Текст книги "Один момент, одно утро"

Автор книги: Сара Райнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Вторник

05 ч. 34 мин.

На улице еще темно, но Карен слышит далекий шум поезда, и это значит, что уже утро. Тепло Молли и Люка ночью утешало, но ничто не может успокоить смятение чувств. Она снова и снова вспоминает вчерашние события, мысли путаются, как белье в стиральной машине.

Слова Саймона:

– У меня небольшое несварение, – когда они под дождем спешили на вокзал.

Ее слова:

– Тогда возьмем кофе, – и взгляд на часы. – У нас еще есть время.

– Кофе?

– Кофе с молоком может помочь, – убеждала она, но лишь потому, что самой хотелось выпить чего-то горячего. Потом, когда они вошли в здание вокзала, ее приказ: – Я пойду куплю кофе, а ты возьми мне билет.

Она оставила его в очереди, а сама пошла к стойке буфета. А что, если бы она не сделала этого? Что, если бы осталась с ним? Сказал бы он ей, что ему не просто нехорошо, а случилось что-то более серьезное? Тогда они могли бы посидеть на кружке скамеек за книжным магазином, подождали бы несколько минут, может быть, решили бы ехать следующим поездом. А если бы во время сердечного приступа были на вокзале – совсем недалеко от больницы, – все могло бы сложиться совсем по-другому…

Но когда Саймон подошел к ней, Карен сказала:

– Тебе, наверное, нужно поесть, – и буфетчик налил ей капучино с шоколадом.

– Что-то мне не хочется, – ответил он, глядя на выпечку на витрине.

Она тогда удивилась: Саймон редко отказывался поесть. Так почему она не пристала к нему, не спросила, как он себя чувствует?

Вместо этого она настояла:

– Я куплю круассан, – и он согласился.

А что, если причиной был кофе? От него учащается сердцебиение. Карен представляет, как кипящая вода просачивается в темные гранулы чистого эспрессо в картонном стаканчике. Это кажется теперь таким зловещим. И это ей, а не ему, хотелось кофеина. Карен знала, что без нее ежедневный ритуал Саймона состоял из чтения газеты, очередь в буфет в его привычки не входила. В поезде он покупал чашку чаю у девушки с тележкой, когда та проходила по вагону. И если причина в кофе, то, конечно, это ее вина…

А что было, когда Саймон упал? Наступили самые критические секунды до того, как прибыла помощь, когда она могла бы – должна была – попытаться оживить его. Что она сделала? Это было совсем на нее не похоже. Ладно, она не знала, как правильно делать искусственное дыхание, но имела какое-то представление. И все же даже не попыталась…

Тогда, в поезде, они разговаривали в последний раз. Их разговор был невероятно банальным – только о ней. Она жаловалась на свою работу, пеняла, что ее начальник переставил ее стол, не спросив ее, и она теперь сидит не у окна. Она работала неполный рабочий день в местном совете, и ей не очень нравилась эта работа, она стала подыскивать что-нибудь другое, изучала «Аргус»[11]11
  «Аргус» – брайтонская газета, где есть раздел поиска работы.


[Закрыть]. Разве важно было, где стоит ее стол? Но она тогда так взъелась, будто это что-то значило…

Она так и не попрощалась, даже не сказала мужу, что все время любила его – даже не помнит, когда последний раз говорила ему об этом. При случае писала ему записочку на рождественском подарке «С любовью от Карен». Пока не появились дети, она часто говорила, что любит. И она не стала любить его меньше, когда родился Люк, – даже полюбила больше, – так почему не говорила об этом? Это заняло бы одно мгновение – сказать ему в то утро о своей любви.

Если бы. Если бы. Если бы. Саймон умер, и Карен лежит здесь одна.

Красные светодиоды на часах у кровати показывают 06:01. Странно, что все часы в мире продолжают идти, хотя ее мир как будто остановился. И все же она замечает, как через щелку в шторах начинает просачиваться свет, кричат чайки, а внизу слышно какое-то копошение. Это Тоби – хотя Люку это не нравится, но котенок спит на кухне, и скоро он захочет позавтракать, как и дети.

