Текст книги "Ночной дозор"
Автор книги: Сара Уотерс
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)
– Ужасно тяжело, – вздохнула Хелен.
Она дала женщине форму и терпеливо показала, как заполнять. Женщина смотрела и не понимала.
– Вот это все?
– К сожалению, да.
– Да мне бы просто маленько денег...
– Извините, я не могу дать вам денег. Понимаете, процедура довольно долгая. Прежде чем выдать аванс, мы должны направить оценщика, который определит ущерб. Кто-нибудь из нашего департамента осмотрит ваш старый дом и представит отчет. Я постараюсь прислать к вам сотрудников как можно скорее, но из-за этих налетов...
Женщина уставилась на листы бумаги в своей руке.
– Точно как гнилушка, – повторила она и провела рукой по глазам. – Ну просто гнилушка.
Секунду Хелен на нее смотрела, потом забрала форму. Сама ее заполнила, проставив число месяцем раньше; в графу, где требовалось указать дату осмотра и регистрационный номер отчета оценщика, вписала какие-то правдоподобные, но слегка неразборчивые цифры. Прикрепила к бумагам записку с пометкой «срочно» и положила в лоток с маркировкой «Одобрено», готовый к отправке на первый этаж к мисс Стедман.
Для следующего и других посетителей ничего подобного она не делала. Просто ее поразило, что женщина сравнивает себя с гнилушкой. В первую военную волну она пыталась помочь каждому и порой давала деньги из своего кошелька. Но война притупляет чуткость. Вначале воображаешь себя этакой героиней, печально думала Хелен, а заканчиваешь тем, что думаешь лишь о себе.
Весь день на задворках сознания жила мысль о Джулии. Хелен думала о ней, даже когда утешала плачущую женщину и говорила «ужасно тяжело». Вспоминала прикосновение ее рукава, ее близость в той маленькой мансарде.
В четверть пятого зазвонил телефон.
– Мисс Джинивер? – спросила телефонистка. – Городской звонок. От мисс Хепбёрн.4040
Кэтрин Хоутон Хепбёрн (1907-2003) – выдающаяся американская актриса кино и театра – «Великая Кейт». Четырежды была удостоена высшей кинематографической награды США «Оскар», но ни разу не участвовала в церемонии награждения.
[Закрыть] Соединить?
«Мисс Хепбёрн?» – растерянно подумала Хелен. Потом сообразила, и в животе трепыхнулось виноватое беспокойство.
– Пожалуйста, пусть абонент подождет. – Хелен положила трубку и выглянула в приемную: – Мисс Чисхолм, одну минутку без просителей! У меня на линии отдел в Кэмден-Тауне. – Потом вернулась за стол и приказала себе успокоиться. – Привет, мисс Хепберн, – тихо сказала она, когда их соединили.
– Приветик, – ответила Кей. У них была такая игра с именами. – Наверное, я не вовремя. – Вялый голос звучал глухо. Кей курила и отодвинула трубку, выдыхая дым. – Как там дела в конторе?
– Вообще-то, лихорадит. – Хелен взглянула на дверь. – Долго говорить не могу.
– Да? Зря я позвонила?
– Нет, ничего.
– А я вот ошиваюсь дома. Я... секунду...
Трубка зашуршала и умерла – Кей ладонью прикрыла микрофон, чтобы откашляться. Хелен представила ее набухшие слезами глаза, побагровевшее лицо; вот она согнулась пополам и заходится в кашле, рвущем забитые гарью и кирпичной пылью легкие.
– Кей! Ты как там?
– Я здесь. Оклемалась.
– Бросай курить.
– Курево помогает. Твой голос тоже.
Хелен промолчала. Она думала о телефонистке на коммутаторе. Любовница Микки лишилась работы, когда барышня подслушала их разговор.
– Хочется, чтоб ты была дома, – сказала Кей. – Там без тебя не справятся?
– Ведь знаешь, что нет.
– Тебе уже пора?
– Честно, да.
По голосу Хелен слышала, что Кей улыбается.
– Ладно. Новостей никаких? Никто не пытался штурмовать контору? Мистер Холмс за тобой зрит?
– Нет, – улыбнулась в ответ Хелен. В животе снова затрепыхалось, она задержала дыхание. – Вообще-то...
– Погоди. – Кей отвела трубку и снова закашлялась. Было слышно, как она отирает рот. – Пора тебя отпускать, – сказала она, вернувшись.
– Да, – вяло ответила Хелен.
– Увидимся. Ты прямо домой? Приезжай скорее, ладно?
