Текст книги "Ночной дозор"
Автор книги: Сара Уотерс
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)
«Дура набитая», – сказала она себе, едва не рассмеявшись.
Однако где же Джулия? Хелен вернулась к гардеробу. Беглый обзор показал, что Джулия надела самое красивое платье и лучшее пальто. Вместо потертой сумочки взяла приличную. Может, решила проведать родителей? Могла пойти на встречу с литературным агентом или издателем. «Или к Урсуле Уоринг», – пискнул гадкий голосок из темного закутка сознания, но Хелен не стала его слушать. Джулия встречается с редактором или агентом; видимо, в своей обычной манере агент позвонил в последнюю минуту и попросил забежать в контору, чтобы подмахнуть какую-нибудь бумагу, – что-то в этом роде.
Но тогда Джулия оставила бы записку. Хелен сняла пальто и уже спокойно стала осматривать квартиру. Вернулась на кухню. Возле кладовки на гвозде висел медный зажим в виде руки – для списков покупок и записок; но лапа держала лишь старые послания. Хелен поискала на полу – вдруг бумажка слетела. Осмотрела кухонные столы, полки и, ничего не найдя, стала искать в самых невероятных местах – в ванной, под диванными подушками, в карманах Джулиных кофт. Наконец Хелен почувствовала, что эти поиски привели ее на грань паники и компульсивности.2424
Компульсивность – психологический термин для обозначения болезненного навязчивого состояния, вынуждающего человека совершать бесконечные действия – например, из-за боязни заразиться все время мыть руки и т. п.
[Закрыть] В голове опять возник сволочной голосок, который подметил: она тут как слабоумная роется в мусоре, а Джулия развлекается с Урсулой Уоринг или другой женщиной и смеется при одной мысли о ней...
Хелен шуганула голосок. Загнала поглубже, точно сжала пружину ухмыляющегося чертика из коробки. Подобным мыслям она не поддастся. Семь часов, обычный вечер, она проголодалась. Все абсолютно нормально. Джулия сама не ожидала, что так припозднится. Задерживается, только и всего. Господи, люди вечно задерживаются! Хелен решила приготовить ужин. Собрала ингредиенты для картофельной запеканки с мясом и сказала себе: когда запеканка отправится в духовку, Джулия уже будет дома.
Хелен включила радио на самую малую громкость и все время, пока грела воду, обжаривала фарш, толкла картофель, напряженно прислушивалась, не раздастся ли звук ключа, который вставляют в замочную скважину.
Когда блюдо поспело, она не могла решить: ждать Джулию или нет. Хелен разложила запеканку по тарелкам и поставила в духовку, чтобы не остыла. Медленно перемыла и вытерла посуду. Сейчас она с этим закончит, и тогда уж точно Джулия вернется, они вместе сядут за стол. В животе уже сосало. Закончив мытье посуды, Хелен достала из духовки и поковыряла вилкой свою порцию. Она собиралась проглотить пару кусочков, чтобы заморить червячка, но съела все, в фартуке стоя перед запотевшим плачущим окном и слушая, как во дворе супруги-соседи затевают то ли новую свару, то ли проигрывают вариант старой. «Заткни себе в жопу!»
После долгого пребывания в ярко освещенной кухне остальная квартира казалась сумрачной. Хелен быстро прошла по комнатам, зажигая свет. Потом спустилась в гостиную и налила себе джина с водой. Села на диван, достала вязанье и минут пять-десять вязала. Пряжа будто нарочно путалась в сухих пальцах. Джин лишь добавил настроению мрачности и беспокойства, сделал неловкой. Хелен отбросила вязанье и встала. Снова вернулась на кухню, по-прежнему рассеянно ища взглядом какую-нибудь записку. Подошла к узкой лестнице, что вела в кабинет Джулии. Нестерпимо захотелось туда войти.
Стесняться нечего, думала она, взбираясь по ступенькам. Джулия никогда не говорила, что Хелен лучше бы держаться от кабинета подальше. Подобная тема ни разу не возникала, наоборот, бывали случаи, когда Джулия отправлялась на какую-нибудь встречу, а потом звонила: «Хелен, извини, я идиотка и забыла бумаги. Ты не сбегаешь в мою комнату, не найдешь?» Значит, она не возражала, чтобы Хелен посмотрела даже в ящиках стола, которые, хоть имели замки, никогда не запирались.
