Текст книги "Не говори маме (СИ)"

Автор книги: Саша Степанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Овсянка с мясом

Майя Жданова шагает вниз, а Майя Зарецкая встает из-за парты и говорит: «Привет!» Он из тех, кто в курсе. Красивый мальчик из хорошей семьи со стрижечкой «гитлерюгенд», «айфоном» предпоследней модели и Оксимироном в наушниках. Такие читают новости у Варламова и на «Мэше», находят профили убийц и их девушек в соцсетях и, возможно, украдкой лайкают самые старые – чтоб никто не увидел – посты. Он мог бы шеймить меня в комментариях за то, что я сосала психу перед тем, как тот брал нож и шел резать бездомных. И мог дрочить на сохраненные в своем телефоне мои фотки, представляя себя на его месте. Или наоборот: сидели бы за одной партой, вместе готовились к экзаменам, волновались друг за друга, сдавали на «отл.» и «хор.», а потом я – на йогу, он – в качалку. Хотя нет, где-то это уже было.

– Привет! Ты куришь? – говорит он дружелюбно и просто. Я тут же вспоминаю, где и с кем нахожусь, и киваю. – Составишь компанию?

Мы выходим в шумный коридор. Я все еще смущена неожиданным позитивным вниманием и забываю испуганно озираться по сторонам, но это и не нужно: никто не тычет в меня пальцем и не провожает полным презрения взглядом. Мой спутник машет кому-то рукой, отвечая на приветствие. На лестнице нас перехватывает девчонка с прижатой к груди толстой книжкой, я мельком смотрю на обложку и с тихим внутренним «ох» узнаю «Дом, в котором...» – еще одна записка из прошлого ныряет прямо ко мне в карман.

Ты хочешь сказать, что я все делаю правильно? Ты именно это пытаешься мне сказать, Март?

– Привет, Джон! – выпаливает девчонка и вся светится. Она передает ему книгу. – Я дочитала!

У нее забавный вязаный джемпер с оленями и полные бедра, тесно обтянутые джинсами – такая теплая…

– Расскажешь потом, как тебе, ладно?

Она согласно встряхивает волосами и убегает, а мне вдруг становится невыносимо хорошо. Я совсем не помню, как это бывает с людьми – хорошо.

– Можно?..

Новый знакомый по прозвищу Джон вкладывает книгу в мою протянутую руку, и я поспешно обнимаю увесистый томик. Я не привезла с собой книг – все они остались дома, и сейчас новые квартиросъемщики в лучшем случае смахивают с них пыль, а в худшем – не смахивают.

– Я уже читала ее. Просто хочу вспомнить.

– Ты из Москвы? – интересуется он внезапно и несколько в лоб.

– Да.

– Заметно.

Я мысленно отметаю возможные альтернативы и просто принимаю его слова за комплимент, хотя могла бы поспорить. Прежде чем стать персоной нон грата, я вела небольшой блог в «инстаграме»: писала обзоры на спектакли, фильмы и прочитанные книги. Ничего особенного. У меня было около тысячи подписчиков – моих ровесников, с некоторыми из них мы общались: переписывались и даже встречались, когда они приезжали в Москву, – чудесные люди из таких крошечных городов, названий которых я никогда не слышала. Возвращаясь домой, я думала о том, что благодаря соцсетям, мессенджерам и блогам все мы живем в одном мире и то, каков он, зависит не от города, а только от того, что ты сам выбираешь в него включать. Я не ощущала никакой разницы между собой и этими ребятами: мы получали схожую информацию и делали из нее схожие выводы. Слово «провинциал» давно утратило смысл… Разве что в Красном Коммунаре беда с интернетом?

– Масочки не забываем! – трубит охранница возле гардероба. Я послушно надеваю свою – так даже легче. Джон едва уловимо отмахивается и идет к выходу. Никакой маски у него, как и у многих здесь, просто нет.

На улице ветрено, а моя куртка осталась в гардеробе, однако я мужественно достаю из кармана рюкзака «айкос» и вставляю в него стик. Джон наблюдает за мной с интересом.

– Дашь попробовать?