Она могла бы лежать здесь вечно, но нужно вставать. Тогда она сможет начать что-то делать. Нужно кое о чем позаботиться, сообщить кое-кому о случившемся, нужно принять решение насчет покупки дома. И, самое главное – этим утром будет вскрытие. В больнице делают это как нечто само собой разумеющееся, чтобы официально установить причину смерти. Карен не знает, что толку в этом, а мысль о том, что ее любимого Саймона разрежут…

Эта мысль просто невыносима.

Потом, конечно, нужно организовать похороны.

Эта последняя мысль будоражит ее: пока не передумала, Карен выбирается из-под простыней и переносит ноги через Молли, которая свернулась калачиком на краю постели.

Встав, Карен машинально хочет снять с двери халат. Но для этого нужно сначала снять халат Саймона. Он темно-синий, махровый, длиной ниже колена, и хотя ему уже несколько лет, по-прежнему выглядит роскошно; она не может удержаться и прижимает его к себе, вдыхает запах…

Конечно, он пропитался запахом мужа: сочетание дезодоранта, крема после бритья и собственного природного запаха Саймона. Неповторимого, как он сам… Один из ее любимых запахов в мире. И она все еще не может поверить, что он больше не будет так пахнуть.

* * *

Октябрьское утро, отель в Манчестере. По небу за окном несутся серые тучи – несомненно, на улице холодно, но это не важно, Карен и Саймон внутри, в тепле.

– Ой, смотри, – говорит Карен, открывая шкаф. – Халаты. Как шикарно.

– Что, дорогая? – Саймон выходит из ванной; одно полотенце он обернул вокруг пояса, а вторым вытирает волосы. – Извини, я прослушал.

– Смотри, – повторяет она, снимая с крючка один халат и протягивая ему.

Оба халата одного цвета, темно-синие, огромные, с вышитой на груди буквой «М», обозначающей название отеля.

Саймон снимает полотенце и бросает на кровать.

– Превосходно.

Он берет у Карен халат, надевает и завязывает на талии пояс.

– Тебе идет, – замечает Карен.

Ему в самом деле идет. Цвет подчеркивает голубизну глаз, но дело не только в этом – он очень ладно на нем сидит. Халат большой, из роскошного материала, и щедрость покроя отдает должное фигуре Саймона, в отличие от многих нарядов, – подчеркивает широкие плечи и сужается буквой V к талии.

– Угу, – улыбается она. – Ты выглядишь действительно очень мужественно.

– А что ты удивляешься, – смеется он. – Я действительно мужественен.

– Конечно, конечно. – Карен тоже хохочет.

Карен наслаждается. В этом отеле забавно, тем более что не они сами за него платят. Его рекомендовала Анна, а она всегда попадает в точку, когда дело касается вкуса. Интерьеры здесь элегантные, но не скучные, современные, но далеко не минималистские. Хотя отель не слишком дорогой (а то на работе у Саймона выразили бы неудовольствие), во всем здесь ощущается богатство, и Карен чувствует себя избалованной. Прошлой ночью кровать была блаженно удобной, ужин из череды великолепных и захватывающих блюд восхитительным, а перед ужином они даже позволили себе коктейли при свечах в обшитом дубовыми панелями баре. И еще приятные мелочи – пена для ванны представляла собой какой-то безумный состав, отчего Карен представила себя, хоть ненадолго, какой-то невероятно гламурной и успешной особой. И пока Саймон был на конференции, она просто прогулялась по городу, и теперь может провести остаток дня, как заблагорассудится. Наплевав на достопримечательности, она планирует походить по магазинам – Анна говорила, что в Манчестере их достаточно.

Карен садится на табурет у туалетного столика и достает из ящика фен. В это время сзади подходит Саймон и берет ее за талию.

– А ты, моя леди, очень женственна.

Она выгибает спину, запрокидывает голову и целует его.

Она в одном белье и вдруг чувствует возбуждение от сочетания всего окружения, чувства свободы от ежедневной рутины, пощипывания увлажняющего лосьона на коже, и прежде всего от самого Саймона. От него пахнет такой чистотой, такой свежестью, и в этот момент он выглядит особенно физически привлекательным.

– М-м-м, – мычит он, подхватывая ее настроение.

И просовывает руку в ее трусики.

