Текст книги "Общество Жюльетты"
Автор книги: Саша Грей
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Саша Грей
Общество Жюльетты
Прежде чем начать, давайте проясним позиции.
Я хочу, чтобы вы сделали для меня три вещи.
Первое.
Не обижайтесь на то, что последует за этим пунктом.
Второе.
Оставьте ваши комплексы за порогом.
Третье, самое важное.
Отныне все, что вы увидите или услышите, должно оставаться между нами.
Отлично.
А теперь, как говорится, ближе к делу.
Sasha Grey
The Juliette Society
Copyright © Sasha Grey, Inc. 2013
Copyright © Photo by Kristin Burns
© Бушуев А., перевод на русский язык, 2013
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015
Глава 1
Скажите, поверили бы вы мне, скажи я, что существует тайный клуб, в котором состояли самые влиятельные люди в мире: банкиры, олигархи, медиамагнаты, главы корпораций, адвокаты? Силовики, торговцы оружием; увешанные медалями генералы, удостоенные высоких государственных наград; политики, правительственные чиновники и даже именитые иерархи католической церкви?
Я не имею в виду иллюминатов. Или Бильдербергский клуб, или «Богемскую рощу», или любое другое загадочное общество, призванное продвигать коммерческие интересы психов-заговорщиков.
Нет. Внешне этот клуб выглядит вполне невинно.
Но только внешне. Ибо его суть совсем иная.
Этот клуб устраивает тайные встречи то реже, то чаще. Всегда под покровом тайны, подальше от людских глаз.
И никогда дважды в одном и том же месте. И даже в одном часовом поясе.
И на встречах все эти люди… Не будем ходить вокруг да около и назовем их, как положено – Хозяева Вселенной. Или Исполнительная ветвь исследованной части Солнечной системы. Так вот, эти люди, Власть Имущие, превращают свои частные встречи в повод для отдыха от важных и тягостных дел, связанных с траханьем всего мира, который и без них уже затрахан, что, однако, не мешает им придумывать новые, изощренные, я бы даже сказала, садистские способы пыток, порабощения и ограбления простых смертных.
А что они делают в другие дни, когда хотят расслабиться? Это вполне очевидно. Они трахаются.
Похоже, вы мне не верите. Хорошо, скажу так.
Вы когда-нибудь встречали автомеханика, который не любит машины? Профессионального фотографа, который никогда не щелкнет затвором, пока не зажжется студийное освещение? Пекаря, который не ест пирожков?
Поэтому эти люди, Власть Имущие – давайте называть вещи своими именами, – все как один профессиональные трахальщики. Они будут трахать вас, чтобы показать свое превосходство над вами. Они будут делать это, чтобы подняться до вершин социальной лестницы. Они будут трахать вас, чтобы лишить вас денег, свободы и времени. Они будут и дальше трахать вас до тех пор, пока вас не зароют на глубину в шесть футов, да и потом тоже.
Но чем же им заняться в свободное время?
Естественно…
Кстати, вам не повредит знать еще кое-что. Власть Имущие подобны знаменитостям. Они любят кучковаться вместе.
Все время. Постоянно.
Они будут говорить вам в лицо, что делают так лишь потому, что никто, кроме им подобных, не понимает, что значит быть такими, как они. На самом же деле, им просто влом смешиваться с нижними слоями, простонародьем, быдлом, грубым, неотесанным, немытым сбродом, для которого нет большего удовольствия, чем наблюдать за падением богатых и именитых. А падают они по одной-единственной причине, во всех случаях без исключения. И эта причина – секс.
Так вот, эти люди, Власть Имущие, профессиональные трахальщики, просекли, как им получить все, что они хотят трахать, и предаваться своим самым разнузданным, самым хулиганским сексуальным фантазиям, не вызывая скандала… Они делают это за закрытыми дверями. Все вместе. Тайно.
Генри Киссинджер некогда заявил, что власть – это главный афродизиак. К тому времени, когда он изрек эту мысль, он уже давно ползал по коридорам власти и хорошо знал, о чем говорит. Это общество – подтверждение.
