Текст книги "Затерявшиеся во времени"

Автор книги: Саймон Кларк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

5

– Это 1978 год... 1978-й... я слышала, как говорили эти люди на реке... Мы находимся в 1978 году. А месяц июль... – Какая-то женщина средних лет поднималась по лестнице из амфитеатра. Она радостно улыбалась и говорила всем встречным: – Это семьдесят восьмой. Значит, мой Фрэнк еще жив. Разве это не удивительно? Я потеряла его в девяносто первом. Он только вышел в ванную, как я услышала удар. Он упал прямо на дверь, и... – Она поднималась по лестнице, лицо ее расплывалось в улыбке, так что щеки стали похожими на красные надувные шарики.

– Наконец-то хоть кому-то хорошо, – сказала Сью. – Хочешь? – Она достала из кармана пиджака Стэна Лорела пачку сигарет. – О черт, я же только сейчас сообразила! Ведь если это семьдесят восьмой, то я сейчас лежу где-нибудь в пеленках!

Николь сигарету взяла. В этой волосатой, черной и толстой шкуре гориллы она чувствовала себя как в доменной печи. Николь швырнула голову гориллы на каменный пол.

– Ага, и Фредди Мерьюри все еще жив.

– И Керри Грант.

– И Питер Селлерс.

– Ну, его-то я не слишком люблю.

– Неужели? А мне он кажется великолепным. Разве не отличная вещь «Был там»?

Наступила пауза. Потом Николь выпустила изо рта густую струю дыма.

– Господи, да мы же с тобой ведем самый обыкновенный разговор о самых обычных вещах! Правда?

– Ну и что же это означает?

Николь только плечами пожала.

Некоторое время обе курили молча. Часть публики уже покинула амфитеатр. Остальные сидели и разговаривали. Теперь все уже знали, что их почему-то уволокло в прошлое, оторвав от привычных занятий. Подобно куклам, они приделаны к длинным-предлинным эластичным резинкам. Им разрешается отходить только на короткое расстояние, а затем их резким рывком возвращают на прежнее место.

Николь откинула назад свои роскошные золотистые волосы. Она была спокойна, совершенно спокойна. Наверное, подумала она, правильнее было бы сказать, что она смирилась со своим положением.

Казалось, лишь несколько минут назад она пылала страстным желанием спасти жизнь пожилого мистера Торпа, который был ее соседом. Она соскочила с автобуса в Йорке и помчалась прямо по улицам в этом дурацком костюме гориллы всю дорогу до Invicta Parade. Она стучала в дверь кулаками, пока миссис Торп не открыла ее. Она очень удивилась, увидев Николь в шкуре гориллы на пороге своего домика. Это удивление переросло в шок, когда Николь в очень драматической форме потребовала немедленного свидания с мистером Торпом. Но тут выяснилось, что он только что ушел в местный супермаркет купить хлеба.

Николь побежала по улицам под дружное гудение клаксонов всех проезжавших мимо машин и радостные вопли школьников, когда вдруг... бег просто прекратился.

Она снова оказалась в амфитеатре.

В этой проклятущей шкуре она просто изжарится.

Что же делать в такой ситуации?спрашивала она себя. Сидеть, ждать, надеяться, что та штуковина, которая засорила артерию Времени, постепенно рассосется?

Или бежать отсюда сломя голову и жить яркой жизнью? Пить, смеяться, заниматься любовью, пока коров снова не погонят домой? Отыскать какого-нибудь профессора – психа с растрепанной шевелюрой, который волшебным образом выправит ситуацию?

Или перебросить веревку через сук и раз и навсегда покончить со всем этим? Самоубийство.

А веревка, насколько ей известно, уже лежит в багажном отделении их автобуса.

Почему она там валяется, Николь не знала. Чтобы привязывать лишний багаж к багажнику на крыше? Или ее поставляет Национальное Общество Поддержки Эвтаназии[8]8
  Эвтаназия – безболезненное умерщвление безнадежно больных из гуманных соображений.


[Закрыть]специально на случай вот таких кризисов? Например, если дружок тебя бросил, а ты беременна и денег ни шиша? Или Вселенная вдруг повернулась к тебе совсем другим боком и швыряет тебя в прошлое, совсем как ребенок, играющий в «блошки», посылает куда-то эту самую «блошку».

