Текст книги "Шоколадная ворона"

Автор книги: Саша Канес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Беда

Вот я и дома! Испытываю смешанные чувства к нашей старой хрущевке. Здесь дали временное жилье моему отцу после возвращения из Эфиопии. Сюда принесли меня из роддома. Из этого вечно обоссанного подъезда я выбегала каждый день в школу. Здесь меня подкараулили и избили хулиганы из соседнего профтехучилища за то, что я «черножопая людоедка».

Они так сильно стукнули меня головой о ступеньку, что я даже на какое-то время потеряла сознание. Очнулась я на руках незнакомого мне, очень странного на вид человека. Тумэнбаатар Орчибатович по счастливой для меня случайности вошел в наш подъезд. Вроде бы навещал кого-то, жившего в нашем доме. Батый принес меня к деду Леше, обезумевшему от случившегося, и они вместе выходили меня. С этого дня я бросила фигурное катание и перешла... туда, куда перешла.

Уже первого сентября следующего учебного года я встретилась по очереди со всеми тремя своими обидчиками. На каждого из них у меня ушло не более двух минут. Ни один из них в тот год уже не пошел учиться. А тот, что бил меня лбом о бетонную ступеньку лестницы, и по сей день ходит только в одном смысле – под себя. Иных перспектив, судя по всему, у него нет.

Не слишком ли я жестока? Не знаю. Это вопрос не ко мне. Это вопрос к тем мальчикам и девочкам, над которыми уже поиздевались мои «крестники», и к тем, кого они могли еще избить и изнасиловать в будущем. Какой может быть спрос с меня?!

По наводке «пострадавших» и их родителей к нам с Алексеем Матвеевичем приходил дознаватель из милиции. Он был встречен опешившим от удивления стариком, а потом увидел и меня, щуплого смуглого заморыша с двумя тоненькими косичками и белыми бантиками, не очень умело повязанными дедом Лешей в честь главного школьного праздника. Разумеется, следователь понял, что его просто развели, и, выматерившись под нос, ушел, не задав мне ни одного вопроса. А Учитель к тому моменту уже полгода плотно работал со мной, и я не думаю, что сам этот тридцатилетний здоровяк-мент устоял бы против меня больше полуминуты. Обычно скупой на похвалы Батый сказал мне однажды, что таких способных, как я, он еще не встречал. Еще бы! Ведь я – тигре!

Нырнув в прокисшую темноту подъезда, я бегом взлетела на свой пятый этаж. Дед Леша встречал меня, как обычно, в костюме-тройке. На шее сиял синий шелковый галстук, а из кармашка выглядывал безукоризненно белый треугольник носового платка. Я прожила с этим человеком под одной крышей все восемнадцать лет своей жизни, но ни разу так и не увидела его в затрапезном виде. Боюсь, непросто мне будет в личной жизни. В единственный свой период бурной сексуальной жизни я осознала, что могу созерцать мужчину либо абсолютно обнаженным, возбужденным от самого факта моего присутствия рядом с ним, либо... безукоризненно одетым. Промежуточные состояния тошнотворны. Костюм-тройка – это, может быть, через край, но шляющийся по квартире нечесаный тип с безвольно болтающимся в трусах «хозяйством» – бр-р-р!

Сегодня Алексей Матвеевич был какой-то особенно торжественный. Увидев роскошную розу в моих руках, он поднял домиком седые брови:

– И как это понимать, барышня?

Я поцеловала старика в пергаментную щеку.

– Это вам, дед Леша!

– Благодарю!

Он направился на кухню и поставил цветок в высокую бутылку из-под белого рейнского вина «Молоко любимой женщины». Вино мы с ним выпили еще месяц назад, и оно было не ахти – столь же слащавое и примитивное, как его название. Имелось лишь два достоинства: цена и бутылка. Синяя «эльзасская флейта» была совершенна и по цвету, и по форме. Она идеально подходила к бордовой бархатной розе, полученной мною от моего бывшего любовника.

– Эва! Дорогая! У нас с тобой сегодня как минимум один повод для торжественного ужина! А может быть, к нему добавится и второй!

– Рассказывайте, дед Леша! – Я уже снимала с себя верхнюю одежду и туфли.

– А я могу не только рассказать, но и показать! – воскликнул старик и помчался вприпрыжку к себе в комнату.

