по удалению катаракты, делилась последними парижскими сплетнями и жаловалась, что сильно скучает.

В дошедших до нас письмах нет подробностей о ее лыжной поездке в Швейцарию, но сохранились фотографии, на которых запечатлена стоящая на склоне Лина в окружении мужчин в костюмах и галстуках – вряд ли они катались на лыжах в таком виде. Время от времени Лина встречалась с Зельдой Либман, которая советовала ей меньше думать о материальном и больше – о духовном, а сама между тем уложила в чемодан безумное количество парфюмерии и косметики для поездки на Французскую Ривьеру. Лина завидовала богатым и успешным людям; «есть же такие счастливые люди. Почему же я такая непрактичная?» – ворчала она[100]100
  Там же.


[Закрыть]. Лина встречалась и с двумя другими женщинами, которым было поручено приглядывать за ней, мисс Спенсер и миссис Гарвин, но чувствовала себя скованно в их присутствии и не могла откровенно говорить об отношениях с Сергеем. Но и с ним она не могла говорить о своих чувствах и тем более рассчитывать на ответные признания. «Ты никогда не ссылаешься на то, о чем я пишу тебе, – шутливо писала она, с трудом скрывая досаду. – Понял, Сережка! Гадкий мальчишка!»[101]101
  Там же.


[Закрыть] На Рождество она отправила ему пару перчаток, размер 8¹/₄.

Большинство писем Сергея носило деловой характер: вместо того чтобы подробно описать свое времяпрепровождение в Калифорнии, он сообщил о предложении, поступившем от Консерватории Сан-Диего. Сергей мельком написал о том, что встретился в Лос-Анджелесе с молодой актрисой-эмигранткой, которую он называл Фру-Фру, и о встречах с Дагмарой Годовской, недавно приехавшей с Запада. 12 января 1921 года Сергей и Фру-Фру (настоящее имя Мария Барановская) опоздали на показ вестерна Джона Форда Hitchin’ Posts («Посты Хитчина») с участием Дагмары в роли неуправляемой женщины с безумными глазами. Ее возлюбленного по имени Джефферсон Тодд правдиво сыграл мужественный Фрэнк Майо. В то время у Дагмары был роман с исполнителем главной роли, и, хотя она утверждала, что тяготится этими отношениями, позже в том же году в Тихуане Дагмара и Фрэнк Майо поженились. Сергей наслаждался ее рассказами и все более убеждался, что Дагмара играет разные роли не только в кино, но и в жизни. Она даже говорила нарочито эмоционально, так, словно читала титры.

В своих письмах Сергей в подробностях описал встречу Нового года, и тут ему пришлось рассказать Лине о Дагмаре, поскольку большую часть вечера он провел на карнавале, устроенном у нее в доме. Лина тут же отреагировала на его письмо: «Я понимаю, что твои успехи взбудоражили Дагмару, но, поскольку она первоклассная женщина-вамп и очень привлекательная, не стоит описывать свои встречи с ней!»[102]102
  РГАЛИ. Ф. 1929 [17 января 1921 года].


[Закрыть] Но муки ревности перестали терзать Лину, когда Сергей написал, что скучает. Он сообщил, что из Лос-Анджелеса вернется в Нью-Йорк, а затем приедет в Лондон и хочет, чтобы Лина встретила его. Сначала Лина отказалась, мотивируя это тем, что у нее нет в Лондоне друзей, и опасаясь, что Сергей забудет о ней, полностью сосредоточившись на своих делах, как это было раньше. Кроме того, Лина не могла, подобно Сергею, легко порхать из города в город – ей требовалось получить английскую визу – и отсутствие французского carte d’identite усложняло задачу – договориться об изменения графика уроков и объяснить друзьям, зачем ей так срочно потребовалось поехать за границу[103]103
  Там же. [5 января 1921 года].


[Закрыть]. К тому же нужно было решить вопрос с проживанием в Лондоне.