Называется оно «Общество Жюльетты».
Ну, давайте, погуглите название – вы ничего не найдете. Абсолютно ничего. Это тот самый секрет. И поскольку вы ничего о нем не ведаете, немного предыстории не повредит.
Общество это получило имя Жюльетты в честь одной из двух сестер (вторую звали Жюстина), которых, так сказать, зачал (если это слово уместно в данном контексте) маркиз де Сад, французский аристократ восемнадцатого века, распутник, писатель и революционер, чьи сексуальные похождения настолько потрясли нравственные устои французского дворянства, что его заточили в Бастилию за безнравственное поведение. Что было, если судить с позиции сегодняшнего дня, огромной глупостью, так как, сидя в темнице, не имея других радостей, кроме как дрочить дни и ночи напролет, маркиз получил стимул к сотворению новых, куда более грандиозных непристойностей. Лишь для того, чтобы отстоять свою правоту.
За время своего заключения де Сад написал величайшее произведение эротической литературы, которое когда-либо знал мир. «120 дней Содома». Единственная книга из всех написанных, которая превосходит Библию в смаковании извращений и насилия. И почти такая же толстая. Именно маркиз кричал из окна своей камеры толпе, собравшейся у стен Бастилии, призывая штурмом взять это воплощение тирании, и тем самым стал зачинщиком Французской революции.
Однако вернемся к Жюльетте. Ее знают хуже, чем Жюстину. И не потому что она отличалась скромным нравом. Отнюдь.
Понимаете, Жюстина немного зануда и ханжа, она с болезненной настойчивостью ищет внимания окружающих, изображая жертву, и, в конце концов, получилось, что засела у всех в печенках. Она что-то вроде нынешних знаменитостей, которые вечно ноют, жалуются на зависимость от наркотиков и секса и без устали пытаются показать публике, какие они белые и пушистые, то и дело мелькая в реалити-шоу о клиниках для алкашей и торчков.
А Жюльетта? Жюльетта абсолютно ни в чем не раскаивается и увлеченно предается сексу, убийствам и прочим телесным удовольствиям, которые еще не испытала. Она трахается и убивает, убивает и трахается, а иногда делает то и другое одновременно. Всегда остается безнаказанной и никогда не расплачивается за безнравственность или преступления.
Надеюсь, сейчас до вас дойдет, к чему я клоню, и вы поймете, почему тайное «Общество Жюльетты» на самом деле не так невинно, как может сначала показаться.
И если я скажу вам, что мне удалось, пардон, май френч, лишить его девственности, проникнуть в его внутренний круг, вы мне поверите?
Потому что сама я к этому кругу не принадлежу. Я студентка колледжа, учусь на третьем курсе. Специализируюсь на киноискусстве. Во мне нет ничего особенного. Я обычная девушка с такими же привычными запросами и желаниями, как и у других моих ровесниц.
Мне хочется любви. Безопасности. Счастья.
И приятных развлечений. Я люблю развлекаться. Люблю хорошо одеваться и хорошо выглядеть, однако к дорогой одежде, вернее к ее отсутствию, отношусь спокойно. У меня есть старенькая «Хонда», которую родители подарили мне на восемнадцатилетие. На заднем сиденье вечно валяется всякий хлам, который руки не доходят разобрать и выбросить. У меня есть друзья детства, с которыми мы вместе выросли. С одними мои пути разошлись так далеко, что нам даже не о чем поговорить, другие до сих пор мне дороги.
Все, больше не буду изображать из себя бог весть что, чтобы не показаться нахалкой и выскочкой. Отныне буду говорить тихо и скромно. Потому что, если честно, с властью я бываю близка исключительно в мыслях.
Меня постоянно посещает одна эротическая фантазия. Только не подумайте, что речь идет о сексе с пожилым миллиардером в его частном самолете в небе над Сен-Тропе на высоте тридцать пять тысяч футов. Ничего более противного даже не могу представить. Нет-нет, моя фантазия более приземленная и… более интимная.