Вдруг Николь обнаружила, что она улыбается.

Да, именно так. Это и есть ответ на мои проблемы.

Она выдрала кусок белой ваты из подкладки шкуры гориллы, сделав это лениво, будто совершала самый банальный поступок, каких в жизни полно – что-то ешь за завтраком, выбираешь, какую блузку надеть.

– Вернусь через несколько минут, – сказала она, что было, разумеется, самой нахальной ложью. А сама отправилась искать веревку.

6

На восьмой попытке мотор «ровера» заработал.

– Благодарение Господу, – сказала Зита.

– А за что мы его можем еще поблагодарить? – спросил Сэм Бейкер, пряча в «бардачок» свой мобильный телефон. Он попытался из чистого любопытства им воспользоваться, но, кроме фоновых шумов, ничего не получил.

Джад, сидевший на заднем сиденье машины, наклонился вперед:

– Что ж, по крайней мере сейчас эфир стал свободнее от помех.

– Это хороший признак или плохой? – спросил Сэм. – Пока мы не узнаем, что именно происходит, нам придется катиться по времени, пока мы не достигнем нулевого года.

– Надеюсь, мы это все-таки выясним.

Зита провела машину через выход с площадки и выехала на подъездную дорогу, ведущую к главному шоссе.

И почти сразу же попала в глубокую выбоину.

– Можно подумать, что эти дороги двухуровневые. Только раньше я этого не замечала.

Сэм покачал головой.

– Покрытие изменилось. Щебень, плохо залитый асфальтом.

– Стало быть, дороги 1999 года остались позади. Их заменили дороги 1978 года. – Джад Кэмпбелл посмотрел в заднее стекло. – Поглядите на траву. Она стала куда длиннее.

Зита бросила взгляд на зеркало заднего обзора.

– Зато теперь мы можем куда точнее определить протяженность местности, которая вместе с нами совершает прыжки во времени.

– Грубо говоря, в ее центре находится амфитеатр, автомобильная стоянка, Гостевой центр, кусок реки, несколько акров пастбища и сотня ярдов подъездной дороги. Насколько я понимаю, в эту территорию входит и церковь.

Они обогнали Ли Бартона, упрямо шагавшего по дороге. На его лице была написана твердая решимость. Сэм не предложил довезти его. Другие тоже.

Теперь они выезжали на главное шоссе, ведущее к городу.

Джад на заднем сиденье сказал:

– На этот раз, я полагаю, мы наверняка заметим кое-какие перемены.

7

Шофер автобуса не спросил, зачем Николь Вагнер понадобился ключ от багажного отделения. Он просто нажал одну из кнопок на своем пункте управления, а затем вернулся к своему занятию – стал крутить верньер настройки радиоприемника. Голоса Би Джиз, поющих «Не умирай», заполнил автобус.

Когда Николь вылезала из дверей автобуса в своем костюме гориллы, она все еще продолжала в душе смеяться. Дверца багажника зашипела на гидравлических блоках и открылась. Там, на крышке чьего-то чемодана, лежала аккуратно свернутая оранжевая нейлоновая веревка.

Невидимая миру улыбка Николь стала еще шире. В это мгновение она вдруг поняла – как-то отстранение, не вдумываясь, – что скрытая улыбка сродни кривляющемуся клоуну, спрятавшемуся в ее мозгу. Клоун тоже скрывал улыбку, только за красным, как вишня, носом. Да и вообще это была не настоящая улыбка, а просто маска, предназначенная скрывать истинное выражение лица – растерянность и беспомощность.

Сейчас Николь действовала, как бы повинуясь автопилоту. Кто-то дергал ее за веревочки, а они привели в движение ее руки, когда она взяла свернутую в кольцо веревку. Ноги же сами понесли Николь к лесной полосе за стоянкой. Вот это и было правильное решение.

В этом Николь была уверена.

Что делать – стресс последних событий запустил механизм саморазрушения.

Сунуть голову в петлю – самый правильный и одновременно самый элегантный способ решения всех проблем Николь.