И все же в посещении кабинета без Джулии было нечто тревожное и воровское. Словно ты маленькая и входишь в спальню родителей, подозревая, что здесь определенно творятся невообразимые вещи, которые связаны с тобой и вместе с тем абсолютно для тебя запретны... Во всяком случае, так казалось. Это ощущение не покидало и сейчас, когда Хелен не поднимала бумаги и не заглядывала осторожно в незапечатанные конверты, а лишь озиралась, стоя посреди комнаты.
Кабинет занимал почти всю мансарду. Сумрачная тихая комната с покатым потолком – настоящий писательский чердак, шутили они с Джулией. Бледно-оливковые стены, подлинный турецкий коврик, лишь слегка потертый. Возле одного окна массивный, как у банкира, стол с вращающимся стулом, у другого – старый кожаный диван: Джулия писала залпами и в перерывах любила подремать или почитать. На столике возле дивана немытые чашки и стаканы, блюдце с бисквитными крошками, пепельница, просыпанный пепел. На чашках и окурках следы помады. На бокале жирный отпечаток большого пальца. И вообще повсюду следы Джулии: темные волоски на диванных подушках, шлепанцы под столом, обрезанный ноготь возле корзины для бумаг, ресничка, осыпавшаяся пудра.
«Если б мне сегодня сообщили, что Джулия умерла, – подумала Хелен, – я бы точно так же пришла сюда, и весь этот хлам стал бы деталями трагедии». Однако сейчас она переводила взгляд с предмета на предмет и чувствовала, как в ней шевелится знакомая, но неприятная мешанина эмоций: нежность, раздражение и страх. Хелен вспомнила взбалмошную манеру сочинительства Джулии в той квартирке на Макленбург-Сквер, о которой рассказывала днем, когда они с Вив сидели на пожарной площадке. Вспомнила, как лежала на кушетке, а Джулия при свете единственной свечи работала за шатким столом – рука ее покоилась на странице и словно баюкала пламя, свет, отражаясь от ладони, падал на красивое лицо... Наконец, совершенно измученная многочасовым письмом, она приходила в постель, но лежала без сна, мысли ее витали далеко; иногда Хелен нежно касалась ее лба и будто чувствовала, как под рукой пчелиным роем толкаются и жужжат слова. Хелен не роптала. Ей даже нравилось. В конце концов, роман – всего лишь книга, его персонажи нереальны, а вот она, Хелен, живая и может лежать рядом с Джулией, касаясь ее чела...
Хелен подошла к столу. И здесь присущий Джулии бедлам: изгвазданное чернилами пресс-папье, опрокинутая банка с веревочными скрепками, груда бумаги вперемежку с грязными носовыми платками, конвертами, засохшей яблочной кожурой и тесьмой. Посреди этого расположился дешевый синий блокнот, в каких Джулия делала записи. На обложке значилось «Немощь-2» – здесь были планы книги, над которой она работала сейчас; действие происходило в богадельне, роман назывался «Немощен, тогда умри». Название предложила Хелен. Она знала все хитросплетения замысловатого сюжета. Ей были абсолютно ясны таинственные записи, которые она увидела, открыв блокнот: «Инспектор Б. – в Мейдстон, проверить реал, врем.; сестра Прингл – сироп, не игла!!» Здесь не было такого, чего бы она не поняла. Все привычно и знакомо, как собственная перекошенная физиономия.
Отчего же тогда казалось, что Джулия удаляется – тем дальше, чем ближе Хелен подходила к ее вещам? И все-таки где же она сейчас? Хелен вновь открыла блокнот и стала отчаянно пролистывать страницы, будто ища отгадку. Встряхнула измазанный чернилами платок. Глянула под пресс-папье. Открыла ящики. Подняла бумагу, конверт, книгу...
Под книгой лежал двухнедельной давности номер «Радио таймс», раскрытый на заметке о Джулии.
УРСУЛА УОРИНГ
представляет новый захватывающий роман
Джулии Стэндинг...