Несколько раз в неделю я заезжаю на машине за моим бойфрендом Джеком. Иногда, когда он задерживается на работе до упора и должен закрывать двери, я представляю себе, как мы резвимся в кабинете его босса, хотя ни разу этого не делали. Но ведь девушка вправе пофантазировать, правда?
Босс Джека – сенатор. Точнее, преуспевающий адвокат и будущий сенатор. И Джек, мой бойфренд, трудится штатным сотрудником в его избирательном штабе. А еще он студент, пишет диплом по экономике. Что практически не оставляет нам времени для общения, потому что к концу дня он настолько измотан, что валится на диван и засыпает через секунду после того, как сбрасывает ботинки. Рано утром Джек просыпается и бежит на занятия. Так что у нас не остается времени даже на короткий секс.
Уверена, не нужно вам объяснять, что я об этом думаю.
В общем, я мысленно выбираю роль верной подружки и планирую все до мельчайших подробностей. Тщательно выбираю наряд. Чулки и туфли на высоком каблуке и мой любимый двубортный плащ цвета хаки, как у Анны Карины в годаровском фильме «Сделано в США». Под плащом – нижнее белье. Например, прозрачный черный бюстгальтер, такие же трусики и того же цвета пояс и подвязки. Или нет, лучше обойтись без лифчика, ограничившись белыми гольфами и розовыми трусиками в горошек, при виде которых мой бойфренд впадает в восторг. Или с голыми ногами, но на шпильках и в облегающей шелковой комбинации телесного цвета, или в полупрозрачном шифоновом платьице. Но губы непременно накрашены ярко-красной помадой. Без нее – никак. Губная помада – лучшая подруга девушек.
Избирательный штаб находится в центре города, даунтауне. Окна у него – со всех четырех сторон, а в помещениях круглые сутки горит свет, чтобы с улицы был виден ряд одинаковых красных, белых и черных плакатов, приклеенных изнутри к стеклам. На плакатах изображен босс Джека, а ниже крупным шрифтом написано: ГОЛОСУЙТЕ ЗА РОБЕРТА ДЕВИЛЛЯ.
Поэтому единственное место, где можно найти уединение, это чулан со швабрами, туалет или кабинет, которым Боб – он любит, когда все называют его Боб – пользуется, когда появляется в штабе, то есть не слишком часто. Кабинет расположен в задней части здания, рядом с выходом на автостоянку, поэтому Боб может входить и выходить, минуя главный вход.
Готова поспорить, в штабе найдется, по крайней мере, несколько человек, у которых есть такая причуда – потрахаться в рабочее время в чулане или туалете, рассчитывая, что их там не застукают. Но я не отношусь к их числу, тем более что у нас есть место, где можно спокойно заняться этим делом. И вообще, Джек обычно впускает меня через заднюю дверь, ведущую прямо на стоянку, где я оставляю машину, а кабинет его босса… находится рядом. Считаю необходимым повторить это еще раз, потому что не хочу быть превратно понятой: на самом деле мы никогда этого не делали.
Более того, никогда не обсуждали такую возможность. Я даже не уверена, что он в курсе моих фантазий. Но в фантазиях, как только мы с ним оказываемся в кабинете, как только дверь закрывается и гаснет свет, а все поцелуи и объятия заканчиваются, я беру инициативу в свои руки.
Я толкаю Джека в грудь, он опускается в кресло – обтянутое плюшем кресло Боба на колесиках, – и мы занимаемся сексом прямо в нем, в этом «средоточии власти». Я прошу не вставать, не прикасаться к себе, не шевелиться и устраиваю короткий сеанс стриптиза, чтобы немного покрасоваться перед ним.
Сначала я развязываю пояс плаща и позволяю одежде чуть немного соскользнуть с плеч, чтобы Джек мог увидеть мою обнаженную кожу. Затем быстро распахиваю одну полу, прижимая вторую крепко к телу, давая возможность заметить трусики. После этого поворачиваюсь к бойфренду спиной, позволяю плащу соскользнуть на пол, наклоняюсь вперед и прикасаюсь к большим пальцам ног, чтобы Джек понял, что именно получит, если будет хорошим мальчиком и станет делать то, что от него требуется.