– Я тогда буду на кухне сервировать ужин!

– Ты, конечно, его, гм... сервируй! Но учти, ужинать мы будем только через минут двадцать, а то и все полчасика! Я еще должен из дома сбегать по второму поводу.

– Куда вы собираетесь бежать, дед Леша?

– К метро! У меня там встреча с человечком одним. – Алексей Матвеевич активно шелестел бумажками у себя на письменном столе. – Он нам с тобой какое-то письмецо привез...

– Какое письмецо? От кого?

– Не знаю. Пока не знаю! Принесу, вместе посмотрим.

Алексей Матвеевич наконец прекратил свое шуршание и появился на кухне с тоненькой пачкой документов.

– Вот, родная! Теперь квартира у нас с тобой больше не коммунальная, а отдельная! Это раз!

Я знала, что Алексей Матвеевич все эти годы боролся за объединение каких-то жировок и с нетерпением ожидал моего восемнадцатилетия, которым я его осчастливила полгода назад. До этого момента важные жилищные бумаги не могли начать своего движения в бюрократических коридорах.

– Квартира у нас теперь приватизированная! Это два!

Несколько бумажек уже легли на стол, но одну, видимо самую важную, Алексей Матвеевич еще сжимал в руке.

– И наконец! Владельцем нашей квартиры отныне являешься только ты!

Внутри у меня все опустилось.

– Зачем вы все это сделали, Алексей Матвеевич! Это наша с вами квартира! Скорее уж просто ваша, но никак не моя! Зачем вы ее целиком на меня оформили? Это неправильно!

– Неправильно?

Старик направил на меня немигающий взгляд. Седая голова чуть покачивалась на худой кадыкастой шее.

– А ты что, Эвочка, меня разве из своей квартиры выгнать можешь?

– Дед Леша! Вы с ума сошли? Так, я сейчас психиатрическую «Скорую» вызову!

– Ты для меня – всё, Эвочка! И дочка, и внучка, и семья, и дом! И я должен знать, что я могу спокойно жить, сколько мне суждено! Когда меня не станет...

– Прекратите! – буквально рявкнула я.

– Когда меня не станет, – продолжил старик звенящим от волнения голосом, – ты не столкнешься ни с какими проблемами. Ты не будешь ходить по нотариусам и судам...

– Что вы несете?!

– Помолчи! Дай мне закончить! Ты будешь думать только обо мне! Ты будешь думать только о том, как хорошо мы с тобой жили! И никакой, слышишь, никакой суеты! Никаких имущественных проблем! Принимать надо все из теплых рук! Вот, забери все это! – он резким движением сунул мне стопку документов. – Возьми мои ладони!

Я отложила листы в сторону и сильно сжала руки старика.

– Они теплые?

– Они горячие, дед Леша!

– Вот и отлично! Я постараюсь еще долго и счастливо жить на... твоей жилплощади... дочка. Долго и счастливо. А потом – в крематорий! Запомни, обязательно в крематорий!

– Какого черта, дед Леша! Какого черта!

Я не выдержала – зарыдала. Так же, как тогда, в метро. Только тогда я плакала от обиды, а теперь от какого-то необъяснимого безотчетного страха, хотя раньше я всегда знала – страх и тигре несовместимы!

– В общем, так! Заканчиваем это индийское кино! – Алексей Матвеевич неожиданно быстро взбодрился. – Я побежал к метро. Опаздываю уже. А ты ставь варить креветки. Я купил два пакета креветок и полдюжины чешского пива. Еле дотащил! Давно мы с тобой пива с креветками не пили!

Пиво с креветками было любимым лакомством деда Леши. Его, наверное, лишили бы опекунства, если бы стало известно, что лет с двенадцати я составляла ему в этих пирах компанию. Впрочем, как говаривал один из немногочисленных приятелей Алексея Матвеевича профессор Юшенкович, «алкоголиками вырастают те, кто в детстве недопил». Значит, мне, скорее всего, алкоголизм не грозит.

Дед Леша оделся, взял свой старенький потертый портфель с кожаным ремешком и побежал на таинственное рандеву.

