Текст книги "Родина белых медведей"
Автор книги: Савва Успенский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)
Птичьи общежития
На побережье хозяйничала весна. Температура воздуха поднялась выше нуля. Влажный ветер донес из тундры горьковатый запах оттаявшей земли и трели пуночек, зарябил в поселке поверхность луж. Вода показалась в долинах тундровых рек, и с моря вглубь суши потянулись первые стайки гаг (Из нескольких видов гаг, обитающих в советской Арктике, на острове Врангеля встречается преимущественно один – тихоокеанская гага).
Близился прилет гусей. Это можно было понять не только по погоде или по календарю, но и по разговорам и поведению островитян. В каждом доме чистились заржавевшие, с осени пролежавшие без надобности дробовики, заряжались патроны. На белых гусей во время их пролета местным жителям разрешено охотиться. И хотя далеко не каждому стрелку удается убить птицу, все мужское население острова в эти дни бредит гусями. На гусиную охоту здесь смотрят как на отдых, развлечение, даже как на праздник (наверное, потому, что гуси – главная, наиболее зримая примета весны, а она в высоких широтах особенно желанна). Остались пока без внимания лежащие на припае нерпы: нерпичий промысел, конечно, важнее, но ведь это просто работа, будничная, повседневная. По вечерам стало свободнее в клубе: заядлых охотников не влекли кинофильмы, даже новые и с самыми интригующими названиями.
«Гусиная лихорадка» не обошла стороной и Нанауна. Рано утром я проходил мимо его дома. Вдоль стены лежали разомлевшие, безучастные ко всему собаки; лишь Апсинак, узнав меня, лениво похлопал хвостом по луже. Василий с младшим сыном, десятилетним Левой, сидели на крыльце и высекали пыжи из старых валенок.
«Собираешься?» – спросил Нанаун. Было ясно, о чем идет речь. Вскоре нам предстояло переселиться в тундру, к пику Тундровому, чтобы там, вблизи птичьей колонии, встретить пернатых путников, с первых дней появления гусей проследить за их жизнью на острове. Нанаун – в который раз! – с трепетом ждал гусиного перелета, и мысли его наверняка витали где-то на склоне горы, у многократно испытанной засидки.
Наконец наши сборы закончились, и семнадцатого мая гусеничный трактор, впряженный в громадные сани, потащил нас со всем имуществом в глубь острова. На санях в такт ухабам колыхался и скрипел балок – дощатый домик с дверью, окном, железной печкой, доверху начиненный ящиками, мешками, бочками. Гусеницы деловито наматывали все новые и новые километры. Казалось бы, все так же ярко светит солнце, но чем выше, чем дальше от поселка, тем меньше было видно проталин, совсем исчезли лужи, и о начавшейся там, внизу, распутице какое-то время напоминали лишь полосы грязи на снегу, стертые с полозьев.
Сутки в пути – и вот оно, гусиное гнездовье! Вокруг еще настоящая зима. Девственной белизны снежная пелена. Колючий, пронизывающий ветер срывает с гребней заструг снежную пыль. Впрочем, меня эта картина радует. Значит, мы не опоздали с переездом, значит, нам удастся застать самое начало прилета гусей.
Оборудование лагеря заняло немного времени. Место для него было выбрано заранее, еще во время зимних маршрутов. Теперь требовалось лишь стащить с саней домик – это без труда сделал трактор, – поставить рядом с домиком палатку-склад и сложить в ней ту часть имущества, что боится снега и дождя. И не успел еще умолкнуть за дальними увалами тракторный мотор, как лагерь принял жилой вид. Из высокой трубы над домиком приветливо вился дымок, на бугре и на склонах оврага – берегах будущего ручья – наметились первые тропинки.