– О-о-о…

Его руки быстро находят свою цель, и он пока что нежен с ней: он хорошо знает ее тело и умеет обращаться с ним.

Она поворачивается к нему лицом и дразнит:

– Не начинай того, что не сможешь закончить. Разве тебе не надо идти?

Он смотрит на часы у кровати и усмехается.

– Надо. Но сначала будет скучный семинар. Если я приду позже, пожалуй, никто не заметит.

– Он длинный? – Она развязывает пояс его халата. У него эрекция. – У-у-у, – снова смеется она.

– Пожалуй, больше шести дюймов, – смеется и он; это очевидная шутка, но такой у него юмор. – Ну, минут сорок, наверное.

– Всего сорок минут? – Она медленно проводит пальцем по волосам у него на животе вниз и снова смотрит на него.

– Ну, может быть, час… – Он приподнимает брови. – Если так хочет моя девочка.

– Хочет, – говорит Карен. – Если собирается делать все как надо…

Она берет его член и начинает ласкать его. Саймон довольно улыбается.

Через несколько минут она сажает Саймона на табурет, и они продолжают акт там, продлевая его, оба чувствуя озорство, какого не знали раньше, потому что они в другом месте, среди восхитительной роскоши, а Саймон в это время должен быть на работе.

Позже, все еще счастливо мурлыча, Карен узнает, что в отеле продают халаты как сувениры на память. И покупает один, чтобы сделать Саймону сюрприз, когда они вернутся домой. А через несколько недель узнает, что забеременела. То ли это случилось этим утром, то ли в предыдущую ночь, она не знает. Но она понимает по своему циклу, что Люк был зачат когда-то во время поездки. Малыш, теперь уже пятилетний, спит у нее на кровати, такой хрупкий и маленький, он сосет большой палец. Мальчик лежит на том самом месте, где обычно лежал Саймон – ее Саймон, такой большой, сильный и мужественный.

06 ч. 30 мин.

Тревога Анны проходит, и она, вздрогнув, просыпается. В три часа ночи она, наконец, уснула, а теперь приобщается к внешнему миру с помощью приемника, всегда настроенного на Радио-4[12]12
  BBC Radio-4 транслирует новости, деловую информацию, известия об искусстве, истории, театре, комедийных постановках, науке, религии, книгоиздательстве.


[Закрыть]. Хотя Стив предпочитает музыку, в этой стычке победила Анна, аргументируя тем, что она встает и уходит первая. Все равно последнее слово остается за Анной, хотя она никогда этого не объявляла: это ее дом – Стив делает ипотечные взносы и время от времени платит за аренду или делает ремонт, но все эти действия производит от ее имени. Анна очень тверда – даже свирепа – в отстаивании своих вкусов. Во-первых, она не любит музыку, терпеть не может диск-жокеев. Их решительная боевитость кажется ей чрезмерной, это часто не соответствует ее настроению. Кроме того, она находит музыку – особенно попсу – слишком расхристанной, слишком низкопробной. Эти песни вызывают у нее уныние, эмоционально выбивают из колеи, а она этого не любит, по крайней мере, с утра. В обычных обстоятельствах ей нравится человеческая речь и новости – какие бы страшные они ни были, – это обращает ее к реальности, помещает в определенное время. Дает чувство стабильности, опору.

Однако сегодня все не так. Не успев открыть глаза, Анна вспоминает события вчерашнего дня: Саймона, Карен. Репортер берет интервью у политика – один шотландец со скрипучим голосом интервьюирует другого, – но она не разбирает ни слова, в ее голове теснятся печаль, тревога, злость и чувства, которые она даже не может определить словами.

Не позволяя себе погрузиться в тревожные мысли, Анна сосредотачивается: сегодня она идет на работу. Карен заверила ее, что вместе с Филлис она прекрасно справится, они с Филлис будут поддерживать друг друга. Анна зайдет вечером. Поэтому нужно вставать. Сейчас же.

Стив еще спит, похрапывая. Анна не перестает удивляться, как он может спать при включенном радио, но четыре года, проведенные вместе, доказали, что прекрасно может – возможно, потому что на работе он физически устает. В некотором смысле Анну это возмущает, так как лишний раз подчеркивает, в какую безбожную рань ей приходится вставать и уходить на работу. Но, с другой стороны, ей никто не мешает собраться.