И... никакого пива и никаких креветок уже не было. Он дошел до метро, получил свое важное письмо и помчался назад ко мне. Но возле подъезда его подкараулил пятнадцатилетний дебил-пэтэушник. То есть теперь вообще непонятно, как его называть. Соседствующее с нами учебное заведение нынче уже не «ПТУ № 7», а «Седьмой домостроительный колледж». Ублюдочный переросток не испытывал никакой личной неприязни или вражды к моему самому близкому человеку. Он в первый раз видел незнакомого пенсионера. Но у него не было денег на курево, а спросить у взрослого человека он стеснялся, поэтому решил просто «чуть-чуть оглушить» старика ударом арматурного прута и вытащить у него из кармана сигареты. Дегенерат, едва способный изъясниться на родном языке, не рассчитал силу удара и разрушил мозг, впитавший в себя языки и культуру многих народов мира. Он огорчился, поняв, что Алексей Матвеевич не курил!

Через сорок минут после того, как Алексей Матвеевич вышел из дома, я уже места себе не находила. Два года назад я купила ему мобильный телефон, но он так и не привык все время таскать с собой это незатейливое устройство. Разумеется, я набрала его номер и... услышала мной же загруженную мелодию «Лунной сонаты», доносившуюся из ванной комнаты. Мой подарок парадно блестел на стеклянной полочке рядом со старым бритвенным прибором фирмы «Золинген». А чего, собственно, я еще должна была ожидать? В ответ на мою просьбу всегда брать телефон с собой я всегда слышала какую-нибудь несуразицу типа «Кто мне, старику, будет звонить?» или «Куда мне звонить с улицы? Я и из дома никому не звоню!» На все это следовал один и тот же занудный ответ: «Дед Леша! Я хочу иметь возможность позвонить вам, если у меня возникнет такая необходимость, и я хочу, чтобы вы имели возможность позвонить мне в любой момент, если возникнет необходимость у вас!» «Какая такая необходимость? – вздыхал старик. – Ну ладно, буду брать, если ты так просишь...» И, разумеется, никогда его не брал.

Я уже обулась и надела куртку, когда зазвенел мой мобильник. Я ответила, даже не взглянув, от кого пришел звонок. Это был Костя. Следует сказать, что после того, как я его выгнала, у Кости хватило ума и деликатности не трезвонить мне ни домой, ни на сотовый.

– Это твой дед, высокий и худой, выходил на улицу? – выкрикнул Костя, задыхаясь, он бежал.

– Да... Ты где?

– Беги вниз! Вызывай милицию и «Скорую»... – В трубке загудело.

В трех метрах от бетонного козырька подъезда на мокром грязном асфальте, головой в кустах шиповника лежал Алексей Матвеевич. Из пробитой головы прямо в лужу стекала кровь. Длинная тонкая шея была противоестественно вывернута. Один глаз был открыт и... уже никуда не смотрел. Я подняла из лужи его руку и сжала ладонь. Тепло слишком быстро ушло в холодный асфальт и в ледяную воду. «Ты получила все из его теплых рук, – гудело в моей голове. – Он отдал тебе все, и наступил холод!» Арматурный прут, пробивший седую голову моего любимого человека, валялся у него в ногах. В десяти метрах от меня в темноте за кустами происходила возня. Костя изо всех сил прижимал к земле извивавшееся тело. Я бросилась на помощь, но меня опередили два милиционера. Было совершенно непонятно, откуда они взялись – все знают, сколь долго обычно приходится ждать наших стражей порядка.

– А ну, давай его сюда! – Один из милиционеров буквально волоком вытащил из-под Кости ту мразь, которая только что лишила меня всего самого светлого, что оставалось в моей жизни.

Нам с Костей осталось только стоять рядом, смотреть на все со стороны и ждать. Дождь усилился. Я повернулась к деду Леше, беспомощно лежавшему под открытым небом, и зарыдала. Костя бережно взял меня под локоть, и я не стала вырываться.