И маленькое фото. Фотографироваться Джулия ездила в Мейфэр, и Хелен поехала с ней, чтоб было веселее. Никакого веселья не вышло. Хелен чувствовала себя уродливой школьницей, которая сопровождает в парикмахерский салон красавицу подругу: держала Джулину сумочку и смотрела, как фотограф хлопочет над Джулией – придает позу, своими лапами поправляет ей волосы и наклон головы, складывает ее руки. Фотографии вышли льстивыми, но Джулия притворялась, что результат ей не нравится; она получилась чарующей, однако не в той степени, в какой без всяких усилий становилась в жизни, когда слонялась по квартире в мятых брюках и залатанных рубашках. Джулия получиласьманящей. Хелен не могла найти более точного слова. Она в ужасе представляла всяких обывателей, которые цапнули с прилавка журнал и, открыв на странице с портретом Джулии, восхищенно бормочут под нос: «Ух, симпатяга!» Они представали скопищем жирных рук, которые затрут профиль на монете, или драчливых птиц, которые по крошке расклюют Джулию...
Втайне Хелен радовалась, когда номер устарел и вышел следующий. Однако сейчас, когда она смотрела на фото Джулии и имя Урсулы Уоринг, старые тревоги вспыхнули с новой силой. Хелен присела на корточки, закрыла глаза и лбом ткнулась в край стола, прижавшись к нему до боли. «Я стерплю и не такую боль, лишь бы увериться в Джулии!» – думала она. А чем бы она в самом деле пожертвовала? Отдала бы кончик пальца на руке, весь палец на ноге, день в конце жизни. Наверное, существует закон вроде того, в какой верили в Средние века: человек может заслужить то, чего страстно желает, если претерпит бичеванье, выжигание клейма, рассечение ножом. Хелен почти желала, чтобы Джулия потерпела неудачу. Мысленно произнесла: «Пусть она ляпнется!» Вот же засранка! Надо же, до чего додумалась! Такое пожелать Джулии! «Все потому, что люблю ее», – в отчаянии сказала она себе...
В этот момент в замке входной двери заскрежетал ключ. Хелен вскочила, выключила свет и ринулась вниз; в кухне она притворилась, что чем-то занята у раковины: открыла кран, налила в стакан воды и вылила. Не оборачивалась. «Все нормально, – думала она. – Не суетись. Держись естественно. Абсолютно спокойно».
Джулия ее чмокнула; Хелен учуяла запах вина и табака, отметила сияющее довольством раскрасневшееся лицо. И тогда сердце захлопнулось, точно капкан, хотя она изо всех сил пыталась разжать его челюсти.
– Дорогая, прости, пожалуйста, – сказала Джулия.
– За что ты извиняешься? – холодно спросила Хелен.
– Я так задержалась! Думала, приду раньше. Случайно вышло.
– Где ты была?
Джулия отвернулась и легко ответила:
– Да так, с Урсулой. Она пригласила меня на чай. А потом, знаешь, как это бывает, чай перешел в ужин...
– На чай?
– Да. – Джулия направилась в прихожую, снимая пальто и шляпу.
– На тебя не похоже – прерывать днем работу.
– Ой, до этого я гору свернула. Работала как каторжная с девяти до четырех. Урсула позвонила, и я решила...
– Я звонила тебе без десяти два. Ты еще работала?
Джулия ответила не сразу. Потом из прихожей крикнула:
– Без десяти два? Надо же, какая точность. Наверное, работала.
– И не помнишь, что звонил телефон?
– Видимо, я была внизу.
Хелен зашла в прихожую.
– Однако звонок Урсулы Уоринг ты услышала.
Перед зеркалом Джулия поправляла волосы.
– Не надо, Хелен, – как-то снисходительно сказала она. Потом обернулась и нахмурилась. – Что у тебя с лицом? Лоб весь красный. Иди посмотри.
Она протянула руку, но Хелен ее оттолкнула.
– Я понятия не имела, где ты шляешься! Ты что, записку не могла оставить?
– И в голову не пришло. Зачем оставлять записку, когда выходишь на ланч...
– На ланч? – вскинулась Хелен. – Значит, все-таки не на чай?
Румяные щеки Джулии еще потемнели. Опустив голову, она прошла мимо Хелен в спальню.
– Боже мой, ланч я сказала для примера!
– Я тебе не верю. – Хелен шла следом. – Думаю, ты провела с Урсулой Уоринг весь день. – Молчание. – Так?
У туалетного столика Джулия доставала из пачки сигарету. Уловив задиристость в голосе Хелен, она замерла с сигаретой у рта, потом сощурилась и гадливо тряхнула головой.
