Текст книги "Затерявшиеся во времени"

Автор книги: Саймон Кларк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

2

Туча плыла на север, теснимая теплыми влажными воздушными массами Мексиканского залива. Она родилась во время тропического урагана, ломавшего пальмовые стволы, уничтожавшего табачные плантации и срывавшего железные крыши с домов на всем пространстве между Ямайкой и Кубой. Его прохождение должно было поднять цены на бананы в супермаркетах всей страны спустя шесть месяцев после конца урагана. Фермеры уже сжигали погибший урожай, размышляя о том, как заставить правительство компенсировать им денежные потери от этого бедствия.

Но все это происходило очень далеко от фруктового сада в Вермонте.

А сейчас туча медленно погибала. Через час-другой ей предстояло раствориться в чистом и холодном воздухе над одетыми сосновыми лесами горными массивами американо-канадской границы. Однако чуть позже часа дня в этот четверг туча все же решилась на последний акт насилия (если вам угодно очеловечивать что-то около миллиарда капель воды, заряженных электричеством) и разрядила несколько сотен миллионов вольт в форме молнии, ударившей в землю.

А в данном случае ближе всего к понятию «земля» подходила груша, на которой сидела троица двенадцатилетних мальчишек.

3

Воспоминания Сэма Бейкера насчет удара молнии так и оставались смутными в течение многих лет после самого происшествия. Вспоминалась серия каких-то образов. Они будто раскаленным клеймом легли на ткани мозга, но, как Сэм ни старался, дать себе отчет в последовательности появления этих картин он не мог.

Он помнил, как стоял под грушей. Трава казалась пронзительно зеленой – куда более зеленой, чем была до того. (Стебельки травы сварились в собственном соку при ударе молнии, объяснил ему дядя.) Груша превратилась в черный скелет. Плоды, испекшиеся прямо на ветвях, теперь валялись на траве, их белая мякоть лезла через лопнувшую кожуру наружу. В воздухе висел густой сладкий аромат печеной плоти плодов. Еще Сэм вспоминал, что сам он висел в пространстве. Вися словно в невесомости, он уносился куда-то вверх, где, казалось, бушевала буря крутящихся пылинок. Только эти пылинки были пронзительно синего цвета, и они кружились вокруг него подобно вихрю сверкающих искр.

А еще он запомнил невероятную тишину.

Полное, абсолютное молчание, которого, как он потом понял, вообще не могло быть, так как разряд молнии должен был сопровождаться почти немедленным оглушительным ударом грома.

Появились эти образы или галлюцинации – сами выбирайте любую этикетку – до того или после того, как он увидел себя стоящим под сожженным грушевым деревом, Сэм не знал. А доктор в больнице считал, что у него после шока возник сильнейший стресс – как физиологический, так и ментальный, в результате чего все воспоминания должны были распасться на перемешавшиеся между собой фрагменты.

Сэм запомнил также кучи одежды, валявшиеся на земле и тихо тлеющие. То, что он сперва принял за красные пуговицы на рубашке, оказалось маленькими язычками пламени. Запомнил он и солнцезащитные очки, принадлежавшие Джулсу, валявшиеся на земле. Одно стекло у них было разбито. Он видел горевшее ложе ружья, чей стальной ствол был изогнут в виде вопросительного знака. Может, это был символ всего этого удивительного происшествия? Самым же странным был ангел, который лежал на спине в траве и казался спящим. Сэм решил, что это ангел, так как у него было золотое лицо. Он видел нос, подбородок, закрытые глаза – все обтянутое золотой кожей. Только спустя несколько месяцев Сэм узнал, что это было мертвое тело Тони Уортца. Латунные патроны расплавились при взрыве молнии и залили лицо Тони, покрыв его своеобразным золотистым аэрозолем. Доктора, полицейские, друзья, родственники, все говорили Сэму, что Тони ничего не почувствовал. Он был уже мертв, когда расплавленный металл стал растекаться по его лицу.

Никому не дано пережить такой удар молнии. «Почему же я пережил его? Как получилось, что я стоял в самом центре этой электрической печи – живой? Физически я не получил никаких серьезных ранений, если не считать сгоревших бровей да ободранного плеча – результат падения с дерева», – спрашивал себя Сэм много лет спустя.

