Текст книги "Кровь первая. Она"

Автор книги: Саша Бер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

Не прошло седмицы, как логово обзавелось целой командой повитух, одной из который оказалась даже бывшая матёрая вековуха, как раз того баймака, где старого атамана прирезали, а её сослали в еби-бабы. Вековуха оказалась очень странной и не менее своеобразной. Первое, что бросалось в глаза её невысокий рост, если не сказать вообще коротышка, и непривычная для большухи худоба. Как образно выразился Звонкий, ближник Ардни, ездивший за ней:

– Со спины кутырка, кутыркой, а как развернулась мордой, так прямо в снег на жопу сел.

Её бывший баймак был ещё не тронут и не смотря на свою миниатюрность и кажущуюся безобидность, вековуха оказалась на редкость кровожадной и своенравной.

Привозили их по одной и изначально рассадили раздельно по ямам, что у Шумного было в достатке и которые служили ему эдаким карантином. Ямы были сухими и тёплыми. В каждой очаг, много сухого сена для лежака, сверху настил, устроенный таким образом, что ни снег, ни талая вода внутрь не попадали. Кормили от пуза, поили вдоволь, расспросами не докучали. Кого-то уговорами заманили, кого-то посылами, кому-то вовсе ничего не объясняя, чуть ли не силой привезли да в яму бросили. Но никто толком не знал зачем. Каждую оставили наедине с собой думать да гадать на кой они немолодые, да ущербные этим пацанам понадобились. А что это были за звери, они знали прекрасно и то, что их привезли в самое звериное логово, тоже догадывались. Еби-баб ары не держали, а обходились коровниками, для которых эти, были староваты. К тому же обходились с ними никак с пленницами, а как с гостями, лишь из ям не выпускали, объясняя это какой-то необходимостью, да вечно однозначно отговариваясь: «не время». За тем к каждой «гостье» в яму спустился щупленький паренёк, с каждой поговорил вообще-то не о чём. Ну, что значит поговорил, больше спрашивал, безобидно так интересовался, как кличут, да чем по жизни занималась, о травках, да о птичках с рыбками, о детях, конечно. В общем странные какие-то речи вёл, непонятные. Сам же на какие вопросы не отвечал. Отмалчивался. Зорька тоже вниманием «новеньких» не обделила. Любопытство, аж ляжки жгло. К каждой яме сбегала, на каждую в щёлку глянула, с каждой познакомилась. Нет, она не своевольничала, а делала всё, как Шумный просил, который её и водил по ямам. А когда Зорька, треща как сорока, лишь головой в люк просовывалась, рядом стоял, чуть по одаль, чтоб «гостьям» его видно не было, и тихонько так, чтоб в яме не слышали, Зорьке нет, нет да подсказывал. Все Зорькины разговоры – переговоры заканчивались на том, что она представлялась «новеньким» как жена атамана, после чего непринуждённо прощалась и от люка отходила. При первых знакомствах, ей это казалось как-то неприлично, так резко разговоры прерывать и Шумному силой порой приходилось её от люка оттаскивать и даже рот зажимать, чтоб чего лишнего ещё не взболтнула и только после второго или третьего одёргивания, каждый раз получая объяснения, что «так надо», Зорька сдалась и стала вести себя по роли так, как требовалось. Потом она и сама стала замечать, как менялись лица сидящих в ямах, после того как узнавали, что говорят не с молодухой какой-то любопытной и глупой, а с главной бабой этого дикого и до усрачки страшного для них места. Все как одна реагировали почти одинаково, резко задирая головы и пристально всматриваясь в молодое, красивое и искренни улыбающееся лицо. И вот на самом интересном месте это милое личико исчезало, люк закрывался и у каждой бабы в голове заваривалась каша. У них бедных и так мозги были набекрень от непоняток, творившихся вокруг, а после того, как эта милая непосредственность заявляла о своём бабьем лидерстве среди этих кровожадных зверей, у них мозги вообще сваривались и в остатке оставалась лишь мысль о том, что коль речная молодуха, судя по косе, живёт здесь, как в сказке, припеваючи, то может всё не так плохо, как кажется. Может и у неё всё сладится, и она поживёт ещё. У каждой появилась надежда. Коль Светлая Троица смилостивилась и не дала околеть в лесу, да не дала замориться с голоду, то не спроста её сюда закинуло.

