Текст книги "Один момент, одно утро"

Автор книги: Сара Райнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Не успевает Карен постучать, хромированная полоска щели для писем открывается, и оттуда таращатся знакомые глаза.

– Это ты, Молли? – говорит Анна, наклоняясь.

– Это крестная Анна! – вопит Молли.

Слышится возня, и появляется другая пара глаз.

– Что ты тут делаешь? – спрашивает Люк.

– Отойдите, – слышен голос Трейси.

Слышен звон отпираемой цепочки, и дверь отворяется.

– Привет, мои хорошие. – Карен опускается на корточки и берет обоих на руки. Она крепко прижимает их к себе, все крепче и крепче, словно от этого зависит ее жизнь.

Анна смотрит с крыльца. Это невыносимо.

– Ой! – через несколько секунд кричит Люк. Он отталкивается, и Молли следует его примеру.

– Мама, смотри, что мы сделали! – кричит она, дергая Карен за блузку и таща за собой в прихожую.

Анна вслед за ними следует на кухню, Трейси идет за ней по пятам. На столе поднос с пряничными человечками, некоторые совсем обгорели.

– Ух ты! – говорит Карен.

– Хочешь один? – спрашивает Молли, выбрав.

– М-м-м, можно попозже?

– Почему?

– Просто я сейчас не голодна, я бы съела пряник попозже с чашкой хорошего чаю. Ладно?

Молли кивает.

– Можно мне взять один? – спрашивает Анна.

– Можно ей? – спрашивает Молли у Трейси.

Трейси с виду немного похожа на свой дом. Она явно никогда не была красивой, а теперь, к пятидесяти, раздобрела, и одета скорее практично, чем модно. И все же ее не слишком привлекательный стиль в момент кризиса ободряет: в представлении Анны она из тех, кто представляет собой соль земли, и все ее манеры источают силу и великодушие.

– Конечно! – улыбается она.

– Спасибо. – Анна берет один, выбрав не слишком подгоревший. Как и Карен, ей хочется продлить для Молли и Люка этот момент – эти последние несколько минут, пока отец для них еще жив.

– М-м-м! – Она откусывает приличный кусок. – Неужели вы такие умелые? Вы сами испекли эти пряники?

– Трейси нам помогала, – признается Люк.

– И Остин, – говорит Молли. Остин – это маленький мальчик, за которым тоже присматривает Трейси.

– Ну, это просто вкуснятина! Пальчики оближешь.

– А теперь, дети, где ваши сумки? – подгоняет их Карен.

Оба послушно убегают в комнату, чтобы собрать вещи.

– Думаю, нам лучше поехать домой.

* * *

Карен поворачивает ключ в двери и заходит в прихожую, за ней дети и Анна. Повсюду, повсюду чувствуется присутствие Саймона. Куртка Саймона висит на перилах с тех пор, как в последние выходные они с Карен выходили из дому; футбольные бутсы Саймона, все в грязи, брошены внизу лестницы после вчерашней игры. На столе в рамке фотография Саймона с его отцом, рядом разбросаны компакт-диски Саймона. Карен даже наступила на письмо, валявшееся на коврике: оно тоже было адресовано Саймону.

Снова прилив паники; но откуда-то берутся силы, о которых она не подозревала, и оттесняют панические волны. Карен идет на кухню поставить чайник. Она не знает, как сказать Молли и Люку, но знает, что нужно это сделать. А когда кладет свою сумку на мойку у раковины, слышится тихое мяуканье, и из-за ящика для овощей вылезает Тоби. Глядя на него, Карен кое-что придумывает.

– Привет, Тоби, – говорит она, беря котенка в руки. Он полосатый, всего десяти недель от роду, его подарили Люку на Рождество. Это котенок одной из соседских кошек, и Люку подарили его с условием, что он подождет до середины января, и только тогда получит подарок – серьезный вызов для маленького мальчика.

– Дай его мне! – тут же говорит Люк.

– Разве мне нельзя с ним поздороваться? – мягко упрекает Карен. Она щекочет Тоби за ушками. Шерстка у него чрезвычайно мягкая, теплая и пушистая, и после ужасных событий дня это ощущение хоть как-то утешает.