В больнице шериф стоял возле постели Сэма, вертя в пальцах шляпу, и пытался ответить ему на этот вопрос.

– Последствия удара молнии и в самом деле бывают очень странными. Знаешь, я однажды видел, как молния ударила в группу игроков в гольф прямо на поле. Она как будто выбирала одних, не трогая других, хотя они стояли почти рядом друг с другом – вот как мы с тобой. Я понимаю, что потеря двух друзей для тебя очень тяжела. Такую боль просто не перенесешь. Ну, разве что ты сможешь найти утешение в религии...

Сэм покачал головой, а потом закрыл глаза. Воспоминания о случившемуся долго не покидали его мозг. Они были такими яркими, такими красочными, такими отчетливыми и в то же время нереальными, будто он забавлялся игрой с выносным пультом цветного телевизора. Он помнил, как стоял там – под обугленным остатком того, что только что было грушей. У его ног догорали трупы друзей. Тони Уортц в своей «бронзовой» маске. Шмель неторопливо ползет по его сгоревшему лбу и останавливается на кончике сверкающего носа. Запах печеных груш и их сиропно-сладкий аромат. Трава неописуемого зеленого сверкающего оттенка. И среди зеленых стебельков – кучка серебряных центов и десятицентовиков, спекшихся в комок. Белые бабочки, размером с книжку в мягкой обложке, порхают с места на место.

Но были и другие картины, которые, казалось, не имели непосредственного отношения к тому, что сказано выше. Перемешанные с впечатлениями от действительности, возникали примитивные изображения человека, висящего на большом деревянном кресте. У него черные, цвета воронова крыла волосы и какие-то необыкновенно яркие красные туфли на ногах. А возле креста сидела призрачная девица, тихо напевавшая хрипловатым голоском: «Выходите вечерком, выходите вечерком, девушки Буффало».

Бородатое лицо с глазами, чуть прикрытыми веками, как это бывает с только что задремавшим человеком, возникло перед Сэмом внезапно. Потом человек открыл глаза. И в тот момент, когда веки приподнялись, из глазницы вылетело нечто, ударившее Сэма прямо в губу так сильно, будто ему вонзили туда острую булавку.

Сэм от неожиданности пошатнулся и чуть не упал.

А девушка в это время все еще продолжала напевать себе под нос:

Выходите вечерком, выходите вечерком,

Девушки Буффало...

«Конечно, это были всего лишь сны, слышишь, всего лишь сны, Сэм Бейкер», – говорил он себе. Не более чем галлюцинация, вызванная этим проклятым шоком.

Ведь сразу после удара молнии произошло вот что: прибежала его тетка и обнаружила их всех.

Он помнил, что она тут же бросилась в дом и вернулась оттуда с мокрой фланелевой тряпкой, с помощью которой она тщательно вытерла ему лицо, пока он стоял неподвижно, точно статуя. Странно все-таки! Зачем было тетке вытирать ему лицо? Он этого так и не узнал, а тетка не объяснила ему причины. Решила почему-то, что это жизненно важно, и ничего странного не увидела. И тщательно вытерла пятна сажи, пепел от сгоревших бровей этой мокрой тряпкой, а у его ног продолжали лежать прожаренные до самого сердца тела его друзей.

Потом, когда он жил уже в Нью-Йорке, он частенько не мог заснуть по ночам и сидел на постели с электрогитарой на коленях, и его пальцы бегали по струнам, ища ноты, ища нужные звуки, чтобы выразить, как это страшно – глядеть прямо в глаза смерти, быть с нею один на один. Он хотел сложить об этом песню.

Нужных звуков он так и не нашел. Не нашел ничего похожего на то, что искал. Ну а тем временем городской транспорт играл ему свои собственные меланхолические песни, которые почему-то напоминали ему отдаленное громыхание грома.

И тогда он засыпал, продолжая вспоминать те каникулы в Вермонте, когда ему было только двенадцать. Тогда он впервые в жизни закурил сигарету, впервые пил виски, впервые стрелял из ружья. О Боже, тот четверг поистине был замечательным днем.