Весна будто и впрямь забыла про эту часть острова. Три дня подряд температура воздуха здесь не поднималась выше минус двух градусов, то и дело начиналась поземка. Утром двадцать второго мая повалил густой, мокрый снег, а к вечеру разыгралась нешуточная пурга. Обычно в эту пору на острове уже видят первых гусей, но теперь их задерживала погода. Из пернатых нас навещали пока только пуночки. Пять или шесть пар их, появившиеся у лагеря еще в день нашего приезда, очевидно, на правах «первооткрывателей» упорно изгоняли из его окрестностей позднее подлетавших соплеменников. Закончив оборудование лагеря, мы сразу же устроили ловушку для пуночек. Уже несколько часов спустя все «первооткрыватели» перебывали в ловушке и теперь отличались от остальных пуночек алюминиевыми кольцами, надетыми на лапки.
Двадцать пятого мая нас навестил вездеход. Он привез кое-что из оставленных в поселке грузов и последние новости – а они были интересны! Оказалось, что гуси все-таки выдерживали издавна установленное ими расписание. Несмотря на снегопад, первая стайка гусей показалась над бухтой Сомнительной двадцать первого мая. Двадцать второго стая пролетала над поселком, и Нанауну, на зависть всем остальным охотникам, удалось добыть из нее пару птиц (судя по рассказам, Василий и сам немало гордился своим успехом: с небрежно заброшенными за спину трофеями он не спеша прошествовал вдоль всего поселка, хотя здесь и не проходила ближайшая дорога к его дому).
Показались долгожданные белые гуси. Фото автора.
Погода у нас резко изменилась лишь двадцать шестого мая. Уже ранним утром температура воздуха поднялась выше нуля. На глазах стал оседать снег, с крыши домика весело зазвенела капель. Прошло немного времени, и из-под снега появились камни, темные пятна лишайников, а в середине дня над лагерем протянулась первая стайка из девяти белых гусей. К исходу следующего дня от снега освободилось уже около четверти, а еще через день – почти половина поверхности тундры. Весна стремительно врывалась вглубь острова. Появились первые кулики тулесы, и в воздухе зазвучали их меланхолические крики. В окрестностях лагеря исчезли пуночки: теперь им стали наконец доступны семена тундровых трав и расщелины среди камней, где можно устраивать гнезда. Появлялось все больше и больше гусей.
Редкий человек, не говоря уже об охотнике, останется равнодушным, не остановится при виде стаи летящих гусей: настолько гармонично сложение этих крупных птиц, настолько совершенен и слажен их полет. Но особенно волнующее зрелище – косяки белых гусей, плывущие в голубом весеннем небе. Часами можно было провожать их взглядом, следить за размеренными взмахами черных окончаний гусиных крыльев. Стаи одна за другой подлетали теперь с востока, переваливали через горный хребет и, снизившись, начинали кружить над гнездовьем.
В ближайшие дни еще возвращались холода, шел мокрый снег, но было ясно, что зима отступила. Второго июня впервые можно было выйти из домика без темных очков, а это значило, что снежный покров исчез больше чем на половине поверхности тундры. Вода, которую до этого впитывали и удерживали снежные наносы, прорвалась наружу бесчисленными ручьями, и их журчание временами соперничало по силе с разноголосым гомоном птичьих голосов и весенним тявканьем песцов.
Теперь выяснилось, что подавляющее большинство островных песцов размножается вблизи гусиного гнездовья. В ближайших окрестностях его, да и среди самой колонии, на площади пятьдесят квадратных километров, мы насчитали десять песцовых семейств. Плотность обитания песцов здесь оказалась самой высокой на острове. Важную роль в этом играют особенности местного почвообразования. И без того тонкий слой почвы на острове сильно разрушается ветрами и вешними водами. Поэтому, несмотря на пересеченный рельеф и обилие рек и ручьев, здесь не так уж много мест, пригодных для устройства песцовых нор. Лучшие условия для поселения звери находят на участках с дерновыми почвами, которые образуются по склонам увалов и речных долин, на песчаном и супесчаном грунте, в местах с хорошо развитой травянистой растительностью. В таких же условиях устраивают свои колонии и белые гуси. Песцы, следовательно, находят здесь не только благоприятные условия для устройства своих жилищ, но и обильный корм: в гусиной колонии летом можно поживиться и яйцами, и птенцами, а при случае и взрослыми гусями.