– Да, конечно.
– Умничка... До свиданья, мисс Джинивер.
– Всего доброго, Кей.
Хелен опустила трубку и замерла. Она живо представила, как Кей встает, докуривает сигарету, неприкаянно бродит по квартире и, наверное, опять кашляет. Вот встала у окна, засунув руки в карманы. Насвистывает или мычит старые варьетешные песенки – «Маргаритка, маргаритка» или что-нибудь этакое. Вот в гостиной постелила на стол газету и чистит ботинки. Или достала забавный матросский наборчик и штопает носки. Она не знает, что пару часов назад Хелен стояла у окна мансарды и от близости Джулии кожа на ее руке дыбилась, словно лепестки цветка, тянущегося к солнцу. Она не знает, что Хелен отвернулась от взгляда Джулии, потому что испугалась бешеного тока своей крови...
Хелен подняла трубку и назвала телефонистке номер. Прошло два гудка.
– Привет, – сказала Кей, удивившись голосу Хелен. – Что-нибудь забыла?
– Ничего. Просто... захотелось снова тебя услышать. Что ты делаешь?
– Была в ванной. Только начала подстригаться. Повсюду набросала волос. Ты меня заругаешь.
– Нет, Кей. Я только хотела сказать... Ты знаешь, то самое.
Это означало: «Я тебя люблю». Кей секунду молчала, затем произнесла:
– То самое. – Голос ее стал хриплым. – И я хотела тебе это сказать...
«Я полная идиотка!» – подумала Хелен, опустив трубку. Казалось, сердце разбухает и поднимается к горлу, словно тесто. Слегка потряхивало. Хелен поискала в сумочке сигареты. Нашла и открыла пачку.
Внутри лежали два окурка. Она про них забыла. Оба в помаде, от ее и Джулиных губ.
Хелен положила окурки в пепельницу на столе. Но они все время притягивали взгляд. В конце концов Хелен вышла из комнаты и в приемной мисс Чисхолм опорожнила пепельницу в проволочную корзину для мусора.
*
В половине седьмого Вив была в министерской раздевалке. Ее рвало в кабинке уборной, где она согнулась над унитазом. Вывернуло трижды; она выпрямилась, закрыла глаза и на минуту почувствовала себя удивительно хорошо и спокойно. Но потом увидела свою бурую комковатую рвоту – мешанину из чая и бисквита с изюмом – и вновь срыгнула. Вив брела к умывальнику сполоснуть рот, когда в раздевалку вошла девушка по имени Каролина Грэм, тоже служившая в машбюро.
– Эй, как дела? – спросила она. – Гибсон велела тебя разыскать. Чего такое? Выглядишь паршиво.
Краем полотенца на ролике Вив опасливо вытерла лицо.
– Все нормально.
– По виду не скажешь, честно. Хочешь, провожу к медсестре?
– Пустяки, – сказала Вив. – Просто... похмелье.
Каролина вмиг преобразилась. Бедром навалившись на край раковины, устроилась удобнее и достала жевательную резинку.
– О, уж это мне знакомо, – сказала она, отправляя жвачку в рот. – Крепко же ты поддала, если до сих пор выворачивает! Надеюсь, парень того стоил. По опыту знаю: если славно провела времечко, утром не так погано. Хуже нет, когда мужик козел и ты накачиваешься в надежде, что тогда он будет выглядеть маленько лучше. Тебе надо выпить сырое яйцо и чего-нибудь пожевать.
Живот опять свело. Вив отвернулась, чтобы не видеть кувырканья серой жвачки во рту Каролины.
– Вряд ли смогу, – Вив посмотрелась в зеркало. – Господи, ну и видок! У тебя с собой пудры нет?
– Имеется, – сказала Каролина.
Она передала Вив пудреницу и после нее припудрилась сама. Затем на секунду перестала жевать и, стоя перед зеркалом, взбила кудряшки; глядя на ее розовый язычок, высунувшийся меж накрашенных губ, и гладкую пухлую мордашку, которая светилась молодостью, здоровьем и беззаботностью, Вив с горечью подумала: «Мне бы так. До чего же подла и несправедлива сволочная жизнь!»
Каролина перехватила ее взгляд.
– Ты вправду хреново выглядишь. – Она вновь принялась жевать. – Ладно уж, сиди здесь. Мое дело маленькое. Да и осталось-то всего полчаса. Гибсон скажу, что не нашла тебя. А ты наври, мол, мистер Брайтмен захомутал. Он вечно гоняет девушек за мятной содовой.