– Ладно, – ворчит Люк.

– А теперь, дети, – продолжает Карен, пока Анна занимается приготовлением чая, – кто-нибудь из вас хочет пить?

– Да, – отвечает Молли.

Люк качает головой.

Карен отдает Тоби Люку и приносит Молли соку в пластмассовой чашке с носиком.

Молли берет ее и тут же начинает сосать.

– Ладно, – твердо говорит Карен. – Я хочу, чтобы вы оба – можешь принести и Тоби, если хочешь, Люк, это ничего – пришли ко мне в комнату, я вам что-то скажу.

– Хочешь, чтобы и я пришла? – спрашивает Анна. – Я могу подождать здесь, если так легче.

– Нет, зайди и ты, – говорит Карен.

И Анна с чаем идет вслед за ними. Она выбирает кресло в эркере, это большая комната, и Карен понимает, что подруга не хочет быть слишком навязчивой.

Карен садится на диван и наклоняется вперед.

– Подойдите, – говорит она и привлекает обоих детей с котенком к себе. – Выслушайте меня. То, что я вам скажу, очень, очень печально. И это будет для вас большим ударом. Но я хочу, чтобы вы знали, что что бы вы ни почувствовали, и мама, и папа очень, очень вас любят. – Она с трудом смотрит на лица детей. Люк озадаченно хмурится, Молли посасывает свой сок, инстинктивно ища утешения.

– Что случилось, мама? – спрашивает Люк.

Карен делает глубокий-глубокий вдох.

– Помните нашего старого кота Чарли? – Она поглаживает Тоби у Люка на руках в надежде набраться от него сил. Он поднимает мордочку, прося погладить ему шейку, блаженно забыв обо всем, кроме удовольствия.

Дети очень серьезно кивают.

– Помните, когда Чарли умер, я сказала, что он будет с другими котами на небесах?

– Что он сможет драться с ними, когда захочет, – вспоминает Люк.

Хотя Чарли был кастрирован, но строго охранял свою территорию и всегда царапал соседских животных – включая кота, от которого родился Тоби. Он даже время от времени провоцировал соседского пуделя.

– Верно, – продолжает Карен. – И я также сказала вам, что Чарли никогда не вернется, но он очень счастлив, дерясь с другими котами на небесах.

– Да, – говорит Люк.

Молли молчит.

Хотя оба стоят прямо перед ней, Карен протягивает руки и сажает дочку на колено. Она привлекает еще ближе к себе Люка с Тоби и говорит еще тише.

– Вот, а сегодня у вашего папы внезапно остановилось сердце. И это значит, что ваш папа тоже умер, как и Чарли.

– Что, он теперь будет играть с Чарли? – спрашивает Люк.

– Да, – отвечает Карен; ей вдруг понравилась эта мысль. – Чтобы помогать Чарли побеждать других котов.

Люк озадачен.

– Но папа будет не только играть с Чарли. Папа будет делать все то, что любит.

– Он теперь на небесах? – спрашивает Люк.

– Да, – отвечает Карен. Она действительно не может придумать лучшего объяснения. Точность тут не важна. Главное – конечно, эмоциональная правда, и нужно сообщить известие как можно мягче и яснее. – Ты поняла, милая? – спрашивает она Молли.

Молли сосет, сосет, сосет свой сок, хотя Карен и слышит, что в контейнере остался лишь воздух.

Карен смотрит на ее личико. Брови насупились, нижняя губка выпятилась. Она видит, что дочка что-то поняла.

– В общем, где бы папа ни был, он может делать все, что любит, ВСЕ ВРЕМЯ. Он сможет играть в футбол… Там много людей, кто любит играть в футбол. Он сможет пить пиво… Я уверена, он найдет там много людей, кто любит хорошее холодное пиво. Он сможет разговаривать с друзьями, дремать после обеда – хоть каждый день, если захочет, – и слушать свою музыку по-настоящему громко! И знаете, что особенно хорошо? Ему теперь не придется ходить на работу, ездить в Лондон. Он сможет заниматься своими проектами, которые любит, когда захочет. Для него наступит прекрасное время!