– Неужели когда-то подобное льстило? – сказала она. – Поверить не могу.
Джулия отвернулась, чиркнула спичкой и хладнокровно прикурила сигарету. Когда она снова обернулась, лицо ее изменилось – было неподвижно и казалось вырезанным из цветного мрамора или куска дерева без единого сучка. Джулия вынула изо рта сигарету и произнесла ровным, предостерегающим тоном:
– Не надо, Хелен.
– Что – не надо? – притворно изумилась Хелен. Однако часть ее съеживалась от собственных слов и бесконечно стыдилась чудища, каким себя выставляла. – Не надо – что, Джулия?
– Не начинай... Господи! Я не собираюсь здесь топтаться и все это выслушивать. – Она оттолкнула Хелен и вернулась на кухню.
Хелен пошла за ней.
– То есть не собираешься здесь топтаться, чтобы я не поймала тебя на вранье. Ужин готов, но полагаю, он тебе без надобности. Вероятно, Урсула Уоринг сводила тебя в шикарный ресторан. Где, наверное, полно типов с Би-би-си. Какое наслаждение! А мне вот пришлось отужинать в одиночестве. Стоя у чертовой плиты, не снимая фартука.
На лице Джулии вновь появилось выражение гадливости, но потом она рассмеялась:
– А почему так-то?
Хелен и сама не знала. Теперь это казалось нелепым. Если б она могла рассмеяться вместе с Джулией! Если б могла сказать: «Господи, какая же я дура!» Она казалась себе человеком, упавшим за борт. Вот Джулия курит и ставит на плиту чайник – это все равно что видеть на палубе пассажиров, которые заняты обычными делами, прогуливаются, потягивают напитки. Еще есть время вскинуть руку и крикнуть: «Помогите!» Корабль еще успеет развернуться, и ее спасут...
Но Хелен не крикнула, и через мгновенье времени не осталось совсем; корабль наддал, и она, одинокая и беспомощная, захлебывалась на серой равнине моря. Она барахталась. Бесновалась. Бешено шипела. Джулии-то хорошо. Делает, что захочет. Неужели Джулия полагает, будто ей неизвестно, что творится за ее спиной, когда она горбатится на службе... Неужели считает, что ее можно одурачить? Да едва она вошла в дом, как поняла, что Джулия с Урсулой Уоринг! Что Джулия себе вообразила?.. И так далее. Раньше она отшвыривала ухмыляющуюся сволочь из коробочки. Но теперь та выскочила, и мерзкий голосок стал голосом Хелен.
С каменным выражением лица Джулия перемещалась по кухне, готовя чай.
– Нет, Хелен, – время от времени устало говорила она. – Все было не так. Не будь посмешищем.
– Все же, когда вы сговорились? – спросила Хелен.
– Господи, о чем?
– О вашей свиданке с Урсулой Уоринг!
– Свиданка! Она позвонила где-то с утра. Какое это имеет значение?
– Очевидно, имеет, раз ты вынуждена егозить и выкручиваться. Раз тебе приходится врать...
– А как иначе? – крикнула Джулия; терпение ее наконец лопнуло, и она грохнула чашкой, расплескав чай. – Потому что я знаю, что ты вот так себя и поведешь! Ты все переворачиваешь! Я у тебя всегда виновата. Господи! Я даже сама чувствую себя виноватой! – Джулия понизила голос, и в гневе памятуя о супружеской паре внизу. – Если бы всякий раз, как я встречаюсь или знакомлюсь с какой-нибудь женщиной... Боже мой! На днях позвонила Дафни Риз. Пригласила на ланч – просто на ланч! – и я отказалась, мол, очень занята. Потому что знаю, что ты вообразишь. Месяц назад было письмо от Филлис Лангдейл. О нем ты не знала, да? Пишет, как славно было бы, если б мы с тобой пришли на вечеринку к Каролине. Я хотела ответить и рассказать, какую истерику ты бы закатила в такси по дороге домой! Вот уж было бы письмецо! «Дорогая Филлис, я бы с удовольствием с тобой выпила, но дело в том, что моя подруга, как говорится, из ревнивиц. Если б ты была замужем, или чрезвычайной уродиной, или калекой, ситуация, вероятно, сложилась бы иначе. Но одинокая и даже чуть привлекательная женщина – нет, дорогая, я не могу так рисковать! Не имеет значения, если девушка натуралка; видимо, я настолько неотразима, что даже если она не безудержная лесбиянка, когда садится со мной за коктейль, непременно ею станет, едва допьет свой стакан!»