Кстати, обнаружилась еще одна любопытная особенность в жизни островных песцов. Проходя в один из этих дней по гнездовью, я издалека заметил лежащего на оттаявшем бугре песца. Зверь (несомненно, и он наблюдал за мной) подпустил меня к себе шагов на двадцать и лишь после этого побежал. В тот момент, когда песец вскочил на ноги, что-то темное отделилось от его живота и упало на землю. Подойдя ближе, я с удивлением увидел, что в старом гусином гнезде, сохранившем еще подстилку из птичьего пуха, лежат шесть беспомощных, слепых песцовых детенышей. Хотя было довольно тепло, щенята вскоре начали дрожать и расползаться из логова. Я отошел от них; тут же, на моих глазах, появилась мать и прикрыла малышей своим телом. Позже такой же выводок попался Феликсу и еще один – мне.
Выводок песцов. Фото автора.
Значит, это не была случайность. Действительно, как рассказали потом местные охотники, рождение молодых вне нор вообще свойственно островным песцам, и лежащих под открытым небом детенышей здесь находят каждый год.
Эта черта биологии заметно отличает песцов с острова Врангеля от зверей из других частей Арктики. Как правило, всюду звери щенятся в норах или, в крайнем случае, в укрытиях среди каменных россыпей. Впрочем, всему находится объяснение. В то время когда размножаются островные песцы, их норы бывают забиты ледяными пробками (снег здесь слишком мелок и не защищает нор от промерзания, устройству же глубоких убежищ препятствует высокий уровень вечной мерзлоты), а начинающая оттаивать почва пропитана влагой. Едва лишь протаяли и слегка подсохли норы, как щенята из временных убежищ стали исчезать: родители переносили их в более надежные подземные убежища.
Снег таял и затапливал зимние убежища леммингов. Фото автора.
Вешние воды затапливали зимние подснежные гнезда леммингов. Летние норки их также еще были заполнены льдом, и зверьки оказались в бедственном положении. Они метались по тундре, с писком бросались на гусей, даже на человека и тем самым еще издали выдавали себя. По сухим островкам земли теперь неутомимо рыскали песцы, в воздухе парили поморники и чайки-бургомистры.
Над выводками гусей парили поморники. Фото автора.
С каждым днем птичье население вокруг нашего лагеря увеличивалось. Появлялись все новые виды куликов. С громкими прерывистыми трелями быстро кружились в воздухе компании пестрых красноногих камнешарок. То и дело встречались пары гораздо более степенных, чем камнешарки, исландских песочников, часто слышались мелодичные, журчащие песни самцов этих птиц. Невероятно раздув зобы, низко над землей пролетали и монотонно дудели кулики-дутыши. Всюду над каменными россыпями звенели песни луночек, давно уже не появлявшихся в «столовой» возле нашего домика, хотя там по-прежнему были набросаны крупа и хлебные крошки. Раздавались не менее мелодичные песни самцов лапландских подорожников.
Однако в первую очередь бросались в глаза и слышались белые гуси.
В начале июня гнездовье в основном уже заполнили его главные обитатели. Прилетевшие гуси держались парами и стремились сразу же занять себе участок. Часть старых гнезд еще была скрыта под снегом, участков явно не хватало, и дело не обходилось без потасовок. Часто можно было видеть, как гусак, обладатель собственной территории, расправляется с новым претендентом на его участок. Распустив крылья и низко пригнув к земле голову, хозяин со всех ног бросался к чужаку. Иногда хватало и этого, но порой разыгрывались настоящие баталии. То один, то другой гусак щипал противника за «загривок», бил его крыльями. В воздухе, как снежные хлопья, летели мелкие белые перышки. И все-таки победу торжествовал хозяин. Это и естественно: источником смелости и решительности была близость гнезда (а быть может, и чувство собственной правоты). Неудачник поспешно улетал, сопровождаемый подругой: гусыни гораздо терпимее относятся друг к другу и во время «объяснения» между гусаками часто мирно лежат рядом.