Наконец, Шумный подвёл Зорьку к последней яме и прежде чем заглянуть в неё, придержал за руку и тихо предупредил:

– Будь осторожней с этой.

Зорька кивнула, но по её беспечному выражению лица, он понял, что атаманша пропустила его предупреждение мимо ушей, поэтому больше сам напрягся, да и сел на это раз к ней поближе. Люк открылся, и любопытная Зорькина мордашка сунулась в проём.

– Будь здрава, гостенька, – радостно поздоровалась она, вглядываясь в силуэт маленькой и хрупкой кутырки.

То, что перед ней девка на подросте, Зорька была уверена и это первое, что её удивило. Таких малолеток в еби-бабы не отправляли, а Шумный сказывал, что они все из этих. Сидящая на соломе кутырка ответила, так же поздоровавшись, не поднимая головы и не меняя позы.

– А как тебя кличут, девонька? Как к тебе обращаться? – продолжала тараторить Зорька, но радость в её голосе, почему-то стала уступать жалости к этой девке.

Та, всё так же внешне не реагируя, тихо ответила:

– Хавкой мени с детству кличут. Слыхала?

И тут она встала медленно и подняла лицо на Зорьку. Молодуху, как молнией пробило. Стукнуло и тряхануло так, что аж в зобе дыхание спёрло. Зубы лязгнули сжавшись, а меж ног что-то горячее разлилось. Какая она была страшная! Белое как снег лицо, испещрённое глубокими морщинами, как птичья жопка, маленькие белёсые глазки, не мигающие без ресниц и бровей. Сморщенный ротик, без губ и на всём этом фоне непропорционально длинный, заострённый, нос с синюшным отливом. Лохматая копна седых волос, вылезавшая из-под накинутого на голову куска шкуры, шевелилась. Так по крайней мере Зорьке по началу показалось. Из ступора ошарашенную атаманшу вывело лёгкое постукивание Шумного по её спине. Она тяжело глотнула. Тем временем выпрямившаяся вековуха, смотря в сторону открытого люка продолжала:

– Ну последни лет тридевять кликали не иначи, как матёра. А ты кто така бушь, красива?

– Я жена атамана, – ответила атаманша, приходя в себя после увиденного и в ней почему-то вспыхнула жуткая неприязнь к своей собеседнице и в ней, в качестве защитной реакции вдруг проснулась надменная атаманша, упрямая и своенравная «оторва», которой по правде сказать, она не перед кем в этом виде не выставлялась.

Тем временем вековуха, как бы само собой, продолжала, эдаким под сластённым мёдом голосом, стараясь быть как можно более безобидной:

– А я гляну ты с наших, речных бушь?

– Да, – спокойно, но уже уверенно и жёстко ответила Зорька, – из Нахушинских я, с Данухинского бабняка.

Хотя Зорьку в бабняк конечно никто не принимал, но насторожённость к этой несуразной вековухе и отсутствие какого-либо желания откровенничать, почему-то диктовало ответ именно в этом виде.

– Ишь ты, – вдруг всплеснула ручками «гостья» и что-то в её выражении лица неуловимо изменилось.

Зорька не заметила, а почувствовала это. В её мутных глазках сверкнул неподдельный интерес. Они резко сузились, и забегали по всему проёму лючка. По всему виду вековуха была слеповата и как следует рассмотреть Зорьку не могла, но тем не менее выдала:

– Так я теби знам, девонька. Ты ж Утриня Заря, молода жинка грозно итимана бушь, – вековуха беззубо улыбнулась и взгляд её глазёнок перестал метаться, а вместо этого в них заискрились слёзки, – ишь ты, итиманша!

Последние слова она произнесла с интонацией шутливо грозной мамки, поддевающей свою несмышлёную дочурку. Зорька, обескураженная таким резким изменением в поведении «гостьи», тем не менее не стушевалась и вида не показала, спросив всё так же твёрдо, даже с нотками надменности:

– А ты по чём знашь?

– Да как же мине мила ни знати-то? О те молва по всим зимлям литат, по всим буиракам шепчит. А мине так особливо за твоей судьбинушкой суждино приглядывати. Чай с детству за тобой пригляд имею.