Оказалось, что после того, как я взяла сегодня его розу, Костя не ушел от моего дома и решил походить вокруг и подождать. Ему показалось, что я смягчилась, и он, бедный, надеялся, что я еще спущусь, чтобы поговорить. Поэтому он и увидел, как Алексей Матвеевич вышел из подъезда. Они не были знакомы, но по моему описанию Костя сразу понял, кто это. Тем более он видел его еще в окнах лестничной клетки и определил, что старик спускался с пятого этажа. Когда дед Леша возвращался, Костя завершал очередной круг своего шатания под домом и застал только развязку: в пятидесяти метрах от него рослый нескладный тинейджер шарил по карманам у распростертого на земле старика. Костя бросился на убийцу, одновременно надавив на кнопку «1» – мой короткий номер в его телефоне. Увидев, что его преследуют, подросток бросился наутек, но потерял время, ломанувшись напрямую через густой колючий кустарник. Костя обогнул заросли, настиг его и повалил на землю.

Картина была ясной и для нас, и для милиционеров. Здоровенный прыщавый дегенерат был знаком милиции – с двенадцати лет он состоял на учете и по наркотикам, и по попыткам изнасилования. Неделю назад пытался вместе с такими же, как он сам, дружками поджечь родной строительный колледж. Но пока этот дебил – еще несовершеннолетний. О, как я хотела убить его, чтобы он уже никогда не стал взрослым!

«Скорая» нужна была только для того, чтобы зафиксировать смерть Алексея Матвеевича, и никто не знал, сколько придется ждать медиков и высоких милицейских чинов. Один из ментов уже связался по рации с начальством и доложил, что ждет подмоги для оформления. Рация несколько раз хрипло хрюкнула в ответ. Мы все переместились под козырек подъезда.

– А где ваша машина? – спросил Костя ментов. – Вы разве не на вызов приехали?

– На вызов, но не на ваш! – отозвался один из них.

А второй добавил:

– Нас старшой сюда на шум послал! У вас сегодня здесь под каждым кустом жуть какая-то творится! Там, на пустыре, двух пацанов толпа черножопых отоварила, то есть отмудохали их, юридически выражаясь! – Внезапно он сообразил, что здесь стою я. – Простите, барышня, за откровенность... – Он перевел взгляд на деда Лешу и изобразил на своем простом лице печаль. – Это ваш собственный дедушка? Давайте, пока наши едут, мы все-таки фамилии и все такое запишем. Этого-то мы знаем! – Он тряхнул прыщавого убийцу, закованного в наручники. – А вас, девушка, и героя этого, – он указал на Костю, – надо протоколировать.

– Да, парень молодец, – кивнул первый. – Сейчас все наутек пускаются. А он молодец, не побоялся!

Что тут сказать! Похвалили Костю за дело. Я согласно кивнула. Я не могла смотреть на то, как лежит мой любимый дед Леша, но и схватить его на руки я тоже не могла. Я вообще уже ничего не могла.

Меня трясло.

– Тех парней не толпа черножопых отмудохала, как вы выразились, а один только черножопый.

– Один так не отоварит, – помотал головой первый мент. – Конкретно угваздали пацанов.

Потом все-таки переспросил:

– А вы что, видели?

– Видела.

Он пожал плечами.

– И кто это был? Как выглядел? На Шварценеггера похож? Или на Сталлоне?

– Нет.

– А на кого?

– На меня.

– ?

– Это я их отделала. Не верите?

Мне в ответ ухмыльнулись. А я, не отрывая взгляда от Алексея Матвеевича, предложила:

– А вы выпустите этого! – я указала дрожащей рукой на убийцу. – Отдайте его мне!

– Что? – хором спросили менты.

Но, удивившись моему вопросу, они на долю секунды ослабили хватку, и прыщавый урод резко рванулся вперед. Он прижал к животу руки, запертые в «браслеты», и бросился напролом. На пути стояли мы с Костей. «Это судьба!» – поняла я и, забыв про библейское «аз воздам», вложила всю свою ненависть в один-единственный удар, в удар, которого никто не ждал. Не ожидал этого удара и Костя, знавший меня вздорной, но в целом обычной московской девицей, просто более смуглой, чем прочие. Не ожидали этого удара и менты, даже не разглядевшие толком необычного вида девушку в дождливом мраке. Если они и заметили, что лицо мое не белое, то наверняка решили, что это не истинный цвет моей кожи, а забрызгавшая меня грязь. Не ожидал удара и малолетний убийца. Эта тупая скотина, похоже, вообще не в состоянии была ничего ожидать и ни о чем думать. Ожидать, что я ударю, мог бы только один из нас... мой дед Леша. Ведь только он знал, что я – настоящая тигре!