Глава 2

Через четырнадцать лет после того удара молнии, который сбросил Сэма Бейкера с грушевого дерева и убил двух его друзей, Сэм ногой открыл дверь аппаратной в телестудии и зашагал в гостиную, предназначенную для отдыха сотрудников. Там он первым делом налил себе чашку честно заработанного кофе.

После того как он просидел без перерыва в кресле режиссера спортивной программы битых четыре часа, руководя передачей футбольного матча в прямом эфире на всю территорию Соединенных Штатов, благослови их Господь, он с удовольствием бы снял с себя голову и положил ее в холодильник, чтоб немного охладить. В мозгу что-то шипело, как шипит жарящийся ростбиф. Во всяком случае, так казалось Сэму. Ну и денек выдался, черт бы его побрал! Две телекамеры на стадионе сломались нахрен, комментатор забыл фамилии игроков и первый тайм мямлил нечто невразумительное. Грозы, проходившие над Нью-Йорком, творили в метровом диапазоне черт-те что.

Теперь Сэм мечтал лишь о нескольких бокалах пива – самого холодного – в ирландском баре, находившемся на противоположной стороне улицы. А уж потом он отправится домой, завалится в кровать, где несколько часов сна, возможно, приведут в порядок его раскалывающийся на части мозг. Черт побери, тот, кто считает, что работа на ТВ – блистательное занятие, должен прежде всего проверить свою башку да предмет состояния ее содержимого или наличия такового вообще.

Как совершенно справедливо указывает плакат над кофеваркой: «Работая здесь, вы не обязательно должны быть психом, но психам тут легче».

Сэм устроился в одном из низких глубоких кресел, закрыл воспаленные глаза я принялся мелкими глоточками за кофе.

– Боже мой, мистер Бейкер, как, должно быть, завидуют вам люди! Вам платят такие огромные деньжищи за то, чтобы вы могли посиживать тут с закрытыми глазами да попивать бесплатный кофе!

Этот голос был подобен удару по его раскалывающейся голове, но Сэм улыбнулся и даже шутливо отдал честь.

– Я не сплю. Я только пытаюсь восстановить исчезнувшую волю к жизни.

Мужчина лет пятидесяти, с гривой развевающихся седых волос, с розовым галстуком-бабочкой, сунул окурок сигары в землю стоявшего на окне зеленого растения, а затем налил себе кофе. Джо Кейн принадлежал к тому типу людей, чья жизнерадостность не поддается никакому воздействию. Даже после десятичасового дежурства в качестве заместителя главного менеджера студии. Ухмыляясь, он отпил глоток и сказал:

– Самое оно! А ты не находишь, что кресло режиссера программы широковато для тебя, Сэм? Слишком просторно, а потому клонит ко сну?

– Кому, мне? Сэму Вундеркинду? Нет, разрази меня гром! – Он ухмыльнулся. – Дай мне шесть часов на сон, и я буду готов для полуденной смены уже завтра, как часы.

– Значит, это ты должен быть на «Всё о футболе» завтра в двенадцать?

– А как же!

– Понятно. – Джо Кейн поглядел на свое отражение в кофейном стаканчике, на лбу прорезались морщины, будто он решал важную проблему. – Тогда мне придется пересадить Кэтти в еще теплое кресло режиссера.

Господи, да никак меня увольняют?Эти слова пронеслись в мозгу Сэма точно молния. Он выпрямился в кресле, внезапно полностью пробудившись.

– Что случилось, Джо? Я руковожу программой «Всё о футболе» уже шесть месяцев. Вроде она у меня идет живо, а?

– Как котеночек, Сэм.

– А мне было померещилось, что мне собираются показать, где находится выход!

– Уволить? – Джо поднял свои белые брови в шутливом изумлении. – Нет, Сэм, тебя не увольняют. Даже напротив. Со всеми своими призами за руководство спортивными передачами, что украшают твою каминную полку, ты мне представляешься умником куда больше, нежели это полезно для здоровья.

– Кажется, ты предоставляешь мне выбор: услышать сначала хорошие вести или сначала плохие? Я прав?