Они тут вообще про ковид не слышали, что ли, думаю я, но не хочу его обижать и протягиваю гаджет. Джон едва касается губами фильтра и возвращает обратно. Заключает:

– Вкус так себе, но привыкнуть можно.

Еще один подарок Марта. Он расставался с вредной привычкой целеустремленно, но тяжело. Просил меня последовать его примеру, но я оказалась слабее. Запах табачного дыма – даже от волос и одежды – очень его раздражал. Поначалу я просто не курила, пока мы вместе, а потом он вручил мне «айкос». Для него это было действительно важно, и я не видела причин возражать. Сама не заметила, как втянулась.

– Не знаешь, можно ли где-то купить такие? – На моей ладони лежит последняя оставшаяся пачка.

– В «Праздничном». Большой торговый центр. Я покажу. Итак, ты – Майя… Всю жизнь маешься?

Точно так же говорила моя бабушка, но слышать это от ровесника как минимум странно.

– Вроде того.

Мы стоим друг напротив друга. От него пахнет можжевельником. В детстве у меня была можжевеловая подвеска – вырезанная из дерева крошечная гитарка. Я подносила ее к носу и нюхала. Запах напоминал о советских фильмах, которые показывали по телевизору в новогодние каникулы.

Я смотрю на Джона и невольно представляю нас за столиком в «Шоколаднице» на Чистых – себя и его, одетого в те же серо-кофейные тона, и, если только он не вздумает повторять свою эскападу про извечную маету, никому и в голову не придет, что он «не оттуда».

Спрашивает:

– Замерзла? – И только тут я понимаю, что скрючилась в нелепой позе и трясусь от холода. – Преля! Сюда иди.

Илья с готовностью выскакивает из-за моей спины, будто только и ждал, когда его подзовут. Он довольно высокий – выше меня на голову – и какой-то марионеточный. Если Джон – само спокойствие, то его приятель буквально вибрирует обреченностью потерявшего руль и ветрила корабля.

– Куртку давай.

Сомнительного вида толстовка перемещается с плеч Ильи в руки Джона, а оттуда – ко мне. Я предпочла бы обойтись без нее, тем более нам действительно пора возвращаться в корпус, но из-за угла здания возникают и решительно направляются к нам две девушки, которых я уже видела в аудитории: подруги, сидели рядом, а теперь вместе вышли курить. Как зовут темноволосую, с круглым личиком и наращенными ресницами, я не знаю, а вторая, светленькая, такая принцесса в пластиковых стразах, – Стася, так к ней обратился преподаватель, когда попросил убрать телефон. На долю секунды мне кажется, что они узнали меня и готовы к расправе, однако две пары подведенных черным глаз удостаивают мою персону едва ли большим вниманием, чем зябко мнущегося неподалеку Илью.

– Катиного папку нашли, – говорит Стася, а ее подруга повисает у Джона на шее и целует его в губы – я вижу это сквозь ее распущенные волосы и тут же смотрю вниз, на грязные мыски своих ботинок.

– Черт, – отзывается Джон, тщетно пытаясь высвободиться. – Ну, Вик, ладно…

Ему неловко передо мной, что ли?

– Ага, на болоте. Он там мертвый лежал.

– Рядом валялся его велосипед, – подхватывает Вика и смотрит на меня так, словно именно я на нем и ехала. – И рюкзак. Ни за что не догадаешься, что было внутри.

– Страпон, – неожиданно включается дерганый Илья, но лучше бы он этого не делал.

– Отсоси. Парик!

Илья истерично всхлипывает и принимается ржать, но напарывается на пристальный взгляд Джона и иссякает.

– Это был Катин отец, идиот, – тихо произносит Джон, и этого достаточно, чтобы все резко засобирались на лекцию. Я с облегчением возвращаю Илье толстовку. За нашими спинами переговариваются чуть отставшие Джон и Стася.

– Вечером идем? – Это она.

– Планы изменились. Не получится. – Это уже он.

– Опять с Викой будешь? – Она.

Джон не отвечает.

– Я вас в прошлый раз видела.

– Стейс, ты за нами следишь, что ли?..