Бездомным парам не оставалось ничего другого, как ждать, пока растает снег. Они объединялись в стаи и пока паслись по склонам пика Тундрового; местами вся дернина здесь была уже расщипана и «вспахана» гусиными клювами. Те пары, которым удавалось обосноваться, тут же приступали к очистке гнезд от старой подстилки: благодаря этому место для нового гнезда скорее просыхало, почва быстрее протаивала и прогревалась. Третьего июня во многих гнездах уже появились первые отложенные гусынями яйца.
Островки снега быстро уменьшались, почва оттаивала и высыхала. Уцелевшие после потопа лемминги попрятались в норки, и песцов все больше начинали интересовать гусиные яйца. Но этот корм не всегда доставался им легко.
Невдалеке от нашего лагеря жили и охотились три пары песцов. Постепенно мы научились различать их, узнавать каждого из них «в лицо» и обнаруживали все больше различий в их поведении, характере и вкусах.
Самую дальнюю нору занимала пара явных неудачников. Сбросив свои пушистые зимние шубы, все песцы выглядели сейчас неказисто, но эти были самыми тощими и неряшливыми: большие клочья белой шерсти, торчащие со спины и боков, придавали им вид каких-то оборванцев. Эти звери промышляли в основном на помойке за нашими палатками (лагерь теперь разросся: отдельное жилище поставили себе недавно приехавшие кинооператоры, под брезентовыми крышами разместились новый склад и лаборатория). Может, там не было деликатесов, но источник пищи не иссякал, и без него им вряд ли удалось бы выкормить щенят. Грабить гусей они, видимо, и не пытались, разве что удавалось подобрать яйцо, второпях отложенное гусыней вдалеке от гнезда (такие случаи бывали нередко). По гнездовью «неудачники» пробирались очень робко, по узким полоскам «ничьей» земли, и птицы вовсе не обращали на них внимания.
Звери из ближайшей норы раньше других освободились от остатков зимней шерсти. Это были самые ловкие воришки, жившие почти исключительно за счет гусей. Они умело пользовались драками птиц, исподтишка подкрадывались к драчунам и тут же удирали, унося во рту яйца. Один из них удачно пугал птиц неожиданным броском, предварительно подобравшись из-за укрытия. «Ложный выпад» подчас заставлял гусей взлетать. Не давая птицам опомниться, песец хватал яйцо и опять-таки спешил убраться.
Песцы из третьей пары, жившие на склоне пика Тундрового, были всеядны. Они опустошили немало гнезд куликов и лапландских подорожников, не ленились выкапывать из-под земли леммингов. Частенько они показывались и на гусином гнездовье, но промышляли здесь с переменным успехом.
До середины июня у гусей продолжался строительный сезон. На сырых, замшелых участках, где почва оттаивает и прогревается поздно, они сооружали высокие гнезда из утоптанной травы. Там, где было посуше, расчищали неглубокие лунки в земле и скудно выстилали их растительной ветошью. Каждый день гусыни откладывали по одному яйцу, однако до полного завершения яйцекладки не садились насиживать. Так, впрочем, поступает большинство птиц, и по этой причине птенцы у них вылупляются одновременно. Покидая гнездовье, гуси теперь тщательно прикрывали кладку травой. Можно было пройти совсем рядом с таким гнездом и не заметить его.
Солнце, казалось бы, совершенно одинаково светило круглые сутки (если только небо не заволакивали тучи), и, тем не менее, животные придерживались определенного распорядка. В дневные часы в колонии становилось гораздо шумнее, чаще случались потасовки: птицы теперь стали еще более нетерпимо относиться к конкурентам, в схватках участвовали уже не только гусаки, но и гусыни. Много птиц (они пока продолжали летать на кормежку за пределы гнездовья) было видно в воздухе. Чаще и громче пели пуночки и лапландские подорожники. Ночью птицы затихали, зато активнее становились песцы. «Неудачники» показывались у помойки и днем, но гораздо чаще в ночные часы. О своем прибытии они извещали хриплым протяжным лаем.