* * *

В конечном счете Лина уладила бюрократические вопросы и 10 февраля встретила Сергея в Лондоне на вокзале Виктория. Они заказали отдельные номера в отеле National, расположенном рядом с вокзалом. Сергей внес свой вклад в то, чтобы их отношения выглядели пристойно: каждое утро он разбирал кровать, словно ночевал в номере. Он заботился о своих делах и, как предсказывала Лина, не брал ее с собой на встречи. То же самое повторилось в Париже, где Сергей занимался предстоящей постановкой своего балета «Шут», одного из трех балетов, поставленных «Русским балетом» Дягилева[104]104
  Прокофьев, беспокоясь о судьбе балета, три года пролежавшего в дягилевском архиве, писал Дягилеву: «Какие Ваши планы и какова судьба моего бедного «Шута», так предательски похороненного в коварных складках Вашего портфеля?» (Примеч. ред.)


[Закрыть]. Полное название абсурдистского балета, навеянного сказкой, точно передает смысл сюжета: «Сказка про шута, семерых шутов перешутившего». Балет был почти так же важен для Сергея, как его абсурдистская, сказочная опера «Любовь к трем апельсинам», и он учитывал все замечания Дягилева. Премьера состоялась 17 мая 1921 года в Париже в Le theatre de la Gaote Lyrique (театр Гаите-Лирик), дирижировал Прокофьев.

Лина, конечно, понимала, что Сергею необходимо обсуждать постановку с балетмейстером и художником по декорациям, но обижалась, когда он игнорировал ее на званых обедах или проводил вечера за бриджем и шахматами. Почему так непросто складываются их отношения, почему они оказались в «глупом положении»?[105]105
  РГАЛИ. Ф. 1929 [1 марта 1921 года].


[Закрыть] С чем связана холодность Сергея, его двойственное отношение к ней? Если Сергей стыдится Лины и не хочет быть с ней, то почему захотел, чтобы лето они провели вместе с его матерью? Лина страстно желала быть столь же необходимой Сергею, как его русские друзья, с которыми он, казалось, предпочитал проводить время. Она не была «ни помешанной, ни идиоткой», печально заявляла Лина, но его действия заставляют ее чувствовать себя неполноценной[106]106
  Там же.


[Закрыть]. К тому же Лина плохо себя чувствовала.

В середине февраля, в разгар переговоров о постановке балета, Лине диагностировали аппендицит. У нее начался кашель, лихорадило, было трудно глотать, в общем, состояние оставляло желать лучшего, однако, несмотря на холодную погоду, Лина не отказалась от намеченной поездки во дворец Марии-Антуанетты в Версале вместе с миссис Гарвин. После внимательного осмотра врач диагностировал аппендицит и рекомендовал или делать операцию, или провести двенадцатимесячный курс лечения, включавший строгую диету и ограничение физической активности.

Лина обратилась за советом к Сергею; сложная ситуация сблизила их и прервала споры относительно супружества. Сергей договорился, чтобы ее осмотрел известный хирург американского происхождения Шарль Винчестер дю Буше, который подтвердил диагноз, поставленный ранее, – аппендицит. Опасаясь прободения, он посоветовал оперировать, причем немедленно. Сергей отвез Лину в небольшую, тихую клинику при монастыре, и часто приезжал навестить. 17 марта, в день операции Лина сохраняла спокойствие, но, когда ее положили на носилки и понесли в операционную, закричала от страха. Сергей узнал об этом от подруг Лины, которые пришли, чтобы оказать ей моральную поддержку. К счастью, анестезия подействовала мгновенно.

Как только Лина пошла на поправку и стало ясно, что она скоро встанет с постели, Сергей уехал из Парижа в Нант и затем отвез мать в Сен-Бревен-ле-Пен, где снял на лето большой каменный дом на берегу Бискайского залива. Лина присоединилась к ним, как только Буше сказал, что она может ехать на поезде – дорога до побережья заняла полдня). Краснея, раздосадованная Лина была вынуждена объяснять хирургу, что у нее больше нет в Париже дома – она отказалась от аренды комнаты. До окончательного выздоровления ей бы пришлось жить в отеле или у знакомых. Несмотря на заверения Буше, выздоровление заняло намного больше времени, чем предполагалось, и Лину оставили в больнице еще на десять дней. Каждый день Лина писала Сергею, и одно из писем в шутку подписала «Лина (не Нина)»[107]107
  РГАЛИ. Ф. 1929 [23 марта 1921 года].