Ночью Стив обнял ее, и рука до сих пор лежит у нее на плече. Анна осторожно приподнимает ее, выскальзывает из-под пухового одеяла и засовывает ноги в поношенные замшевые тапочки. Потом шлепает в дальний конец комнаты и включает маленькую флуоресцентную лампу над туалетным столиком. Лампа не очень яркая; Стив поворачивается на бок, что-то бормочет, и храп возобновляется.

Приняв душ, Анна одевается. Обычно она любит планировать свой туалет – с вечера подбирает туфли, колготки, юбки, блузки и украшения, чтобы одно дополняло другое. Она так делает с университетских времен, когда делила жилье с Карен. Карен всегда считала ее невероятно организованной, и, роясь в поисках чистого белья, она часто слышала голос подруги: «Ты такая зарегулированная зануда!» Карен из тех, кто берет первое попавшееся, если это обычный день, а если случается что-то особенное, надевает то, что первое приходит в голову.

Анна вздыхает. Сегодня Карен не придется решать, что надеть.

Вчера Анна была не в состоянии ничего спланировать, и потому сегодня ведет себя, как Карен, и берет то, что попроще – вчерашнюю юбку и блузку.

Потом делает макияж. Но когда раскрывает глаза шире, чтобы нанести тушь, с трудом сдерживает слезы. Это ее поражает: до сих пор она держалась прекрасно, во всяком случае, нет так уж и плохо, действуя на автопилоте. Слезы льются по щекам, тушь размазывается, а на румянах остаются дорожки. Ей хочется зареветь, как маленькой, но она усилием воли сдерживает слезы.

Придется накладывать макияж снова, и если дело пойдет таким образом, она опоздает на поезд в семь сорок четыре. Анна заставляет себя сосредоточиться, и все-таки приводит себя в порядок, хоть и на несколько минут позже.

Утро холодное, но сухое. Светает, и когда она под горку спускается к вокзалу, ее ноги дрожат, а дыхание вырывается белым паром, как из трубы паровоза в старых фильмах.

* * *

Лу любит поспать и превращает свои утренние процедуры в высокое искусство, чтобы продлить время пребывания в постели. Она живет в миле от вокзала, но ее будильник звонит позже, чем у Анны.

Обычно она собирается так: умыться, одеться, поесть, попить, и сделать все это как можно быстрее. У нее в мансарде нет ванны, для нее просто нет места, но упругий шумный душ – ежедневное удовольствие. Ей нравится, как вода смывает смутные ночные ощущения, это чувство подкрепляет мятный шампунь под названием «Бодрящий», от которого пощипывает кожу. Быстро проходит по волосам феном – ей даже не надо смотреть, что она делает, так знакома ежедневная процедура, – потом мазок гелем, и прическа готова. Она с такой же быстротой застегивает хлопчатобумажный лифчик, надевает чистые трусики и футболку, джинсы, застегивает молнию на кофточке. Теперь завтрак. Чашка мюсли и нарезанный банан съедаются стоя у окна – в это время Лу наблюдает за восходящим солнцем, которое удивительным образом преображает небо не востоке. Она с трудом делает последний глоток и пару раз отхлебывает чай, прежде чем надеть парку, заправить штанины джинсов в носки, взвалить на спину рюкзачок и скатиться вниз по лестнице.

Она держит свой велосипед на узкой общей площадке на первом этаже – после долгих препирательств с соседями было достигнуто такое соглашение. Она включает свет – он выключается по таймеру, – чтобы увидеть скважину, зная, что он погаснет, прежде чем она повернет ключ: хозяин на всем экономит, в том числе и на электричестве. Не важно: после нескольких лет Лу и в темноте знает, где что находится. Нужно только открыть входную дверь, спустить по ступенькам велосипед (стуча колесами – ох!) и, забросив левую ногу через раму, отъехать от дома.