– Ну, что-то в этом роде, Сэм.

– О'кей, выпаливай.

Джо сел против Сэма и оглядел комнату, чтобы убедиться, что они в ней одни. Потом наклонился вперед, показывая, будто готов поделиться большим секретом.

– Леди, что сидит наверху, – начал он почти шёпотом, – нуждается в ком-то, чтобы заткнуть дыру в наших рядах... то есть наших руководящих рядах.

Сэм тоже наклонился вперед, склонив голову набок, вслушиваясь и стараясь уловить, выгоняют ли его, или собираются спустить до уровня руководства передачами о погоде или еще менее престижной программой.

Джо между тем продолжал шептать, не желая быть услышанным сотрудниками, шаставшими по коридору.

– Дэнни Терпински собирается уйти в отпуск.

– Дэнни? Да он же никогда не отдыхает! Господи, да его задница остается прибитой гвоздями к режиссерскому креслу даже тогда, когда он только ненадолго выходит из комнаты.

– Ладно, разъясню. Этим утром в кабинете главного менеджера имела место весьма мелодраматическая сцена. Дэнни Терпински был вызван на ковер перед самым ленчем и обнаружил там не только верхнюю леди, но еще и собственную жену и даже сестру. Представляешь картинку?

– Да, кажется, начинаю воображать общий план, – сказал Сэм, поднося ко рту невидимую бутылку. – Глюк, глюк?

– Быстро схватываешь. Руководство и семья набросились на Дэнни и заставили его согласиться на «Луга трезвости» или еще что-нибудь со столь же дерьмовым наименованием. Его сунули в карету «скорой помощи» так быстро, что он даже не успел забежать в кабинет за своим пиджаком. Короче, он получил три недели на то, чтобы распроститься с водкой, иначе он вылетит отсюда на своем тощем заду.

Сэм кивнул, ощущая одновременно и намек на собственную вину, и облегчение от того, что дурная новость не имеет к нему прямого отношения.

Джо ткнул пальцем в кофейную чашку Сэма и произнес:

– Так что держись вот этого... и все будет о'кей. Сечешь?

– Так точно, кэп! Но при чем тут я? Дэнни Терпински не занимается спортивными передачами. Он сидит только на шоу-бизнесе.

– Ну так приготовься теперь к хорошим новостям, Сэм. Тебя повышают. И первое твое задание таково, что твои коллеги устроили бы из-за него драчку с членовредительством.

У Сэма снова возникло тяжелое предчувствие.

– И каково же оно?

– Ты будешь руководить прямой передачей рок-концерта.

– Рок-концерта? Мне же никогда еще не приходилось заниматься этим! А если я из него сделаю окрошку?

– Не сделаешь. Верхняя леди верит в тебя.

– Но, Джо...

– Джо тут ни при чем. Работа на свежем воздухе; она ничем не отличается от условий, в которых идут передачи футбола, легкой атлетики или бейсбола. Так что сможешь орудовать хоть с закрытыми глазами. – Улыбка слиняла с лица Джо. – Уж не собираешься ли ты упустить такую возможность, Сэм?

Сэм покачал головой и усмехнулся. Избавиться от этого задания можно было только одним способом – выйти из здания студии и никогда не возвращаться обратно.

– Никогда, – сказал он, стараясь вкладывать в свои слова больше уверенности. – Как ты сказал, тут открываются большие возможности. А когда?

– В четверг на той неделе. Это звезды эстрады, Сэм. Уделай их, а там ты уже кум королю. Вопросы?

– Только один: где? В Карнеги-Холле?

– Нет. Вообще не в этом городе.

– В Бостоне?

– Чуть дальше к востоку от него. – Джо помолчал, с наслаждением поджаривая изнывающего от неизвестности Сэма. – В Англии.

– В Англии?