Член обретает твердость еще до того, как я снимаю с него трусы.
Мне видно, как он напрягся и выпирает под натянутой тканью.
Затем наступает время телесного контакта. Но Джеку по-прежнему приказано ни к чему не прикасаться, ничего не трогать. Я занимаю позицию перед креслом, спиной к нему, и, оседлав ноги Джека и взявшись за подлокотники кресла, то быстрее, то медленнее трусь ягодицами о его пах. Затем опускаюсь ниже. Стискиваю ягодицами его член, сжимаю как можно крепче, чувствуя, как он набухает еще больше…
Но я несколько отвлеклась. Дело в том, что я не имею никакого отношения к «Обществу Жюльетты» и к людям, в нем состоящим. Я не откликалась на объявления и не ходила на собеседования, чтобы туда попасть.
Скажем так, у меня есть талант, убежденность и голод. И меня заметили.
Мы могли бы до хрипоты спорить, что главнее, природа или воспитание, но этот мой талант отнюдь не врожденный.
По крайней мере, мне об этом неизвестно. Скорее, это нечто такое, что я в себе открыла.
Наверное, он у меня давно. Просто до поры до времени дремал, спрятанный в глубины моего «я», и лишь недавно дал о себе знать.
Но и открыв это, не знаю, с чего начать рассказ, как объяснить то, что случилось в тот вечер? В первый вечер, когда я узнала про «Общество Жюльетты».
Глава 2
Первое, что мы услышали на лекции по киноискусству, было следующее.
Сюжет всегда зависит от действующего лица. Всегда, всегда, всегда – без каких-либо исключений.
Любой преподаватель сценарного мастерства, не зря получающий деньги, скажет вам то же самое и заставит повторять эту истину раз за разом, пока вы не запомните ее, как собственное имя. Это главный принцип, управляющий вымышленным миром, такой же непреложный, как теория относительности Эйнштейна.
Без него распадается ткань сюжета.
Возьмите любой классический фильм (да и вообще любой фильм), проанализируйте его, разложите по полочкам – и вы поймете, что я имею в виду.
Например, «Головокружение» Хичкока, фильм, который любой студент вроде меня предположительно должен знать досконально. Актер Джимми Стюарт создал образ детектива по имени Скотти, чей упрямый, наивный поиск истины вместе со страхом высоты и граничащей с некрофилией одержимостью мертвой блондинкой и стали причиной того, что он пал жертвой искусного заговора, – можно сказать, его ахиллесовой пятой.
Предположим, что на месте Скотти оказался бы полицейский-сладкоежка. Что, кстати, даже реалистичнее. Но такой ход не сработал бы. Герой был бы копом, которого неумолимо тянет к киоску с пончиками, а не к роковой женщине, – и фильм у Хичкока точно бы не получился.
Теперь вы поняли. Сюжет зависит от действующего лица.
Рассмотрим другой пример. «Гражданин Кейн». Кинокритики обожают называть его величайшим произведением мирового кинематографа, и это действительно так. Подтекст, режиссура, работа оператора, мизансцены и все прочее делают его величайшей картиной, а не фоном для скрытой рекламы продукции «Майкрософта», «Крайслера» или чипсов компании «Фрито Лей», как это бывает во многих современных фильмах.
Итак, «Гражданин Кейн». История медиамагната Чарли Фостера Кейна. Человека, ставшего жертвой собственной гордыни и амбиций – то есть тех же качеств, что помогли ему вскарабкаться наверх, качеств, развившихся из эдипова комплекса, который принижает его успех, разрушает брак и в конечном итоге приводит к гибели.
Загнанный в ловушку порочного круга, ставшего частью его «я», бедняга Чарли умирает, брошенный всеми, никем не любимый, просто потому, что так и не смог, образно выражаясь, оторваться от материнской груди. А может, и не только груди… Потому что последнее слово, которое Кейн произносит, перед тем как отойти в мир иной, когда его пальцы разжимаются и он роняет снежок – или хрустальный шар, или что там у него было, в котором он так и не увидел свое ближайшее будущее, не увидел, что его жизнь не просто пошла прахом, а вообще закончилась, – так вот, он произносит «бутон». Бутон, как гласит легенда, был нарочно вставлен Орсоном Уэллсом как хитроумная отсылка к интимному прозвищу, которым Уильям Рэндольф Херст (прообраз Чарли Фостера Кейна) называл вагину своей любовницы.