Сегодня погода намного лучше, думает она, набирая скорость для разминки, холодно, но свежо – пожалуй, будет солнечно. Она так сосредоточенно крутит педали, опустив голову, что – ой! – приходится резко затормозить, чтобы не налететь на большой автомобиль. Это «скорая помощь», она припарковалась во втором ряду, на крайней левой полосе у Брайтонского мола, перегородив дорогу. Что-то случилось.

Лу слезает посмотреть и видит санитаров с носилками, поднимающихся с пляжа. И сразу понятно, почему не включены проблесковые огни – на лицо человека на носилках натянута простыня; произошло несчастье.

«О, Господи! – думает она. – Неужели опять?»

Но у нее нет времени задерживаться, к тому же – зачем зря глазеть? Поэтому Лу вытягивает правую руку, объезжает машину и сворачивает к витиеватым куполам Павильона[13]13
  «Королевский павильон» в Брайтоне – бывшая приморская резиденция королей Великобритании, памятник архитектуры «индо-сарацинского стиля» 1810-х годов. (Прим. ред.)


[Закрыть] и Королевского театра.

Ритм вращения педалей действует, как сито, отсеивая мысли.

«Нужно разобраться с Аароном, – думает она. – Я не могу это запускать. Нужно позвонить маме и – черт! – сообщить Вик, что не смогу прийти к ней в гости. Мать. Хм-м-м…» Лу постаралась задвинуть протест как можно дальше и ограничилась тем, что удержалась от звонка прошлым вечером, как требовала мать, но к ней она все-таки приедет. Она несется по задним улицам Северного Лейна к вокзалу, переключая передачи. Здесь подъем, но Лу привыкла к этому. С обеих сторон ряды белых террас, дома с дверями, открывающимися прямо на улицу. Здесь нет палисадников, а только ящики для цветов под окнами или горшки у порога. Сто лет назад эти жилища принадлежали железнодорожным рабочим и рыбакам.

Теперь сюда давно уже заселились цыганские семейства с маленькими детьми по имени Аполлон или Атлас, студенты в пирсинге и с дредами на голове, художники сомнительного таланта, с трудом набирающие деньги на квартплату.

Лу слезает с велосипеда и катит его через вокзал к велосипедной стоянке позади. Там запирает его на замок, снимает шлем и идет на платформу № 4.

«Как странно, – думает она, вспоминая предыдущее утро, – что все так быстро вернулось к обыденности, все ведут себя так, будто ничего не произошло». И ей грустно, что жизнь одного человека мало кого затронула. А что с тем телом на пляже, что она видела совсем недавно? Наверное, это кто-то из ночующих на берегу, в Брайтоне много бездомных, и зимой им тяжело. Если так, то эта смерть затронет еще меньший круг, а самому человеку вообще мало кто посочувствует.

Лу вздыхает и смотрит на часы. О, хорошо. Она пробирается к передним вагонам, чтобы на Виктории оказаться ближе к выходу, и на ходу смотрит в окна, не мелькнет ли где-нибудь лицо Анны.

Ей бы хотелось снова с ней увидеться, она чувствует с ней связь: очевидно, дело в том, что они обе переживали вчерашнее происшествие. Но то ли Анны еще нет, то ли она сегодня не едет на работу. Хотя Лу дала ей свою визитную карточку, Анна вряд ли позвонит ей первая.

«Надеюсь, у нее все в порядке, – думает она, – и у ее подруги Карен тоже».

* * *

Анна, как всегда, покупает завтрак в магазине «Маркс и Спенсер» в вокзальном дворе и направляется к платформе № 4 и поезду. Он заполнен больше обычного, но ей удалось найти вагон, где можно сесть – хорошо, что поезд отправляется из Брайтона. Она снимает пальто, кладет на полку над головой и садится у окна, как обычно, лицом по ходу поезда. Ей вдруг вспоминается Лу, и она думает, не позвонить ли ей или не послать ли эс-эм-эс. Но сегодня ей не хочется ни с кем разговаривать. Может быть, в другой раз, решает она, когда настроение будет другим.

Через пару минут раздается свисток, и поезд трогается. На остановке Престон Парк кто-то садится рядом, и ее поездка продолжается так же, как это происходит обычно из месяца в месяц, пока поезд не подъезжает к Берджесс-Хиллу, и здесь она снова вспоминает несчастный случай с Саймоном.

Здесь все и произошло. Ровно двадцать четыре часа назад. На этом месте у Саймона случился сердечный приступ.

Неожиданно из глаз снова потекли слезы, и она не может их остановить. Маленькие ручейки снова размывают ее макияж.

Что происходит?

Люди рядом и напротив, которых она не узнает, вероятно, были вчера в поезде, но не догадываются, что она знала того мужчину, который умер.

Из-за слез они примут ее за сумасшедшую. Это ужасно – эти неожиданные приливы чувств. Откуда они берутся? Она лезет в сумку за платочком.

Анна видит, что мужчина напротив смотрит на нее, и пытается ему улыбнуться, сдерживая рыдания. Ничего не получается, выходит лишь гримаса.

И тут, сквозь слезы, приходит свежее осознание случившегося. Она предала Карен во многих отношениях, будучи в том же поезде, в нескольких вагонах от нее.

«А что, если бы я знала, что Карен и Саймон в поезде? – думает она. – Что, если бы мы столкнулись на вокзале? Или случайно оказались в одном вагоне, и я бы увидела их? Если они сидели прямо передо мной, а я просто прошла мимо? Если бы мы были вместе, я бы могла помочь, изменить ход событий, что-то сделать. Но я была здесь, почти что на этом самом месте, читала свой журнал. Ничего не замечая вокруг».

Она вспомнила, как загнула страницу с пиджаком, который хотела купить. Как она материалистична, как поверхностна.

08 ч. 56 мин.

Лу видит, как в нескольких шагах впереди вприпрыжку спешит Аарон: в огромных кроссовках, из-под приспущенных джинсов видны эластичные трусы. Она чувствует исходящий от него запах – тошнотворный, тяжелый. Табак. До школы меньше ста ярдов, еще нет и девяти часов. Ее сердце падает.

Стоит догнать его и встретиться лицом к лицу или пусть себе идет? Строго говоря, он не на территории школы, он за пределами ее ответственности. Особенно учитывая, что она консультант-психолог, а не учитель, поэтому его отношения с ней не таковы, как с остальными педагогами. Ей не хочется выглядеть напыщенной и властной, а их отношения не назовешь гладкими. К тому же сегодня у него нет с ней сеанса, поэтому его досуг непосредственно ее не касается. Проигнорировать его куда легче. И все же он не станет более сознательным учеником, если никто не будет его одергивать, а это не в интересах Аарона. В дальней перспективе ему нужно вернуться к обычному образованию – показать свою способность учиться в обычной школе. Курение перед уроками этому не поможет.

Поэтому она ускоряет шаг и через несколько секунд догоняет его.

– Привет, Аарон.

Он застигнут врасплох, у него нет времени выбросить сигарету.

Его манеры ленивы, безразличны.

– О, здравствуйте, мисс.

Он смотрит на нее. Глаза сонные, заплывшие, красные.

– Хотите?

Он протягивает окурок, держа его указательным и большим пальцами.

– Нет, спасибо.

Он тушит его о бетонный фонарный столб.

Лу набирает в грудь воздуха.

– Интересно, зачем ты продолжаешь это делать.

Он смотрит себе под ноги и бормочет:

– А вам-то какое дело? Мы с вами сегодня не встречаемся.

– Я не о себе беспокоюсь. О тебе. Интересно, зачем тебе эта вредная привычка.

Он оборачивается к ней с наглой улыбкой.

– Это делает мою жизнь забавнее, мисс.

– Но что тут может быть забавного?

– Это мое дело.

– Такие пристрастия губительны, особенно в твоем возрасте.

– Значит, вы сами когда-то курили?

Она отдает ему должное: он снова проявил сообразительность.

– Аарон, дело не во мне, а в тебе.

Он прищуривается. Он зол.

– Значит, доложите обо мне?

– Не знаю.

Лу считает, что поддерживать дисциплину – обязанность учителей, а не ее. Если она хочет добиться его доверия, ей не стоит докладывать о проступках Аарона.

Несколько шагов они молчат, продолжая идти рядом.

Они уже почти пришли.

Наконец, он нарушает молчание.

– Похоже, у вас свои секреты, у меня свои.

Она понимает, на что он намекает; в его замечании таится угроза. И его аргумент имеет определенную логику. Он действительно хорошо соображает.

– Ты знаешь основные правила, – напоминает она ему, когда они входят в школу. – Твои отношения со мной не касаются моей жизни. Я здесь для того, чтобы помогать тебе и поддерживать.

– Как скажете. – Но он ухмыляется, уверенный, что обезоружил ее, по крайней мере, в данный момент. – Увидимся.

Аарон поворачивается и уходит по коридору.

Лу, нахмурившись, поднимается к себе в кабинет. Сколько бы они с Кайрой ни продолжали эти игры, даже если будут запугивать ее дальше, результат будет один – она не откроется перед ними; они должны научиться уважительному отношению к окружающим. Тем не менее эти инциденты кое-что дали ей. Ей понадобится поддержка коллег, она хочет признаться директрисе. Ей придется поговорить с ней, как только обеим представится удобный случай.

* * *

Сразу после девяти Анна выходит из лифта в маркетинговое агентство Челси, где она работает внештатным копирайтером. Большинство людей ничего не знают о том, что случилось вчера, напоминает она себе, отгоняя мысли о Карен и Саймоне. Пожалуй, только ее начальник, которому она позвонила вчера утром, и Петра, женщина, которая планирует ее работу, немного в курсе. Но у них свои заботы, у них этот случай вызовет лишь мимолетный интерес, не более.

Конечно, немедленный вопрос секретарши у входа:

– Вам лучше?

Анна не поправляет ее. Если коллеги думают, что она заболела, ее это устраивает.

– Да, спасибо, – отвечает она и открывает двери в шумный офис, где проводит свои рабочие дни.

Стол Анны отделен от бухгалтерии загородкой высотой по плечо, через нее слышно, как молодая женщина по ту сторону стучит длинными ногтями по клавишам.

В креативном отделе ее коллеги ведут себя, как обычно: слева Колин, новый парень, только что из колледжа, что-то бормочет себе под нос, читая вслух рекламные сообщения, чтобы засечь их время при передаче по радио. По пачке листов А4 у него в руке она видит, что он записал несколько разных идей. Он такой сообразительный, что само его существование вызывает у Анны чувство вины. Справа от нее Билл, художественный директор, и Ян, еще один копирайтер, говорят о вчерашней телепередаче. Они больше похожи на нее – очень опытные в своем деле, средних лет, уставшие от жизни, язвительные. Оба ей нравятся. Но прежде чем Анна успевает позволить себе немного поболтать с утра, на нее набрасывается Петра.

– Привет, Анна! – энергично говорит она. – Тебе лучше?

Значит, начальник не сказал даже Петре, в чем дело. Анна не знает, то ли считать это осторожностью с его стороны, то ли безразличием, но не важно – так даже легче. Если кто-то будет с ней слишком добр, она может снова расплакаться.

– Да, спасибо, – кивает она, и Петра дает ей несколько писем, чтобы сделать наброски для страховой компании.

Поначалу Анну парализует страх: а вдруг она не сможет выполнить работу? Но через минуту она собирается с мыслями и начинает набирать текст. Через полчаса она чувствует себя уже вполне комфортно, и ей приятно сосредоточиться на знакомом деле. В конечном итоге она находит в себе силы выйти в коридор, где никто ее не услышит, и звонит Карен.

* * *

Карен стоит в кухне, глядя в большое створчатое окно до пола, но на самом деле ничего не видя, а Филлис сидит за столом с ручкой в руке. Дети в комнате смотрят «Дору-следопыта»[14]14
  «Дора-следопыт» – американский обучающий телесериал для детей.


[Закрыть] – не совсем то, что Карен бы одобрила в этот час, но сегодня все не так, как обычно.

Она могла бы что-нибудь надеть – хотя если бы кто-то попросил ее закрыть глаза и сказать, что на ней сейчас надето, она бы не вспомнила, – и могла бы приготовить детям завтрак, но сама даже не в состоянии ничего проглотить. Физически она чувствует себя странно. Хоть она и не двигается, но ноги кажутся легкими, как будто ступни не касаются пола. Она вроде тех фигур на картинах Шагала, где они летают в пространстве, вытянув руки и ноги, бросая вызов гравитации. Хуже того, она постоянно испытывает приливы ужасной паники, отчего у нее захватывает дыхание и колотится сердце.

Они с Филлис пытаются составить список друзей и родственников, которым нужно сообщить о смерти Саймона. Филлис взялась записывать, а Карен должна вспомнить имена. Если бы это было так просто! Все вверх дном, все не так, как должно быть, в том числе и память.

«Возьми себя в руки, – говорит она себе. – Они должны узнать, что случилось».

Карен смотрит на часы.

– Пожалуй, я могу сейчас некоторым позвонить. Самое подходящее время.

Филлис кивает.

– Но прежде чем ты позвонишь, я тут подумала: пожалуй, я бы сходила в похоронное бюро, посмотрела на Саймона.

– Конечно, – говорит Карен. – Конечно, сходите.

У Филлис срывается голос.

– Это кажется просто нереальным. – Она начинает плакать. – Мой мальчик…

Бедная Филлис. Даже сквозь собственную боль Карен чувствует боль матери о сыне. Каково было бы ей самой потерять Люка? Конечно, возраст ничего не значит. Карен подходит и кладет руки на согнутые возрастом плечи свекрови, а голову прижимает к ее мягким волосам. Они на какое-то время застывают в этой позе, ничего не говоря, только у Филлис текут слезы, – физический контакт говорит больше слов.

– Давайте тогда позвоним туда, – наконец, предлагает Карен. – Узнаем, когда можно прийти к Саймону после вскрытия. Думаю, с этого и надо начать.

– Ты пойдешь со мной?

Карен колеблется. Ей хочется ухватиться за всякую возможность, чтобы побыть с Саймоном – она бы и вчера вернулась в больницу, если бы не Молли и Люк. Но в этом-то и дело: нужно подумать о них.

– Я лучше останусь. Но я бы хотела попрощаться с ним.

И тут их разговор прерывает детский голосок:

– С кем вы собираетесь попрощаться?

Обе оборачиваются и видят Люка.

– С твоим папой, – говорит Карен, не успев остановить себя.

– Но ты же, кажется, говорила, что папа не вернется.

О, нет, она снова их запутала.

– Извини, малыш, он не вернется.

– Так как же бабушка собирается говорить с ним?

– Она хочет попрощаться с его телом, а не с самим папой.

– Я не понимаю.

– Папино тело перестало работать. – Она глубоко вздыхает. – Это очень печально, и мы будем очень по нему скучать. – Но Люк, похоже, ничего не понимает, и Карен продолжает: – Помнишь, я говорила вам вчера, что с ним вроде того, что случилось с Чарли? Помнишь, как тело Чарли было еще здесь, когда он умер, и мы его закопали в саду, но самого Чарли уже не было?

– Мы и папу закопаем в саду?

Карен не удерживается от тихого смешка.

– Нет, милый, нет. Ведь папа особенный человек, и мы через несколько дней устроим то, что называется «похороны». Это вроде как прием гостей, но люди будут печальными, и некоторые, может быть, будут плакать. Вот тогда ты, я и Молли сможем должным образом с папой попрощаться.

– Но я хочу поговорить с папой сегодня! – Малыш топает ногой. – Разве я не могу пойти с бабушкой?

Карен и Филлис смотрят друг на друга. Обе не знают, что сказать, что делать.

Филлис сажает его на колено и тихо говорит Карен:

– Знаешь, это, может быть, неплохая мысль, если он хочет. Я видела моего дедушку, когда была ненамного старше него.

Карен не уверена, что это будет правильно. С одной стороны, ей хочется оградить Люка, а с другой, она никогда не баловала детей, и это поможет ей самой побыть с телом Саймона. «Как бы решил Саймон? – думает она. – Захотел бы он, чтобы дети увидели его в гробу, холодного и безжизненного?» Она не уверена, что он одобрил бы такое решение. И все же она вспоминает их разговор, когда умер его отец, что, дескать, сейчас скрывают смерть близких от детей, а Саймон как раз этого не одобрял. Он знал прошлое своего отца – тот был ирландский католик и регулярно ходил в церковь, – и когда отец умер, Саймон и Филлис постарались отнестись со всем уважением к его религии.