Слабенький голосок где-то на задворках мозга еще протестовал. Возможно, все это всего лишь шок от того, что она пережила. Этот полет назад сквозь время и есть настоящая причина ее состояния. Вполне возможно, что этот шок подействовал на психику и всех остальных людей, сидевших в амфитеатре, и они на время лишились способности действовать рационально? Может быть, если бы у Николь нашлось время сварить себе крепкий кофе и подумать как следует, она не стала бы лишать себя жизни?

Но нет!

Голос слишком слаб и неубедителен.

Зато она слышала доносившиеся издали голоса Би Джиз. «Не умирай».Какая ирония!

Улыбка клоуна, сидевшего в мозгу Николь, расплывалась все шире и шире. Всем телом клоун раскачивался взад и вперед, давясь от идиотского смеха. Веревка в ее руках представлялась какой-то особенно крепкой и надежной. Теперь нужно только найти дерево, у которого окажется сук, способный выдержать ее тяжесть.

8

Уильям Босток ссорился со своей женой вот уже тридцать лет. Они привыкли орать друг на друга по меньшей мере раз в день с тех самых пор, как их единственная дочь убежала из дому десять лет назад. Вообще-то сказать, что бегство дочери оказалось таким уж мелодраматическим событием, было трудно. Им вовсе не пришлось прослеживать ее до какого-нибудь публичного дома, где несчастная выделывала бог знает какие фокусы ради понюшки кокаина.

Увы, ничего столь живописного. Дочь Тина добежала только до Понтекрафта, где нашла вполне почтенную работу кассира в местном отделении Вулворта. Теперь она была замужем за нормировщиком, жила в уютном домике, окна которого выходили прямо на поле ипподрома.

Однако ее бегство окончательно испортило отношения Уильяма и Марион. В браке существуют проблемы, которые иногда трудно идентифицировать и которые не поддаются разумному решению.

Вот они-то и обострились.

Сейчас Уильям следовал за женой, решительными шагами удалявшейся от амфитеатра. Это был коренастый толстяк, носивший рубашки для игры в поло и брюки из полистирола. Над поясом брюк вперед торчало типичное пивное брюхо, которое уже давно продвинулось к тому состоянию, которое мешает некоторым толстякам видеть собственные гениталии. В последнее время Босток стал замечать, что от его тела исходит неприятный запах. Попросту говоря, от его подмышек воняло – резкий неприятный запах пота обволакивал Уильяма и разносился весьма далеко. Сначала Уильям попытался ходить быстрее, чтобы обогнать этот аромат, но, когда понял, что данный способ не срабатывает, начал обильно прыскать себе грудь и подмышки специальным дезодорантом. И когда запах застарелого пота смешался с запахом «Супергеля для спортивных мужчин», они дали начало такому могучему амбре, который заставлял людей останавливаться и глядеть вслед Бостоку, даже когда тот проходил по улице.

Марион Босток была низенькой полной женщиной лет пятидесяти, с огромной грудью, которая за последние годы стала мягкой и похожей на пудинг. На носу у миссис Босток сидели очки с толстыми стеклами и коричневой оправой, которые придавали ей вид совы. Во всяком случае, так считал Уильям. Совы вечно бодрствующей, вечно осуждающей, вечно критикующей каждый его поступок.

Ее глаза казались особенно огромными, когда она зудила мужа.

– Я ведь предупреждала тебя, я ведь не хотела ехать в эту поездку, я ведь предчувствовала, что она кончится катастрофой.

– Какого черта! Разве я мог предвидеть такое! – отозвался Уильям, чувствуя, что его щеки начинают пылать. – Можно ожидать дождей, согласен. Потери чемодана – согласен. Но не этого же, идиотка!

– Идиотка? Это я-то?

– Конечно, ты самая-рассамая идиотка и есть! Только и знаешь, что зудишь, зудишь, зудишь. Только тогда и бываешь довольна.

– А ты счастлив только тогда, когда сидишь со своими корешами да пиво жрешь.

– Вот тут ты чертовски права!

Инстинктивно они уходили от других туристов туда, где можно было орать друг на друга в относительном уединении.

– И я не забыла, как ты меня в автобусе ударил, Уильям Босток! И никогда не забуду!