Бутон. Первое слово, которое звучит в фильме, и последнее, которое мы видим на брошенных в печь детских санках. Мы видим, как его пожирают языки пламени, как оно превращается в пепел. Теперь, когда вам известен этот любопытный факт, вы больше никогда не станете смотреть фильм «Гражданин Кейн» прежними глазами. Вам будет казаться, что вы слышите слово «бутон» или видите этот самый бутон. Вы будете думать о вагине.
Вы думаете, Орсон Уэллс пытался что-то нам сообщить, донести до нашего сознания? По-моему, он желал сказать лишь следующее: Чарльз Фостер Кейн был великий трахальщик, способный употребить родную мать. Ничего удивительного, что это стало источником всех его проблем.
Добавлю в качестве отступления от темы: существует тип фильма, единственный, который не подпадает под это правило. Всего один жанр, который ломает стереотипы. Не только ломает, но и переворачивает с ног на голову, просто потому что способен на это, а на остальное ему плевать: порно.
Но сейчас не о нем.
В любом случае, как уяснила для себя, правило в равной степени применимо и к реальности, и к вымыслу. То, что происходит с нами, подчиняется тому, кто мы такие, как мы ведем себя и почему, не только в кино, но и в реальной жизни. Решения, которые мы принимаем, дороги, которые выбираем, – все это продолжение нас самих.
Дорога, на которую я ступила, вам не видна. Это не дорога из желтого кирпича из известной сказки, не затерянное шоссе и не двухполосный проселок. Я даже не знаю, дорога ли это вообще, хотя путешествую по ней. Это выяснится, лишь когда я, наконец, доберусь до места назначения. Тогда я оглянусь назад, на пройденный путь, увижу, какое расстояние преодолела, и пойму, что все решения, все пути вели меня именно к этому месту.
Поэтому предлагаю следующее. Чтобы объяснить, как в конечном итоге я оказалась в «Обществе Жюльетты», мне придется начать с самого начала. Ну, не с самого-самого начала. Прибережем дурацкие младенческие фотомордочки для более подходящего случая. Обойдемся без апокрифических детских воспоминаний, призванных объяснить истоки психических травм, поселившихся в моем сознании. Вроде времен, когда я писалась в штанишки в воскресной школе, когда сестра Розетта рассказывала нам о Ное и его ковчеге.
Поэтому начинаем не с самого начала, а близко к нему.
Прежде всего, позвольте рассказать кое-что о себе, о моем характере, о моей ахиллесовой пяте. Думаю, придется начать с Маркуса, преподавателя, в которого я была тайно влюблена.
Ведь какая девушка без тайной влюбленности? Легкая влюбленность, на которую можно проецировать свои самые безумные сексуальные фантазии. Моей влюбленностью был Маркус, и он, сам того не подозревая, стал моим фетишем, как только я впервые вошла в аудиторию.
Маркус: блистательный, взъерошенный, красивый и застенчивый. Застенчивый до той степени, что кажется холодным и надменным.
Маркус, который очаровал меня в тот же миг, когда я его увидела. Ничто не разжигает в женщинах большее любопытство, чем эмоционально сдержанный мужчина, который остается вечной загадкой, особенно с точки зрения сексуальности.
Так и я не смогла раскусить Маркуса.
В теории кино существует такое понятие, как «безумие видимого». Это нечто, связанное с удовольствием. Например, то огромное удовольствие, которое мы испытываем, видя, осознавая, постигая очевидные истины бытия физического тела и его функций, показанные крупным планом на экране.
Именно такие чувства вызывает у меня Маркус.