Зорька медленно поднялась с колен на ноги, но встав так, чтоб видеть эту мерзкую вековуху в проём, спокойно, даже чем-то подражая мужу, спросила:

– С чего бы то тебе матёрой за чужой девкой приглядывать? Своих было мало?

Неприязнь к этой мымре переросла в стену отчуждения, что уже не позволяло эмоционально воспринимать всё ею сказанное и только поэтому она абсолютно спокойно восприняла ответ вековухи:

– Ну, как жи, диточка. Ты ж дочя Ухтины.

Зорька стойко промолчала и вида не подав, что от клички мамы у неё внутри всё сжалось. Та, не получив в ответ никаких реакций продолжала елейно щебетать:

– Иё, иё, я ж знам. Тому чё Ухтина моя доча, диточка.

Зорька стояла, как ледяное изваяние. В любое бы другое время, услышанное взорвало бы Зорьку. И Святая Троица вся вместе бы не смогла предсказать бурность её ответной реакции, но не сейчас. Она отгородилась от этой страшилки и попросту не верила ей, ни одному её слову. Хавка не слыша никаких ответных эмоций, стушевалась. Она похоже не ожидала такого. Слёзы побежали по её изуродованному временем лицу. Она ещё, что-то хотела сказать, но почему-то замолкла на полу слове. Матёрая была обескуражена и ошарашена на столько, что растеряла весь свой напор и силу, моментально превратившись в старческую размазню. Руки её повисли плетьми, голова низко опустилась. Кусок шкуры с головы сполз на спину, открывая короткие и взъерошенные пушком абсолютно седые волосы. Голосок стал дребезжащим. Из ямы до Зорьки донеслось:

– Чё с нами бут то, Зоринька?

Зорька отвела взгляд от проёма люка, уставившись куда-то в дебри леса и тем же атаманским тоном, подражая ему даже в мельчайших оттенках интонации, ответила:

– Как жизнь сложится у остальных мне ведомо, а вот что с тобой делать, покуда не решила.

И с этими словами она ногой, небрежно захлопнула люк. После чего повернулась и пошла прочь. Шумный, повидавший всякого, как ему казалось на этом свете, плюхнулся пятой точкой в сугроб и широко раскрыв глаза и рот, ничего не понимающе смотрел в след уходящей Зорьке. У него в один миг в голове произошло несколько сотрясений мозга. И от того, что услышал и от того, что увидел. Мимика на лице менялась с издевательской скоростью и отчётливо вырисовывала происходящее в голове.

Ардни она ничего не сказала, а он, лишь увидев её, ничего не стал спрашивать. Только молча проводив взглядом на её половину, на которой Зорька скрылась, быстро оделся и побежал искать Шумного. Зорька не знала, что Шумный поведал атаману, но тот вернулся только к ночи смурной и задумчивый. К ней на половину сразу не пошёл, а сел у себя на лежаке и долго молчал. Наконец он решился, и она услышала приближающиеся к ней шаги.

Она лежала на боку, поджав ноги, спиной к нему. Он сел и наклонился, заглядывая ей в лицо.

– Ты ничего не хочешь мне сказать? – грозно начал он.

На что Зорька спокойно и равнодушно ответила:

– А чё говорить? Шумный ведь и так всё рассказал, да небось ещё и в красках разноцветных.

Ардни выпрямился и хмыкнул:

– Я такого Шумного ещё в жизни не видел. Мне и самому захотелось посмотреть на то, что там было. Сама то что думаешь?

– Не верю я ей, – всё так же равнодушно ответила Зорька, – врёт она всё. Змеища она болотная, но я её больше не боюсь. Не знаю почему, но не боюсь. По началу сильно испугалась, а потом… – она неопределённо повертела перед собой ладонью.

– Так, – ударив себя по коленям констатировал атаман, – видно надо самому поговорить. Любопытно.

Тут Зорька вдруг резко встрепенулась, переворачиваясь на спину и хватая Ардни за руку.

– Нет, не надо.

Атаман вопросительно посмотрел на жену.

– Только не сегодня, – уже спокойно добавила она и уже чуть ли не упрашивая, почему-то засюсюкала, – давай завтра.

– Почему? – переспросил Ардни.

– Мне ещё надо подумать.