– Ты наверняка слыхал – есть такой островок за Атлантикой. Ты его отыщешь в любом атласе. И не бойся, вода там годится для питья, и говорят они вроде на нашем языке, хоть и не совсем похожем. – Хмыкнув при виде выражения лица Сэма, Джо встал со стула, бросил картонный стаканчик в мусорный ящик и закончил: – А вообще-то поторапливайся, Сэм. Билет заказан на рейс... точно через... – он глянул на ручные часы, – точно через тринадцать часов. Доброго тебе пути. И не забудь прислать нам почтовую открытку и парочку чучел лейб-гвардейцев.

Снаружи донесся раскат грома – будто шевельнулись древние боги.

Глава 3

Бен Мидлтон совершал свой последний вечерний обход. Он обошел все загончики, тихонько разговаривая с собаками, которые были его «платными гостями». Он пытался заверить их в том, что хозяева их любят по-прежнему и что они вскоре вернутся из отпуска, чтобы забрать своих любимцев домой.

Бену стукнуло шестьдесят, он был невысок, толстоват, на голове носил копну тонких, каких-то по-ребячьи тонких светлых волос, глаза имел большие и тоже детски голубые. Был добр и очень любим своими служащими.

Бен медленно обошел всю территорию, пользуясь гравийными дорожками, связывавшими постройки, в которых жили собаки. Вечерний воздух был еще теплым. Над лужайками вились облачка мошкары. Почти полсотни собак уже укладывались на ночлег, с тихим шорохом ворочаясь с боку на бок на своих подстилках, как это делали их давние предки двадцать миллионов лет назад.

Бен остановился, чтобы бросить взгляд на свой дом, построенный из местного камня медового цвета. В последних косых лучах заходящего солнца он выглядел теплым и уютным. Бен с удовольствием подумал, как славно будет сесть перед телевизором со стаканом вина в руке и со своими собственными псами, расположившимися у его ног.

Фотоэлементы уже включили ток в большой вывеске, украшавшей фронтон дома. Название предприятия, которому Бен Мидлтон посвятил всю жизнь, было написано большими яркими буквами:

ФЕРМА «НАДЕЖНОСТЬ». ВРЕМЕННОЕ СОДЕРЖАНИЕ СОБАК.

Гор. Кастертон 334499 (Основана Харальдом Мидлтоном в 1902 году)

С минуту-другую Бен рассматривал опустившиеся головки цветов, высаженных в плетеные корзинки, висевшие на стене того строения, которое когда-то было сараем.

Два года назад он решил переделать второй этаж сарая, где хранилось раньше сено, в офис, но миссис Ньютон, работавшая у него секретарем, наотрез отказалась им пользоваться. Возможно, ему бы следовало предвидеть нечто в этом роде, так как миссис Ньютон имела репутацию ясновидящей и даже устраивала в своем домике в Кастертоне, как она их называла, «сеансы».

– А чем же плох наш офис, миссис Ньютон? – вежливо спросил Бен ее тогда. – Может, дело в лестнице?

– За кого вы меня принимаете, Бен Мидлтон?! За старую развалину? Разумеется, дело не в лестнице!

– Но тогда...

– Я с легкостью преодолею вдвое больше ступеней. Так что спасибо за заботу!

– Но ведь офис выглядит очень уютно.

– Нет! Видите ли, Бен, у этого строения очень плохие вибрации.

– Плохие вибрации?

– Да, в нем произошло что-то очень плохое.

– А... кто-то умер? – Мидлтон знал о ее занятиях ясновидением. Он добродушно покачал головой. Он был хорошо знаком с шестым чувством у собак, так что не мог с порога отвергать все паранормальное.

– О нет. – Миссис Ньютон обвела сарай спокойным понимающим взглядом. – Тут дело не в смерти. Но когда я сижу одна в этом офисе, особенно в зимние дни, когда рано темнеет, я слышу звуки.

– Звуки?

– Да. Удары, визг пил, стук молотков, крики. Будто работают множество людей – целая армия.

– Что ж, когда-то тут была настоящая ферма. Надо думать, работники что-то делали и в этом сарае. Например, чинили плуги...

– О нет, ничего общего. Эти люди работают так лихорадочно оттого, что от выполнения работы зависит вся их жизнь. Знаете, я почти дрожу от ужаса, когда слышу их. Как будто меня сжимает чья-то ледяная рука. Я не могу дышать, дрожь пробирает меня с ног до головы, и знаете почему?