Вызывает в те минуты, когда я сижу в первом ряду, откуда он лучше всего виден мне на фоне белой учебной доски, подсвеченный лампами дневного света, такими же яркими, как софиты на съемочной площадке. На каждом занятии я сижу на одном и том же месте, в переднем ряду огромной аудитории, и за моей спиной тянется еще примерно сорок рядов. Место прямо посередине ряда, так что он не может меня не заметить. И все же Маркус редко встречается со мной взглядом. Он так же редко смотрит в мою сторону, обращаясь к аудитории, ко всем, кроме меня, и от этого мне кажется, будто меня нет, будто я вообще не существую.
Он здесь, а я нет. И это сводит меня с ума. Это и есть «безумие видимого».
Интересно, неужели он старательно изображает отчужденность потому, что я нарочно пытаюсь попасться ему на глаза?
В те дни, когда у меня есть занятия – в понедельник, среду и пятницу, – я стараюсь нарядиться специально для него. Сегодня – не исключение. Я выбрала обтягивающие джинсы, выгодно подчеркивающие попку, бюстгальтер на косточках, призванный как можно выше поднять грудь, топик в сине-белую полоску, привлекающий к формам внимание, и темно-синий кардиган, призванный подчеркнуть все вышеперечисленное.
Я хочу, чтобы Маркус обратил внимание на мою грудь и вспомнил Брижит Бардо в «Презрении», Ким Новак в «Головокружении» и Шэрон Стоун в «Основном инстинкте».
Достаточно ли это очевидно?
Надеюсь, что да.
Поэтому сегодня, как всегда, я сижу в аудитории, притворяясь, что конспектирую, а сама мысленно раздеваю Маркуса. Маркус рассказывает о Фрейде, Кинси[1]1
Альфред Кинси (1894–1956) – американский биолог, исследователь человеческой сексуальности. – Здесь и далее примеч. перев.
[Закрыть] и Фуко[2]2
Мишель Фуко (1926–1984) – французский философ, теоретик культуры и историк.
[Закрыть], о зрелищном кино и женских кинообразах, а я пытаюсь разглядеть его член, скрытый коричневыми костюмными брюками, чересчур тесными в паху.
Маркус полустоит, полусидит на столе, и его нога вытянута вдоль края столешницы, образуя почти идеально прямой угол относительно другой ноги, якорем воткнутой в пол. Я грызу кончик карандаша, мысленно подсчитывая расстояние в дюймах от шва его брюк, проходящего вдоль внутренней стороны ноги, пытаюсь определить параметры его «красавчика» – обхват, длину и ширину.
Аккуратно записываю цифры в правом верхнем углу желтого блокнота, в котором после двадцати минут лекции – лишь карандашные рисунки и каракули. Мысленно совместив параметры, прихожу к выводу, что они меня впечатлили. Потому что член у Маркуса более чем соответствует размеру его мозга.
Впрочем, чему удивляюсь? Можно подумать, я раньше этого не делала. Делала, причем как минимум сотню раз. На каждой лекции.
И, волшебным образом, всякий раз, получала те же самые три цифры. Это как если бы я раз за разом отхватывала джекпот. И каждый раз я чувствую приятный трепет. Надеюсь, вы догадываетесь, где.
Как я уже сказала, Маркус ужасно рассеянный. Наверное, он думает, что я с головой погрузилась в лекцию. Нет, вы только не подумайте, что мне наплевать на тему занятия или что я не слушаю. Я ловлю каждое его слово и в то же время постоянно отвлекаюсь. Я, так сказать, пребываю в многозадачном режиме.
Маркус рассказывает о Кинси и о выводе, к которому тот пришел в ходе своего знакового исследования секса. Женщины, выяснил Кинси, не реагируют на визуальные стимулы так, как мужчины, а иногда и вообще не реагируют. Я с этим категорически не согласна. Знай Маркус, что он делает со мной, он наверняка бы это тоже понял. От Кинси лектор плавно переходит к Фрейду, еще одному старому извращенцу со странными представлениями о женской сексуальности – и теперь я завожусь по-настоящему. Маркус крупными буквами пишет на доске «КАСТРАЦИЯ». Затем – «ЗАВИСТЬ К ПЕНИСУ». После этого подчеркивает слова дважды и для пущего эффекта дважды их повторяет. Думаете, это испортит мою схоластическую мастурбационную фантазию?