«Стейс» отдает испанским стыдом, как те романы, в которых главную героиню зовут Николь по фамилии Кузнецова, а влюблена она в Алекса, и все это происходит в местечке вроде Красного Коммунара. Стася меня догоняет и зачем-то хватает под локоть, как давнюю подругу.

– А ты правда из Москвы?

– Пра…

– Класс! Тоже скоро туда уеду, – громко заявляет она и оглядывается. Красивое лицо – тонкое, вытянутое, как у женщин Модильяни, с чуть раскосыми глазами, но мне мучительно хочется смыть с нее грим и увидеть ее настоящую. Почему-то кажется, что тогда с Джоном у нее было бы больше шансов.

В качестве собеседницы я для нее не существую, но это не настолько непоправимо, как если бы у меня на лбу висела табличка с надписью: «Сучка убийцы. Стреляй».

– Парик, – говорю я, чтобы хоть немного оживить беседу. – Интересно, что можно делать в лесу с париком?

– Ваще-е! – тянет она, округлив глаза. Все модильянинское стыдливо прячется в тень, уступая место сугубо хозяйскому. – Катин папа сразу после похорон пропал. Может, он извращенец?

Слово «похороны» совпадает в пространстве и времени с тем, что мы проходим через гардероб и я снова вижу фотографию с траурной лентой: она стоит на низком столике между двумя скамейками в скромной компании искусственных гвоздик. Чудак с париком и попавшая под поезд староста моей группы – отец и дочь. Все это волей-неволей наводит на размышления о тайнах одной семьи из железнодорожного городка Красный Коммунар, которые, скорее всего, на деле гораздо мрачнее любой моей фантазии.

– Майя, ты идешь?..

Я выныриваю из болота, мимо которого катит на велосипеде человек с развевающимися по ветру буклями, как на портрете Моцарта кисти Барбары Крафт, и вижу, что Джон занял мне место рядом с собой и теперь глядит на меня выжидающе. Илья уже орудует пером на галерке и ничего вокруг не замечает. Вряд ли он обидится, если я не составлю ему компанию.

– Ну что, понравился тебе мой гаер? – шепчет Джон, пока я бесшумно достаю тетрадь и нацеливаюсь в нее ручкой.

– Кто?

– Преля, придворный шут короля Джона.

Средневековье, думается мне. Страдающее. С отчетливым душком наколотой на палку свиной головы. Бедный Илья, так вот за кого тебя здесь держат! Поправ всеобщую глобализацию, сколотили-таки феодализм. И проблемы тут, похоже, посерьезнее, чем формулировки из лексикона моей бабушки.

Я думаю о парике. Возможность думать о парике вместо социального статуса Ильи – это свобода. Возможность думать о чем угодно вместо того, чтобы паниковать по поводу того, что думают о тебе, – свобода в квадрате. Поэтому я механически конспектирую лекцию и представляю, как некая Катя находит у себя дома парик. Ей очень нужны деньги: она только что узнала, что залетела от своего парня (я искоса посматриваю на Джона, который тоже что-то строчит на удивление каллиграфическим почерком – например, такого), но дети – нет, она сама еще ребенок, а он тем более, все мнит себя властелином несуществующего королевства, и она даже знает, где сделать аборт анонимно и быстро, недешево – ладно, вернет, придумает, как подзаработать, того же властелина можно поднапрячь… Но сейчас очень нужно, и срочно, и она трясущимися руками отпирает отцовский сейф (не знаю, был ли сейф у отца Кати, но у моего – был). Открывает, а там – он. Лежит. Напудренный и чужеродный, как мертвый котенок на стуле Романовых в Зимнем дворце. Долбаный парик. «Ты… – раздается у нее за спиной. – Да ты…» Папа еще никогда не бывал в подобной ярости. В него будто кто-то вселился. Катя выскакивает из квартиры, забыв про деньги. Инстинкт самосохранения гонит ее прочь. Переночевать у подруги – это приходит в голову уже по пути, а лучше к… (я снова смотрю на Джона: пишет) нему и обо всем ему рассказать – и про ребенка, и…

– Я не смогу проводить тебя сегодня. Преля проводит и все тебе покажет. Будет весело.

– Необязательно меня провожать.

– Уже темно. Обязательно.