– Спасибо, но я сейчас буду в норме.
– Точно?
– Да.
Поправляя пояс юбки, Вив нагнула голову и потом слишком резко выпрямилась, отчего ее вновь замутило. Ухватившись за раковину, она закрыла глаза и сглатывала, сглатывала, пытаясь удержать поднимавшуюся из желудка дурноту... Тошнота прихлынула волной. Вив метнулась к унитазу. В тесной кабинке звуки сухой рвоты казались еще ужаснее. Чтобы их заглушить, Вив дернула цепочку слива. Вернувшись к умывальникам, она заметила встревоженный взгляд Каролины.
– Вив, давай все же отведу к медсестре.
– Я не могу заявиться к ней с похмельем.
– Надо же чего-то делать. Ты жутко выглядишь.
– Через минуту все будет в порядке.
Вив представила обратную дорогу в машбюро: неодолимые лестничные марши, коридоры. Еще где-нибудь вырвет на отполированный мраморный пол. Вообразила саму комнату: сгрудившиеся столы и стулья, поднятая светомаскировка, отчего духота только сильнее, невыносимый запах чернил, завивки и косметики.
– Мне бы домой, – жалобно сказала Вив.
– Ну и валяй, чего ты? Теперь уже двадцать минут осталось.
– Думаешь? А как же Гибсон?
– Скажу, ты расхворалась. Это же правда, нет что ли? Слушай, а как же ты пойдешь? Вдруг на улице в обморок грохнешься или еще чего?
– Думаю, не грохнусь.
Но ведь женщины падают в обморок, когда они... Господи! Вив отвернулась, вдруг испугавшись, что по ее виду Каролина догадается, в чем, собственно, дело. Она посмотрела на часы и с потугой на беспечную оживленность сказала:
– Лучше я дождусь Бетти Лоренс, и она проводит меня домой. Будь другом – наври Гибсон, а потом скажи Бетти, что я жду ее здесь.
– Легко. – Каролина выпрямилась, собираясь уйти. – Не забудь про сырое яйцо. Конечно, грешно так переводить паек, но однажды у меня было жуткое похмелье – на вечеринке хахаль намешал всякой мерзости, и яйцо, ты не поверишь, просто сотворило чудо. Кажется, Минти Брюстер где-то хапнула пару яиц, спроси у нее.
– Спрошу. – Вив пыталась улыбаться. – Спасибо, Каролина. Да, и если Гибсон полезет с расспросами, не говори, что меня тошнило, ладно? А то она догадается... в смысле, про похмелье.
Каролина засмеялась и выдула из жвачки серый пузырек, который со щелчком лопнул.
– Не волнуйся. Напущу бабьей таинственности, пускай думает, это сглаз. Годится?
Вив кивнула и тоже рассмеялась.
Но смех ее угас, едва она осталась одна. Лицо отяжелело, будто вся кожа на нем обвисла. В раздевалке, где проходили трубы отопления, было сухо и душно, словно в отсеке субмарины. Ужасно хотелось распахнуть окно и подставить лицо ветерку. Но горел свет, и маскировку уже спустили; можно было лишь пристроиться сбоку, чтобы, накинув на голову, точно капюшон, пыльную колючую штору, втягивать крохи прохладного вечернего воздуха, сочившегося сквозь щели оконной рамы.
Окно выходило во двор. С верхних этажей доносились треск печатных машинок и звонки телефонов. Если прислушаться, за ними можно было различить привычный шум Уигмор-стрит и Портмен-Сквер: гул машин, клаксоны такси, голоса людей, которые, возвращаясь с работы домой, заглядывали в магазины. Все эти звуки, думала Вив, слышишь тысячу раз, но не замечаешь, как не задумываешься о здоровье, пока все хорошо; ты понимаешь, что значит быть здоровой, лишь когда на минутку отпустит тошнота. А вот когда тошнит, ты становишься чужаком, иноземцем в родном краю. Тебе враждебно все, что для других обычно и просто. Даже собственное тело превращается в твоего врага, который строит козни и расставляет ловушки...
С этими мыслями Вив стояла у окна до тех пор, когда незадолго до семи стук печатных машинок во всем здании сменился скрежетом стульев по голому полу. Минуту спустя в раздевалке появились первые сотрудницы, а вскоре они уже вкатывались одна за другой, заскакивали в кабинки, начинали одеваться. Вив прошла к своему ящику и очень медленно надела пальто, шляпку и перчатки. Точно призрак, она слонялась среди женщин и с какой-то бешеной завистью разглядывала самых блеклых и некрасивых очкастых толстушек, чувствуя себя невероятно одинокой и отделенной от них. Прислушиваясь к их ясным самоуверенным голосам, она думала: «Вот что случается с людьми вроде меня. Значит, я совсем как Дункан. Пытаешься что-то из себя сотворить, но жизнь не позволяет и ставит подножку...»