Ничего подобного.
Видите ли, голос Маркуса подобен коричневому сахару – мягкий, темный, насыщенный. Когда я его слышу, у меня возникает ощущение, будто внутри меня все склеивается. Однако слова, которые он произносит и которые меня заводят, не имеют вообще никакого сексуального подтекста. Слова звучат сдержанно, холодно и имеют технический смысл; но когда их произносит Маркус, возникает ощущение, будто он – в интеллектуальном смысле – начинает сыпать непристойностями.
Особенно следующие:
Уничижение.
Катарсис.
Семиотика.
Сублимация.
Триангуляция.
Риторика.
Подлинник.
И последнее по счету, но не по значимости, любимое мое слово, которое правит всеми прочими:
Гегемония.
Когда Маркус говорит, он делает это с такой вкрадчивой властностью, что я сижу не шелохнувшись, как будто он крепко сжал меня в объятиях, и я готова на все, что он только пожелает. Поэтому, когда Маркус произносит «зависть к пенису», мне слышится мольба. Он как будто приказывает: «Пожалуйста, оттрахай меня». И хотя он даже не смотрит в мою сторону, я знаю, что он обращается именно ко мне.
И только ко мне.
Это – влюбленность в Маркуса – не имеет к Джеку никакого отношения. Это всего лишь забава, маленький романтический эпизод, который я мысленно представляю, чтобы развлечься во время занятий. Фантазии о папике-педагоге будоражат меня, пока я сижу на лекции, и вылетают из головы, как только звенит звонок.
На этот раз дело даже не заходит дальше.
Я смотрю на жилистые руки Маркуса, его длинные мускулистые ноги и пытаюсь представить, как они обхватывают мое тело, все целиком, как паук обхватывает муху, чтобы затем в нее впиться. Я хочу, чтобы Маркус так же обхватил меня и впился в меня. Интересно, думаю я, трахается ли Маркус столь же умело, сколь рассказывает о психоанализе, семиотике и теории авторского кино?
Позволяю вопросу повиснуть в воздухе. Ответ приходит неожиданно, откуда-то сзади, произнесенный заговорщическим шепотом:
– Он ненормальный. Фрик.
Я оборачиваюсь и смотрю в ясные сияющие зеленые глаза. Вижу сочные чувственные губы, на которых играет кокетливая улыбка. Так я знакомлюсь с Анной. Она сидит позади меня и, перегнувшись через спинку стула, на виду у Маркуса, шепчет мне на ухо. Конечно же, я ее знаю. Она из моей группы. Анна блондинка, маленькая, чувственная, женственная. Самая крутая штучка во всем колледже, способная вскружить голову любому мужчине. Она та самая девушка, с которой все хотят подружиться. Девушка, о которой мечтают все парни.
Я воспитана в католичестве, и мне вложили в голову, что секс – это то, к чему нельзя стремиться и в чем нельзя искать наслаждений. Лишь после того, как я начала встречаться с Джеком – а с ним я начала встречаться уже после того, как потеряла девственность, – я перестала мучиться когнитивным диссонансом и стала получать от секса удовольствие.
Похоже, Анне мои проблемы неведомы. Она игрива, свободна, не отягощена комплексами, всегда улыбается. Я смотрю на нее и вижу в ней девушку, которой комфортно в собственном теле, кто не стесняется собственной сексуальности и таящейся в этом теле силе. И еще она меня интригует.
С вами когда-нибудь бывало, когда вы, увидев человека и заговорив с ним, сразу же поняли, что станете друзьями? Именно так было у меня с Анной, когда она сказала, что Маркус – фрик. Это все равно, что услышать собственный голос, как будто она точно знала, о чем я думаю. И поняла меня.
Так отныне и будет между нами. Наше тайное единение.
Но я пока не знаю, что она уже трахалась с Маркусом.
А как же те редкие мгновения, когда Маркус перехватывал мой взгляд и мне хотелось думать, что он смотрит на меня?
Нет, он смотрел не на меня. Он смотрел сквозь меня.
Смотрел на нее.