Говоря все это, Карен чувствует себя отстраненной от своих слов; в ее голосе гораздо больше веселья и радости, чем на душе.

– Но разве папа не любит быть с нами, мамочка? – спрашивает Люк.

Карен не предвидела этого вопроса.

– Конечно, любит, милая.

– Но мне показалось, ты сказала, что папа сможет делать все, что любит?

– Ну… – Карен ищет ответ. Конечно, малыш прав. – Просто там, наверху, есть люди, которым нужны папины советы и помощь. Ты знаешь, как папа умеет помогать. И сейчас им нужна помощь больше, чем нам, поэтому он отправился помочь им в каком-то деле.

Люк хмурится.

– Значит, когда поможет им, он вернется?

Господи, как она запуталась!

– Нет, любовь моя, не вернется.

Люк начинает плакать.

– Мой маленький. – Карен крепко обнимает его и прижимается щекой к его каштановым волосам. – Мне так жаль. – Видя его слезы, она тоже плачет. – Это так печально и не очень справедливо. На самом деле папа не хотел нас покидать, но пришлось. Ты знаешь, как иногда приходится делать то, что не хочется, но ведь приходится? Например, чистить зубы и есть овощи?

Люк кивает сквозь слезы.

– В общем, смерть немного похожа на это, в некотором роде. Не хочешь умирать, но приходится.

– Ох!

Теперь плачет и Молли. Карен вспоминает, что Анна сидит в кресле в другом конце комнаты и наблюдает за этой сценой.

– Эй, Анна, подойди и обнимись с нами.

И Анна, явно с облегчением, что может что-то сделать, подходит и обнимает их всех троих, и они вчетвером плачут, вместе, рыдая и захлебываясь слезами.

* * *

Сеансы у Лу заканчиваются в полчетвертого, и потом она идет на собрание, так что уходит с работы она уже после четырех. Несколько минут идти до подземки, и, добравшись туда, она видит, что у стены рядом с газетным киоском сидят Аарон и Кайра. Миновать их невозможно; а если она повернется и пойдет в другую сторону, они заметят. Поэтому она продолжает идти своим путем. Приблизившись, она видит, что они курят. Лу не знает, стоит ли делать им замечание, вмешиваться в ситуацию, которую вряд ли сможет улучшить, но они, увидев ее, быстро тушат сигареты о стену рядом, оставив на красном кирпиче черные пятна. Поскольку они не в школе, а ей не хочется казаться слишком строгой, она решает не замечать этого.

– Здравствуйте, мисс, – говорит Аарон, искоса бросив на нее взгляд.

– Здравствуй, Аарон. Здравствуй, Кайра. Как у вас дела?

– У меня все хорошо, мисс, – отвечает Аарон. – А у вас?

– Как ни странно, устала, – говорит Лу, останавливаясь рядом.

Это правда: к утреннему потрясению добавились рабочие обязанности, и сразу после инцидента пришлось вести себя как консультант-психолог. Теперь прилив адреналина прошел, и больше всего хочется поспать.

– Значит, всю ночь не спали, мисс? – спрашивает Аарон.

Лу хмурится. Она видит, к чему он клонит.

– Нет, – категорично отвечает она. – Вчера было воскресенье.

– Некоторых это не останавливает, – замечает Аарон.

– Вы были с женщиной? – спрашивает Кайра. В ее тоне смесь неприязни и любопытства.

Тут Лу могла бы просто уйти, но интуитивно чувствует, что они сочтут это бегством, что только подзадорит их. Она смотрит на подростков, на нее, потом на него, прямо в глаза. У Аарона глаза темно-карие, вызывающие. У Кайры светло-голубые, агрессивно прищуренные. Аарон трет землю кроссовкой, Кайра теребит свои длинные волосы, оба дают выход избытку энергии.

– Я смотрела «Улицу коронации»[10]10
  «Улица коронации» – британский телесериал, созданный Тони Уорреном и стартовавший 9 декабря 1960 г. В главных ролях – Хелен Ворф, Уильям Роуч, Энн Киркбайд.


[Закрыть], – заявляет Лу, – а потом костюмный фильм по ITV. А потом легла спать.

