Текст книги "Неучтенный фактор"

Автор книги: Сардана Ордахова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

– Норма… Ты… Вы… – Даниил сглотнул слюну и открыл глаза. Самолет продолжало качать, он весь вспотел. Оказывается, Норма уже отодвинулась от него и, не обращая больше никакого внимания, как будто его здесь вовсе не было, пристально смотрела на его мать.

– Мама! – крикнул Даниил, внезапно испугавшись. Что-то происходило между двумя женщинами. Он никогда не думал, что ласковые ярко-голубые, временами синие, глаза его матери могут причинять такую боль. Они буквально метали молнии, эти молнии случайно попадали и в него, хлеща по щекам, рукам, которыми он пытался закрыться. Между тем Даниил заметил, как бесцветные глаза Нормы постепенно начали загораться изнутри опасным красным огнем. Казалось, они все прожигали насквозь. Даниил в ужасе бросился между двумя женщинами…

…Он проснулся от какого-то хрипа над головой. Прислушавшись, понял, что это включились забарахлившие динамики: «Наш самолет попал в зону турбулентности… через несколько… секунд мы выйдем… пассажиров просим… не покидать свои места…» Он не только разобрал слова, но даже смог узнать в сильно искаженном бормотании голос хорошенькой vip-стюардессы. Самолет энергично потряхивало, его попутчики смирно сидели на своих местах, многие, кажется, дремали. Освещение отсутствовало. И только две-три лампы индивидуального освещения мерцали где-то вдали тускло и уныло, как в преисподней…

* * *

После томительных шести часов полета пассажиры спецрейса наконец с облегчением ступили на трап самолета. Город на берегу величайшей реки встретил их щедрым ярким солнцем, неожиданным зноем и каким-то особенным весельем. По высокому сияющему небу, как бы танцуя, легко проносились маленькие нарядные барашки облачков. Солнце умильно улыбалось сквозь белую пену их кудрявой шерсти. Да, Туймада ему сразу понравилась. Особенно девочки в национальных одеждах. Тонкие, грациозные, они с искренними, прямо-таки лучезарными улыбками преподнесли прибывшим напитки (кажется, называется кумыс?) в традиционной деревянной посуде, вручили сувениры, искусно выточенные из бивня мамонта, и произнесли мягкими голосами на двух языках: «Добро пожаловать!». Крепко пожимала руки встречающая высоких гостей делегация. Эти люди ему тоже понравились. Он сразу увидел, что в начале жизненного пути им всем пришлось много страдать – едва ли не больше, чем ему самому в детстве; они очень много работали – едва ли не изнурительнее, чем он сам сейчас; и в массе своей были скромны, что было очень близко его натуре. Балаболок и фанфаронов доктор Вербицкий не терпел. Впрочем, он отдавал себе отчет в том, что приехал сюда работать, а не выражать свои симпатии и антипатии. Поэтому держал себя холодно и вежливо.

Из просторного салона большой черной машины, с включенными мигалками, стремительно проносящейся по раскаленным улицам загадочного северного города, Даниил с некоторым удивлением успел заметить, что девушки все были одеты по последней моде. Очень часто попадались премиленькие мордашки…

Вечером, на приеме в обкоме, он познакомился с «объектом». Объект оказался высоким худощавым мужчиной примерно одного с ним возраста. Он улыбнулся на вопрос Даниила, умеет ли стрелять так же метко, как прославленные якутские снайперы (на следующий день была назначена увеселительная поездка на природу, громко названная «охотой»). «Нет, конечно, – ответил объект с мягкой улыбкой. – По правде говоря, ружье я держал всего два раза в жизни… да и то попросили подержать…» И они, рассмеявшись, немного порассуждали о силе установившихся штампов, и о необходимости их разрушения. Во время разговора Даниил заметил краем глаза, что чаще остальных возле них оказывался невысокий плотный мужчина с волевым и энергичным лицом.