– Нет. А почему, миссис Ньютон?

– От страха. От жуткого страха. Не моего страха, а их страха. Люди, которые работают в этом сарае, опасаются за свое существование. Что-то жуткое должно случиться с ними, и они трудятся, трудятся не покладая рук, ибо знают, что если не закончат то, что делают... – тут она перевела дух, – то они подвергнутся страшной опасности.

– Наша ферма очень старая. Насколько мне известно, в ней стояли на постое отряды Кромвеля после битвы под...

– Нет, Бен, этого я не вижу.

– А что же вы видите, миссис Ньютон?

– Вот это-то и есть самое странное. Все как-то смутно. Вижу людей, одетых в старинные, видимо, викторианские костюмы, и они кричат... Ох как они кричат! Это не злоба, не гнев, это смесь ужаса и боязни опоздать. Скорее, скорее, еще скорее... И удары, и топот не прекращаются ни на минуту. Знаете, Бен, я думаю, что...

– Ну-ну, миссис Ньютон, не следует доводить себя до такого состояния. Давайте лучше перенесем офис опять в ту же пристройку. Я знаю, она маловата, там будет тесно...

– Ох, да неужели, Бен! Огромное спасибо вам. Это снимет такую тяжесть с моей душа!

– Понимаете, мы должны делать все для того, чтобы наши служащие чувствовали себя счастливыми, миссис Ньютон. Вы же знаете, как реагируют собаки на наши эмоции. Если мы будем несчастны или нам будет неуютно, они перестанут есть и начнут скулить.

Вот такой у них тогда получился разговор. Миссис Ньютон добилась чего хотела.

Бен Мидлтон перенес мебель из сарая в пристройку. После третьего путешествия на бывший сеновал и обратно он пробурчал:

– Черта с два – плохие вибрации! Все дело в лестнице, конечно.

Но все равно с этим сараем что-то неладно. Когда в прошлом году он убирал с каменного пола скопившиеся там за долгие годы мусор и грязь, то нашел монету. Она была погребена под толстым слоем слежавшейся, как цемент, грязи. Обрадовавшись находке, он унес ее в дом, чтобы хорошенько почистить. Возможно, это викторианский соверен или еще какое-нибудь старинное сокровище? Помыв монету с мылом и моющим раствором, он подержал ее под струёй горячей воды, а потом тщательно вытер мягкой бумагой из кухонного рулона.

Монета потемнела от времени. Бен подумал: а вдруг это часть добычи какой-нибудь разбойничьей шайки из отдаленного прошлого – несколько столетий назад?

Через несколько минут он поднес монету к кухонной лампе и принялся тщательно рассматривать ее. Напрягая зрение, Бен все же обнаружил дату выпуска. Сначала он подумал, что год 1897-й, потом – что 1797-й.

– О! – воскликнул он с удивлением, когда, отковыряв ногтем кусочек приставшей грязи, он понял, что цифры означают 1997 год. Монета оказалась простым десятипенсовиком, выпущенным только пару лет тому назад. Стоило трудиться! Бен даже присвистнул. Но почему же она выглядит так, будто пролежала в сарае лет сто, если не больше, а не несколько месяцев? Решив, что грязь в сарае обладает какими-то свойствами, воздействующими на металл, Бен бросил монету в ящик для сбора пожертвований на Армию Спасения, а потом забыл о ней вообще.

Было уже почти темно, когда Бен вернулся в дом. Войдя, он тщательно запер двери на замки, после чего проверил работу мониторов наружного наблюдения. Он считал правильным, что люди, отдавшие на его попечение своих собак, ожидают, что их любимцы будут пребывать в полной безопасности, жить будут в отапливаемых помещениях, а гулять – в индивидуальных маленьких двориках. Бен с удовольствием описывал владельцам условия содержания животных на ферме. Его заведение могло похвастаться даже системой электронного наблюдения, которая передавала информацию на мониторы, находившиеся прямо в гостиной Бена.