– Заткнись! – крикнула Хелен. – Пытаешься сделать из меня идиотку? Я не идиотка! Знаю, что ты из себя представляешь, какая ты! Видела тебя с женщинами...
– Думаешь, меня интересуют другие женщины? – засмеялась Джулия. – Если бы!
– Что ты хочешь сказать? – уставилась на нее Хелен.
Джулия отвернулась.
– Ничего. Ничего, Хелен. Просто меня всегда удивляло, что тебя так... заклинило на траханье. Из-за чего сыр-бор? Это что... не знаю... вроде католицизма? Во всех видишь католиков, если сама исповедуешь эту веру?
Она посмотрела Хелен в глаза и снова отвернулась. Постояли молча.
– Иди ты в жопу! – Хелен развернулась и пошла вниз в гостиную.
Она сказала это тихо и шла спокойно, но клокотавшая в ней ярость испугала ее саму. Сидеть, не двигаться она не могла. Допила оставшийся джин и снова наполнила стакан. Закурила, но почти сразу погасила сигарету. Встала к камину, ее трясло; она боялась, что в любую секунду может с визгом заметаться по дому, сбрасывать с полок книги, рвать диванные подушки. Наверное, сейчас она бы запросто выдрала себе волосы. Подсунь кто-нибудь нож, зарезала бы себя.
Вскоре Хелен услышала, как Джулия прошла к себе в кабинет и закрыла дверь. Потом наступила тишина. Что она там делает? Зачем понадобилось закрывать дверь? Наверное, звонит по телефону... От размышлений уверенность только крепла. Точно, звонит Урсуле Уоринг – жалуется, смеется, уславливается о новой встрече... Какая мука – быть в неведении! Нестерпимо. С дьявольской сноровкой Хелен прокралась к лестнице и, затаив дыхание, прислушалась.
В прихожей она увидела себя в зеркале – собственное красное искаженное лицо вызвало гадливость. Жуткая мерзость. Хелен рукой загородила глаза и вернулась в гостиную. И мысли не было, чтоб подняться к Джулии.
Теперь казалось естественным, что Джулия питает к ней отвращение и хочет спрятаться; она сама так себя ненавидела, что желала бы выпрыгнуть из собственной шкуры. Хелен задыхалась, будто попала в силок. Она постояла, не зная, что с собой делать, затем прошла к окну и отдернула штору. Взглянула на улицу, палисадник, дома с облупившейся лепниной. Лживый мир, который хочет ее одурачить и позубоскалить над ней. Под руку прошли мужчина и женщина; улыбаются – видимо, знают секрет, который утратила она; как жить легко, в доверии, не опасаясь.
Хелен села и погасила лампу. Внизу из комнаты в комнату перекрикивались супруги с дочкой; девочка завела патефон и без конца гоняла одну и ту же заедавшую пластинку с детской песенкой. Сверху не доносилось ни звука; часов в десять Джулия открыла дверь и тихо спустилась в кухню. Хелен различала малейшие движения: вот походила по кухне и прошла в спальню; теперь спустилась в уборную; потом зашла в ванную – ополоснуть лицо; затем опять вернулась в спальню и выключила свет; заскрипели половицы – Джулия разделась и легла в постель. Она не попыталась заговорить с Хелен, даже не заглянула в гостиную, а Хелен ее не окликнула. Дверь в спальню притворена, но не плотно – еще с четверть часа на лестничный пролет падал свет ночника, потом исчез.
Теперь дом погрузился в полную темноту; от мрака и тишины стало еще хуже. Стоило лишь протянуть руку к выключателю лампы или тумблеру приемника, чтобы атмосфера переменилась, но сил не было; ее будто отсекли от обычных привычек и вещей. Хелен еще посидела, затем поднялась и стала расхаживать по комнате. Это показалось нарочным – точно актриса в пьесе, когда пытается изобразить безумное отчаяние. Хелен легла на пол, подтянула ноги и закрыла руками лицо; поза тоже казалась неестественной, но она лежала так минут двадцать. «Вдруг Джулия спустится и увидит меня на полу», – думала Хелен, надеясь, что вот тогда подруга поймет всю мучительность ее переживаний.