Атаман так и не поняв какая связь между тем, что ей надо подумать с тем, что ему нежелательно ходить сегодня, тем не менее легко согласился, так, как и сам не собирался идти на ночь глядя. Он планировал сходить завтра.

– Ладно.

Она улыбнулась, и он наклонился, чтоб её поцеловать. Зорька обхватила его за шею и тихо пропела в ухо:

– Как мне с тобой легко и хорошо.

На следующий день атаман пошёл на беседу с матёрой, но не один. Зорька потребовала, что должна слышать их разговор. И её требование выглядело столь убедительно и бескомпромиссно, что Ардни согласился, с какой-то ехидной улыбочкой. Кроме того, по дороге она заявила, что атаман для беседы спустится вниз, а она останется на верху, да так, чтоб слышать всё, но чтоб об её присутствии вековуха не догадалась. Ардни по началу было удивился, но поразмыслив о чём-то согласился и с этим.

Ямы, некогда находящиеся в лесу, после расширения логова вторым кольцом, оказались на вырубленной от леса полосе. Их лишь обнесли сплошным забором из плетённых ветвей между вкопанными столбами, высотой почти с человеческий рост. Это и снег задерживало, не давая ямы заметать, да и от лишних глаз скрывало, посторонних и любопытных придерживало. За забором, меж ям, расхаживал в большом тулупе, упрятав руки в рукава, дежурный по ямам. Никакого оружия у него не было, да ему, в прочем, оно было и не нужно. Он ведь не сторожил пленников, а за гостями ухаживал. Кому пить подать, кому дров в яму скинуть, ну и когда еду приносили, раздавал. Когда атаман с женой зашли за забор, пацан, выдернув руки из рукавов, быстро подбежал и принял залихвацкий вид, выпрямившись и выпятив грудь вперёд. Ардни тихо сказал ему:

– Показывай где матёрая сидит, – и тут же предвидя реакцию пацана, открывшего рот, быстро добавил, – молча.

Пацан захлопнул рот и засеменил в дальний угол. Добежав до нужной, он столбиком встал возле люка. Ардни кивком головы указал на то, чтобы открыл и глядя в проём так же тихо добавил:

– Лестницу.

Пацан метнулся к забору и через мгновение вернулся с длинной, узкой деревянной лестницей, которую тут же опустил в яму. Ардни оглянулся на стоящую за спиной хмурую Зорьку, подмигнул хитро, видя, как та напряглась, и вся скукожилась, затем отослал пацана «погулять» и спустился вниз. Зорька, нагнувшись, подкралась к открытому люку и тихонечко уселась на снег, заворачивая ноги в полы тулупа. Ардни ещё спускался, а она уже навострив уши, приготовилась слушать. Конечно, Зорьке очень хотелось хоть одним глазком глянуть на то, что там будет происходить, но ей очень бы не хотелось, чтоб эта ведьма её увидела. Почему-то Зорька понимала, что если она её увидит, то всё пойдёт насмарку. На какую «смарку», и почему именно пойдёт, Зорька себя не спрашивала и не отвечала. Знала, просто, что из этого ничего не получится, а что и почему, какая разница. Она слышала, как Ардни спустился на дно ямы, как завалился, кряхтя на сено. Долго возился, устраиваясь, а потом затих. Зорька чуть уши не сломала, но разговора не слышала. Она слышала, как потрескивали и пели заунывно дрова в очаге, как пацан вышагивал по одаль, то и дело зыркая в её сторону. Это очень нервировало её, и она «громко» жестикулируя, добавляя «громкости» зверским видом на физиономии, чтоб тот замер на месте и не издавал ни звука. Пацан оказался понятливым и встал как вкопанный. Зорька так же жестами и мимикой одобрила его понятливость и опять припала слухом к люку, в котором всё так же пели и потрескивали дрова и всё так же стояла тишина в разговорах, которые она так надеялась услышать. Она уже начала изводиться, не понимая почему они не говорят и вообще, что там происходит? Молодуха уже было не выдержав, собиралась заглянуть в проём, как вдруг услышала голос мужа.

– Я думаю мне не надо представляться. Ты знаешь кто я такой.

Вековуха не отвечала.

– Ну, по крайней мере догадываешься, – продолжил он, опять шурша сеном, наверное, меняя позу.