* * *

Приехав на каникулы в родные места, Ганя не обнаружил там особых перемен. Разве что ему показалось, что везде стало как-то темно. Мрачная тень на улицах, сумрак в помещениях, хотя лето стояло, как всегда, солнечное и жаркое. Темно было дома у тети, к тому же сыро и холодно. Темно в здании, где Ганя прежде работал, куда он заглянул по старой памяти, а также в двухэтажной средней школе, в которую он, как бывший ученик, сходил без особой охоты, повинуясь традиции. Светло было только в здании райкома партии, куда он пришел навестить Петра Петровича Нестерова, друга своего покойного дяди, своего бывшего начальника, из заместителей председателя исполкома выросшего до второго секретаря райкома. Чувствовалось, что там кипит жизнь, решаются судьбы. Дядя Петр искренне обрадовался Гане:

– О, наш спортсмен! Ну, как успехи? Как учеба?

Ганя тоже был рад встрече. С удовольствием рассказал о Туймаде, об университетских соревнованиях, менее охотно – о делах учебных и студенческих. Вспомнили Веру. Помолчали. Ганя слышал, что Петр Петрович очень помог в организации ее похорон. Он подумал, что надо бы его поблагодарить, и уже собирался было это сделать, как вдруг Петр Петрович воскликнул:

– Ну, теперь я тебя не упущу из виду!

– В каком смысле? – захлопал глазами Ганя.

– Секретарь университетской партийной организации – мой давний друг. – важно заметил Петр Петрович. – Тебе надо уже подумывать о вступлении в партию, рекомендациями я обеспечу. Быть школьным учителем – для тебя слишком просто. Каждый должен попытаться полностью использовать данные ему природой способности. Будешь служить своему народу.

Так Ганя начал становиться на путь партийной работы.

Спустя год он снова приехал на летние каникулы. В первый же день, посетив могилу Веры, на обратном пути он решил зайти к Наде. Она наконец-то вышла замуж. Правда, не за того хлыща-бухгалтера, который к тому же оказался женатым и попросту исчез, как только узнал, что его несовершеннолетняя пассия находится в интересном положении. Дело даже не в великих просторах Якутии – при желании можно найти любого человека; в конце концов, суд, порядок и закон существуют везде. Просто подобные дела не принято предавать широкой огласке – если, конечно, они совершались по обоюдному согласию. Не сажать же в тюрьму хорошего человека из-за девчонки… Все делали вид, что знать ничего не знают, а более всех – сама девушка.

Так и не доучившись в средней школе, Надя родила прелестного мальчика, похожего на деда, то есть дядю Степана. В те годы считалось неслыханным позором обзавестись потомством без заключения брака. Люди шептались, что такая легкомысленная мать обязательно обрекает ребенка на несчастную судьбу. Надя пожила некоторое время у матери, с которой не очень ладила, потом как-то быстро вышла замуж за одного местного парня, своего одноклассника. Парень был тихий, добрый, работал на ферме скотником. По неписаному закону тех лет, ребенка он сразу усыновил. Общих детей у них пока не было. Они переехали к нему, а жил он с родителями, старым дедом и младшей сестрой прямо возле развилки, где одна из дорог вела на ферму, другая – мимо кладбища и сенокосных угодий в крохотную деревеньку Мастах. По этой дороге когда-то давным-давно дядя Степан привез маленького Ганю с матерью в райцентр.

Надя очень удивилась приходу брата и обрадовалась. Утром, услышав, что приехал Ганя, она сразу примчалась к матери, чтобы, так сказать, лично убедиться и лицезреть. Сейчас, заметив, что он идет к ним со стороны кладбища, укорила:

– Если бы ты сказал, что сегодня собираешься туда, мы бы вместе сходили… – и прикусила язык, так как брат только взглянул на нее печально, и она поняла, зачем он предпринял эту вылазку в одиночестве. Из-за Васьки. Надя была единственным человеком, кому Матрена в свое время доверила тайну рождения сына. Правда, она попросила не тревожить Ганю – пусть мальчик учится спокойно. Надя так и поступила, только сейчас не могла понять, откуда ему стало все известно.

Надя захлопотала, начала ставить чай, накрывать на стол. Сейчас она сидела дома одна с ребенком – свекровь с семейством выехали на все лето в сайылык,66
  Сайылык – дача, летник


[Закрыть] а муж находился на работе. Ганя поиграл с племянником, поболтал с сестрой о том, о сем.