Наконец до нее дошло, что это выглядело бы нелепо и больше ничего. Хелен встала. Пробирала зябкая дрожь. Подошла к зеркалу. В темной комнате смотреть на свое отражение было страшновато, но с улицы проникал слабый свет фонаря, и на щеке и голой руке она разглядела темные и светлые рубчики, оставленные ковром. Отметины принесли хоть какое-то удовлетворение. Вообще-то, Хелен часто хотелось, чтобы ее ревность обрела какую-нибудь зримую форму; в подобные моменты она иногда думала: «Обожгу, порежу себя». Ибо ожог или порез можно показать, можно нянчить; рубец или шрам стал бы горестным знаком переживаний, которые вышли на поверхность, а не разъедают изнутри. Сейчас мысль о шраме возникла снова. Пришла как решение проблемы. «Я не стану этого делать, словно какая-то истеричка, – сказала себе Хелен. – Не ради Джулии, надеясь, что она застанет меня. Ничего такого вроде лежанья на полу гостиной. Я сделаю это для себя, тайно».
Она не дала себе подумать над тем, что затея окажется весьма паршивым секретом. Хелен тихо поднялась в кухню и взяла из шкафчика свой несессер; затем спустилась в ванную, осторожно заперла дверь, включила свет и сразу почувствовала себя лучше. Яркий свет напоминал освещение операционных в кино; обнаженные белые стенки ванны и раковины также способствовали больничному впечатлению, отпущению деловитости и даже врачебного долга. Никакая она не истеричка. Хелен посмотрелась в зеркало: краснота сошла, вид вполне здравый и спокойный.
Она действовала так, словно заранее продумала всю операцию. Из несессера достала узкую хромированную коробочку с безопасной бритвой, которой они с Джулией брили ноги. Развинтила станок, сняла железную крышечку и вынула лезвие. Какое тонкое и гибкое! Совсем невесомое, точно облатка, фишка или почтовая марка. Единственная забота – где резать? Хелен взглянула на внутреннюю сторону руки, где плоть мягче и податливей. По той же причине годился и живот. Запястья, щиколотки, голени и прочие жесткие части не рассматривались. В конечном счете выбор был сделан в пользу внутренней стороны ляжки. Хелен поставила ногу на закругленный край ванны; потом сочла позу слишком напряженной и, вытянув ногу, ступней уперлась в стенку. Задрала юбку и сначала хотела заткнуть ее в трусы, но потом решила снять совсем. А то еще кровью измажешь. Кто его знает, сколько вытечет?
На фоне белой ванны ляжка выглядела огромным куском бледно-кремовой плоти. Прежде в таком ракурсе ее видеть не доводилось, и сейчас Хелен даже опешила, насколько она бесформенная. Если б пришлось увидеть ее в отдельности, вряд ли догадаешься, что это функциональная часть конечности. За свою тоже не примешь.
Двумя пальцами Хелен растянула кожу, прислушалась, удостоверяясь, что в вестибюле никого нет, затем поднесла лезвие к ноге и сделала надрез. Он получился неглубоким, но нестерпимо болезненным – точно вошла в ледяную воду и захолонуло сердце. Хелен перевела дыхание и секанула еще раз. Ощущение то же. Она буквально задохнулась. «Давай снова, только быстро!» – сказала себе Хелен; однако тонкость и гибкость металла, которые прежде чуть ли не притягивали, теперь, в сочетании с пружинящей полнотой ляжки, вызывали отвращение. Надрезы получились слишком аккуратные. Ранки медленно и словно нехотя наполнились кровью, которая вроде бы тотчас потемнела и свернулась. Края уже сошлись; бритвой Хелен их раздвинула. Кровь потекла чуть сильнее. Наконец перелилась через ранку и стала вязкой. Хелен с минуту наблюдала, еще два-три раза бередила порезы, вызывая кровь, затем постаралась начисто вытереть ногу смоченным в воде носовым платком.
Остались две короткие малиновые полоски – будто после крепкого, но игривого удара кошачьей лапы.