– Гадала гадалка, да догадалась нагадать догадку.

Наконец ответил старческий голос спокойно и даже как Зорьке показалось с неким достоинством. По крайней мере ни страха, ни лебезящих тонов в её голосе не проскальзывало, даже чуть нагло и вызывающе, что ли.

– Скажи мне, Хавка, зачем ты согласилась сюда приехать? Ведь ты сама пожелала?

Голос атамана был холодно ледяным, и Зорька аж поёжилась, отметив про себя, что муж похоже уже успел где-то принять эту проклятую Сому. Этот тон она ни с чем перепутать не могла.

– Кому понять непонятку, коль понятка не понимат, – голос ведьмы так же звучал непривычно для Зорьки. Старческий, усталый, но вместе с тем тяжёлый и уверенный, – эт молод глядит на передок, чё колом стоит, а вековой всё норовит на зад, отвисший оглядивати. Мине чё уж на передок то смотрить, мине на следы свои лишь оглядыватьси. Вот пред Смертушкой больно захотелоси бросить взгляд слипой на родну кровинушку.

– Посмотрела?

Та продолжила, никак не обратив внимания на его вопрос, но продолжила не как обычно, полу понятными словами, а очень чисто, по аровски, притом несколько вальяжно:

– Под конец жизни люди часто умягчаются душою и любят потешить себя чувственными соплями. Мне ведь одно помирать. Что там, что здесь. Только там в избе, ой как помирать не хотелось, соколик, последним зубом за жизнь цеплялась, а тут Святая Троица такой подарок перед смертью. Как же я могла от такого отказаться.

Наступила пауза. Опять треск поленьев и тишина, которую нарушила вековуха:

– Ты не поверишь, атаман, – продолжила она уже другим голосом, мягким, радостным, что ли, но тоже чисто, без выкрутасов, – после того, как я повидалась с ней, вернее почувствовала её, ибо я слеповата уж давно. Разглядеть как-то не суждено было, но смотреть мне на неё было вовсе не обязательно. Мне важнее было её почувствовать, понять. И я поняла, то что было нужно. Теперь и помереть в радость, ибо я всё сделала в этой жизни. Благодарю тебя атаман за подарок. Если б не помирать, то б в долгу перед тобой была бы.

– А с чего ты старая решила, что я тебя убивать буду? Не для того мои люди тебя из таких далей вытаскивали.

В яме зашуршала солома и Хавка опять перешла на свою придурковатую речь:

– Ну, тык твои орёлики то лители в небо, да залители во кусты. Они ж знати ни знали кого кличут, и причёма здеси ты, итиман. Я ж и без тибя как-нибудь помру, ни напригайси, а сама ни смогу, тык вона мине Зорька подмогнёт, ты ж в том ни сумнивайси.

– Тебя послушать, так она кровожадней меня зверем будет?

Тут раздался громкий каркающий смех вековухи. Такой противный, что Зорьку аж передёрнуло и зубы её заскрежетали, а пальцы сжались в кулачки и почувствовала Зорька, как по всему нутру разливается дикое желание эту ведьму придушить.

– Ох, ни смиши мохнату щель, соколик, она и так смишна, – сквозь смех провизжала вековуха, и немного отдышавшись и откаркавшиь, выдала ему с ехидцей, – Тык я вижу жёнушку то свою совсим ни знашь, итиман. Ой, биригиси. Эт оторва тута ишо вам даст просратися, мало ни покажитси. Я вичёра, как учуила иё, так всё за раз и понила. По началу ком попирёк горла обидой встал, а как отлигло от жопы то, всё и понила. И я така в молодицах то была, и дочи мои, оторви да брось, и мама иё, и она така же. Вся наша порода бабья проклита.

Последние слова она как выплюнула, но не злобно, а как бы злобно-наиграно. Ардни не перебивал, а слушал молча. Ведьма тем временем продолжала.

– Да ты ни ссыкай, итиман. Для мужиков наша порода благо одно. С ней ты бушь и закормлин до усрачки и напоин до уссачки и заёбан до отключки, – она опять каркая расхохоталась, – да довеском, есть ишо одна дурь рода наша. Преданы мы мужику свому, аки собаки ручны. Не, те иё боятьси нечиго, итиман, свизло, а воти бабам тутишним, чё в логови пригрел, я ни позавиду. Те ссаться от иё бут до вечно мокрых ляжик, она ж и рук ни мара с них по три шкуры сымать бут. Эт ж ты поверь. По сибе знам.