[Закрыть]. Сергей же написал ей только одно письмо и прислал пару телеграмм, состоявших из нескольких слов.

В первую ночь после операции Лина не могла спать из-за сильной тошноты. Через два дня Лине полегчало, однако она продолжала страдать бессонницей. Руки дрожали, и во время написания письма ей приходилось делать паузу, чтобы справиться с приступами головокружения. Однако состояние не мешало Лине принимать посетителей. Можно даже сказать, что болезнь внесла оживление в ее светскую жизнь. Добрые медсестры пропускали визитеров с позднего утра и до раннего вечера. Лину навестила мисс Спенсер со своим новым мужем Уорреном Фишером Дэниэллом, а учительница пения Литвин принесла букет незабудок.

Позже пришла миссис Гарвин в сопровождении Янакопулос и Сталя; его шутки заставили Лину засмеяться, но она тут же вскрикнула от боли и кинула в него подушку, чтобы заставить замолчать. Ее навестили художница «Русского балета» Наталья Гончарова[108]108
  Гончарова Наталья – русская художница-авангардистка. Правнучатая племянница жены Пушкина, Натальи Николаевны, в девичестве Гончаровой. В 1915 году, приняв приглашение Дягилева работать в качестве художника для Русских сезонов, Гончарова вместе с мужем приехала во Францию, где уже и осталась до конца жизни. Ее картины стоят дороже, чем работы любой другой художницы в истории. 18 июня 2007 года на вечерних торгах аукциона Christie’s в Лондоне картина Гончаровой «Сбор яблок» (1909 год) была продана за 4,948 млн фунтов стерлингов, установив таким образом исторический рекорд стоимости работ художников-женщин. 2 февраля 2010 года на вечерних торгах аукциона Christie’s в Лондоне картина Гончаровой «Испанка» (1916 год) была продана за 6 425 250 фунтов стерлингов, таким образом установлен новый исторический рекорд стоимости работ художников-женщин. (Примеч. ред.)


[Закрыть] и бывшая жена Сомова Мария Аргунова, которую Лина не видела два года и была уверена, что та в России. Гончарова принесла букет, который гармонировал с цветом глаз и губ Лины. Комнату заполнили букеты роз, сирени, фиалок и еще один букет незабудок (от Сергея) вместе с духами, шоколадом, фруктами и кефиром – последний по просьбе Лины принесла тайком Спенсер, которая была особенно внимательна к Лине. На фотографиях, сделанных 23 и 27 марта, Лина улыбается. Некоторые из них, в том числе ее портрет в окружении цветов, сохранились. Мистер Дэниэлл в застегнутом на все пуговицы костюме стоит возле кровати рядом с медсестрой.

Больничная жизнь была удручающе однообразна, ведь Лина не могла даже перейти с кровати на шезлонг, а выход в коридор и вовсе превращался в непосильную задачу. От скуки Лина записывала, что ела в течение дня, когда у нее наконец появился аппетит. «Утром я выпила кофе, в обед съела суп, пюре, маленький кусочек ветчины и компот из вишни». Лина высмеивала низкопробную литературу, к которой пристрастилась за время пребывания в больнице, и обвиняла мисс Спенсер в том, что это она приучила ее к детективным романам, которые читала вслух во время посещений. «Я закончила читать детектив под названием The Double Traitor («Двойной агент»). Захватывающее чтение»[109]109
  РГАЛИ. Ф. 1929 [24 марта 1921 года].


[Закрыть].

Шов нестерпимо чесался, и во сне Лина царапала ногтями живот и бок и выглядела, будто жертва «батальона блох». Как только сняли швы, она сообщила, что шрам «длиной два с половиной дюйма», не болит, но смотреть на него неприятно»[110]110
  Там же [26 марта 1921 года].


[Закрыть]. Сергей не навещал ее, но Лина настояла, чтобы он написал ее матери в Нью-Йорк и сообщил об успехе операции – пусть хотя бы со стороны их отношения кажутся благополучными. Лина строго напомнила, что мать зовут Ольга Владиславовна, а ее саму следует называть Линетт, а не Пташка. Сергей точно выполнил указания и отправил письмо 29 марта.