– Кажется, ты знала. Кажется, все знали, кроме меня. – обронил он за чаем, как бы в продолжение давнишнего разговора.

– Никто, кроме меня, – ответила Надя, с детства обладавшая даром отгадывать мысли брата.

– Почему ты молчала? – вскинулся Ганя.

– Она просила, – вздохнула Надя. И спросила, в свою очередь:

– А ты откуда узнал?

– Интуиция, – криво улыбнулся Ганя.

В прошлый свой приезд он пробыл дома недели три и ни разу не разговаривал с Матреной. Так, видел мельком, издали. Он не хотел ни видеть, ни слышать про нее ничего, просто знал, что она продолжает вести прежнюю жизнь. Да и как-то не до нее тогда было, с этим навалившимся горем… Но вернувшись в Туймаду, Ганя всю зиму думал о ней. Она не выходила у него из головы, хотя осенью он наконец-то познакомился и подружился с хорошей девушкой. Даже подумывал о женитьбе.

– Надя, я хотел бы встретиться с ней, – умоляющим тоном произнес Ганя.

– Так сходи. По вечерам она дома, – просто ответила Надя.

Обычные в таких случаях сомнения совсем истерзали Ганю в течение оставшегося дня. А вдруг она не захочет с ним разговаривать? Если она выставит его за дверь? У нее кто-то будет? А вдруг она сильно изменилась? Эти бесконечные «вдруг» да «если» едва позволили ему дожить до вечера. Как только сумерки укрыли в своих объятиях сонный поселок, Ганя, с бешено колотящимся сердцем, направился в сторону знакомого дома. Постучался три раза и нетерпеливо толкнул дверь. Возле печки, с чайником в руке, замерла Матрена. Она совсем не изменилась.

– Здесь все только и делают, что пьют чай, – широко улыбнулся Ганя.

Она поставила чайник на плитку, медленно подошла к нежданному гостю и заглянула глубоко в глаза. Ганя сам не осознавал, насколько сильно он изменился за последние годы, особенно в глазах Матрены, умевшей верно читать в душах людей, оценивать внутреннюю зрелость мужчины. И она была довольна, что нашла не дрожащего мальчика, каковыми многие остаются всю жизнь, но полного сил, уверенного в себе молодого мужчину. А у молодого мужчины закружилась голова от этого жестокого и одновременно нежного взгляда женщины. Когда этот взгляд начал погружаться в его существо, смешивая и путая доселе бытовавшие в его мозгу понятия, Гане открылись многие тайны этого мира. Он отдался ему, как на милость природы, допустив до своих глубин. Наградой ему явилось предчувствие всех дорог, которыми он должен был пройти, всех рек и океанов, по которым ему суждено было проплыть, ощущение всех имеющихся на земле цветов, запахов и звуков. Ему стали понятны таинственная глубина морей и величественная высота гор; все сметающий на своем пути дикий ураган и мертвый штиль, от внезапной тишины которого закладывает уши; летняя жара и зимняя стужа, ненависть и любовь, низость и благородство, ад и рай – все заключалось в этом единственном, долгом, как страстный поцелуй, взгляде. Еще он узнал, как выглядят вблизи одиночество, отлучение, отчаяние. Когда Ганя начал выходить из этого опасного водоворота, где-то совсем рядом с его сердцем поселилась тихая боль, которая не желала уходить. Потом пришло недоумение по поводу этой боли. Но даже эта боль и это недоумение показались ему сладостными. Он мягко взял ее за кисти рук. Они были тонкими и гибкими, как всегда. Собираясь провести кончиками пальцев по ее чудным гладким волосам, немного тронутым сединой, он вдруг заметил у нее на шее следы чьих-то поцелуев. Волшебное очарование разом исчезло.

Ганя насупился, отстранил ее и уселся за стол. Она молча налила ему чай, сама встала позади и чуть поодаль, покорно ожидая своей участи.