Я оборачиваюсь на Илью. Он, видимо, еще не подозревает о своих планах на вечер. Ладно, спрошу, как добраться до «Праздничного», и расстанемся.

Небо за окном чернильно темнеет сквозь тучи. Я по привычке представляю, как зайду в свою комнату, включу вместо люстры гирлянду белых огоньков, спрятанных за шторой, и настольную лампу… Ноутбук, чтобы читать новости – социальных сетей в моей жизни нет давно. Несколько виртуальных друзей, которые ничего обо мне не знают, в мессенджерах, но мы не то чтобы оживленно общаемся. Конечно, всегда остаются книги. Именно мои остались дома. Моя комната осталась дома.

Весь мой чертов дом остался дома.

***

Саню Сорину я знала, как знают человека, который подписывается на тебя в «инстаграме» и молча лайкает посты, – то есть совсем не знала. Она нашла меня по тегам #гогольцентр и #боженька; вероятно, ей понравился мой отзыв о спектакле, и она решила остаться, к тому же у нас были общие подписчики, человек пять, для меня это означало, что мы знакомы через пять рукопожатий. У нее были красивые фотографии и приятные комментарии к ним, поэтому я тоже на нее подписалась. Саня училась на социолога и много где волонтерила. Я никогда не думала, что можно совмещать учебу и бесплатную работу. Было интересно читать отчеты о поездках в приюты для животных – если бы не мамина аллергия на шерсть, после них я бы точно взяла себе котейку. А еще Саня помогала «Ночлежке», фонду поддержки бездомных людей, так я узнала, что нельзя называть бездомных бомжами, потому что слово «бомж» заключает в себе социальный антагонизм, а бездомный – это прилагательное к слову «человек». Время от времени Саня сообщала о том, что написала новую статью о волонтерстве и ее можно прочесть на «Таких делах». Я читала их все. Судя по тому, что Саня училась на третьем курсе, разница в возрасте между нами была небольшой, но между нашими делами – огромной. Я думала: ладно, за два года я тоже много чего добьюсь, нужно только понять, чего я хочу. Хотелось помогать людям и одновременно не соприкасаться со всем этим страшным. И когда новость о смерти Марта стала распространяться по новостным каналам вместе с подробностями его участия в убийствах бездомных, а затем журналисты вышли на меня и обнаружили эту несчастную машину, которую он мне подарил, когда наши совместные фото разлетелись по соцсетям, а меня атаковали так называемые неравнодушные, Саня появилась снова. Она пыталась связаться со мной в директе. Я не ответила, даже не прочла ее сообщение. Не хотелось узнавать, какое я дерьмо, еще и от нее. Уже здесь, в Красном Коммунаре, стала искать информацию о «санитарах» и нашла статью о жертвах Марта – внезапно ее авторства. Обо мне там ничего нет. Спасибо, почти знакомая Саня.

«Вот тут она все время сидела, – рассказывает мне Дамир. Он работает на радиорынке неподалеку. – Как зовут, не знаю. Училка. Стихи читала. Выпивала, когда холодно, но не очень. Своих ждала».

«Своими» для бездомной бывшей учительницы начальных классов были невестка и сын. Каждый день они проходили здесь, под железнодорожным мостом платформы «Царицыно», по пути из дома на работу и обратно. Квартиру купили, продав другую – материнскую, трехкомнатную – в городе Видное. Пообещали жилплощадь и ей, но то ли денег не хватило, то ли совести… К себе не пустили: «Старая, пахнет, еще и дурная, пожар устроит – все на улице окажемся».

На улице оказалась только «училка». Днем она просила милостыню, по ночам спала в одном и том же проверенном подвале. Пока позволяла погода, пожилая женщина предпочитала оставаться на улице: любила природу. Царицыно – парк-музей, но есть и «дикая» часть. Туристов здесь не встретишь – разве что собачников, любителей пикников и таких, как «училка».

Поздним вечером 13 сентября было тепло и сухо. Бездомная сидела на лавочке. К ней подошел Мартин Лютаев. С собой у него была чекушка водки. Он предложил отойти под деревья, чтобы выпить. Когда оба оказались достаточно далеко от пешеходной дорожки, Лютаев приемом сбил женщину с ног, а потом продолжил бить по голове. Уже потерявшую сознание, он поднял ее за руку и перекинул через плечо, а затем нанес смертельный удар ножом в живот.