Опять наступило молчание. Видно Хавка всё, что хотела высказала, а почему молчал Ардни, Зорька не знала. Наконец, атаман что-то обдумав, наверное, произнёс:

– А если я предложу тебе ещё пожить? Ты ж сама сказала, что должок у тебя передо мной, а долги отдавать надо.

Та тяжело вздохнула и с какой-то обречённой грустью прошамкала:

– Напугал жопу ушами, сунув нос в вонючу дырку. Не, итиман. Я те мусорить мозги ни бу страшилками, про змеину нашу породу. Но верь, есть у нас сикрет, да он тольк нас касаимо. Понимашь? Две змии в одной ями ни высиживат. Вроди и кровь родствинна и родня, родней ни быват, а ни могём ужитиси рядом. До смертушки ни могём, итиман. Я ведь и дочи оби продала из-за того. Пока маниньки были, души в них ни чаила, а как в них бабы проклюнулиси, аж руки зачисалиси, так бы и придушила, змиюк.

Только тут Зорька разжала, побелевшие уже от напряжения пальцы и тупо уставилась на них, спрашивая себя «и я такая же?». А Хавка тем временем продолжала сдавать Зорьку с потрохами:

– Она ж как наведаласи к мени давича, я за раз понила. Кода ихала сюды виделаси мени дивчинюшка нисмышлёна, «оторва» ни путёва, а встретила мине баба уж с кровю пробуженой. И почуила я от ниё таку силушку, чё и мине дана ни была, чё тама про мати её говорити. Та слаба была, толь грызтиси и могла, а Зорька… – тут она осеклась и понизив голос, как будто сознаваясь в чём-то, – а в Зорьки силушки столь, чё одной думкой отобрати жизню смогёт, а покалечити, так взглинув лишь мимоходом.

– Чего это ты меня запугиваешь, старая?

– Пугало пугати самой пуганой ходити. Я те ни пугам. Я с тобою, итиман, рассчитываюси по долгам. Подарок за подарок. Я чую в тибе силу, да силу странну, нипонятну, ни нашиго свету, ни нашиго миру. Тибе от Зорьки зла никако, а коль обуздашь, то обритёшь в придачу иё силу змеину на благо своё. Ни одна баба попирёк иё встати ни смогёт, загнётси.

Опять в разговоре наступило молчание. Зорька восприняла его как должное, ибо сама в это время голову ломала, услышанное переваривала. Затянувшуюся тишину, как гром среди ясного неба, прервал Ардни:

– И всё-таки, я считаю, ты не всё в этой жизни сделала. Осталось ещё одно дело за тобой.

Он помолчал, видать высматривая реакцию вековухи, но та голосом никак не отреагировала.

– Моя жена беременная и ей на Родной седмице[38]38
  Родная седмица. Новолуние. +36 седмиц от Купальной. Начинаются массовые роды в баймаках.


[Закрыть] рожать, как у вас и положено, и именно тебе надлежит её к этим родам подготовить, роды принять и ребёнка в люди выпустить.

В ответ тишина. Ардни продолжил:

– На днях всех вас на жильё определю, а до этого ты должна дать мне ответ, будешь долг перед своей змеиной кровью отрабатывать или оставишь его другим, а сама к Дедам сбежишь. Тебе решать. Если надумаешь к Дедам, то лучше сделай это сама.

Послышались шаги по ступеням и вскоре на поверхности появился злой атаман. Выдернул лестницу. Кинул на снег. Захлопнул люк и быстро зашагал на выход, даже не предложив помощи беременной жене подняться. Зорька неуклюже, торопясь забарахталась, ставая на ноги, но поняв, что он её ждать и не собирается, а догнать его всё равно не сможет, пошла спокойным шагом, вразвалочку. Она хотела по дороге всё ещё раз обдумать, но в голове почему-то стоял лишь не понятный звон, который заливался в пустоте от мыслей.