Он налил себе стакан вина, взял под мышку щенка черного Лабрадора и с минуту простоял у четырех экранов. Три из них давали обзор всех собачьих строений с верхней точки, а четвертый – территории возле входной двери, демонстрируя ее примерно с высоты человеческого роста.

– Все тип-топ, как и положено в нашей Британии, – объявил Бен.

От экранов он прошел к софе. Остальные три его собаки уже заняли свои места на каминном коврике.

Около часа Бен смотрел телевизор. Щенок Лабрадора, свернувшись у него на коленях, громко посапывал.

Бен не слишком интересовался тем, что показывал телевизор. Сегодня там орудовал крутой детектив с застывшим на лице кислым выражением, который преследовал убийцу в дебрях Сан-Франциско. Бену было приятно, что он вот так отдыхает с остальными членами своей стаи. Он ощущал мистическую связь между собой и псами. Они (в это понятие он включал и себя) не были отдельными индивидуальностями, а представляли собой части единого целого. Если собаку настораживал какой-то звук, головы поднимали все, в том числе и Бен, чтобы оглядеться, а затем, придя к заключению, что все в порядке, снова опускались в дрему.

Бен отхлебнул из стакана.

Детектив на ТВ жевал пончики в занюханной забегаловке, уверяя, что хотя его методы работы и не слишком традиционны, но они дают прекрасные результаты.

Внимание Бена обратилось к окантованной фотографии, висевшей на стене и изображавшей его прадеда. Гарри Мидлтон страдал в детстве тяжелой болезнью, что не помешало ему стать весьма удачливым стряпчим, а затем мировым судьей и олдерменом. Как это было характерно для людей викторианской эпохи, Гарри Мидлтон не переносил жестокого обращения с животными. Не раз он вырывал хлыст из рук наездников, бивших своих лошадей, и ломал орудие преступления через колено. Позже, когда вышел в отставку, он основал ферму, на которой разводил породистых собак. Спустя многие годы она превратилась в то, чем была теперь, – процветающая гостиница для собак.

По мнению Бена, ни один святой не имел шансов стать ближе к Господу Богу, чем его обожаемый прадед Гарри Мидлтон.

Бен позволил глазам закрыться. Его сонное Дыхание было полностью синхронно сопению собак. Даже заснув, он умудрился не выпустить из рук стакан с вином.

Однако чуть позже одиннадцати он проснулся. Собаки тоже подняли головы и осматривались, поблескивая большими глазами.

Сначала он никак не мог понять, что так встревожило его псов.

Сам он ничего такого не слыхал. Собаки, спавшие в своих домиках, не лаяли.

Оглядел комнату. Все на месте.

Подошел к закрытому портьерой окну. Из него в комнату хлынул поток слепящего белого света.

Что-то заставило охранную систему включить освещение. Поставив стакан на стол, но все еще держа щенка под мышкой, Бен быстро шагнул к мониторам. Он примерно догадывался, что увидит. Не раз, когда он следил за экранным изображением, ему приходилось наблюдать лис, крадущихся между строениями для собак по гравийным дорожкам. Конечно, ни собаки не могли выбраться наружу, ни лисы – залезть к ним, но поднимался жуткий шум, когда до домашних любимцев в первый раз в жизни доносился запах настоящего дикого зверя. Бен полагал, что в этом запахе есть нечто возбуждающее и провоцирующее собак, ибо псы буквально начинали сходить с ума.

Бен внимательно всмотрелся в первые три экрана, передававшие цветное изображение.

Старой хитрой лисы нигде не было видно.

Иногда случалось, что хозяин какой-нибудь собаки, возвращаясь из аэропорта, решал по пути заехать за ней. Строго говоря, собак полагалось забирать в рабочие часы, но Бен понимал, что отдельные клиенты так скучали по своим питомцам, что просто не могли дождаться встречи с ними. Он вполне разделял эмоции таких хозяев. Одна мысль о том, что он расстанется со своими собаками дня на два, не говоря уж о нескольких неделях, казалась ему кошмаром.

Теперь он подошел к экрану, показывавшему территорию у входных дверей.

Тут тоже не было ничего, кроме ночных бабочек, декоративных кустарников и низкой живой изгороди, которая обрамляла двор.