Появилась Бетти. Нахмурившись, она повертела головой, взглядом отыскала Вив и подошла.
– Что случилось? Каролина Грэм сказала, что ты не можешь подняться. С три короба наплела чего-то Гибсон – мол, на тебя накатило. Разнесся слух, что у тебя понос. – Она оглядела подругу. – Эй, ты в самом деле скверно выглядишь.
Вив пыталась укрыться от ее глаз, как перед тем – от взгляда Каролины.
– Просто меня немного затошнило.
– Бедная девочка! Тебе нужно встряхнуться. Как раз есть средство. Джин из отдела перевозок трепалась о вечеринке в министерстве информации. Там один парень сегодня оформил развод, требуются девушки. Ребята давно запасались к событию, так что сабантуй будет отменный. Мы еще успеем переодеться, двинули.
Вив испугалась:
– Ты что! Я не сдюжу. Да и выгляжу страшилищем.
– Ой, пара мазков «Макс Фактора», и парнишки ничего не заметят, – отмахнулась Бетти, влезая в пальто.
Она подхватила Вив под руку, вывела из раздевалки, и они пустились в поход к вестибюлю. Подъем по лестнице был сродни ужасной морской качке, но рука Бетти приносила успокоение, обещая помощь и поддержку. Вот добрались до конторки и расписались об уходе. На улице еще не вполне стемнело, фонарики включать не пришлось. Но вечер был холодный. Бетти приостановилась, чтобы достать перчатки.
Увидев кого-то, она вскинула руку и замахала:
– Джин! Иди сюда! Расскажи-ка о сегодняшней вечеринке. Надо уговорить Вив.
Девушка но имени Джин пристроилась рядом.
– Будет грандиозно! – на ходу говорила она. – Велено привести всех подружек, кого только найду.
Вив покачала головой:
– Извини, Джин, сегодня не смогу.
– Да ну, Вив!
– Не слушай ее, Джин, – сказала Бетти. – Она не в себе.
– Уж точно не в себе! Ребята столько времени все запасали...
– Я ей говорила.
– Не могу, – повторила Вив. – Честно, я просто не в состоянии.
– Да какое там состояние? Все, что ребятам нужно, это классные девчонки в свитерах в обтяжку.
– Нет, правда.
– Все-таки не каждый день парень разводится.
– Нет, честно. – Голос Вив задрожал. – Не могу. Никак! Я...
Она остановилась, закрыла рукой глаза и прямо посреди Уигмор-стрит расплакалась.
На миг возникло молчание. Потом Бетти сказала:
– Хо-хо. Извини, Джин. Похоже, мероприятию придется обойтись без нас.
– Что ж, не повезло ребятам. Они ужасно огорчатся.
– С другой стороны, тебе больше достанется.
– Пожалуй, это мысль. – Джин коснулась руки Вив: – Не горюй. Наверное, он полная мразь, коль довел тебя до такого. Ладно, девочки, лечу в общагу. Если передумаете, вы знаете, где меня найти! – И она припустила почти бегом.
Вив достала платок и высморкалась. Подняв голову, заметила на себе сочувственно-любопытные взгляды прохожих.
– Я выгляжу полной дурой.
– Не психуй, – мягко сказала Бетти. – Все мы иногда плачем. – Она просунула руку под локоть Вив и сжала ее ладонь. – Давай доставим тебя домой. Сейчас тебе требуются горячая грелка и стаканчик джина с парой таблеток аспирина. Если подумать, мне бы это тоже не помешало.
Пошли еще медленнее. Вив чувствовала, как дрожат гудящие от усталости ноги. Последних сил лишала мысль о возвращении в общежитие, где в эту пору царит хаос: в столовой скрежещут стулья, повсюду лупит свет, наяривает музыку радио, а девицы в исподнем вверх-вниз снуют по лестнице и, сдергивая с волос бигуди, во все горло перекрикиваются друг с другом.
Вив потянула Бетти за руку.
– Мне невыносимо идти в общагу. Пойдем куда-нибудь, где тихо. Ладно?
– Ну, – неуверенно протянула Бетти, – можно зайти в кафешку или еще куда.