Хелен присела на край ванны. Казалось, шок от процедуры произвел в ней некую перемену, подобную воздействию лекарства: она чувствовала себя неестественно просветленной, бодрой и умиротворенной. Разрезание ноги уже не выглядело здравым и разумным делом; не дай бог, если б Джулия или кто из знакомых ее застукал. Умерла бы со стыда! И все же... На малиновые полоски она поглядывала ошеломленно, но с долей восхищения. «Ты полная дура», – сказала себе Хелен, но сказала почти весело. Она сполоснула лезвие, вставила в станок и убрала в коробочку. Выключила свет, дала глазам привыкнуть к темноте, вышла в вестибюль и поднялась в спальню.
Джулия лежала спиной к двери на своей стороне кровати; лицо в темноте, волосы на подушке казались очень темными. Не определишь, спит или нет.
– Джулия, – тихо позвала Хелен.
– Что? – через паузу последовал вопрос.
– Прости меня. Пожалуйста. Ты меня ненавидишь?
– Да.
– Невозможно ненавидеть меня больше, чем я сама.
Джулия перевернулась на спину:
– Это нужно воспринимать как утешение?
– Не знаю. – Хелен подошла и коснулась ее головы.
Джулия вздрогнула.
– У тебя рука ледяная! Не трогай меня! – Она взяла руку Хелен. – Боже мой, почему ты такая холодная? Где ты была?
– Нигде. В ванной.
– Залезай в кровать, слышишь!
Хелен отошла раздеться, вынуть шпильки и натянуть ночнушку, двигаясь как побитая собачонка. Когда она улеглась рядом с Джулией, та сказала:
– Ты прямо ледышка!
– Извини. – До этого Хелен не замечала холода, но теперь ощутила тепло тела Джулии, и ее забила дрожь. – Прости, – повторила она.
Клацали зубы. Хелен попыталась сдержаться, но затрясло еще сильнее.
– Господи!
Джулия ее обняла и притянула к себе. Она была в мальчишеской полосатой ночной рубашке, от которой пахло сном, неубранной постелью и немытыми волосами, но запах был нежный и приятный. Хелен прижалась и закрыла глаза – опустошенная, без сил. Вспомнила прошедший вечер и подивилась, что несколько часов могут вместить в себя столько разных яростных чувств.
Видимо, Джулия думала о том же. Подняла руку и растерла лицо.
– Ну и вечерок! – сказала она.
– Ты меня вправду ненавидишь?
– Да. Нет, вряд ли.
– Ничего не могу с собой поделать. Я себя не помню, когда такая. Это как...
Но объяснить не удалось – и никогда не удавалось. Всегда выходило как-то по-детски. Не передать беспредельный ужас того, как в тебе копошится, скачет и пожирает тебя морщинистый гномик, не описать изнеможения после того, как загонишь его обратно в грудь, не выразить, как страшно знать, что он живет в тебе и ждет момента, чтобы выпрыгнуть снова...
Хелен лишь сказала:
– Я тебя люблю, Джулия.
И Джулия ответила:
– Идиотка. Спи.
Больше не говорили. Сначала Джулия была напряжена, но вскоре расслабилась, задышала глубже и медленнее. Раз дернулась, словно испугавшись во сне, отчего и Хелен подскочила, но тотчас вновь успокоилась. С улицы доносились голоса. Кто-то засмеялся и пробежал по тротуару. За стенкой выдернули из розетки штепсель, заскрипела и с грохотом закрылась оконная рама.
Джулия опять беспокойно зашевелилась во сне. Интересно, кто ей снится? Не Урсула же Уоринг, в конце-то концов? «Но и не я», – подумала Хелен. В умиротворенном бодрствовании все стало предельно ясно: Джулия задержалась допоздна, хотя вполне могла оставить записку, запросто устроить все иначе, сделать это тайком или не делать вовсе... «Не надо, Хелен», – раздраженно говорила она всякий раз. Но если она не хотела скандалов, почему с такой легкостью давала повод их устраивать? Наверное, в глубине души она их желала. Стремилась к ним, ибо понимала – без них ничего нет, только омертвелая пустота ее высохшего сердца.
«Когда же Джулия меня разлюбила?» Следовать за мыслью было слишком страшно, к тому же все силы иссякли. Лежа с открытыми глазами, Хелен еще прижималась к Джулии, еще чувствовала жар ее тела и ровное дыхание. Но потом Джулия пошевелилась и отодвинулась.