Не верьте фильмам, в которых крепкие каратисты бьют друг друга ногами по лицу, после чего очухиваются и продолжают что-то делать и всячески участвовать в развитии сюжета. Это чушь! Я не самый сильный боец. Я – женщина. Во мне всего один метр и шестьдесят пять сантиметров роста и пятьдесят три килограмма веса. Но и мой удар, один-единственный удар ногой в ненавистное мне лицо, в случае если такой удар достигает цели, не оставляет противнику шансов на нормальную жизнь в обозримом будущем.

Я ударила без предупреждения, молча. Правой ногой в нижнюю челюсть. Под горло. Убийца не успел закричать. Он больше никуда не пытался бежать, и стоять на своих ногах он тоже уже не пытался. Крошево из зубов выплеснулось из исковерканного рта вместе с характерно пахнущей пузырящейся жижей, показавшейся совсем черной в промозглом мраке. Оба мента бросились переворачивать задержанного, чтобы кровь не залила легкие. Один из них, тот, что заговорил первым, повернулся ко мне и прошептал:

– Ни хрена себе!

В направленном на меня взгляде угадывалось уважение и... страх.

– Ладно. Будем считать, что он сам дернулся, упал и долбанулся о ступеньки, – он дернул за рукав напарника. – Ты же тоже не ожидал, что он вырвется и упадет? Да, Коля?! Да?!

– Угу...

Костя в ужасе смотрел на меня. Наконец он понял, почему я с такой легкостью в свое время вышвырнула его из моего дома. Я имею в виду чисто физическую легкость.

Мне теперь оставалось только продолжать плакать. И посмотрев еще раз на деда Лешу, я внезапно, неожиданно для себя самой... нет, я не зарыдала. Я завыла! Это шло откуда-то изнутри, оно было сильнее меня. Я не знаю, может быть, действительно существует какая-то генетическая память? И, может быть, на самом деле женщины-тигре так выли по своим убитым!

Костя прижал меня к себе, и краем глаза я увидела у въезда во двор синие и красные огни проблесковых маячков.

Прах

Только под утро мы с Костей вышли из отделения милиции, где нас допросили, нужно сказать, достаточно деликатно. Там же шло разбирательство по поводу избиения тех двоих на пустыре. Их обоих отвезли в травматологию, но «наши» милиционеры, не сговариваясь, не стали докладывать о моем признании. Я тоже не стала его повторять, ни к чему мне это было.

Костя предложил мне не возвращаться сегодня домой и поехать ночевать к нему. Я поблагодарила и, разумеется, отказалась. До дома мы молча шли пешком. Попрощались на том самом месте, где несколько часов назад лежал дед Леша. Мне было грустно и страшно оставаться одной, но, уже отказавшись от Костиного приглашения, я не позвала и его к себе.

Выдержав паузу, Костя понял, что мы расстаемся, и пожал плечами:

– Эва, я не хочу, чтобы ты оставалась одна.

– Спасибо, Костя!

Я специально с силой сжала его руку. Он даже поморщился.

– Я сильная!

– Заметил, – кивнул он. – Но все равно, ты женщина!

– Спасибо тебе за то, что ты так считаешь.

Он испуганно дернулся, но я, как могла, доброжелательно улыбнулась.

– Я серьезно! Иногда мне хочется самой себя чувствовать женщиной.

– Я был очень не прав тогда. Прости меня... Я потом рассказал маме, и она...

– Что она?

– Сказала, что я идиот и на твоем месте она бы меня убила.

– Ну что ж! Твоя мама, видать, тоже тигре!.. Белая версия...

– И что? Мне остаться... или?

Мне очень хотелось сказать «остаться». Но ответ был другой:

– Или, Костя! Или!

– Это окончательно?

– Спасибо тебе, Костя! Мне на днях будет нужна твоя помощь! Я обращусь к тебе! Я позвоню!

Он развел руками:

– Эва! Я жду твоего звонка... Всегда жду!

– Спасибо! Еще раз спасибо! Передай мои извинения маме!