– В кафе тоже не могу. Давай где-нибудь просто посидим. Всего пять минут. – Голос Вив взметнулся, грозя вновь осечься.
– Ну хорошо, хорошо, – сказала Бетти, сворачивая в переулок.
Неподалеку среди жилых домов нашелся сквер. До войны он был бы закрыт, но теперь ограда исчезла, и они прошли свободно. В самой тихой части сквера отыскали лавочку, чтоб стояла подальше от густых кустов. Темнота еще не наступила, но неуклонно смеркалось, и Бетти, оглядевшись, сказала:
– Что ж, либо нас изнасилуют, либо сочтут парочкой проституток и предложат деньги. Не знаю, как ты, но если цена окажется сходной, я, пожалуй, соглашусь. – Она все еще держала Вив под руку. Потом они сели, плотнее запахнув пальто. – Ну, детка, выкладывай, что случилось. Только помни: ради этого я упустила шанс, чтобы меня полапал информационный разведенец, так что пусть новость будет хорошей.
Вив улыбнулась. Но едва ли не сразу улыбка превратилась в подобие гримасы. На смену тошноте к горлу подкатили слезы.
– Ох, Бетти... – начала Вив, но голос осекся. Она зажала рукой рот и покачала головой. Чуть погодя прошептала: – Если скажу, заплачу.
– А я заплачу, если не скажешь! – Бетти помолчала и уже мягче добавила: – Ладно, я ж не тупая. Догадываюсь, в чем дело. Вернее, в ком... Что теперь он натворил? Выкладывай, хотя можно по пальцам пересчитать, чем мужик способен довести девушку до слез. У них же никакого воображения. Могут лишь обмануть, бросить или обобрать. – Бетти фыркнула. – Либо обрюхатить.
Она рассмеялась собственной шутке. Но потом в сгустившихся сумерках встретила взгляд подруги, и смех ее угас.
– Ой, Вив... – охнула Бетти.
– Вот так вот.
– Ой-ой-ой! Когда узнала?
– Пару недель назад.
– Пару недель? Это немного. А ты уверена, что это не... ну сама знаешь, просто задержка? С этими бомбежками...
– Нет. – Вив отерла лицо. – Сначала я тоже так подумала. Но это не просто задержка. Я знаю, что залетела. Просто знаю. Ты глянь, какая я... Меня тошнит.
– Тошнит? – растерялась Бетти. – По утрам?
– Не по утрам. Днем и вечером. У сестры было так же. Всех ее подруг тошнило в самом начале, а ее три месяца рвало почти каждый вечер.
– Три месяца? – ахнула Бетти.
– Тише ты! – огляделась по сторонам Вив.
– Извини. Вот это да, детка! Что будешь делать?
– Не знаю.
– Реджи сказала?
Вив отвернулась.
– Нет.
– Почему? Он же виноват.
– Он не виноват. – Вив снова повернулась к подруге. – В смысле, я виновата не меньше.
– Ты виновата? В чем это? В том, что позволила ему... – Бетти заговорила еще тише, – взойти на борт? Все это прекрасно, но ему, знаешь ли, следовало накинуть макинтош.
Вив затрясла головой:
– Прежде все было нормально. Мы никогда ими не пользовались. Он их терпеть не может.
Они помолчали.
– Все же надо ему сказать, – проговорила Бетти.
– Нет, – твердо ответила Вив. – Я никому не собираюсь говорить, кроме тебя. И ты никому не говори! Господи! Вдруг Гибсон прознает? – Мысль ужаснула. – Помнишь Фелисити Уитерз?
Год назад Фелисити Уитерз, служившая в министерстве труда, забеременела от летчика из «Свободной Франции».4141
«Свободная Франция» – патриотическое движение с руководящим центром в Лондоне, в 1940 г. основанное Шарлем де Голлем (1890-1970).
[Закрыть] В общежитии девушка бросилась с лестницы, был жуткий скандал. Фелисити уволили из министерства и отправили к родителям в Бирмингем, где ее отец служил викарием.
– Все говорили: надо ж, какая шалава! Господи, была бы она здесь! – вздохнула Вив и, оглядевшись, зашептала: – Фелисити принимала какие-то таблетки, да? Брала в аптеке.
– Я не знаю.
– Брала, точно брала.
– Может, попробовать английскую соль?
– Принимала, не помогает.
– Тогда очень горячую ванну и выпить джину.
Вив усмехнулась.
– В общаге? Я даже воды не успею нагреть. А если кто-нибудь увидит или учует джин? У отца тоже нельзя. – Она вздрогнула от одной только мысли. – Неужели нет другого способа? Что-нибудь должно быть.