– Это ты довела меня...

– Ударить меня! Ты хоть понимаешь, что ты впервые посмел поднять на меня руку?

– Марион, я...

– И это будет последний раз, слышишь? Последний!

К этому времени они уже вошли в купу деревьев, довольно далеко отстоявшую от амфитеатра.

– Да заткнись ты! – рявкнул Уильям. – Меня тошнит от твоего голоса! День за днем, день за днем...

– Тебя... тошнит от моего голоса?

– Да еще как! Просто блевать охота.

– Очень любезно с вашей стороны.

– Зато святая правда.

– А мне осточертели твои вопли по поводу работы каждый вечер, когда ты приходишь домой.

– Эта монотонная работа на фабрике... она...

– Ты жалуешься, ты вопишь, что ненавидишь ее, – глаза Марион пылали страстью и злобой, – но ты всегда только болтаешь...

С этими словами она повернулась и пошла по тропинке, ведущей в лес. Ее мягкие груди тяжело прыгают вверх и вниз, с тоской подумал Уильям, воображая их почти не зависящие от движения тела прыжки. Так бывало всегда, когда она в гневе покидала его. Один из ее излюбленных трюков.

– И куда же ты намылилась, а? – зарычал он. – Домой, что ли?

– Туда, где ты меня не найдешь.

Он бросился за ней. Мускулы на его ногах скрутила судорога, он бежал неумело, почти не сгибая ноги в коленях. Гнев – свирепый, опаляющий гнев – напрягал каждую мышцу его тела. Сейчас, когда он гнался за женой, он чувствовал, что бежит за ней как будто в стальной кольчуге.

– Марион...

Он схватил ее за руку, намереваясь повернуть к себе лицом.

А она подумала, что он снова собирается бить ее, чего Уильям вовсе делать не собирался. Во всяком случае, Марион ударила первой. Неожиданный, удивительно хлесткий удар пришелся ему по лбу и по глазу.

Босток отшатнулся, глаз горел, наполнялся слезами.

Он обнаружил, что почти ничего не видит.

А Марион снова подняла руку. В испуге он отступил, но что-то помешало ему сделать шаг назад, и он, потеряв равновесие, со всего размаху плюхнулся задом на твердую землю.

Несмотря на сумрак, царивший под пологом леса, все вокруг вдруг представилось Уильяму необычайно ярким. И он ощутил приток энергии.

Вместе с энергией пришла ярость.

Приливная волна ярости затопила мозг, в ней потонули здравый смысл, логика, совесть.

Уильям вскочил на четвереньки и стал подкрадываться к жене, как какой-то хищный лесной зверь. Его глаза перебегали то вправо, то влево, ища хоть какое-нибудь оружие.

Вот оно... вот оно... вот оно...

Эти слова звучали в мозгу подобно пулеметной очереди.

Вот оно... вот оно... вот оно...

Прямо перед его носом лежал булыжник величиной в теннисный мяч. Бурый, поблескивающий... и... о Боже!.. тяжелый и твердый... твердый как кремень...

Уильям схватил его и вскочил на ноги.

Его жена застыла, не в силах оторвать глаз от лица мужа. Ее глаза за толстыми стеклами очков казались невероятно большими.

Старая бабушка Сова.

Красные всполохи затянули поле зрения Уильяма.

Старая бабушка Сова, подойди-ка ко мне поближе!

Он не бежал. Он приближался скачками.

В ярости он взмахнул рукой, сжимавшей камень.

Хлоп...

Не очень громкий звук, надо сказать. Похож на звук, издаваемый ладонью, когда бьешь по подушке, укладывая вечером ребенка спать.

Буфффф...

То ли кряхтение, то ли вздох... то ли еще более неприличный звук...

Старая бабушка Сова...

И он продолжал колотить ее камнем. По голове.

Рука поднималась и опускалась так быстро, что ее контуры как бы размывались.

А Уильям все удивлялся тому, как быстро и легко все происходит.

Тук-тук-тук...

Марион отступала до тех пор, пока отступать стало некуда, так как спиной она наткнулась на ствол дерева.