Раньше у Гани никогда не возникало желания поднять руку на женщину, но сейчас он чувствовал, что эту женщину отколошматил бы с удовольствием. Вместо этого он встал из-за стола и порывисто обнял ее. «Это уже было», – успел он подумать. А она, приникая к нему горячим телом, прошептала: «Ты опять замерз?»… И все было, как в первый раз.

* * *

Извинившись, доктор Вербицкий покинул вечеринку чуть раньше остальных и вернулся в свой гостиничный номер. После оказанного теплого приема он пребывал, что называется, слегка под градусом, и сначала ничего не понял. На одном из просторных кожаных кресел картинно развалилась светловолосая женщина. Он увидел ее со спины. Даниил подумал было, что ошибся номером, даже проверил. Вроде нет… Потом решил, что поставка женщин определенной профессии входит в комплекс услуг, предоставляемых шикарным отелем гостеприимной республики. А может, она просто ошиблась?

– Извините, – кашлянув, произнес Даниил. – Это мой номер.

– Я и не спорю, – холодно ответила женщина. И он узнал голос своей начальницы. Он узнал бы его из миллионов похожих голосов во всей Вселенной.

Из самых глубин его существа поднялось что-то невыразимо тяжелое и скользкое. Это был страх. Ужас. И понимание, что он влипает во что-то мерзкое и страшное. Он бросился направо, в сторону санузла, и надолго заперся там, решив, что ему все мерещится. Бурно освободив желудок и кишечник от накатившего страха, умывшись и попив холодной воды из-под крана, он осторожно выглянул наружу. Норма была на месте.

– Ты никогда не отличался храбростью, – констатировала она, оценив его внешний вид. В реальной жизни она никогда не обращалась к нему на «ты».

– Да, товарищ Норвилене… Я… Вы… не …я … признаться, не ожидал… – вот и все, что он смог выдавить.

– Даниил, мы можем сегодня перейти на «ты»? – равнодушно перебила она его. Даниил молча кивнул.

– Конечно, то, что я сейчас сделала – очень грубая работа, на грани насилия. У меня нет привычки влезать в чужие головы так бесцеремонно. Но самолет и твоя мать…

– Мама! Что с ней?! – воскликнул Даниил, внезапно все вспомнив.

– Ничего, – ответила Норма. – Мы немного поулыбались друг другу, и все.

Даниил даже не захотел представлять, как именно происходил и чем закончился столь устрашивший его обмен любезностями, начало которого он имел несчастье наблюдать давеча. Только спросил: «Она жива?», на что Норма кивнула. Даниил облегченно вздохнул – он, как и остальные его коллеги, безоговорочно доверял ей. Надежность стиля работы Нормы не обсуждалась – равно, как и ее временами пугающая правдивость. Ослабевшие коленки Даниила сами посадили его на мягкую кровать. Он опустил голову и произнес:

– Что теперь меня ожидает?

– В смысле, за то, что ты скрывал от нас свою мать? До чего ты наивен! Думаешь, это можно скрыть? Может быть, от некоторых экспертов. Но только не от меня. Я всегда знала, что она у тебя из «наших».

«А мама у тебя есть?» – всплыла в голове фраза из детства. Он только теперь почувствовал в этом простом детском вопросе скрытую угрозу и предупреждение. И еще, пожалуй, тоску. Тоску ребенка, оставшегося без родителей.

– Вижу, ты не в очень хорошей форме. Но задание не может быть провалено. Так что соберись.

– Да. Да, конечно… – пробормотал Даниил, судорожно проведя рукой по лицу. Голос Нормы продолжал монотонно:

– Никто из отдела не может выполнить подобную работу здесь. В том числе и я. Никто, кроме тебя. Это охраняемая земля. Если ты понимаешь, что это значит…

Ну да, Даниил слышал, что в некоторых областях огромного СССР очень трудно работать. Причем невидимые границы «охраняемых земель» часто обозначались весьма причудливо, вопреки всякой логике. Один из его коллег после очередного задания вернулся с совершенно безумными глазами и такими же фантазиями. Рассказывал то про какого-то огромного старика с белой бородой, то про лысую женщину в синем одеянии, светящуюся в темноте. Они появлялись ниоткуда в самый неподходящий момент и здорово мешали. Эксперты пришли к выводу, что доктору пришлось иметь дело с духом озера и духом гор. Даниил, никогда не работавший за пределами Москвы, только посмеивался про себя на эти россказни. Призраков ставшего ему родным мегаполиса он считал чуть ли не своими братьями.