Бетти задумалась.
– Еще можно спринцеваться мыльной водой. Должно сработать. Только непременно попасть куда надо. Ну или это... вязальная спица...
– Боже мой! – Вив опять затошнило. – Мне такого не выдержать. А ты смогла бы?
– Не знаю. Наверное, если б приперло. Может, это... тяжести поднимать?
– Какие тяжести?
– Ну, мешки с песком и всякое такое. Или попрыгать на месте.
Вив вспомнила последние две недели: повседневную одуряющую тряску в поездах и автобусах, беготню по лестницам на службе.
– Это без толку, – сказала она. – Так оно не хочет вылезать. Я чувствую, что не хочет.
– Можно пенсы класть в питьевую воду.
– Так это ж бабкины сказки?
– Бабки, они кое в чем толк знают. В конце концов, потому они и бабки, а не...
– А не лахудры вроде меня?
– Я не это имела в виду.
Вив глядела в сторону. Уже совсем стемнело. На тротуарах по краям сквера приплясывали, появляясь и пропадая, тусклые лучи затененных фонариков. Окаймлявшие сквер высокие плоские дома были мертвы. Почувствовав дрожь Бетти, Вив затряслась сама. Но они всё сидели. Бетти подтянула воротник пальто и сложила руки на груди.
– Можно поговорить с Реджи, – снова сказала она.
– Нет. Я не стану ему говорить.
– Да почему? Это же от него?
– Конечно от него!
– Ладно, я только спросила.
– Надо ж додуматься!
– Все равно, нужно ему сказать. Я серьезно, Вив, он все ж таки женатый мужчина... Может подсказать, чего делать.
– Он понятия не имеет. Его жена... помешана на детях. Только для этого он ей и нужен. От меня он получает совсем другое.
– Не сомневаюсь.
– Да!
– Не пройдет и девяти месяцев, как оно перестанет быть другим. То есть восьми месяцев.
– Вот почему я должна все уладить сама. Неужели не понятно? Если окажется, что я просто такая же, как она...
– Ты вправду хочешь уладить? Может, оставишь и...
– Смеешься, что ли? Отец... Это его убьет!
«Это его убьет, – хотела она сказать, – после истории с Дунканом». Однако Бетти этого не скажешь, и бремя стольких секретов, нескончаемой предосторожности, умалчиваний и опасений вдруг стало невыносимым.
– Ох, это ужасно несправедливо! Ну почему так случается, Бетти? Словно было еще недостаточно тяжело. Так на тебе, чтоб доверху! Такая малость...
– Жаль огорчать тебя, детка, но малостью оно останется недолго.
Сквозь темноту Вив вгляделась в подругу и обхватила руками живот.
– Невыносимо думать, что оно сидит там во мне и становится все больше и больше, – тихо сказала она. Вдруг показалось, что она чувствует это, присосавшееся к ней, как пиявка. – Какое оно? Просто жирный червячок, да?
– Жирный червячок с физиономией Реджи, – ответила Бетти.
– Не говори так! Если я начну так думать, станет еще хуже. Надо попробовать таблетки, какие пила Фелисити Уитерз.
– Они же не помогли. Почему она и ковырнулась с лестницы. И разве от них не тошнило?
– Так меня и без них тошнит! Какая разница?
Впрочем, сейчас не тошнило. Вив ощутила почти лихорадочное возбуждение. Вдруг показалось, что раньше она пребывала в некоем трансе. Даже не верится. Столько дней промелькнуло, и она ничего не делала. Вив выпрямилась и огляделась.
– Нужно в аптеку, – сказала она. – Где такая аптека? Ну же, Бетти!
– Не гони, – буркнула Бетти, открывая сумочку. – Черт, нельзя же вывалить такое на девушку и ждать, что она... Дай хоть сигаретку выкурю.
– Сигаретку! Как ты можешь думать о сигаретах!
– Уймись, – сказала Бетти.
Вив пихнулась:
– Я не могу уняться! Думаешь, ты бы смогла, окажись на моем месте?
Внезапно накатила страшная усталость. Вив осела и прикрыла глаза. Потом заметила, что Бетти ее рассматривает. В темноте было трудно прочесть выражение ее лица. Это могли быть и жалость, и восхищение, и даже легкое презрение.
– О чем ты думаешь? – тихо спросила Вив. – Считаешь меня размазней, да? Какой мы считали Фелисити Уитерз?
Бетти пожала плечами:
– Любая девушка может залететь.