Десятого июня я увидел первое гусиное гнездо, выстланное белым пухом. Теперь его было легко заметить даже издали, но это уже не имело значения: птицы начали насиживать яйца, находились при них неотлучно, и гораздо важнее маскировки была теперь защита гнезда от холода.
Мне хотелось выяснить, будут ли гусыни взамен собранных мною яиц откладывать новые. Поэтому еще в самом начале кладки я разложил почти в двухстах гнездах железные жетоны с номерами и потом ежедневно обходил свои участки. Половина гнезд были контрольными, половина – опытными: часть яиц из них я забирал. Оказалось, что гусыня может снести дополнительно не больше одного-двух яиц. Выяснилось также, что пух в гнездах (гуси выщипывают его у себя с груди и живота) появляется одновременно с окончанием кладки, и, если яйца лежат хотя бы на небольшом клочке пуха, значит, насиживание уже началось.
Появление в гусином гнезде пуха – признак того, что началось насиживание яиц. Фото автора.
Нас очень интересовали взаимоотношения между отдельными птицами и между парами, а также между гусями и другими обитающими здесь животными. Любопытно было также изучить, как влияет присутствие многих тысяч пар гусей на растительность этой долины, да и всего острова. Гнездовье так близко подходило к лагерю, что многое можно было выяснить, даже не выходя из дома, сидя перед окном или дверью палатки. Птицы мирились и с появлением людей вблизи гнезд, подпускали к себе человека на пятнадцать – двадцать шагов и только тогда отходили по земле или взлетали. После того как гуси начали насиживать, к ним можно было подходить еще ближе, причем бросалось в глаза, что наши «домашние» птицы, обитавшие у лагеря или на опытных участках, были гораздо доверчивее «диких».
Почти две недели подряд стояла сравнительно тихая и теплая погода. Но двадцатого июня к середине дня небо затянули тучи, задул ветер, из-за гор поползли серые клубы тумана. Прошло немного времени, и пушистыми, рыхлыми хлопьями повалил снег. К вечеру он уже покрывал землю слоем глубиной двадцать-тридцать сантиметров. Собравшись в домике у пышущей жаром печки, мы переживали за гусей и ждали катастрофы. Но помочь пернатым мы ничем не могли.
На следующий день похолодало еще сильнее. Снег продолжал идти, хотя на земле его как будто не прибавлялось: снеговой покров оседал и становился плотнее. У лагеря вновь появились пуночки, в большинстве своем окольцованные. Значит, дела их были плохи, и они вспомнили о нашем гостеприимстве. Гнездовье покрывала сплошная снежная пелена. Если не считать тех птиц, что изредка пролетали над долиной, гусей не было видно.
«Неужели они замерзли?» – думал я, пробираясь по снегу. Но все оказалось не так страшно. У каждого гнезда из продухов выглядывали клювы, из-под моих ног, раскидывая снежные комья, взлетали живые птицы. Яйца в гнездах были теплые, значит, гусыни продолжают их насиживать. Продухи были расположены попарно: гусаки по-прежнему оберегали покой подруг. Когда через день снег стаял, жизнь на гнездовье продолжалась обычным порядком. Пострадали лишь мелкие птахи. Померзли яйца у лапландских подорожников, пуночек, и некоторые из них вскоре начали устраивать новые гнезда. Появились стайки бродячих куликов-камнешарок, чернозобиков, исландских песочников. Они, очевидно, тоже лишились кладок, но возобновить их уже не могли.
* * *
Еще заранее было намечено несколько летних маршрутов. В конце июня мы отправились на вездеходе в путь на юго-запад, к морскому побережью, к птичьим базарам.