– Дело не терпит отлагательства, иначе этого человека вызвали бы в Москву, где у него случился бы сердечный приступ. Ну, или что-то в этом роде. Ни в коем случае нельзя применить прямое физическое воздействие. Время идет, дорога каждая секунда. Ты очень одаренный, но, к сожалению, двойственный. Впрочем, это является и плюсом в некотором роде. В Москве мы отгоняли от тебя твою мать, сколько могли. Ведь ты и сам этого хотел. Часто. За ней другие силы. А ты наполовину…

Даниил изо всех сил наморщил лоб, отчаянно кляня внезапно накатившую на него тупость. Иногда с ним случалось такое – слова собеседника все по отдельности вроде были хорошо знакомы и даже вполне понятны, но никак не желали укладываться в осмысленную фразу. Еле поймав упущенную нить смысла, он услышал:

– …и только благодаря матери ты смог сюда проникнуть физически. Объяснять не буду. Единственное, что могу обещать – сюда она больше не придет. Теперь выполнение задания – вопрос только твоего выбора…

Последняя фраза Нормы заставила его вздрогнуть и совсем очнуться. Даниилу вспомнилось посещение матери перед его официальным согласием поступить на работу в отдел без номера, и тогдашний разговор с ней, так и оставшийся незаконченным. Да, выбор есть всегда… Подняв голову, он увидел в зеркале, висящем прямо напротив, гримасу досады и страха на своем осунувшемся лице. Изображение показалось настолько неприятным, что ему пришлось снова опустить голову. Некоторое время он неприязненно рассматривал свою одежду, и свои новые часы на дрожащих тонких руках. Крепко сжимая пальцы, он подумал, что Норма видит эту дрожь так же ясно, как и он сам, и испытывает то же отвращение. Впрочем, способна ли она хоть что-то чувствовать? Надо бы спросить как-нибудь. А зачем? Он закрыл глаза и совершенно некстати подумал: «Хорошо бы умереть, прямо сейчас…» Стало вроде не так тоскливо. Потом на языке у него завертелся один вопрос. И Даниил не смог удержаться от соблазна задать его, хотя рисковал при этом выглядеть глупо, крайне глупо и нелепо.

– Норма, а что после смерти, ты знаешь? – тихо прервал он наступившее молчание. Прозвучало очень по-детски, довольно беспомощно.

Норма, до этого момента следившая за ним с самым серьезным выражением лица, метнула в его сторону ослепительный сноп красноватых лучей – было видно, что она удивлена; кроме того, вопрос ей не нравился. Обычно она внешне никак не выражала своих эмоций. Ответа Даниил так и не дождался.

– Выпьем? – неожиданно предложила Норма, помолчав. И почти дружеским тоном. – Что ты обычно пьешь? Водку, коньяк?

Даниил пожал плечами. Он устал, но игра продолжалась. Снова только она заставала его врасплох. 3:1. А может, и все десять… Как всегда.

Тем временем Норма встала и посмотрелась в зеркало во весь рост, вероятно, оставшись довольна увиденным. Выглядела она не в пример «тише» того сногсшибательного образа в самолете, но гораздо при этом шикарнее. Сегодня ее вполне можно было бы принять за немного избалованную дочь состоятельных родителей. И когда она произносила следующую фразу, в ее голосе проскальзывали чуть ли не кокетливые нотки:

– Не хотите пригласить даму в бар? Вы угощаете, доктор?

– М-мм… – Даниил окончательно растерялся и решительно не знал, что сказать. Он просто молчал, думая про себя: «Хорош же я буду, в одиночку шатающийся по барам, покупающий по две выпивки, да еще и разговаривающий сам с собой».