Ардни до самого вечера с ней не разговаривал. Не то, чтобы игнорировал, а даже злобно как-то зыркал в её сторону, заставляя от чего-то Зорьку чувствовать себя в чём-то виноватой. Она от греха подальше укрылась на своей половине. В одежде залезла под одеяло, пригрелась и даже задремала. Разбудил её громкий голос мужа:

– Эй, змеище. Ползи сюда.

Она безропотно вылезла из-под одеяла и прошмыгнула на его лежанку. В очаге мерно пылал огонь, без треска и писка. Атаман лежал на спине, прижавшись к стене и задрав край одеяла, давая понять ей, что приглашает. Она недолго думая юркнула к нему, так и не снимая платья и тут же примостилась у него на плече.

– Ну, что теперь думаешь о своей родственнице? – начал он разговор.

Зорька помолчала, обдумывая, а затем тихо призналась:

– Я всё же её боюсь.

– Дурёха, она тебя боится куда больше. Поверь мне.

– Не ужели ты меня и нашего ребёнка доверишь этой ведьме, – прошипела она, поднимая с его плеча голову и гневно смотря ему в глаза.

Ардни улыбнулся.

– Поверь. Она самая надёжная для тебя помощь.

– Почему? Ты же сам слышал, что меж собой мы творим. Не поверишь, но я у ямы еле сдержалась от того, чтобы не спрыгнуть вниз и не придушить её голыми руками.

Атаман расхохотался, поглаживая свободной рукой по её животу, упёршемуся ему в бок.

– Правда, правда. Прямо напасть какая-то. Сама от себя не ожидала, но точно знаю, я спокойно бы её придушила и глазом бы не моргнула.

– Верю, верю, только в отличии от тебя я видел её. Она сама сдохнет, но тебя и ребёнка даже с того света вытащит. Это я теперь точно знаю. К тому же она нужна будет мне, некоторое время, – с какой-то таинственностью закончил Ардни.

– А почему ты решил, что она согласится? – уже несколько успокоившись и идя на попятную, спросила Зорька.

– Не только согласится, но и вприпрыжку побежит. Такого подарка судьбы она не упустит. К тому же у меня тоже есть свои секреты. Сила во мне не от мира сего, ты же слышала?

– Слышала. А что это?

– Не надо тебе этого знать. Принимай меня таким какой я есть. И по придержи себя.

– В смысле?

– Начнёшь змействовать тут в логове, да баб калечить, запру вон там, – он показал на её половину, – за ногу привяжу и будешь у меня до скончания века сидеть на привязи.

Зорька хмыкнула, демонстративно перевернула голову с бока на затылок и так же нагловато заявила:

– Ты тоже принимай меня такой какая есть.

Он повернул голову в её сторону, вынул руку из-под одеяла и пальцем, едва касаясь, повёл по коже лба, затем по всему носу, как бы отчерчивая контур на фоне горевшего очага, но только коснулся верхней губы, как она резко извернулась и не сильно, но чувствительно куснула его за палец. Ардни от неожиданности вздрогнул, оторвал руку и сквозь смех проговорил:

– Да уж семейка у нас. Одно загляденье.

Поболтав ещё о чём-то, они так и заснули на одном лежаке.

Ардни как всегда оказался прав. Чуть только рассвело, к ним в кибитку постучал Шумный. Атаман спросонок выглянул, они о чём-то не долго пошептались и Ардни вернувшись под одеяло тут же заявил Зорьке:

– Ну, что я тебе говорил. Твоя матёрая со сранья в яме голосит. Требует меня на свиданку, – и после небольшой паузы, уже с какой-то издёвкой, добавил, – согласная она, видите ли. То-то новость.

– А где ты её поселишь? – судя по Зорькиной интонации, она уже не только смерилась, но и явно заинтересовалась дальнейшим.

– Да вон в бане и поселю. Вы ж в банях рожаете, как я знаю, вот пусть и обживает. На пол шкур набросаем, из полога лежак соорудим. Пусть под боком да под присмотром будет.