Через неделю Лина начала, прихрамывая, ходить по комнате и дышала свежим воздухом на балконе, опираясь на мисс Спенсер, а вскоре отважилась выйти в сад. 28 марта Буше объяснил Лине, что она больше не нуждается в лечении, и подтвердил, что летом она сможет плавать. Два дня Лина жила в парижском доме Янакопулос и Сталя, дожидаясь Сергея, который должен был приехать в Париж и отвезти ее в Сен-Бревен-ле-Пен. Он появился 30 марта, переполненный новостями о все еще не законченном балете и предстоящем исполнении его написанной в 1915 году диссонирующей «Скифской сюиты», произведении для большого оркестра, использующего сюжет из скифской мифологии. Казалось, в этот раз Сергея должен заметить сам Дягилев, арбитр художественного вкуса. Из Парижа они поехали в снятый Сергеем на лето дом. Лина пока еще чувствовала себя неважно, но через некоторое время снова начала заниматься пением. Когда они подъехали к дому, окруженному кипарисами, она потребовала, чтобы Сергей сказал экономке и соседям, что они женаты.

Вскоре Сергей вернулся в Париж, а оттуда поехал в Монте-Карло на премьеру «Шута». В день 30-летия Прокофьева, 23 апреля, Лина написала ему, что нежно целует, обнимает и желает «обрести чувства, которые у тебя, возможно, отсутствуют»[111]111
  РГАЛИ. Ф. 1929 [23 апреля 1921 года].


[Закрыть]. Сергей в ответ ручался, что не только доведет постановку балета до ума (трудная задача, учитывая массу ошибок в оркестровых партиях, допущенных переписчиком), но и попытается закончить оперу «Огненный ангел» и новый цикл песен. Стихи к ним написал поэт-символист Константин Бальмонт. Песни больше подходили для Лининого, а не для Нининого голоса. Кошиц, как с удовлетворением отметила Лина, уронила себя во мнении Сергея по нескольким причинам, не в последнюю очередь из-за того, что в Нью-Йорке снова наладила контакт с Рахманиновым.

Сергей сопротивлялся парижским соблазнам, поселившись не на Монмартре или Монпарнасе, а в тихом 7-м округе, рядом с Домом инвалидов. По вечерам избегал водевилей и шоу с полуобнаженными девушками, предпочитая бридж и шахматы. Он нарушал правила только в музыке и, несмотря на бесконечные поездки, жил по заведенному порядку. Для Сергея Париж был местом работы, а не развлечений, и ему не нравилось то, что создавали французские музыканты. Он настоял на том, чтобы провести лето в доме на берегу Бискайского залива, где Лина ухаживала за больной матерью Сергея. Сама она любила столицу Франции, но ради него была готова на жертвы.

29 апреля Лине удалось вырваться из Сен-Бревен-ле-Пена в Париж, оставив Марию Прокофьеву заниматься рукоделием в компании экономки. Лина ехала на премьеру «Скифской сюиты», исполнение которой было назначено на 30 апреля. Судя по аплодисментам, произведение имело успех, хотя похвалы Стравинского показались Лине снисходительными. Впрочем, в Париже Стравинский был для Сергея тем же, что и Рахманинов в Нью-Йорке, – соперником.

1 мая Лина и Сергей вернулись в Сен-Бревен-ле-Пен, но через неделю Сергея вызвали в Париж, на этот раз в связи с постановкой «Шута». Это был решающий момент в его карьере, шанс наконец создать театральную сенсацию вроде тех, которыми славился «Русский балет», и он хотел, чтобы Лина и его мать были рядом. Установилась хорошая погода, и они даже пожалели, что приходится уезжать с побережья. В Париже Мария вернулась в клинику, где ей делали операцию по удалению катаракты, а Сергей и Лина сняли два отдельных номера в скромном отеле, расположенном через улицу от театра Gaote Lyrique, где должна была состояться премьера балета. Дягилеву не удалось договориться о более престижном зале, что свидетельствовало о снижении его влияния на парижский театральный мир. Сергей был занят на репетициях, так что решение спать отдельно от Лины, в своем номере, в данном случае было простительным.