«Училку» звали Анна Николаевна Нелидова.

***

Самый большой в Красном Коммунаре универмаг «Праздничный» оказался крытым рынком с овощными и мясными рядами. Сейчас поздно, и они безлюдны. В темных холодильниках лежат пустые подносы. Шагающий впереди Илья уверенно петляет между прилавками и выводит меня к палатке с вывеской «Табак». Внутри есть жизнь. Я трижды повторяю продавщице свою просьбу, прежде чем она достает откуда-то сверху блок фиолетовых «Хитс». Товар, видимо, непопулярный. И цена московская.

– Только наличными, – говорит она при виде карты и смотрит на мою маску с черепами.

– У тебя полторы тысячи не будет? – спрашиваю я Илью. – Завтра сниму и отдам.

Он делает круглые глаза и мотает головой:

– Тут вроде банкомат у входа…

Мы возвращаемся. Мне отчего-то не по себе, но я не понимаю причины. Может, все дело в том, что я надеялась на шопинг с тележкой, в которую положила бы круассаны к завтраку и что-нибудь вроде варенья из сосновых шишек. Там такие крошечные маленькие шишечки, когда опускаешь их в горячий чай, они становятся совсем мягкими, а на вкус как елка. «Для поддержания здоровья и хорошего настроения рекомендуем принимать варенье по одной столовой ложке три раза в день!» – со вкусом читал папа этикетку на баночке, прежде чем плюхнуть вишнево-шишечную массу в креманку, и уже оттуда мы принимали по одной, а потом еще по одной – до тех пор, пока не начинали скрести ложками по дну.

Все бы отдала сейчас за маленькую сосновую шишку. Ни на какой шопинг я, конечно, уже не рассчитывала – разве что на нормальное освещение. Лампочка над банкоматом мелко моргает, но, по крайней мере, она здесь есть. Я достаю карту и вставляю ее в картоприемник. Илья продолжает наивно наблюдать за моими действиями. Я кое-как прикрываю кнопки рукой и ввожу ПИН-код: 2303. День и месяц рождения Марта. Снимаю пять тысяч с расчетом на то, что в ближайшее время другой такой возможности не представится. Мобильный сообщает из рюкзака о списании. Деньги у меня есть: их ежемесячно перечисляет на эту самую карту семья, которая живет сейчас в нашей московской квартире. Вернее, теперь уже моей: я – единственная наследница. Для поддержания здоровья и хорошего настроения рекомендуем не вспоминать о том, что сделала мама.

– Вот видишь – все в порядке! – возвещает рядом со мной жизнерадостный девчачий голос.

Я в панике поднимаю взгляд на Илью. А там не он.

– Ну что, пошли? – встряхивает кое-как подстриженным каре незнакомая девица, зачем-то напялившая одежду Ильи, а то и самого Илью. – Закроются же.

– Ты… – Еще никогда в жизни мне не было так страшно.

– Лол, – говорит уже Илья и двигает к выходу. Я – за ним, не сводя с него глаз. – Чего уставилась?

С бешеным сердцебиением и уже не вполне понимая, что делаю, я забираю свой блок стиков и прячу его в рюкзак, я очень, очень хочу на воздух.

– Илья?..

Она загадочно улыбается и не отвечает. Поправляет волосы. Поводит плечом. Метаморфоза кошмарна своей молниеносностью: Илья не переодевается в платье, не красит глаза и не нахлобучивает… (я пытаюсь сглотнуть, но нечего) парик. Его мимика, манеры, походка…

– Как ты это делаешь?

– У меня два голоса.

Мы наконец выходим на улицу. Я открываю и закрываю рот, будто задыхающаяся рыбка.

– У тебя – два тебя!

– Можно и так сказать. – Она отвешивает комичный поклон. Я пытаюсь втянуть шею в воротник куртки.

К нам семенит маленькая женщина с картонкой в руках – до этого она топталась возле дверей кавказского ресторана. На картонку наклеен лист бумаги с напечатанным на нем черно-белым портретом. Ниже крупно написано: «ЯНА». Черный крестик, молитва.

– Девочки!.. – говорит попрошайка. – Девочки!

Она тоже видит перед собой двух девочек, хотя у меня при первой встрече с Ильей никаких сомнений в его гендерной идентичности не возникло.

Я достаю и не глядя протягиваю ей двухсотрублевую купюру. Илья смотрит на нас и умильно улыбается.

– Перестань, пожалуйста. Это выглядит очень… странно.

Это выглядит как чертово расстройство личности.

– Джону нравится.

– А мне – нет!

Некоторое время мы идем молча. Я тщетно пытаюсь уложить увиденное в голове. Пока что там уйма вопросов – один идиотичнее другого. Наконец я выбираю, как мне кажется, максимально корректный:

– Ты где-то этому учился? Театральный кружок? Может, что-то цирковое?

– Не-а. Я всегда таким был.

Мальчик-девочка. Я вспоминаю все, что знаю о людях-андрогинах, театральном амплуа травести и, наконец, гендерфлюидности. Знаю я почти ничего.

– Прости, – мямлю я, отчаянно сожалея, что не слишком компетентна. – Если не секрет, кто тебе нравится? В смысле… Я имею в виду… Если тебе неприятно, можешь не отвечать.

– Что имею, то и введу! – Ответ, затертый до прорех, сквозь которые виднеется тупость, но сейчас он многое объясняет. Похоже, все-таки травести.

– Извини.

Я судорожно оглядываюсь по сторонам в поисках ориентиров и понимаю, что их нет. Слева дорога, за ней – череда гаражей, тусклые фонари, справа кусты, жилые дома, огоньки окон… Мне нужна остановка.

– Куда мы идем?

– А куда тебе надо?

Я с усилием вспоминаю.

– Электровозный проезд. Давай посмотрим по навигатору…

– Не надо, понял я, – говорит он и тащит меня под арку. Сворачивать приходится довольно резко. К тому же Илья ускоряется. – Тут покороче.

Наши шаги гулко звучат под сводом. Прямо над головой – чьи-то окна. Дом-многоножка с сотней рассеянных глаз. Во двор мы выходим уже втроем. По правую руку от Ильи семенит неизвестно откуда взявшееся худенькое существо в куртке не по росту. Капюшон мешает мне разглядеть лицо. Они о чем-то быстро перешептываются.

– Сорян, – говорит Илья. – У меня дела. Тут уже близко. – Он неопределенно кивает в сторону пустыря и девятиэтажек за ним. – Туда и направо. Будет твоя остановка.

Даже тот факт, что я совершенно не представляю, куда идти, не мешает мне радоваться избавлению от его двуличной компании. Я кидаю прощальный взгляд на нашу внезапную спутницу – да, это девушка, и то ли фонарь слишком неудачно отбрасывает тень, то ли половина ее лица – один сплошной синяк.

Сделав несколько робких шагов, я оглядываюсь: две тощие черные фигуры, короткая и длинная, неподвижно стоят под фонарем. Если бы сейчас они подняли руки и дружно помахали мне вслед, я поставила бы на своем рассудке крест.

«Яндекс.Карты» с ходу определяют, что никакой остановки поблизости нет. Я смутно вспоминаю фразу «по требованию» и цепляюсь за нее, потому что ничего более подходящего все равно не предвидится: ну конечно, здесь вполне может существовать остановка, о которой знают только краснокоммунарцы. И она где-то… там, за пустотой пустыря и доминошками домов. В крайнем случае я всегда могу вернуться к колледжу и начать сначала.

Чтобы поскорее в этом убедиться, я перехожу на бег трусцой. Мимо стремглав проносятся мальчик и фокстерьер. На мгновение меня ослепляет свет фар – автомобиль въезжает во двор и останавливается. Такси – вот что мне нужно! Сейчас я выйду к дороге и просто вызову такси.

Но я не выхожу к дороге. Я не вызываю такси. Меня уже ждут. Ждут в узком проходе между домами: их трое, и то, что они ждут именно меня, становится ясно – в горле закипает паника с привкусом желудочного сока, – как только один из них хватает меня за рукав и подтаскивает к себе.