По началу Зорька боялась ходить в шатёр к старой Хавке одна и упрашивала Ардни поприсутствовать на их свиданиях, но как оказалось, после первых же бесед, атаман и сам с удовольствием стал хаживать к вековухе погутарить. Ходили они к ней под вечер, что говорится сказки на ночь послушать. Эти посиделки с точки зрения Зорьки были крайне странными и проходили постоянно одинаково. Зорька с Хавкой усаживались на разные края лежака, поодаль друг от друга, как бы держа дистанцию, а атаман мерно нарезал круги вокруг банного камня, изредка останавливаясь в задумчивости и глядя на плоский камень, либо останавливался, заинтересованно на против Хавки. Все разговоры были только между вековухой и атаманом. Зорька только слушала, дивилась вранью и выворотами, которыми старая кормила слух мужа, но молчала, не разу её, не одёрнув и не поправив. Они вообще разговаривали меж собой так, как будто Зорьки тут вовсе нет. У неё был как-то в начале порыв возмутиться на откровенную ложь и враки матёрой, рассказывающей об обычаях и устоях речного общества, типа «ты чё старая с дуба рухнула?», но она воздержалась, а после поняла, что правильно сделала. Она вроде бы как официально Зорьку учила уму разуму, а на самом деле ему втирала, как малому дитя, что уши развесил и требовал постоянно продолжения. Ардни несколько раз пытался её расспросить о каких-то конкретных вещах, но она как-то умело уводила его внимание совсем на другую тему и он, забывая, что спрашивал, уже интересовался другим. Когда Хавка ему что-то разжёвывала, то в большинстве случаев почему-то от правдивых объяснений ловко увёртывалась. Спросил он у неё, как-то про троесилие. Странно спросил, настораживаясь, что ли, но та почему-то простые истины объяснять не стала, сославшись на то, что это мол дела мужицкие и она туда не лезет, вот если бы про бабью троеслабость спросил, вот тогда да, это её вотчина. Хотя мужику эта бабья хрень не интересна. То, что матёрая не знала о мужицком троесилии, Зорька даже не поверила, ибо это знала каждая девка аж с кутырок, но почему не стала рассказывать, задумалась. Почему какие-то секреты старая ведьма с лёгкостью раскрывала, даже тогда, когда её об этом не просили, а какие-то прописные истины, известные всем, как считала Зорька, умалчивала, либо не договаривала.

Где-то на третий такой вечер, Зорька, откровенно веселясь, как эта вековая дрянь, абсолютно беззлобно водит за нос её мужа и как тот из атамана – зверя на её глазах превращается в обыкновенного любопытного пацана с горящими от восторга глазами, наступила развязка. Кто-то с наружи позвал Ардни, тот вышел, поговорил, простился и куда-то убежал, оставив их в первые наедине.

– Сказки сказывала, сама сибя обмазывала, да так увлекласи, чё забыла где враласи. Ну и, как те мои сказы, Зорьк? – весело спросила Хавка, впервые за все эти вечера повернувшись лицом к молодухе.

– Складно врёшь, травы атаману на уши столько навешала, что как высохнет, целое стадо зиму кормить можно будет. Только не пойму зачем?

– И чё ж туты ни понятно то?

Зорька не ответила, лишь вопросительно взглянула на вековуху.

– Я видь туты для тибя распинаюси, Зоринька. Чё ему скормила, тьфу, а вота как эт сделала?

– Это я заметила, ловко у тебя получается. Я так не смогу.

Хавка закаркала своим старческим смешком.

– Смошь, коль захошь, а жити захошь, тык воще никуды ни денишьси.

Не смотря на какой-то осадок неприязни к этой ведьме, в глазах Зорьки блеснул интерес, а Хавка продолжила, поясняя сказанное:

– С мужим говор надоть висти на иго изыке и на иго интиресе. Пиристашь быть для мужика интиресна, он тибе бросит, как вещь ни нужну. Ох, риву я по хоромам, а по мне ривёт помойка.

Зорьке, в отличии от вековухи, стало жарко. Она поглубже залезла на лежак и припала спиной к прохладной шкуре стены шатра.

Хавка за эти дни сильно изменилась. Из дряхлой, скукоженной и уже, казалось, рассыпающейся вековухи, она преобразилась в эдакого живчика. Быстрая, суетливая, как будто в неё жизни подлили, лишь то, что она плохо видела, сковывало её бурную деятельность и не позволяло развернуться во всю ширь. Стоя спиной к Зорьке, с протянутыми к камню руками, она, как бы забыв о своём подвластном положении и необходимости раболепной учтивости к госпоже, как-то по-своему, матёрому обыкновению буркнула: