Текст книги "Ночной дозор"
Автор книги: Сара Уотерс
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)
2
– Хелен! – крикнул кто-то, перекрывая рычание машин на Марилебон-роуд. – Хелен! Эгей!
Хелен обернулась и увидела женщину в синей джинсовой куртке, комбинезоне, сильно испачканном на коленях, и пропыленном тюрбане . Женщина улыбалась и махала рукой.
– Хелен! – снова крикнула она и засмеялась.
– Джулия! – наконец ответила Хелен и перешла дорогу. – Я вас не узнала!
– Неудивительно. Наверное, я выгляжу трубочистом, да?
– Есть немного.
Джулия встала с обломка стены, где грелась на солнышке. В одной руке у нее был роман Глэдис Митчелл,2828
Глэдис Митчелл (1901-1983) – английская писательница, автор детективных романов с центральным персонажем миссис Брэдли.
[Закрыть] в другой – сигарета; напоследок торопливо затянувшись, она отбросила окурок. О нагрудник комбинезона отерла руку, чтобы поздороваться с Хелен. Но, взглянув на ладонь, покачала головой.
– Грязь въелась. Ничего?
– Конечно ничего.
Они пожали руки.
– Куда направляетесь? – спросила Джулия.
– Возвращаюсь на работу, – чуть смущенно ответила Хелен. Что-то в Джулии – манеры, ясный аристократический голос – заставляло стесняться. – Ходила перекусить. Я работаю вон там, в муниципалитете.
– Да? – Джулия посмотрела вдоль улицы. – Наверное, проходили рядом и не замечали друг друга. Мы с отцом отрабатываем все здешние улицы. На Брайанстон-Сквер у нас что-то вроде штаба. Торчим здесь уже неделю. Отец пошел переговорить с караульным, и у меня появилось оправдание, чтобы немного побездельничать.
Хелен знала, что отец Джулии архитектор. Он проводил экспертизу пострадавших от налетов зданий, и Джулия ему помогала. Почему-то казалось, что они работают где-то далеко – в Ист-Энде или где-нибудь вроде этого.
– На Брайанстон-Сквер? – переспросила Хелен. – Вот забавно! Я все время через нее хожу.
– В самом деле?
Секунду они смотрели друг на друга, хмурясь и улыбаясь.
– Как вы вообще? – оживила беседу Джулия.
Хелен пожала плечами, опять застеснявшись:
– Ничего. Немного устала, конечно, как все. А что у вас? Пишете?
– Да, помаленьку.
– Успеваете между бомбежками?
– Точно, между налетами. Вроде помогает отвлечься. И вот читаю... – она показала книгу, – чтобы знать конкуренцию. Как Кей?
Джулия спросила непринужденно, но Хелен почувствовала, что краснеет.
– Нормально, – кивнула она.
– По-прежнему на станции? На Долфин-Сквер?
– Да, все там же.
– С Микки и Бинки? Вот уж парочка, правда?
Хелен согласно рассмеялась... Джулия книгой прикрылась от яркого солнца, но смотрела на Хелен так, будто что-то обдумывала.
– Знаете, отец придет минут через десять, – сказала она, поправив на запястье перевернувшиеся часы. – Я как раз собралась выпить чайку. Тут есть одна рыгаловка возле метро. Не составите компанию? Или вам срочно на работу?
– Вообще-то, мне уже пора за стол, – удивленно ответила Хелен.
– Так уж и пора? Взгляните иначе: чай поможет усерднее работать.
– Что ж, возможно.
Хелен помнила, как закраснелась, и не хотела, чтобы Джулия решила, будто ей неловко посреди улицы говорить о Кей, хотя это вполне естественно, тут ничего такого... Да и Кей будет приятно узнать об этой встрече – так сказала она себе, взглянула на часы и улыбнулась:
– Ладно, только быстро. На сей раз я переживу гнев мисс Чисхолм.
– Кто такая?
– Коллега, невероятно пунктуальна. Ее поджатые губы – это нечто жуткое. По правде, я ее до смерти боюсь.
Джулия засмеялась. Они двинулись быстрым шагом и вскоре уже стояли в небольшой очереди к окошку передвижного буфета.
День стоял солнечный и почти безветренный, но холодный. Зима выдалась злая. Оттого сегодняшнее голубое небо казалось еще прелестнее. Народ вокруг повеселел, будто вспомнил о счастливых деньках. Прислонив вещмешок и винтовку к буфетному фургону, солдат в хаки лениво свертывал сигарету. Девушка в очереди надела солнечные очки. Пожилой мужчина перед ней был в кремовой панаме. Правда, у обоих через плечо висели противогазы; Хелен заметила, что люди вновь стали их носить, раскопав из хлама. В пятидесяти ярдах дальше по Марилебон-роуд недавно разбомбило административное здание: стоял пожарный бак с водой, к тротуару прилипли обгорелые бумаги, стены и деревья были в налете пепла, от развалин через улицу тянулись грязные следы пожарных рукавов.
Очередь продвигалась. Девушка за прилавком подала чай. Хелен достала кошелек; возник обычный женский спор, кому платить. В конце концов заплатила Джулия, сказав, что пригласила она. Чай выглядел отвратительно: сероватый – видимо, от хлорированной воды, порошковое молоко свернулось комками. Джулия с Хелен отошли в сторонку к груде песочных мешков под заколоченным окном. От разогретой солнцем мешковины довольно приятно пахло подсыхающим джутом. Некоторые мешки лопнули, в прорехи выглядывала блеклая земля с остатками чахлых цветков и травы.
Джулия вытянула сломанный стебелек.
– Триумф природы над войной, – сказала она дикторским голосом; именно об этом люди писали на радио: на развалинах появился неизвестной вид полевого цветка, прилетела птица неведомой породы – все это ужасно осточертело. Джулия прихлебнула чай и скривилась: – Ну и гадость! – Она достала пачку сигарет и зажигалку. – Ничего, что я курю на улице?
– Ради бога.
– Закурите?
– У меня где-то были свои...
– Да ладно, берите.
– Спасибо.
Склонившись, они вместе прикурили и сощурились от дыма. Непроизвольно Хелен коснулась руки Джулии.
– У вас костяшки расцарапаны.
Джулия посмотрела на пальцы.
– Точно. Наверное, битым стеклом. – Она пососала ссадины. – Утром пришлось забираться в дом через окошко над дверью.
– Боже мой, прямо как Оливер Твист!
– Да, похоже.
– А это законно?
– Можно считать. У нас с отцом что-то вроде особого разрешения. Если дом пуст и нет ключей, можем входить любым способом. Работенка грязная и вовсе не такая интересная, как выглядит: полный разгром в комнатах, изодранные ковры, расколотые зеркала. Да еще эти помпы – от воды сажа превращается в слякоть. В прошлом месяце я видела дома, где все обледенело: диваны, скатерти и прочее. Или же все сгорает. Если зажигалка упадет на крышу, может аккуратненько прожечь дом насквозь – стоишь в подвале и видишь небо... По мне, так еще хуже, нежели бы дом разнесло в клочья, – все равно что жить с раковой опухолью.
– А страшно? – спросила Хелен, увлеченная рассказом. – Я бы, наверное, испугалась.
– Жутковато. Всегда есть шанс с кем-нибудь повстречаться – скажем, с мародером, который забрался тем же путем. Или с хулиганьем. Кое-где стены исписаны похабщиной; жалко хозяев, когда вернутся. И потом, некоторые дома вовсе не брошены. Вот у отца недавно был случай: прошел по всем комнатам, осмотрел повреждения и вдруг в самой последней комнате видит, что на кровати под изодранным балдахином спит седая древняя старуха в желтой ночной рубашке.
Хелен живо представила сцену и завороженно спросила:
– И что он сделал?
– Ничего – тихонько вышел, а потом уведомил караульного. Тот сказал, что к старухе приходит девочка – готовит и разжигает камин; бабке девяносто три года, ее невозможно уговорить, чтобы при налете спускалась в убежище. Помнит принца Альберта и королеву Викторию, которые однажды в карете проезжали по Гайд-парку.
Солнце то скрывалось, то выглядывало из облаков. Вот оно разгорелось, и Джулия прикрылась рукой, как прежде – книгой; потом солнце стало просто ослепительным, и она смолкла, закрыла глаза и запрокинула голову.
«Как она хороша!» – вдруг подумала Хелен, забыв историю о старухе; солнце освещало Джулию, точно прожектор, и синева комбинезона с курткой оттеняла смуглое лицо с темными ресницами и аккуратными стрельчатыми бровями; волосы ее были убраны под тюрбан, и потому ясно читалась изящная линия шеи и подбородка. Рот приоткрыт. Губы полные, чуть припухлые, зубы слегка неровные. Но даже это казалось прекрасным – так бывает, что маленький изъян непостижимо делает лицо красивее, чем абсолютная безупречность.
«Неудивительно, что Кей тебя любила», – подумала Хелен в тревожащем сумбуре чувств – зависти, восхищения и легкого замирания сердца.
Только это и связывало их с Джулией. Ведь они даже не подруги. Джулия была подругой Кей, как Микки... Хотя нет, совсем не как Микки, потому что не заглядывала к ним домой, не ходила с ними в пивную или на вечеринку. Не скажешь, что она открыта и проста. В ней какая-то загадочность, какое-то очарование, думала Хелен.
Загадочность и очарование она почувствовала сразу. «Тебе надо познакомиться с Джулией, – часто говорила Кей, когда Хелен к ней переехала. – Я ужасно хочу, чтобы вы встретились». Но всегда что-то мешало: Джулия занята, Джулия пишет, у Джулии невероятный распорядок дня, застать ее невозможно. С год назад они наконец случайно столкнулись у театра после спектакля – надо же! – «Веселенькое привидение». Джулия была пугающе красива, очаровательна и отстранена; с первого взгляда Хелен все поняла, заметив неловкость и некоторую суетливость Кей, когда та их знакомила.
Позже вечером Хелен спросила:
– Что у тебя было с Джулией?
Кей сразу напряглась.
– Ничего, – сказала она.
– Ничего?
– Ну такая... нелюбовь, только и всего. Сто лет назад.
– Ты ее любила, – в лоб сказала Хелен.
Кей рассмеялась, но покраснела, что бывало с ней редко:
– Слушай, давай сменим тему!
Лишь этот румянец смущения и связывал Хелен с Джулией – странная связь, если вдуматься.
Улыбаясь, Джулия наклонила голову. Ярдах в пятидесяти находилась станция «Марилебон», и сквозь уличный шум прорывались звуки железной дороги: гудок паровоза, шипенье пара. Джулия открыла глаза.
– Я люблю этот звук.
– Я тоже, – сказала Хелен. – Какой-то он праздничный, да? Будто сигнал: вперед на огороды! Сразу хочется уехать из Лондона, хоть ненадолго. – Она погоняла чай на донышке чашки. – Только вряд ли удастся.
– Почему? – взглянула Джулия. – Разве нельзя что-нибудь придумать?
– А куда ехать-то? И потом, эти поезда... Да и Кей в жизни не уговорить. Теперь она работает сверхурочно. Выходной не возьмет, пока дела так плохи.
Джулия докурила сигарету, бросила и растоптала окурок.
– Кей у нас героиня, правда? – сказала она, выдохнув дым. – Молодчина.
Она говорила вроде бы шутливо, но голос был чуть напряжен, а брошенный искоса хитроватый взгляд словно проверял реакцию собеседницы.
Вспомнилось, что однажды сказала Микки: Джулия жаждет восхищения и не потерпит, чтобы кого-то любили больше нее; и еще: она жесткая. «Это верно, ты жесткая», – мелькнула неприязненная мысль. На секунду Хелен вдруг почувствовала себя открытой и беззащитной.
Но странно: незащищенность и даже неприязнь слегка взволновали. Бросив взгляд на гладкое и красивое аристократическое лицо Джулии, Хелен подумала о жемчуге и драгоценностях. Может, жесткость – непременное условие очарования?
Наваждение исчезло, когда Джулия пошевелилась. Хелен скользнула взглядом по ее часам и поняла, как сильно опаздывает.
– Черт! – Сделав пару торопливых затяжек, она бросила окурок в чашку, где он зашипел. – Мне пора.
Допивая чай, Джулия кивнула:
– Я вас провожу.
Быстренько поставив чашки на прилавок, они зашагали к службе Хелен, до которой было ярдов двести.
– Что, ваша мисс Призм устроит взбучку за опоздание? – на ходу спросила Джулия.
– Мисс Чисхолм, – улыбнулась Хелен. – Может.
– Валите все на меня. Скажите – экстренный случай. Мол, я... Что? Лишилась дома и всего имущества?
– Всего? – задумалась Хелен. – Боюсь, это шесть разных отделов. Я могу лишь помочь со ссудой на мелкий ремонт. Насчет восстановительных работ вам следует обратиться к кому-нибудь из комиссии по военному ущербу; впрочем, они скорее всего направят вас обратно к нам. Мисс Линкс – это на четвертом этаже – вероятно, сможет посодействовать с чисткой спасенных вещей: штор, ковров и прочего. Только не забудьте принести счет из химчистки, а также квитанцию, которую получили при подаче заявления... Что такое? Потеряли квитанцию? Ай-ай-ай! Вам нужно получить другую и все начать сначала... Понимаете, это как «змейки и лесенки».2929
«Змейки и лесенки» – детская настольная игра, в которой фишки передвигаются взад-вперед по броску игрального кубика.
[Закрыть] При этом делается вид, что мы нашли время принять вас в первую очередь.
– Ничего себе работа, – сморщилась Джулия.
– Огорчительно, только и всего. Надеешься что-то изменить. Но вот опять приходят люди, которых расселили три года назад, – их снова разбомбило. Денег нам дают все меньше. А война обходится... сколько там говорили, одиннадцать миллионов в день?
– Меня не спрашивайте. Я бросила читать газеты. Поскольку мир так явно склонен уничтожить себя, я давно решила отойти в сторонку и не мешать.
– Мне бы так, – вздохнула Хелен. – Но в неведении я чувствую себя еще хуже, чем когда знаю все.
Они дошли до муниципалитета и остановились попрощаться у крыльца, по бокам которого восседали два насупленных каменных льва в сером налете пепла. Джулия одного потрепала и рассмеялась.
– Ужасно хочется на него залезть. Как думаете, что на это скажет мисс Чисхолм?
– Полагаю, будет сердечный приступ. До свиданья, Джулия. – Хелен протянула руку. – Больше не лазайте через дверные окошки, ладно?
– Постараюсь. До свиданья, Хелен. Было очень приятно. Ужасное слово, правда?
– Прекрасное слово. И мне было приятно.
– Да? В таком случае, надеюсь, еще свидимся. Или же заставьте Кей как-нибудь привести вас на Макленбург-Сквер. Вместе пообедаем.
– Хорошо, – сказала Хелен. Почему нет, в конце-то концов? Сейчас это казалось просто. – Непременно. – Они разошлись. – И спасибо за чай!
Мисс Чисхолм встретила ее выговором:
– Вас дожидается масса народу, мисс Джинивер.
– Вот как? – ответила Хелен.
Она прошла через кабинет и служебным коридором направилась в туалет, чтобы снять пальто, шляпку и припудриться. Глядя в зеркало, она вновь вспомнила гладкое, красивое лицо Джулии, ее изящную шею, темные глаза, аккуратные брови, полные смущающие губы и неровные зубы.
Открылась дверь, и вошла мисс Линкс:
– Ой, мисс Джинивер, как хорошо, что я вас поймала. Боюсь, у меня весьма печальная новость. У мистера Пайпера из бухгалтерии погибла жена.
– Неужели? – Хелен уронила руку.
– Замедленная бомба. Накрыло сегодня утром. Ужасно не повезло. Мы посылаем открытку с соболезнованием. У всех подписи собирать не стали, это морока, но я решила, что вы захотите узнать.
– Да, спасибо.
Хелен закрыла пудреницу и грустно вернулась за свой стол, уже почти не вспоминая Джулию, почти совсем не думая о ней.
*
– Ну, что у нас сегодня? – спросил старый мерзкий педик по прозвищу Тетушка Ви, стоявший перед Дунканом в очереди за ужином. – Может, омары? Паштет? Телятина?
– Баранина, – ответил раздатчик.
– Фи! – сморщилась Тетушка Ви. – Ей даже не хватило фантазии прикинуться барашком. Положи мне с горкой, миленький. Говорят, нынче и в Бруксе3030
Брукс – лондонский мужской аристократический клуб.
[Закрыть] кормят не лучше.
Последнюю фразу она адресовала Дункану, закатив глаза и поправляя волосы, спереди обесцвеченные перекисью и уложенные волной, для приобретения коей на ночь голова обматывалась веревочками. Нарумяненные щеки и девически алые губы создавались с помощью библиотечных книг в красных переплетах – не было ни одной без проплешин, оставленных губами Тетушки и ей подобных.
Дункан ее терпеть не мог. Он молча взял еду и отошел.
– Ох, какие мы нынче гордые! – прошипела Тетушка. С миской она прошла к своему столу, где уже сидели ее подружки, и, схватившись за грудь, завопила: – Кошмар! Мне только что плюнули в душу! И кто? Вон та маленькая мисс Трагедия Пирс!..
Опустив голову, Дункан пошел в другой конец зала. Кроме него и Фрейзера за столом у входа кормились еще восемь человек. Фрейзер уже был на месте. Он оживленно беседовал с сидевшим напротив человеком по фамилии Уотлинг, тоже отказником. Тот слушал, сложив руки на груди, а Фрейзер что-то ему доказывал, подавшись вперед и пристукивая кулаком по клеенчатой столешнице. Он не заметил Дункана, который, отодвинув стул, сел поблизости. Другие заключенные приветливо кивнули:
– Здорово, Пирс! Все путем, сынок?
За столом Дункан и Фрейзер были самые молодые. К Дункану особенно благоволили и частенько опекали.
– Как дела? – спросил пожилой мужчина. – Повидался с сестренкой?
– В субботу приезжала, – сказал Дункан.
– Она у тебя добрая. И милашка. – Сосед подмигнул. – А это никому не вредно, точно?
Дункан улыбнулся, но потом втянул носом и сморщился:
– Чем это воняет?
– А как ты думаешь? – сказал сосед с другой стороны. – Этот сволочной слив опять забило.
Неподалеку от стола находился сточный колодец, куда заключенные с первого этажа сливали параши. Он вечно забивался; Дункан опрометчиво глянул и узрел сток, до краев наполненный тошнотворным месивом мочи и бурого говна.
Охнув, он отвернулся вместе со стулом. Поковырял в миске. От еды тоже мутило: жирная баранина, серая картошка, немытая разваренная капуста с прилипшими песчинками.
Видя его мучения, сидевший напротив зэк усмехнулся:
– Аппетитно, да? Знаешь, вчера в какао я нашел мышиное дерьмо.
– Это что, вон Эванс из третьей зоны в хлебе ногти обнаружил! – сказал кто-то. – Суки из корпуса «Ц» нарочно это делают. Главное, Эвансу так жрать хотелось, что он все умял! Просто выбирал ногти и хавал дальше!
Все скривились. Пожилой сосед Дункана вздохнул:
– Это как мой папаша говаривал: «Пригнала нужа к поганой луже». Я вот не понимал, пока здесь не оказался.
Треп продолжался. Соскребя с капусты песок, Дункан вилкой подцепил лист. Сквозь болтовню обрывками долетал голос Фрейзера: «Неужели ты думаешь, что с таким количеством отказников здесь и в Мейдстоне...» Конец фразы утонул в гвалте. На бетонном полу разместилось пятнадцать столов. За каждым – десять-двенадцать человек, и потому от разговоров, смеха, скрипа стульев и окриков надзирателей стоял невыносимый шум, который усугубляла странная акустика здания, превращавшая любой возглас в объявление на вокзале Кингз-Кросс.
Вот, к примеру, раздался вопль, всех заставивший вздрогнуть. Старший надзиратель мистер Гарнир прогалопировал по залу и с визгливой бранью – «Ах ты, паскудник!» – набросился на зэка, который всего-навсего уронил картофелину, расплескал подливку или что-нибудь в этом роде. Брань лилась точно гавканье разъяренной твари, но все лишь глянули и равнодушно отвернулись. Дункан заметил, что Фрейзер вовсе не посмотрел. Он все еще спорил с Уотлингом. Потом цапнул себя за стерню волос и рассмеялся:
– Нам никогда не договориться!
Реплика прозвучала отчетливо, ибо после извержения мистера Гарнира все попритихли. Сосед Уотлинга – осужденный за грабеж дезертир по фамилии Хэммонд – скорчил кислую мину:
– Может, тогда на хрен заткнешься и дашь нам передохнуть? Весь твой базл – сплошной пердеж. Хорошо тебе языком трепать. Говнюки вроде тебя всегда выгадают – и на войне и без войны.
– Ты прав, выгадаем, – сказал Фрейзер. – Потому что такие, как ты выразился, говнюки точно знают, что говнюки вроде тебя будут рассуждать именно так. Если в мирное время рабочие не видят ничего хорошего, у них нет причины не идти на войну. Дайте им достойную работу и жилье, а их детям – приличную школу, и они в момент разглядят смысл в пацифизме.
– Вот уж хер тебе! – окрысился Хэммонд, невольно втягиваясь в спор.
Зэк с другого края стола тоже не устоял. Еще кто-то сказал, что обычного работягу Фрейзер, похоже, считает безгрешным ангелом.
– Попробовал бы ты управиться с ними на заводе, когда их целая кодла, – говорил зэк, сидевший за растрату. – Уж поверь мне, вмиг запел бы по-иному.
– А как же фашисты? – наседал Хэммонд. – Что, они тоже обычные работяги?
– Именно так, – сказал Фрейзер.
– А япошки?
– Ну, япошки – нелюди, – вмешался человек рядом с Фрейзером, еще один дезертир по фамилии Джиггс. – Это всем известно.
Спор продолжался еще несколько минут. Дункан глотал свой мерзкий ужин, слушал, но молчал. Время от времени он поглядывал на Фрейзера, который все это затеял и взбаламутил весь стол, а сам с довольным видом откинулся на стуле, забросив руки за голову. Тюремная одежда сидела на нем скверно, как и на всех. Серая куртка с аляповатой красной звездой придавала лицу землистый оттенок, воротничок рубашки почернел от грязи, однако Фрейзер умудрялся выглядеть если не красивым, то ладным, тогда как все другие казались измученными заморышами. В Уормвуд-Скрабс он сидел три месяца, ему оставалось еще лишь девять; до этого Фрейзер отбыл год в тюрьме Брикстон, известной своей строгостью. Как-то он сказал, что даже Брикстону далеко до его школы. Пока же от пребывания в Скрабсе пострадали только его руки – он работал в цехе плетения корзин и еще не приноровился к инструментам. На пальцах вздулись волдыри размером с шиллинг.
Перехватив взгляд Дункана, Фрейзер улыбнулся и громко сказал:
– Не хочешь поучаствовать в нашей дискуссии, Пирс? Что ты обо всем этом думаешь?
– Ни хрена он ни о чем не думает, – вмешался Хэммонд. – Ему все пофиг... Точно, пацан?
Дункан смущенно заерзал.
– Просто не вижу смысла в бесконечных разговорах, если ты это имеешь в виду. Мы ничего не можем изменить. Зачем тогда пытаться? Это не наша война, чужая.
– Вот уж точно, чужая сраная война! – кивнул Хэммонд.
– Вот как? – спросил Фрейзер.
– Да, когда ты здесь, – ответил Дункан. – Все остальное тоже чужое. В смысле, все важное: доброе и злое...
– Во, бля! – зевнул Джиггс. – Точно старый зэк с пожизненным сроком!
Иными словами, ты делаешь именно то, чего от тебя хотят такие, как Гарнир, Дэниелс, Черчилль3131
Уинстон Леонард Спенсер Черчилль (1874-1965) – премьер-министр Великобритании в 1940-1945, 1951-1955 гг.
[Закрыть] и прочие. То есть отказываешься от права мыслить! Я тебя не виню, Пирс. Здесь тяжело, нет стимула чем-то заниматься. Когда тебе даже новости не дают послушать! А вот это... – С полки под столом он взял «Дейли экспресс».
В раскрытом виде газета напоминала рождественскую снежинку, какие мастерят школьники: колонки новостей были вырезаны, остались только семейные и спортивные страницы и комиксы. Фрейзер кинул газету на место. – Вот что они сотворят с твоими мозгами, если позволишь. Не позволяй, Пирс!
Фрейзер говорил очень напористо, не отводя ясных голубых глаз, и Дункан почувствовал, что краснеет.
– Тебе-то легко... – начал он, но взгляд Фрейзера сместился за его плечо и стал иным. Фрейзер увидел мистера Манди, шедшего меж столов, и вскинул руку.
– Эгей, мистер Манди! – театрально воскликнул он. – Сэр, вы именно тот, кто нам нужен!
Надзиратель неспешно приблизился. Дункану кивнул, однако на Фрейзера взглянул с опаской.
– Ну, в чем дело? – спросил он мягким приятным голосом.
– Ни в чем, – ответил Фрейзер. – Просто я подумал, что вы сумеете объяснить, почему тюремная система с таким усердием старается превратить своих обитателей в идиотов, когда могла бы... ну, не знаю... воспитывать, что ли?
Мистер Манди терпеливо улыбнулся, не желая втягиваться в разговор.
– Вот же, ты буровишь, чего хочешь, – сказал он, намереваясь продолжить обход. – Тюрьма позволяет.
– Но она не разрешает думать, сэр! – не отставал Фрейзер. – Не дает читать газеты и слушать радио. Какой в этом смысл?
– Ты сам прекрасно понимаешь, сынок. Зачем вам знать, что происходит снаружи, если вы в том не участвуете? Одно беспокойство.
– Иными словами, если у нас будут собственные взгляды и мнения, нами станет труднее управлять.
Мистер Манди покачал головой.
– Если имеется какое недовольство, сынок, обратись к мистеру Гарниру. Однако будь ты на службе, сколько я...
– А сколько вы на службе, мистер Манди? – влез Хэммонд. Он, Джиггс и все остальные прислушивались; надзиратель замялся. – Мистер Дэниелс говорил, вы здесь чуть ли не сорок лет.
Мистер Манди притормозил.
– Ну, тут я двадцать семь лет, а перед тем – десять в Паркхерсте.3232
Паркхерст – тюрьма строгого режима на острове Уайт для осужденных на длительные сроки.
[Закрыть]
Хэммонд присвистнул.
– Вот это да! – сказал Джиггс. – Больше срока за убийство! А как оно было в старину? Что за ребята сидели, мистер Манди?
Они точно школьники в классе, подумал Дункан. Пытаются отвлечь учителя расспросами, а мистер Манди слишком добр, чтобы послать их и уйти. Хотя, наверное, ему приятнее говорить с Хэммондом, чем с Фрейзером. Надзиратель встал удобнее, сложил руки на груди и задумался.
– Да вроде народ был такой же, – сказал он.
– Такой же? – переспросил Хэммонд. – Что, неужто все тридцать семь лет были мужики вроде Уэйнрайта, который только о жратве и думает, и Уотлинга с Фрейзером, которые всех уже задолбали своей политикой? Пропади я пропадом! Удивительно, как у вас мозги набекрень не съехали!
– А вертухаи, сэр? – разволновался Джиггс. – Уж наверняка были злыдни, нет?
– Надзиратели везде были разные, – спокойно ответил мистер Манди. – Добрые и злые, мягкие и строгие. – Он сморщил нос. – А вот режим был очень суров, да, ужасно суров. Вам, ребята, нынче кажется строго, но это манная кашка по сравнению с тем, что было. Знавал я надзирателей, которые секли людей ни за что ни про что. Сердце разрывалось, глядючи, как порют мальчишек лет одиннадцати, двенадцати, тринадцати... Вот оно как. Я всегда говорил: в тюрьме проявляется все самое хорошее и плохое, что есть в человеке. Уж я на своем веку повидал всяких. Бывало, парень садится злодеем, а выходит святым, и наоборот. Я вел горемык на виселицу и с гордостью пожимал им руку.
– Наверное, это их безмерно взбадривало, сэр! – вставил Фрейзер.
Мистер Манди покраснел, будто его застали врасплох.
– А кто, сэр, на вашем веку был самый злодейский злодей? – поспешно спросил Хэммонд.
Но мистер Манди на крючок уже не попался. Он опустил руки и выпрямился.
– Ну будет, – сказал он, отходя. – Заканчивайте с ужином, ребята. Поспешайте.
Чуть прихрамывая из-за больного бедра, надзиратель продолжил свой медленный обход. Джиггс с Хэммондом фыркнули от смеха.
– Вот же сука мягкотелая! – сказал Хэммонд, когда мистер Манди уже не слышал его. – Прям, патока, ети его мать! Не, он точно просрал все мозги, коли торчал в тюряге... Сколько, он говорит? Тридцать семь лет? Да мне бы тридцати семи дней хватило в этом дерьме! Тридцати семи минут! Секунд!..
– Ты глянь! – подтолкнул Джиггс. – Глянь, как идет! Чего он так шкандыбает? Точно старый селезень, бля! Прикинь, если какой урка рванет в бега? Прикинь, он пустится в погоню!
– Отстаньте от него, слышите? – вдруг сказал Дункан.
– Ты чего? – изумился Хэммонд. – Мы ж только хохмим маленько. Если уж нельзя чуток повеселиться...
– Не трогайте его.
– Ах, пардоньте! – скривился Джиггс. – Мы забыли, какие вы с ним кореша, бля.
– Ничего подобного, – возразил Дункан. – Просто...
– Эй, хватит уже, а? – буркнул растратчик. Он пытался читать изрезанную газету. Встряхнул, из нее выпал кусок. – Точно на кормежке в треклятом зверинце.
Джиггс отъехал на стуле и встал.
– Идем, братан, – позвал он Хэммонда. – Чё-то за этим столом воняет, бля!
Они взяли свои миски и убрались. Через минуту ушли растратчик и еще один заключенный. Те, кто сидел с края Дункана, сдвинулись плотнее, достали коробочку с домино, в котором костяшки были вырезаны из щепок, и затеяли игру.
Фрейзер потянулся.
– Ну вот еще один ужин в Уормвуд-Скрабс, корпус «Д». – Он взглянул на Дункана. – Вот уж не думал, Пирс, что ты накинешься на Хэммонда с Джиггсом. И все из-за мистера Манди! Он был бы весьма тронут.
Вообще-то Дункана слегка колотило. Он всегда терпеть не мог споров и стычек.
– Хэммонд и Джиггс уже достали. Мистер Манди хороший. В сто раз лучше Гарнира и остальных, это всякий скажет.
Но Фрейзер скривил рот:
– Нет уж, я предпочту Гарнира. В смысле, лучше честный садист, чем лицемер. Еще эта брехня насчет пожимания руки приговоренному.
– Он только делает свою работу, как все другие.
– Как все другие вышибалы и убийцы на государственном жалованье.
– Мистер Манди не такой, – уперся Дункан.
– Что определенно, он весьма необычно трактует христианство. – Уотлинг смотрел на Дункана, но обращался к Фрейзеру. – Ты когда-нибудь слышал его рассуждения на эту тему?
– Кажется, да, – ответил Фрейзер. – Он вроде бы из поклонников Мэри Бейкер Эдди?