Она с каким-то тупым удивлением смотрела на мужа, следя, как раз за разом поднимается его рука, мерно обрушиваясь на ее лоб. В такт колыхались похожие на пудинг груди.

Уильям тоже с интересом, будто был посторонним зрителем, наблюдал, как лопается кожа на ее лбу под ударами камня, похожими на удары молота по наковальне. На широком лбу расходились трещины, как на луже, затянутой легким ледком.

Кровь текла густым ярким потоком, заливая все лицо. Иногда она попадала в рот и булькала там, когда Марион непроизвольно издавала губами тот самый не слишком приличный звук.

А Уильям все бил.

Стекла совиных очков разлетелись в пыль, но сами очки каким-то чудом продолжали держаться на носу, к вящему удивлению Уильяма.

Он с силой ударил еще раз. В самую середину окровавленного лба.

На этот раз вместо мягкого тупого звука послышался резкий сухой щелчок, как будто кто-то переломил тростниковую трость.

И тут же Марион рухнула к его ногам.

Теперь она лежала совершенно неподвижно. Колени сжаты, ноги согнуты, руки вытянуты вдоль тела.

Он с хлюпаньем втянул воздух. Казалось, грудь его пуста, в ней нет не только воздуха, но нет ни легких, ни костей, ни сердца.

Наконец Босток оторвал глаза от земли.

То, что он увидел, он сначала даже не понял.

Зрелище было совершенно невероятное.

Невероятное, во всяком случае, для этих мест, для полоски леса в Йоркшире, в Англии!

Может, он спит? Уильям усиленно заморгал.

Однако то, что он видел, и не подумало исчезнуть.

Совсем близко от него на земле стояла огромная горилла, во всем великолепии своей волосатой, местами даже свалявшейся шкуры. В руке она держала оранжевую лиану, которая свисла с дерева, точно как в джунглях.

Уильям глянул на безжизненное тело жены, на ее разбитые совиные очки, все еще победоносно сидевшие на окровавленном лице.

И снова перевел взгляд на гориллу, как и прежде державшуюся за оранжевую лиану.

Внезапно память и способность соображать вернулись к нему.

То, что он видел перед собой, на самом деле было девушкой, одетой в шкуру гориллы. Она держалась за веревку, с помощью которой намеревалась влезть на дерево. Больше того, это была одна из четырех сопровождающих, которые ехали в их автобусе. Все сопровождающие носили театральные костюмы.

Он снова посмотрел на мертвую жену.

Уильям понял: он не может позволить этой девице уйти отсюда живой.

Глава 17

Николь Вагнер стояла и смотрела, как муж убивал камнем свою жену.

Шок от зрелища подобной жестокости оглушил Николь, и она онемела. Казалось, ее ноги были пригвождены к земле чем-то вроде палаточных колышков, и она продолжала стоять, держа в руках конец веревки, которую уже успела перебросить через сук – прелюдия к тому, чтобы повеситься самой.

А теперь этот мужчина не отрываясь смотрит на нее, и глаза его говорят, что он тоже в шоке.

Она видела, как он пыхтит от усилий, которые потребовались для того, чтобы превратить голову своей жены в некое подобие сырой печенки. Серые пятна пота легли полукружиями у подмышек его кремовой рубашки для игры в поло.

Эта пара была мужем и женой. Да, она хорошо помнит их по автобусу. Они все время ссорились между собой.

Мужчина кашлянул, а потом искоса осмотрелся по сторонам. Лес был безлюден. Глаза тут же обрели выражение хитрости и расчета.

Николь выпустила из руки веревку и начала медленно пятиться назад. Шаг за шагом... шаг за шагом... Большие ступни гориллы громко шуршали на сухой лесной земле.

Мужчина поднял руку (не ту, в которой сжимал камень). Он улыбнулся, и улыбка оказалась на удивление симпатичной.

– Минуточку, – сказал он дружелюбно. – Я бы хотел поговорить с вами. Я хочу, чтобы вы сказали им... я... Постойте же!

Ждать она не собиралась.

Именно в это мгновение в ее мозгу произошла кардинальная перемена, и все окружающее ее внезапно вошло в фокус. Кривляющийся идиот-клоун, командовавший до этого ее чувствами, куда-то испарился.