– Ты вот не залетаешь.
– Типун тебе! – Бетти сдернула перчатку и заколотила по скамейке. – Постучи по дереву, слышишь? В конце концов, так уж устроено, это просто удача – одним везет, другим нет... – Она рылась в сумочке, ища зажигалку. – И все же я считаю, надо поставить в известность Реджи. Какой тогда смысл вожжаться с женатым мужиком, если нельзя ему такое сказать?
– Нет, – чуть слышно сказала Вив. Обе снова перешли на шепот. – Сначала попробую таблетки; если не подействуют, тогда скажу. А коли получится, он ничего не узнает.
– В отличие от тебя, будем надеяться.
– Ты все же считаешь меня размазней.
– Я только говорю, что если б он надел дождевик...
– Ему не нравится!
– Вот то-то и паршиво. Парню в его шкуре нельзя шалопайничать. Будь он холостяком, другое дело, можно и рискнуть; на худой конец, выскочила бы замуж раньше, чем намеревалась.
– Так говоришь так, словно это можно просчитать, спланировать – вроде покупки спального гарнитура! – горестно сказала Вив. – Ты же знаешь, как у нас с ним. Сама только что говорила про удачу. Он женат на другой, потому что ему ужасно не повезло, вот так неудачно совпало. Бывает, что ничего не поделаешь, все так, как оно есть.
– И так оно будет продолжаться годами и годами. Благодарю покорно: он весь из себя грандиозный, а как с тобой?
– Нельзя так думать. Никто так не думает! Завтра мы все можем умереть. Надо брать, чего хочется, верно? А чего взаправду хочется? Сама не знаешь. У меня больше ничего нет, кроме Реджи. Если б его не было... – Голос Вив треснул. Она достала платок, высморкалась и, помолчав, сказала: – Он дарит мне радость, ты же знаешь. И смех.
Бетти наконец отыскала зажигалку и прикурила.
– Однако сейчас тебе не до смеха.
Вив смотрела на выскочившее пламя, мигнула, когда оно вновь исчезло в темноте, и ничего не сказала. Почти не разговаривая, они сидели, пока окончательно не замерзли; тогда устало сцепили руки и поднялись.
Они еще шли по скверу, когда завыли сирены.
– Вот, извольте, – сказала Бетти. – Это положило бы конец всем твоим проблемам – хорошая толстая бомба.
Вив посмотрела на небо.
– Боже мой, это правда. И никто бы, кроме тебя, не знал.
Прежде она не задумывалась, сколько тайн война поглощает и хоронит в пыли, тьме и молчании. Бомбежки представлялись злом, которое лишь со всего срывает покров. Поглядывая на небо, они шли к общежитию, и Вив говорила себе: пусть рыщут прожектора, пусть прилетят самолеты и залают зенитки, пусть разверзнется ад...
Но когда где-то на севере Лондона ударили первые залпы орудий, она забеспокоилась и потащила Бетти быстрее; даже в своем злосчастье Вив боялась бомбежки и боли и все же не хотела умирать.
*
– Эй, Ганс! – двумя часами позже орал в окно Джиггс. – Фриц! Давай сюда! Сюда, мать твою!
– Заткнись, Джиггс, дерьма кусок! – раздался чей-то голос.
– Сюда, Ганс! Я здесь!
Джиггс прослышал, что из разбомбленной тюрьмы выпустили всех заключенных, кому оставалось сидеть меньше полугода; его срок заканчивался через четыре с половиной месяца, и потому в каждый налет он подтаскивал к окну стол и с него призывал немецких пилотов. Дункан заметил: если бомбили близко, эти вопли всерьез нервировали – тогда Джиггс представлялся огромным магнитом, притягивающим самолеты с бомбами и пулями. Впрочем, сегодня отдаленная бомбежка никого особо не беспокоила. Временами мягко бухало, вспышки на миг разжижали густую темень, да по небу шарили прожектора. Другие заключенные тоже влезли на столы и перекликались о всякой ерунде, прорываясь сквозь вопли Джиггса.
– Баран! Эй, Баран, ты мне полкроны задолжал, сучий потрох!
– Мик! Здорово! Чего делаешь?
Надзирателя, который заставил бы их замолчать, не было. Едва начался налет, все охрана спустилась в укрытие.
– За тобой должок!..
– Мик! Эй, Мик!