Норма отвлеклась от зеркала и обернулась к нему:

– Даниил, ты меня недооцениваешь. – Она со вздохом уселась обратно в кресло. – Я же проститутка из Благовещенска. Сегодня утром прибыла на заработки. Вот, вышла на первое задание. Кстати, мои «коллеги» сейчас реально находятся в номерах деятелей из Москвы…

– Но этого не может быть, – твердо сказал Даниил. – Так не бывает. Это невозможно.

Затем он встал и прикоснулся к ее руке. Рука была теплая и мягкая.

– Высший класс! – только и смог прошептать Даниил. Неожиданно ему стало смешно. Он сходит с ума? Ну и пусть! Разве не весь мир сошел с ума?! Он склонился над ней и поинтересовался самым наглым тоном, на который был способен:

– А как насчет обслужить клиента?

– Утром – деньги, вечером – стулья, – вежливо парировала Норма.

…Бар был почти совсем пуст. Уютный и небольшой зальчик, погруженный в мягкий полумрак, вмещал в себя всего три-четыре крохотных столика и одну очень короткую скамеечку возле стойки. Все было отделано толстыми слоями дерева – потолок, пол, не говоря уже о стенах; даже мебель оказалась сплошь деревянная, местного производства. Дерево бережно заглушало все звуки, что обоим гостям понравилось чрезвычайно.

Бармен, смазливый черноволосый мальчик с очень бледным лицом и тонкими красными губами, обслужил их с молниеносной быстротой. Они расположились в глубине. Даниил сел лицом к выходу, окинул зал профессиональным взглядом и определил наличие только двух скрытых микрофонов. Да и те находились далеко от них и вряд ли сейчас работали. Норма просканировала зал быстро, даже не глядя, то есть наоборот, прикрыв глаза на несколько секунд, затем открыла их и кивнула ему: «Можно говорить». Даниил, понимая, что от него, очевидно, требуется какая-то ответная услуга за сокрытие от вышестоящих инстанций информации о матери, совершенно не представлял, с чего начать разговор, поскольку инициатор встречи, не отличающаяся болтливостью, молчала, как партизан на допросе. Ему все-таки пришлось, набрав в легкие побольше воздуха, взять инициативу в свои руки.

– Зачем ты меня сюда привела? – спросил он.

– А мне неинтересно сидеть в твоем номере. Раз уж до утра я все равно здесь… Потом, мне нравится, когда меня приглашают в бары. – получил он более чем легкомысленный ответ. Эта женщина доводила его по-настоящему. Правда, пока неизвестно, до чего – до нервного срыва или сердечного приступа.

– Ты – и бары?! – поморщился Даниил.

– Ну почему нет. Так вот, твоя личность всегда вызывала у меня определенный интерес. Ты эмоционален, не чужд некоторой морали. У меня имеются пробелы в этой области, в работе это иногда мешает…

«Начало есть», – подумал Даниил и быстро перебил, избавляя себя и собеседницу от нудных объяснений, которые они оба ненавидели:

– То есть ты недостаточно сильно чувствуешь?

– Да, что-то вроде того. – кивнула Норма. – Признаться, я мало что вообще чувствую.

Даниил задумался, кто еще на всей земле мог бы говорить о себе подобные вещи. Затем улыбнулся:

– Неправда. Помню, как ты однажды расплакалась, стоя в углу.

Выражение лица Нормы не изменилось, но Даниил почувствовал, что это воспоминание как будто является приятным для нее. Потом она глубоко вздохнула.

– Знаешь, Даниил, это был единственный случай за всю мою жизнь. Я не шучу. Не то чтобы я сдерживалась, просто не умела. Да и не хотела, кроме одного раза. Что именно я тогда чувствовала, не знаю. Но я плакала, и это ощущение можно назвать приятным. Я бы хотела научиться…

Даниил озадаченно помолчал. Наконец спросил:

– Зачем, Норма?

– Это мешает карьере. Как редкая болезнь. Знаешь, что у меня в анкете написано? «Отсутствие моральных устоев и принципов. Полная бесчувственность. Излечимо в определенной степени, при длительной терапии». Проблема в том, что я не хочу всю жизнь руководить этим отделом. Это вы не можете никуда оттуда уйти. У меня же есть варианты. Но на той работе надо уметь хоть что-то чувствовать. И уметь располагать к себе.