Теперь Николь знала, что совершенно не расположена убивать себя.

Она вообще не хотела умирать. Не хотела, и точка.

Она повернулась и молча кинулась бежать через лес. Она бежала так быстро, как только позволял дурацкий наряд гориллы.

– Вернитесь! Нам с вами нужно поговорить! Только минуточку... Секунду... пожалуйста! – Маслянистый голос уступил место отчаянному воплю. Мужчина гнался за ней, с шумом прорываясь сквозь заросли кустарников. Было похоже, что ее преследует бешеный бык.

Она продолжала бежать, размахивая руками, ее шкура цеплялась за сучья, оставляя на них пучки нейлоновых ниток и волос.

– Погоди! – орал мужчина. – Погоди!

Треск веток становился все громче.

«Он приближается, – думала Николь, впадая в панику. – Чтобы я никому ничего не рассказала, он опять воспользуется своим камнем».

Мысль об этом камне, который с треском обрушится на ее собственный череп, понудил Николь прибавить ходу.

Стволы деревьев как будто выпрыгивали из засады, чтобы преградить ей дорогу. Николь приходилось бежать зигзагами, ноги слабели, подгибались.

И вдруг земля с какой-то ужасной неотвратимостью кончилась. Ее просто больше не было. Она кончилась.

Голова Николь все еще мутилась от шока, и она остановилась, чтобы получше осмотреться. Действительно, в двух шагах от нее земля обрывалась. Почти под самыми ногами начинался тридцатифутовый обрыв в древний карьер. На крутом его склоне росло с полдюжины деревьев да кое-какие кустики. Людей Николь не видела. Только кролики прыснули в разные стороны, услышав шум погони наверху. На дне карьера валялись валуны и виднелись заросли крапивы. Дно казалось очень далеким.

Совершенно очевидно, это было не то место, куда можно было прыгнуть, чтобы выжить и потом рассказывать своим внукам о проявленной доблести.

Босток внезапно вырвался из кустов почти прямо за спиной Николь, кашляя и задыхаясь от долгого бега. Солнце обожгло его, на лице выступили воспаленные красные пятна, хотя нос оставался на удивление белым, точно его изготовили из гипса.

Николь повернула вправо и помчалась вверх по довольно крутому подъему.

И тут же подумала: «Какую же глупость я делаю! Вверх в этой идиотской одежде бежать невозможно. Это все равно что бежать, закутавшись в прикаминный ковер. Он меня обязательно догонит. А потом расколет мой череп, как яичную скорлупу. Ведь он сумасшедший».

А Босток и впрямь обезумел. Никаких сомнений в этом быть не могло. Он не говорил – рычал. Глаза дикие. В руке он изо всех сил сжимал булыжник, так как тот стал слишком скользким от крови Марион Босток. А ведь предстояло держать этот камень крепко, когда он начнет работать над Николь.

Босток был уже шагах в десяти и быстро нагонял ее.

Совсем рядом с краем обрыва виднелась крона конского каштана, который каким-то чудом умудрился вырасти на крутом склоне. Дерево имело около тридцати футов в высоту, крона была густая и пышная, похожая на зеленое облако. Самые верхние ветки находились почти на уровне ступней Николь.

Босток приближался к ней, грязно ругаясь и занося руку с зажатым в ней камнем.

Николь прикинула расстояние.

Прыжок был безумно опасным.

Но ведь выбора-то не было.

Свернув налево, она помчалась изо всех сил прямо к обрыву. И с ходу прыгнула вниз.

Ее тело летело по крутой дуге. Руки с растопыренными пальцами Николь вытянула вперед и была похожа на огромную волосатую птицу. Она летела зажмурившись и крепко сжав зубы.

Наверху яростно ревел преследователь:

– Дура, дура, дура!

А затем раздался громкий треск ломающихся ветвей и сучков, когда Николь упала на крону конского каштана. Инерция падения несла ее в самое сердце зеленой кроны: головокружительный нырок, ломающиеся ветки, шорох сорванных листьев, пена зелени, а потом сильный удар о какую-то толстую ветвь. И, наконец, внезапная остановка, от которой чуть не поломались все суставы.