Долина реки Гусиной. Два месяца назад мне пришлось проезжать по ней на собаках. Трудно было тогда поверить рассказам каюров о том, что здесь под снегом скрыт настоящий оазис. Теперь по берегам реки виднелись густые заросли ивняков, поднимавшихся местами больше чем на полметра. Даже немилосердная тряска и быстрый бег вездехода не мешали рассмотреть порхающих над вершинами кустов крупных бабочек. Но самой интересной и неожиданной находкой были чечетки. Эти мелкие серые пичуги с красными шапочками на головах в общем-то мало чем примечательны, но они характерны для гораздо более южных районов – для полосы кустарниковых тундр, лесотундры и даже тайги. Чечетки быстро выдали свое гнездо, устроенное на кусте и вмещавшее пятерых крошечных птенцов.
Если снег недавно и выпадал здесь, то, наверное, не был сплошным. Во всяком случае, многочисленные лапландские подорожники, кулики-тулесы и чернозобики продолжали насиживать яйца. На склонах ближайших гор нам одно за другим встретились три гнезда белых сов, вокруг которых в свою очередь располагались небольшие колонии белых гусей, черных казарок, гаг. Самки совы (они крупнее самцов и отличаются от них разбросанными по оперению крупными темными пестринами), обычно еще издали завидев человека, безучастно улетают, зато самцы защищают гнезда с невероятной отвагой. Стоило мне оказаться поблизости от гнезда, как в воздухе непременно появлялся разъяренный совин. Устрашающе щелкая клювом, он с каждым разом все ниже проносился надо мной. Его громадные изогнутые когти временами царапали верх моей шапки-ушанки, и, не будь тесемки завязаны под подбородком, она, возможно, была бы сорвана с головы у первого же гнезда. Мало того, один из самцов прибег к необычной защите: опустился на землю в нескольких шагах от меня, распушил перья, отчего стал чуть ли не вдвое больше, и, переваливаясь с боку на бок, бесстрашно направился мне навстречу. При этом он шипел, щелкал клювом и, не мигая, таращил громадные желтые глаза. Я не мог удержаться от смеха.
Впрочем, совин беспомощен только перед человеком, и легко себе представить, какие ощущения испытал бы на моем месте любой пернатый или четвероногий хищник. Не случайно к совиному гнезду не рискуют приближаться даже олень или собака. Каждый мало-мальски умудренный жизненным опытом песец обязательно обойдет гнездо стороной, даже если оно находится прямо на его пути. Бытуют рассказы о том, как совин схватывал песца когтями, поднимал его в воздух и с высоты бросал на землю. Понятно, что зверь, вышедший живым из такой переделки, до конца своих дней запоминал полученный урок. И конечно, не удивительно, что возле каждого совиного гнезда расположены небольшие колонии гусей и гаг. Соседство сов надежно охраняет их обитателей от песцов (Сами совы, хотя они и хищники, размножаются только при обилии в тундре леммингов и в этом случае питаются лишь грызунами, не обращая внимания на своих «подопечных» и их птенцов).
Возможно, что возникновению здесь таких сообществ (а они характерны для Арктики, причем в других ее частях гуси гнездятся также по соседству с соколами-сапсанами, мохноногими канюками и даже крупными чайками) способствует краткость здешнего лета. И хищные птицы, и гуси имеют продолжительный гнездовой период и рано приступают к размножению, поэтому они вынуждены селиться вместе на первых же проталинах. И все-таки возможность защититься от песцов, несомненно, играет при этом важную роль.
Подтверждением тому было совсем недавно случившееся происшествие. Наши кинооператоры должны были снять гнездо совы и долго искали его. Но вот гнездо найдено. Анатолий Александрович ликовал: мало того что кадр захватывал и часть гусиного гнездовья, и живописные склоны горы Тундровой – совсем рядом с совой сидели на гнездах черные казарки и тихоокеанские гаги! Рассчитывая посвятить съемке не один день, кинооператоры вышли из лагеря, нагруженные снаряжением, продуктами и палаткой, которую они использовали в качестве засидки.
Вернулись они в полном унынии. Сову испугала, очевидно, слишком близко поставленная засидка. Она слетела с гнезда и больше не появлялась. На месте оставались лишь казарки и гаги. Надежда на возвращение совы, впрочем, не оставляла Анатолия Александровича, и еще через несколько дней он вновь побывал у гнезда. К своему удивлению, он не нашел не только совы или ее «подопечных», но и яиц в их гнездах. Вокруг была разбросана лишь яичная скорлупа с характерными следами тонких песцовых клыков…
От долины Гусиной уже рукой подать до побережья. Показывается море. Оно еще подо льдом, только льдины теперь посерели, торосы сгладились и уменьшились в размерах.
Какое-то время гусеницы тарахтят по гальке, и вездеход останавливается. Узкий пляж, зажатый с одной стороны прибрежными обрывами, с другой – ноздреватым ненадежным льдом, упирается в отвесные скалы. Дальше дороги нет. Впрочем, мы уже близки к цели. Над припаем виднеются черные волнистые цепочки пролетающих кайр. Встревоженные появлением людей, с клекотом проплывают в воздухе бургомистры.
Небо почти безоблачно. Пригревает солнце, и к нему, преодолевая порывы ветра, тянутся желтые цветы полярных маков. Их здесь так много, что прибрежные склоны будто позолочены. На льду повсюду нежатся нерпы. Лежа на боку, даже на спине, казалось бы, в самых непринужденных позах, они, однако, не забывают об осторожности. То один, то другой тюлень поднимает голову, оглядывается и вновь безвольно распластывается на льду. Иначе и нельзя: медведь, быть может, таится за ближайшим укрытием! Не удивительно и то, что больше всего тюленей лежит на ровных ледяных полях, вдали от торосов: подобраться незамеченным здесь хищнику труднее всего. Полной безопасности, конечно, нет и тут (иначе медведи в Арктике перевелись бы), но для достижения ее делается все возможное.
Мои товарищи расходятся кто куда. Ботаник с гербарной сеткой за спиной исчезает за увалами в глубине острова. Феликс где-то раскапывает лемминговые норы. Я иду к птичьим базарам и, поднявшись на ближайший утес, убеждаюсь, что льды в море тянутся без полыней и разводий до самого горизонта, по крайней мере на десятки километров.
Как же в таком случае и где кормятся кайры? Ведь эти птицы добывают корм – мелкую рыбешку, рачков и других беспозвоночных животных – в море, в толще морской воды. Кайры – посредственные летуны и вряд ли могут перелетать по нескольку раз в день на открывшемся где-то вдали полыньи. Такие перелеты, пожалуй, по плечу лишь их соседям по гнездовью – подвижным и крикливым чайкам-моевкам.
Отсюда, с высоты, пытаюсь проследить пути летящих на кормежку кайр, но замечаю на припае медведя, затем еще двух. Это семья: медведица и медвежата, родившиеся прошедшей зимой. Недавние малыши уже сильно подросли, достигли почти половины роста матери и в первый момент кажутся взрослыми зверями. Впрочем, сомнения тут же рассеиваются: мать ненадолго присаживается, и детеныши приникают к ее груди. Слабый ветер тянет в мою сторону, и звери меня не замечают.
Мех мишек сейчас грязный, бурый. Когда они оказываются против солнца, то выглядят и вовсе темными, почти черными. Звери высматривают нерп (медвежата, конечно, тоже не вегетарианцы, и материнское молоко для них, очевидно, нечто вроде легкого завтрака). Охотится, собственно, одна медведица. Она то привстает на задних ногах, то забирается на торосы. Молодые идут сзади, точно повторяя ее действия. Однако на торос они карабкаются лишь после того, как мать успела осмотреться. Похоже даже, что они ждут внизу ее специального разрешения.