Бен нажал кнопку, включавшую интерком.

– Хелло! – произнес он. Динамик у двери должен был разнести его голос по всему переднему двору.

Он ждал, что ему ответит извиняющийся голос, который скажет что-нибудь вроде «очень сожалею, что потревожил вас, но я подумал, нельзя ли забрать...». Фраза должна была завершиться именем собаки.

Но извиняющийся голос так и не возник.

– Хелло! – повторил он. – Чем могу быть вам полезен?

Снова прислушался – не будет ли ответа, не прозвучат ли хотя бы шаги по гравийной дорожке.

Ничего.

Но теперь он услыхал лай, доносившийся из собачьих помещений. Его собственные собаки тоже поднялись на ноги, напружинили мышцы и насторожили уши.

– Ну-ну, что случилось, ребята?

Бен снова прилип к монитору, показывающему территорию перед входом. Ему вдруг показалось, что он слышит какой-то звук.

Он склонил голову набок, бессознательно подражая своим псам. Сначала он подумал, что это помехи в интеркоме, но потом услышал как бы слабое шипение. Больше всего оно походило на шорох песка, падающего на лист бумаги.

Странно.

Никогда еще динамик не проделывал таких фокусов. Может быть, собирается гроза?

Но если вдуматься, то это нечто большее, чем простой шорох. Все-таки больше походит на шипение. Постой-ка...

Какая-то тень упала на дорожку. Бен ожидал, что вслед за тенью появится и фигура, но тень исчезла, как будто тот, кто ее отбросил, скрылся в кустах.

Очень странно, подумал он. Решительно, очень странно.

Бен все еще вслушивался, склонив голову набок, когда шипение (или шорох) снова возобновилось.

Постой-ка, сказал он себе. Теперь он что-то увидел у самого края экрана, чего там еще недавно не было. На пределе видимости – плечо или часть головы. Ясно только, что это что-то большое и прочное.

Бен поскреб в затылке.

– Хелло! Это ферма «Надежность». Временное содержание собак. Чем могу быть вам полезен?

Он наклонился к самому стеклу монитора, вглядываясь в него с расстояния нескольких дюймов.

И вдруг произошло нечто.

Потрясенный, он отшатнулся от экрана, когда это нечто заполнило его целиком.

Какое-то время он все же продолжал всматриваться в него. Полная бессмыслица!

Бен поморгал. То, что он видел, больше всего походило на гнездо, битком набитое птенцами черных дроздов. Он видел широко раскрытые клювы и взъерошенные перья. Птенцы громко шипели, будто кто-то их напугал.

– Подлые дьяволята, – проворчал Бен с отвращением. Не только подлые, но еще и какие-то извращенные. Теперь он понял, что случилось. Кто-то разорил птичье гнездо, полное птенцов, и теперь держал его в нескольких дюймах от объектива телекамеры у входной двери.

Какого черта они замышляют? Птенчики ведь погибнут через час от такого обращения!

Теперь Бен уже не колебался. Все еще держа щенка, он выбежал из гостиной, плотно закрыв за собой дверь, и через прихожую поспешил к выходу.

– Чудовищно! Просто чудовищно! – бормотал он себе под нос, отодвигая засовы.

Повернув ключ в замке, он слегка замешкался, вдруг поняв, что видел на экране еще кое-что. Но это казалось еще большей бессмыслицей. Весь экран занимало гнездо с птенцами. Но было и еще что-то. Ему показалось, что он видел... пару глаз.

И это были глаза человека! Казалось, они смотрят в камеру сквозь ветки гнезда.

И тут же ему пришло в голову еще одно соображение, куда более чудовищное.

А что, если эта пара глаз была вставлена в гнездо, поднесенное к объективу камеры?

Щенок пискнул.

– Ну-ну, Тоби! Сейчас мы все это прекратим.

Бен резко распахнул дверь.

Ослепительный свет «тревожной» лампы заливал передний двор. Бен даже зажмурился.

Никого тут не было.

А может, они бросили злополучное гнездо где-нибудь поблизости? Не оставит же он несчастных птенчиков на погибель!

Лай собак эхом раскатывался по двору.