– Однажды он кое-что поведал, когда в лазарете я мучился с фурункулами. Дескать, чирьи всего лишь манифестируют – отметь, он именно так выразился – манифестируют мою веру в боль. «Ведь ты веришь в Бога, не правда ли? – сказал он. – Но ведь Господь совершенен и сотворил идеальный мир. Откуда же взяться твоим нарывам?» И добавил: «То, что врачи называют чирьями, в действительности – лишь твоя ложная вера! Обрети истинную веру, и чирьи пропадут!» – Фрейзер взорвался хохотом. – Какая поэзия! – вопил он. – И какое утешение для человека, которому только что оторвало ногу или штыком проткнули живот!
Дункан нахмурился:
– Ты говоришь как Хэммонд, и лишь потому, что не согласен.
– Да с чем соглашаться-то? – спросил Фрейзер. – Тарабарщину нельзя принимать или отвергать. А это чистой воды тарабарщина. Одна из тех хреновин, придуманных, чтобы унять изголодавшихся по мужикам старух. – Он хмыкнул. – Вроде ЖДС.3333
ЖДС – Женская добровольная служба, создана в 1938 г.; во время Второй мировой войны участвовала в противовоздушной обороне, в мирное время оказывала помощь населению при стихийных бедствиях; в 1966 г. переименована в Женскую королевскую добровольную службу.
[Закрыть]
– Про это ничего не знаю, – чопорно заметил Уотлинг.
– Вы с мистером Манди не так уж сильно отличаетесь, – сказал Дункан.
Фрейзер еще улыбался:
– То есть?
– Это вроде того, о чем говорил Уотлинг. Вы оба считаете, что мир может быть идеальным, правда? Но он хотя бы старается сделать его таким, отвергая дурное. Вместо того... ну, вместо того, чтобы просто сидеть в тюрьме, вот что я хочу сказать.
Улыбка Фрейзера погасла. Он отвел взгляд. Повисло неловкое молчание. Затем Уотлинг подался вперед, будто продолжая разговор, в котором Дункан не участвовал:
– Позволь спросить, Фрейзер: если бы в трибунале тебе сказали...
Сложив руки на груди, Фрейзер слушал и вскоре снова заулыбался – благодушие явно восстановилось.
Дункан подождал и отвернулся. Игроки только что закончили партию в домино. Двое слегка похлопали в ладоши, и один учтиво сказал:
– Лихо сыграно.
Они отдали победителю фунтики с табаком, служившие ставкой, и все трое стали переворачивать «косточки», чтобы перемешать и начать новую партию.
– Давай с нами? – предложили игроки, видя, что парень сидит неприкаянно, однако Дункан помотал головой.
Он раскаивался, что, видимо, обидел Фрейзера. Может, стоит еще подождать, и Фрейзер бросит спорить с Уотлингом и повернется к нему... Но Фрейзер не повернулся; вонь из забитого стока была уже невыносимой. Дункан положил в миску нож с вилкой и кивнул игрокам:
– Пока.
– Пока, Дункан. Гляди...
Слова заглушил крик:
– Эй! Мисс Трагедия! Ку-ку!
Орали Тетушка Ви и пара ее подружек, которых звали Моника и Стелла, – парни чуть постарше Дункана. С сигаретами в зубах они семенили по залу и махали руками. Углядев, что Дункан встал из-за стола, они вопили:
– Ю-ху! Что такое, мисс Трагедия? Разве мы тебе не нравимся?
Дункан задвинул свой стул. Фрейзер бросил раздраженный взгляд, Уотлинг вновь принял чопорный непроницаемый вид. Тетушка Ви, Моника и Стелла присеменили ближе. Едва они поравнялись со столом, Дункан схватил миску и отошел.
– Гляньте-ка, ускакала! – услышал он за спиной голос Моники. – Куда это она так спешит? Что, у нее муженек там, в малиннике?
– Ну что вы, девочки! – сказала Тетушка Ви, пыхая самокруткой. – Она еще в трауре по последнему хахалю. Прям, как надгробная Покорность буквально скалится Печали.3434
Измененный текст Виолы из 4-й сцены II акта «Двенадцатой ночи» У. Шекспира.
Подлинный текст:
«...в зеленойИ желтой меланхолии онаЗастыла, как надгробная Покорность,И улыбалась. Это ль не любовь?» (Перевод М. Лозинского)
[Закрыть] Вы же знаете ее историю? Не видали, как она шьет почтальонские сумки? Стежок, стежок, стежок – мелькают белые пальчики, а ночью, дорогуши, она пробирается обратно в цех и все распускает.