Рука скользнула по ночнушке Джулии, и Хелен вспомнила кое-что еще – так, ерунду: пижаму, которая в войну у нее была, а потом пропала. Атласная пижама перламутрового цвета; сейчас, когда Хелен, одинокая и нетронутая, в темноте лежала рядом с Джулией, эта пижама казалась самой прекрасной на свете.
*
Вернувшись с работы, Дункан нагрел целый чайник воды; в своей комнате он разделся до нижней рубашки и вымыл руки и голову, чтобы изгнать фабричный запах и выглядеть как можно лучше для вечера с Фрейзером.
Все еще в сорочке и брюках, он сошел вниз и начистил ботинки, а затем, подложив полотенце, на кухонном столе выгладил рубашку с мягким воротничком, какую носил Фрейзер. Надев еще горячую от утюга рубашку, Дункан оставил верхнюю пуговицу расстегнутой, опять же в манере Фрейзера. Он решил не смазывать волосы бриллиантином. Перед зеркалом спальни Дункан по-всякому с ними комбинировал, пробуя разные проборы и пытаясь заставить прядь ниспадать на лоб... Однако высохшие волосы распушились, сделав его похожим на мальчугана с рекламы мыла «Перз» в «Пузырьках». Дункан все же прибегнул к бриллиантину, тревожась, не поздно ли теперь, и еще минут пять-десять работал гребешком, придавая волосам нужную волнистость.
Закончив, он спустился к мистеру Манди, который с вымученной веселостью сказал:
– Вот это да! Вот уж нынче девушки порадуются! Когда он придет, сынок?
– В половине седьмого, как в прошлый раз, – смущенно ответил Дункан. – Сходим в пивную у реки, только в другую. Фрейзер говорит, там пиво лучше.
Лицо мистера Манди еще растягивалось в пугающей улыбке.
– Да уж, – покивал он. – Девушкам и невдомек, какой удар их нынче ждет!
Мистер Манди ошалел, когда две недели назад Дункан привел Фрейзера. И тот обалдел. Они сидели втроем, не зная, о чем говорить; в конце концов положение спасла кошечка, когда простодушно вошла в гостиную. Минут двадцать ее заставляли гоняться за веревочкой. Дункан даже улегся на пол и продемонстрировал трюк с ходьбой по спине. С тех пор мистер Манди был как подстреленный. Горбился, усилилась хромота. При следующем посещении кривобокого дома на окраине Лавендер-Хилл мистер Леонард пришел в ужас от перемен, произошедших в пациенте. С еще большей страстью он говорил о необходимости противостоять соблазну Заблуждения и Ложной Веры.
Нынче Дункан хотел уйти из дома сразу, как появится Фрейзер. Они с мистером Манди выпили чаю, потом вместе вымыли посуду; едва сложили тарелки, Дункан надел пиджак. В гостиной он сел на краешек стула, готовый при стуке в дверь сорваться с места. Чтобы выглядеть беспечным, а время шло быстрее, Дункан взял библиотечную книгу о старинном серебре. Водя пальцем по таблице символов, он старался запомнить значение якорей, корон, львов и чертополоха, но постоянно прислушивался, не стучат ли в дверь... Минула половина седьмого. Дункан занервничал. Стал воображать всякие обычные причины, какие могли задержать Фрейзера. Представлял, что сейчас он появится у дверей, запыхавшийся, как тогда у фабричных ворот. Раскрасневшийся, он скажет, поправляя упавшие на лоб волосы: «Пирс! Ты уж, наверное, плюнул ждать? Извини. Понимаешь...» С каждой минутой придумывались все более дикие оправдания. Фрейзер застрял в метро и сходит с ума от беспокойства. На его глазах человека сбила машина, пришлось вызывать «скорую»!
В четверть восьмого Дункан испугался, что Фрейзер приходил, стучал и ушел, потому что не открыли. Мистер Манди включил приемник довольно громко. Под предлогом, что хочет пить, Дункан вышел в прихожую и, наклонив голову, замер, прислушиваясь к шагам; потом очень тихо открыл входную дверь и выглянул на улицу. Никаких признаков Фрейзера. Дункан вернулся в гостиную, оставив дверь приоткрытой. По радио шла уже другая передача, через полчаса ее сменила новая. Напольные часы глухо и тяжело отбивали время.