– Но я не доктор, – возразил было Даниил, и сам поразился некоторой нелепости произнесенного им, и вообще, всей ситуации. Чтобы исправиться, галантно предположил. – Наверное, это единственное, что ты не умеешь делать…

Вышло еще более неловко. Норма посмотрела на него знакомым уничтожающим взглядом.

– Я здесь не для того, чтобы выслушивать ваши предположения относительно моих способностей и возможностей, доктор Вербицкий. Мне нужны инструкции и правила. По технике плача и изображению искренней улыбки.

«Да она просто сумасшедшая», – мелькнуло в распаленном алкоголем мозгу Даниила. Вслух он неприязненно произнес:

– Во-первых, сегодня мы на ты, не забывай. Сама сказала. Во-вторых, никаких секретных инструкций не существует, и ты это прекрасно знаешь.

Затем встал и со словами: «Погоди, сейчас еще принесу», – направился к бару.

В течение ночи он произносил эту фразу несколько раз, поэтому в дальнейшем она упоминаться не будет. Больше всего на свете Вербицкий желал, чтобы вся эта нелепая вечеринка провалилась куда-нибудь поглубже.

– Научиться плакать на самом деле очень трудно, – продолжила Норма, когда он вернулся. – Научиться улыбаться или даже смеяться куда легче. Теперь я могу сделать это в любой момент, даже сейчас.

– Нет, пожалуй, не сейчас, – торопливо отказался Даниил, представив ее отталкивающую холодную улыбку и деревянный смех. Смех он слышал всего раз, кажется (и слава богу). Когда один из коллег-подчиненных решился спросить, разрешат ли ему применить по отношению к «объекту» обычное оружие. Коллега хотел инициировать хулиганское нападение. Норма подумала, что он шутит. «Когда вы перейдете в другой отдел, возможно», – любезно заметила она с непроницаемым лицом. Все рассмеялись, и она тоже. Это была остроумная шутка, означающая: «Может быть, на том свете. Или в другой, более удачной, жизни». Из их отдела в другие отделы не уходили. Разве что на тот свет.

– У меня есть подруга. – сказала Норма. – Она актриса. Она утверждает, что у меня редкий случай глубокого эмоционального дебилизма. Мы даже резали лук, ну как актеры делают, чтобы в кино изобразить плач. Конечно, соленая жидкость из глаз потекла. Но никаких ощущений не было. А она такая эмоциональная…

– Извини, а вы с подругой… очень близки? – еще раз осмелился перебить ее Даниил. Задавая этот вопрос, он хотел узнать, какие струны ее загадочной души затрагивает эта дружба, какие чувства она у нее вызывает, привязана ли она хоть к кому-то на этой земле. Конечно, он никак не ожидал услышать то, что услышал.

– Как сказать. Мы, как пишут в западных журналах, делаем хороший секс. Больше ничего. Разумеется, она ничего не знает о моей работе, просто догадывается, что я где-то занимаю какой-то пост.

Норма держалась абсолютно спокойно. Даниил выглядел ошеломленным. «Этот человек никогда раньше об этом не слышал», – констатировала Норма. «Она извращенка, и это ужасно», – растерянно подумал Даниил. После неловкой паузы он неуверенно продолжил:

– А… вот допустим, когда ты ее представляешь с… мужчиной или… хм… с другой женщиной… неважно… у тебя бывает чувство ревности? Или когда долго не встречаетесь – скучаешь ли по ней, хочешь ли ее видеть?