Сон у нерп и впрямь очень чуток. Там, где недавно прошли медведи, не видно ни одного тюленя. Семейство переходит на новое ледяное поле, и оно также моментально пустеет. Но охота все-таки началась. Мать скрылась за торосом, затем стало видно, что она крадется, проползая от укрытия к укрытию. Где-то залегли и исчезли медвежата. Медведица все удаляется от берега. Бурое пятно на льду то показывается, то скрывается. Вот несколько заключительных прыжков – и… неудача: нерпа успела скатиться в лунку. Медведица стоит на месте, затем идет, уже не прибегая к маскировке; рядом показываются медвежата. Семья уходит в сильно торошенные льды, и я теряю ее из виду.
Дальше моими попутчиками становятся моевки. Непрерывно, стайка за стайкой они летят со стороны речной долины, неся в клювах клочья травы. Эти птицы по понятной причине молчаливы. Зато визг, торопливые выкрики несутся из встречного потока: клювы чаек пока пусты. Чем ближе к птичьим базарам, тем сильнее становится шум. Показываются первые колонии моевок, их гнезда, прилепившиеся на узких выступах и в трещинах скал. Здесь еще не закончился строительный сезон (потому-то чайки и носят траву), продолжаются драки из-за удобных для гнездовья мест. Постепенно, но все настойчивее в разноголосый хор вплетаются грубые, раскатистые крики кайр.
Пора приступать к работе.
Мне нужно было провести учет обитателей базаров, нанести птичьи колонии на карту, получить представление о сроках размножения птиц и их питании. Обычно это делается с лодки или катера, плывущего морем вдоль скал. Сейчас работа упрощалась; можно было ходить под базарами по льду, подниматься с него на любой интересный участок.
Дело уже подходит к концу. Берег круто поворачивает на восток, птичий базар кончается, и я в последний раз забираюсь на карниз скалы. Испуганные кайры, неохотно оставляя свои яйца, лежащие прямо на голом камне, слетают. Уже в воздухе они выстраиваются цепочкой и, достигнув ближайшей гряды торосов, начинают резко снижаться. За торосами одна за одной скрываются и другие стайки кайр. Оттуда же они летят в сторону базара.
Что все это значит? Не там ли и находится птичья «столовая»?
Догадку можно проверить, если подняться повыше, и я карабкаюсь на новые карнизы.
Сомнений почти не остается. Только корм может собрать такое множество птиц. Бесчисленные черные точки усеивают ограниченное пространство льда, вереницы кайр тянутся оттуда к птичьему базару. И опять видна медвежья семья, скорее всего старые знакомые. На этот раз каждый зверь действует самостоятельно и, похоже, не без успеха. Во всяком случае, то один, то другой из них врывается в самую гущу птиц. Такое видишь не каждый день, и, не приди конец пиршеству мишек, я бы еще долго не спускался со скалы. Нарушает его гул мотора. Вездеход далеко, шум его едва доносится, но медведицу он сразу настораживает. Звери недолго стоят без движения, а затем быстро уходят вглубь льдов.
Заработавший мотор – это сигнал общего сбора у машины. Приходится и мне спешить: ведь нужно еще побывать у «столовой», выяснить, наконец, что же съедобного птицы находят на льду.
Кайра. Фото автора.
С кайрами я встречаюсь не впервые. Мое знакомство с ними началось когда-то на Новой Земле, затем мне пришлось обследовать их колонии на Мурмане и Новосибирских островах, на Курилах и Сахалине. Однако открывшееся здесь передо мной зрелище было совершенно необычным. Кайры большими стаями сидели в лужицах, образовавшихся вокруг нерпичьих лунок или имевших на дне естественные промоины и соединявшихся с морем. Они протискивались сквозь эти отверстия под лед, добирались до воды и ловили сайку. У выныривавших птиц из клюва нередко торчал хвост этой рыбки, самой обычной и массовой в арктических морях. Отверстия во льду были узки, птиц много, и, чтобы нырнуть, они подолгу дожидались своей очереди (а она как-то поддерживалась), негромко переругиваясь при этом с соседями. Да, корм давался им теперь нелегко!