– Я все отдам, – говорю я, едва шевеля губами. Они меня узнали. Нет, они не могут меня узнать: я выгляжу теперь иначе, живу в другом городе, Красный Коммунар, Электровозный проезд, шестьдесят. Моя фамилия – Зарецкая. Я сама себя, вашу мать, не узнала бы.

Нет, они не могут меня узнать, потому что у них нет глаз. В щелях между черными шапками и шарфами, закрывающими лица, – то, что выступает на старых кирпичных стенах. Соль.

Тот, что меня держит, протягивает руку.

–К-р-р-р, – говорит он.

– С-с-с-т, – соглашаются остальные.

Я кое-как стаскиваю с плеча рюкзак, и он тут же исчезает за одной из спин, но меня не отпускают.

– Больше ничего нет. – Я дергаюсь раз, другой. – Пусти!

И с треском выдираю серебристую ткань куртки из скрюченных пальцев, потому что больше! у меня! ничего! нет!

Они не пытаются сбежать с добычей. Стоят и смотрят, как бегу я. А я налетаю на женщину с продуктовой сумкой:

– Помогите, меня ограбили!

Ее глазные яблоки подергиваются соляными кристалликами.

– Меня только что ограбили, помогите! Они там!

Парень в синей спецовке ускоряет шаг. Соль катышками лежит в складках его губ.

– Помо… Пожа…

Подпрыгивая на ухабах, меня огибает коляска с ребенком. Молодая мама невнятно ругается, а ее сын, свесившись набок, вдруг смотрит прямо на меня. Крошечное лицо удаляется, но я уже вижу, как на пока что гладких щеках отчетливо проступают серые крупицы.

Те, между домами, все еще чего-то ждут. Если бы сейчас они подняли руки и дружно помахали мне вслед.

Апрелев, тварь двоедушная!

Его нет ни под фонарем, ни около, нет и его избитой подружки, но я совершенно уверена, что они где-то поблизости – потрошат мой рюкзак и делят на пятерых сдачу со стиков для «айкоса», само устройство, беспроводные наушники, тетрадь с конспектами, содержимое косметички… «Айфон».

Твои голосовые сообщения – пошел мужик в лес на охоту, никакого вещества не принес – дурацкие селфи – только сказку– наши лихорадочные диалоги обо всем, что мы видели и пытались понять, – с очень дурным концом. То немногое, что от тебя осталось.

Я прячу руки в карманы и нащупываю прямоугольник банковской карты. Забыла убрать в кошелек. Всегда убираю, а сейчас – забыла.

Лампочка над банкоматом мелко моргает. Я достаю карту и вставляю ее в картоприемник. Ввожу ПИН-код. Снимаю пять тысяч с расчетом на то, что в ближайшее время другой такой возможности не представится. Мобильный сообщает из рюкзака о списании (кому-то, но не мне).

Будто сбой в матрице – со стороны кавказского ресторана ко мне спешит маленькая женщина с картонкой в руках.

– Я уже давала вам денег.

Она растерянно хлопает светлыми ресницами, но не уходит.

– Мне нужно на Электровозный проезд. Как туда попасть?

Она молча поднимает картонку и тычет ею мне в лицо. Там по-прежнему «ЯНА», крест и молитва.

– Я знаю, я давала вам денег. Электровозный проезд…

– Да вон же маршрутка! – бросает через плечо проходящий мимо парень. – Беги!