Через тот же самый пустырь он направился к метро. Я проводила Костю взглядом и совсем уже собиралась вернуться в мою приватизированную и сразу же осиротевшую квартиру, когда, бросив случайный взгляд на кусты шиповника, окружающие нашу пятиэтажку по периметру, заметила коричневый предмет, застрявший в густых ветках. Присмотревшись, я поняла, что это кожаный портфель Алексея Матвеевича. Видимо, старик снял его с плеча, чтобы достать ключи. Уже падая, он инстинктивно взмахнул руками, и портфель не упал на асфальт, а застрял в колючих ветках. Убийца начал с того, что обшарил карманы деда Леши, а потом ему пришлось бежать. Остальные, включая милицию, просто не заметили портфель в темноте под дождем.

Я, как могла, осторожно, чтобы не ободраться, вытащила эту старую, любимую Алексеем Матвеевичем вещь и отнесла его домой. Выбегая на улицу, я не выключила свет. Не до того было. Поэтому, когда я вошла в дверь, светильники горели и в прихожей, и на кухне, и в обеих комнатах. Ничего в доме не изменилось, только теперь я была уже одна. Вначале я хотела было открыть портфель, но почувствовала, что не могу этого сделать. Мне было очевидно, что разбираться с вещами и бумагами Алексея Матвеевича мне еще придется... Но не сейчас!

Не снимая обуви, я зашла в аккуратно прибранную комнату деда Леши и положила портфель на диван. Потом вернулась в прихожую и, обернувшись, увидела, что после меня на паркетных досках остались неопрятные мокрые следы, и, разувшись, побрела за тряпкой. Внезапно остановилась. Мозг захватила единственная мысль. Точнее, не мысль даже, а вопрос: «Зачем? Зачем теперь все это?!»

Почему он так настойчиво требовал, чтобы его именно кремировали? Не знаю. Слышала, что многие старики боятся быть по ошибке похороненными заживо, а некоторых удручает мысль о многолетнем процессе тления. При жизни Алексея Матвеевича у меня никогда не возникало желания обсуждать с ним эту тему. В огненном погребении (к тому, что оно не одобряется значительной частью религий) есть и еще один очевидный недостаток – хоронить близкого человека приходится два раза. Первый раз друзья и родственники несут гроб или идут рядом. С той или иной степенью искренности они скорбят об усопшем и вспоминают те мгновения земной жизни, что связаны в памяти с его именем. А во второй раз кто-нибудь один, как правило самый близкий, приходит в крематорий, чтобы забрать маленький пластмассовый контейнер – все, что осталось.

Я обзвонила всех, кого нашла в телефонной книжке Алексея Матвеевича. Он не вычеркивал приятелей и знакомых, которые уходили из этой жизни до него. Поэтому обзвон только усугубил мое скорбное состояние. Гроб несли Батый, Костя, Денилбек и пятидесятилетний краснолицый здоровяк – сын профессора Юшенковича. Сам профессор шел позади рядом со мной. Обычно разговорчивый и веселый, в этот день он вообще был не в состоянии ничего произнести. Только после того, как Алексей Матвеевич уплыл в безжалостную черную бездну, его старый товарищ повернулся ко мне всем телом, залез дрожащей рукой во внутренний карман пиджака и вытащил старенькую потертую записную книжку в клеенчатом переплете.

– Все! – помахал он ей перед моим лицом. – Я могу отправить ее в ту же печь. Мне больше некому звонить.

Я взяла книжку из трясущейся руки и вытащила из нагрудного кармана Юшенковича нарядную шариковую ручку. На антрацитово-черной пластмассе сияли золотые буквы «Беладжио. Лас-Вегас. Невада». Я открыла книжку на букве Э и вписала номер своего мобильника.

– Не сжигайте память, Иосиф Моисееич! К тому же по этому номеру вам всегда с радостью ответят!

Юшенкович с сыном извинились и, сославшись на то, что у евреев поминок не бывает, прямо из Митина поехали домой.

– Но Алексей Матвеевич не еврей... – сказала я им.

– Мы заедем на днях... – то ли спросил, то ли попросил старик. – Можно?

Я кивнула и поцеловала его.

А Костя с Денилбеком, как и я, возвращались в машине Батыя. Мы все вчетвером поднялись наверх.

Сам Алексей Матвеевич водку никогда не пил, и я против всяких обычаев откупорила так и не выпитую с ним бутылку игристого вина. Но сверху на край бокала по обычаю положила ломоть черного хлеба. Он любил «Бородинский».