Чтобы услышать друг друга, заключенные орали до хрипоты, ибо порой собеседники общались с разных концов корпуса, их разделяло пятьдесят камер. Дункану даже нравилось лежать и слушать эти вопли – будто в темноте крутишь настойку радиоприемника; он умел отключиться от голосов, когда они начинали раздражать. А вот Фрейзер каждый раз приходил в бешенство. Сейчас, к примеру, он ворочался, кряхтел и матерился. Затем привстал и кулаком разровнял ухабы тюфяка, набитого конским волосом. Подтянул одежду, для тепла уложенную поверх одеяла. В темноте Дункан его не видел, но угадывал его движения по колебаниям рамы шконок. Когда Фрейзер тяжело улегся, шконки с легким стоном и скрипом качнулись из стороны в сторону, точно койки кубрика. «Мы будто матросы», – подумал Дункан.
– Ты мне полкроны должен, пиздюк!
– О господи! – Фрейзер вновь подскочил и яростно взбил тюфяк. – Неужели помолчать не могут! Заткнитесь!!! – заорал он, саданув кулаком в стену.
– Без толку, – зевнул Дункан. – Им не слышно. Они сейчас Стеллу доводят, послушай.
Кто-то выкрикивал:
– Стел-ла! Стел-ла!
Кажется, это был Пейси из второй зоны.
– Стел-ла! Я кое-что про тебя знаю... В бане я видел твою манду! Твою шахну видел! Она черна, как ночь!
Другой зэк присвистнул и рассмеялся:
– Ну ты, на хер, поэт, Пейси!
– Будто черная крыса с перерезанной глоткой! Словно толстые мамкины губищи спрятались в папашиной бородище! Стел-ла! Чего молчишь-то?
– Не может ответить, – раздался другой голос. – Строчит мистеру Чейсу!
– Чейсу сосет, – крикнул третий, – а Браунинг засаживает сзади! На все руки, на хер, мастерица!
– Замолчите, противные! – возник новый голос. Это была Моника из третьей зоны.
Пейси переключился на нее:
– Мо-ни-ка! Мо-ни-ка!
Засим последовали «бум!» далекого разрыва и вопль Джиггса:
– Ганс! Фриц! Адольф! Валяй сюда!
Фрейзер застонал и перевернулся на подушке.
– Сволочи! – буркнул он. – Достали уже!
В довершение всего кто-то запел:
– Голубые одежды были знаком надежды... Ты снилась вся в голубом...
Певца звали Миллер. Он сидел за нечто вроде рэкета ночного клуба. Миллер всегда пел с невероятной проникновенностью, будто с эстрады мурлыкал в микрофон. Услышав его голос, зэки со всех этажей взвыли:
– Вырубите его на хер!
– Миллер, паскуда!
В соседней с Дунканом камере чем-то заколотил по полу Куигли – вероятно, солонкой.
– Заткнись, дерьмо собачье! – ревел он. – Миллер, разъебай!
– Ты снилась вся в голубом...
Миллер продолжал петь, перекрывая возмущенные вопли и отдаленный гул бомбардировщиков; как назло, песня была мелодичной. Один за другим зэки стихли, будто заслушались. Чуть погодя даже Куигли отбросил солонку и перестал реветь.
Я помню твой голос и наши объятья,
И вкус твоих губ готов был познать я.
Но ты вдруг исчезла, а я пробудился
И понял – твой образ мне только приснился.
Фрейзер тоже затих и приподнял голову, чтобы лучше слышать.
– Черт возьми, Пирс, – сказал он. – Вроде бы я даже танцевал под эту мелодию. Точно, танцевал. – Фрейзер снова лег. – Наверное, потешался над дурацкими словами. А сейчас они кажутся офигительно к месту, правда? Надо же, чтоб попсовая песенка в исполнении Миллера так верно передавала желание.
Дункан промолчал. Песня продолжалась.
Пусть мы в разлуке, но образ твой светел,
Я славлю тот час, когда тебя встретил...
Внезапно в песню врезался другой голос. Густой, немелодичный, похабный.
Ах, у девчонки-то глаза, будто темная вода,
Ей любо, если нет, но больше – коли да!
Кто-то заржал.
– Это еще кто? – обескураженно спросил Фрейзер.
Вслушиваясь, Дункан наклонил голову.
– Не знаю. Может, Аткин?
Аткин, как и Джиггс, был дезертиром. Песенка походила на обычную солдатскую припевку.
Ах, у девчонки-то глаза – две сине-синих льдинки,
Ей любо на животике, но больше – коль на спинке!
Миллер продолжал:
Мы встретимся вновь, и наша любовь...
С минуту обе песни причудливо текли вместе, потом Миллер сдался. Его голос умолк.