***

Ждал на улице, ел чипсы, внутрь не заходил, хотя вряд ли меня бы запомнили: рюмочная в спальном районе, пиво и водка за «копье»– вот маргиналы и сползаются. Неподалеку, возле метро, – стройка, но работы не ведутся, все стоит без движения. Раньше на этом месте был сквер. Прохожих почти нет. Около часа ночи вышел мужик, на ногах едва держался, попросил закурить, я ответил, что не курю. Нужно было отвести его на стройку. Я предложил вызвать ему «убер». Он согласился. Мы постояли, как будто ждем такси. Я спросил, кто он по жизни. «Стихи пишу». Тогда я спросил, чем он зарабатывает на жизнь. Ответа не получил. Посмотрел в телефон, соврал, что машина подъехала, но водитель заблудился и нужно дойти пешком. Мы пошли. Мне пришлось взять его под руку и тащить. Воняло от него жутко. Пока шли, я попросил его что-нибудь прочесть. Он замычал, и его стошнило прямо на себя. Ни в один «убер» такое дерьмище не посадили бы. Я завел его на территорию стройки и толкнул. Он упал. Заныл что-то вроде «брат, за что?» Я поднял с земли арматуру и несколько раз ударил его за то, что он назвал меня братом. После этого он уже лежал молча лицом вверх и не шевелился. У него в кармане была пачка самой дешевой поваренной соли. Пачка лопнула, и соль из нее просыпалась. Мне в голову пришла странная идея с этой солью. Просто захотелось посмотреть, что будет. Я посолил ему глаза. По щепотке на каждый, а остальное всыпал в открытый рот. Он застонал – значит, еще чувствовал. Мне стало его жалко, я сказал, что скоро все закончится и он перестанет страдать. Достал нож и несколько раз ударил не глядя. Домой вернулся пешком.

***

Тетиполина связка ключей от квартиры тоже осталась в рюкзаке, вспоминаю я, набирая по карманам восемнадцать рублей за билет. И «Дом, в котором...» – чужая, между прочим, книга.

Очередная догадка толкает меня в грудь и усаживает на продавленное сиденье: Джон. Джон, который настоял на том, чтобы Илья непременно пошел меня провожать. И Джон, который сказал: «Он все тебе покажет. Будет весело».

Повеселился?

Всю дорогу я сжимаю пальцы в кулаки. Неподалеку от дома навстречу мне попадается долговязый мужик в черной одежде с надвинутым на лицо капюшоном. После того, как мы сходимся, а затем расходимся, он зачем-то разворачивается и идет за мной до самого подъезда, но, как только я останавливаюсь, проходит мимо. Черт с ним. Я вдавливаю три кнопки кодового замка. Яростно топая, поднимаюсь на свой этаж и сажусь на ступеньку: дверь заперта, тетя Поля на смене. Еще неизвестно, что она скажет, когда узнает про потерянные ключи.

Какой-то кошмарный непреходящий сюр.

Март, что мне делать? Что сделал бы ты на моем месте? Ах да. Ты избил бы его и пырнул ножом.

Прислонившись плечом к стене, я закрываю глаза. Просто не верится, что все это действительно со мной происходит… Кажется, совсем недавно мы ходили на «Мешок без дна» в клуб «Фитиль» – такой старенький кинозал на первом этаже сталинского дома, я их обожаю, всегда запоминается не только что, но и где, а там кажется, что показывают только тебе снятое специально для тебя; было снежно и ветрено, мы грели друг другу руки и губы, в баре оказалось дешевое пиво, и мы набрались этим пивом еще до начала сеанса. Целовались как ненормальные… Я поставила телефон в беззвучный режим, на экране жила невыносимо прекрасная Немоляева, во время фильма мне мечталось уйти к ней или хотя бы так же декадансно говорить и двигаться. Потом я скрутила бумажный клювик из салфетки, приставила его к носу и шла так до метро. Ты спешил домой, мы разошлись по разным веткам, и я тогда уже достала телефон. А там тринадцать пропущенных от мамы и эсэмэска, что папа умер.

«Погиб», – поправляю я себя и снова вслушиваюсь в звуки. Поначалу их немного: скрип куртки, которая трется о стену, мое собственное дыхание, далекий собачий лай. Постепенно в этой монотонности начинают звучать голоса: их два, и они переругиваются. «Хочу овсянки, – ноет женский. – Овсянки, овсянки, овся-анки-и…» «Мясо! – перебивает мужской. – Сегодня мясо!» «Овсянки-мясо-овсянки-мясо-овс-яс-о-я…» – талдычат они уже хором. Если бы у меня были один рот и желудок на двоих, я бы тоже, наверное, до посинения спорила.

– Это ты мясо?

Я вскакиваю быстрее, чем успеваю успеваю открыть глаза. Нужно бежать. И я бегу.