Мы выпили в память о деде Леше, которого даже Батый едва-едва знал, а ребята вообще ни разу не видели.

– Религия не запрещает? – спросил Костя Денилбека, едва опустившего на стол рюмку, и тут же сам понял, сколь неуместен был его вопрос.

На меня поднять глаза он не посмел.

– Прости, пожалуйста! Я просто ляпнул! Со мной бывает!

– Ничего, – спокойно отреагировал Данила. – Меня такие вопросы не трогают. И не обижают. Мне все равно...

Зная меня, они решили, что я хочу остаться одна. Честно говоря, в данном случае это было не совсем так, но... я сама себя такой «нарисовала». Костя опять меня разочаровал и раздражил. Несмотря на его старания, внимательность и самоотверженность, я не могла удержаться от тех же эмоций, которые захлестнули меня, когда я выгнала его из своего дома. И, по-моему, он это чувствовал.

Перед тем как уйти, Батый отозвал меня в комнату на пару слов. У Батыя это действительно означало именно пару.

– Скажи, Эва... У твоего... у Алексея Матвеевича при себе ничего не было? Из милиции ничего не возвращали – документы, деньги? Особенно документы...

– Нет, ничего!.. – Я даже не вспомнила в этот момент о найденном в кустах портфеле деда Леши.

– Ладно. Понял. В клуб пока не приходи. Не исключено, что тебе придется на некоторое время уехать.

– Это из-за этого ублюдка, которого я...

– Да!

Через несколько дней я приехала в Митино, чтобы забрать урну с прахом из крематория. Нашла дверь с оптимистичной надписью «Выдача прахов». Меня потрясло сочетание запахов, витавших в этом, по сути, складском помещении – здесь пахло кондитерской и... смертью одновременно.

Действительно, миловидная и доброжелательная толстушка лет тридцати пяти попивала растворимый кофе с кремовым тортом. Ее окружали многоярусные полки, заставленные сотнями урн с прахами кремированных граждан. Поздоровавшись со мной, она с наслаждением протолкнула в рот и прожевала большой зеленый цукат, после чего сообщила, что если я хочу захоронить прах дедушки в Москве или в Московской области, то необходима справка о том, что какое-то кладбище готово произвести это захоронение. Мне еще никогда до этого не приходилось никого хоронить, и с московскими и областными кладбищами я была не знакома. Увидев мою растерянность, тетечка взмахнула руками:

– Неужто, милая, мне тебя врать учить? Или у вас в Африке все такие честные?! – Она хихикнула, и все пышное тело ее заколыхалось под серым рабочим халатом. – Да скажи ты мне, что не в Москве, а в Зажопинске каком-нибудь могилка будет, и я тебе просто обязана буду прах отдать! Хоть в Африку свою вези, если с таможней договоришься. Мне главное, чтобы ты сама сказала: «Не в Москве! И всё!»

– Не в Москве! – повторила я. – И всё!

Тетечка сдвинула чашку и раскрыла перед собой журнал «Выдача прахов».

– Ну, называй!

– Что называть?

– Город, шоколадка ты моя! Город, где дедушку похоронишь, называй! Любой, ё-мое! Ну!

Я на секунду задумалась и вдруг поняла, что похороню Алексея Матвеевича рядом с моим отцом. По крайней мере, не так одиноко будет лежать. Я назвала родной город отца.

– А паспорт-то русский у тебя есть?

Я протянула ей паспорт с пропиской. Толстушка с интересом поглядела на мою фотографию.

– Ишь ты! Все как у людей! Хотя дедушку твоего я бы и по африканскому паспорту выдала. Видать, не чужой был тебе человек! Тоже черный? – поинтересовалась она.

Я покачала головой:

– Белый... Но очень хороший!

– Бывает! – Тетечка понимающе кивнула и, прикрыв от наслаждения глаза, даже томно постанывая, отправила в рот кремовую розочку с безе. У меня возникло ощущение, что едва дотронувшись губами до вожделенного лакомства, она кончила!

Через десять минут я уже сидела в маршрутке, прижимая к себе сумку с керамической урной внутри.

И на ухабах пепел Алексея Матвеевича стучал в мое сердце...

В ближайшие дни мне предстояла поездка на отцовскую малую родину.

Но несколько дней урна с прахом старика все же погостила на книжной полке в его осиротевшей комнате.