– Нет. Зачем? У нее своя жизнь, у меня своя. Я помогаю ей, если она просит, ну со спектаклем, загранкомандировкой или чем там еще… Если ее долго нет, и мой организм хочет секса, я нахожу себе… кого-нибудь другого. Иногда она приезжает вдруг среди ночи, ругается с охраной, врывается ко мне в квартиру и кричит, что хочет меня… мм… видеть. – с некоторой заминкой, но вполне пристойно закончила она сложную фразу. – А когда застает меня с мужчиной, непременно бьет посуду… Много посуды…

Даниил улыбнулся, изо всех сил кусая губы, но все-таки не смог удержаться от накатившего хохота. Вид, с которым Норма произнесла последние слова, позволил ему живо представить всю сцену, особенно момент, когда она негромко осведомляется у бушующей стихии: «Зачем ты бьешь посуду?». С самым невозмутимым видом, самым спокойным тоном. Она не сердилась, не пугалась, – она просто хотела знать, почему люди иногда ведут себя так…

– Но ведь это аморально, Норма! – невольно воскликнул Даниил, отсмеявшись.

– Что именно? – она казалась слегка удивленной.

– Когда люди вместе «делают секс», как ты выразилась, они привязываются друг к другу, они хотят быть вместе, и…

– Всегда? – живо спросила Норма. – Всегда должно быть так?

Даниил растерялся.

– Нет, не всегда, – вынужден был он признать.– Например, когда снимаешь проститутку за деньги, об этом и речи нет.

– Я не могу понять – проблема в деньгах? В том, что заплатил?

– Ну не знаю… Наверное… Такие женщины доступны, их каждый может купить на ночь или на несколько минут, они никому не принадлежат…

– Значит, моя подруга проститутка, – неожиданно резюмировала Норма. – Она никому не принадлежит, без стеснения берет деньги у меня и у мужчин, с ней любой режиссер может договориться и на несколько минут. Но мне нравится ее эмоциональность.

Даниил молча поднял руки в знак капитуляции. Он знал, что есть разница между женщиной, которую покупаешь, скажем, за шубку, и которая отдается в гостиницах за несколько рублей. Некий, понимаете ли, нюанс. Но объяснить это Норме с ее своеобразной логикой не представлялось возможным. Тем временем Норма неторопливо отпила из бокала, подняла на него глаза и произнесла со странным выражением:

– Я заметила, женщины вообще более чувствительны. Это большой плюс.

На этом месте у Даниила впервые возникло ощущение, что он разговаривает не с человеком. А с каким-то иным существом – возможно, более разумным, но совершенно бесчувственным, которое ведет скучные наблюдения за очередным объектом с этикеткой «Люди». Раньше Даниил все же не сомневался, что Норма – человек, женщина. Правда, довольно необычная. Он поежился и захотел сменить тему:

– Хорошо, оставим женщин. А как у тебя с мужчинами?

– Мне нравится секс с ними. Больше ничего.

– Но почему ты делаешь это и с женщиной? – снова не удержался Даниил. Возможно, где-то в глубине души он чувствовал себя уязвленным этим фактом.

– Я же уже сказала – она эмоциональная. Мужчины более холодны и меньше могут дать в этом плане. – ровным голосом проговорила Норма, как будто вбивала надоевший примитивный урок нерадивому ученику.

Даниил, столь глубоко погрязший во всем традиционном, впервые в жизни подумал, что, пожалуй, в подобных рискованных экспериментах кроется некое привлекательное зерно, и поспешно закивал, соглашаясь.

– Как ее зовут? – Почему-то сейчас для него это было важно.

Норма скользнула по нему безразличным взглядом.

– Никогда.– спокойно ответила она. – Ты никогда не узнаешь ее имени.

Даниил почувствовал легкую детскую обиду. Он молча посидел, повернув голову в сторону и глядя на деревянные стены. Норма, откинувшись на спинку стула, закурила.

– Неужели ты не хочешь быть всегда с одним человеком? – спросил наконец Даниил и сразу понял, что сморозил глупость.

– Брось, с нашей-то работой, – почти мягко сказала Норма. Он был благодарен ей за проявленную тактичность. И вдруг его осенило.

– Какими чувствами ты руководствовалась, когда сделала вид, что не обратила внимание на мой ляпсус? Вспомни!

– А, эта фраза насчет одного человека? Зачем тратить время на то, чтобы указывать тебе на твою ошибку, если ты уже сам все понял, не успев сказать? Мы знаем, что не можем спрашивать друг у друга: «Почему ты не живешь с одной женщиной/одним мужчиной?»