– В «Улице коронации» есть один гей, – говорит Кайра.

Боже, эти двое быстро соображают.

– Да, в самом деле, – кивает Лу. Она отмечает про себя, что это напоминает стиль беседы на их индивидуальных.

А Кайра продолжает:

– Вы лесбиянка, мисс?

В такие моменты Лу жалеет, что не выбрала более подходящую арену, чтобы работать консультантом-психологом, такую, где не встречаешься с клиентами вне назначенного сеанса. По сравнению с прежним местом работы, консультации в школе имеют более размытые рамки.

– Аарон говорит, что это так.

Именно сегодня у Лу не хватает сил. Однако Кайра не дает передышки:

– Это и так ясно, можете не говорить.

– Знаете, ребята, если хотите это обсудить, будет лучше, если мы сделаем это в более подходящее время.

– А чем плохо сейчас?

Лу глубоко вдыхает. Это уже похоже на запугивание.

– Думаю, ты знаешь, Кайра. Хоть я и уважаю твой интерес к моей личной жизни, тебе известны правила: если я не хочу что-то рассказывать, то это мое право. Если вы хотите обсудить что-то еще, то, пожалуйста, поговорим об этом на сеансе – а здесь публичное место. Обсудим завтра, ладно?

– Но как же вы просите нас делиться с вами своими чувствами, а сами не хотите делиться своими?

– Дело в том, что у нас разные роли.

– Это звучит как полная чушь, – с вызовом произносит Аарон.

Она может лишь восхититься его находчивостью. Лу часто говорит ученикам, что на сеансах нужно быть честными и откровенными, и понимает его точку зрения.

– Мне жаль, что ты это так ощущаешь, – признает она, – но и ты должен уважать мои чувства. А теперь я пойду домой, я очень устала.

Она уходит.

– Но мы по-прежнему считаем вас лесбиянкой, мисс, – кричит вслед Кайра.

19 ч. 57 мин.

Вечером, когда она приходит домой, она не видит на коврике почты, в доме не чувствуется затхлого воздуха, не царит тишина.

Стив собрал ее письма и положил на столик при входе, в доме тепло, но не душно, пахнет чем-то вкусным, и доносятся звуки радио.

– Привет, – слышится голос из кухни. – Ты, наверное, совсем без сил.

Анна чувствует прилив благодарности – какой контраст с возвращением домой Карен. Она идет на кухню, там у плиты стоит Стив в ее переднике. Хотя передник без всяких рюшек – это не в стиле Анны, – но пастельно-зеленый, в клеточку, явно женский, и есть нечто трогательное видеть такого мачо в этом переднике. От этого он как-то извращенно кажется еще мужественнее и красивее. А Стив несомненно красавец. Высокий, широкоплечий, с растрепанными волосами соломенного цвета, он из того сорта мужчин, на которых женщины оборачиваются на улице – и некоторые мужчины тоже, если уж на то пошло, учитывая, что это Брайтон. Анна не сомневается, что своим успехом в профессии Стив в большой степени обязан своей внешней привлекательности – в конце концов, она сама попалась на это, когда переехала в этот дом, и ей потребовалось сделать ремонт. Она также заметила, что его внешность, похоже, не вызывает тревоги у нормальных мужчин – вероятно, потому, что он также хорош в том, что их связывает – Стив обожает пабы, спорт на открытом воздухе, машины.

– Я готовлю спагетти по-болонски, – говорит он, кладя деревянную ложку.

Настроение Анны становится еще лучше. Она опасалась его реакции на дневные события, боялась, что до ее прихода он пропустит несколько рюмок. Обычно он реагировал на чужие трагедии именно таким образом. Но она бы не сказала, что он совершенно трезв. На самом деле она бы не выдержала, если бы он не был сегодня таким внимательным, и благодарна ему за все.

– О-о-о, слюнки текут! – Она чувствует запах помидоров, мясного фарша, грибов, лука и чеснока. Это именно то, чего ей хочется поесть, – такое домашнее, утешительное, полное углеводов, и одно из коронных блюд Стива. Он настоящий повар. Стив вообще хорош во всем, что связано с работой руками. («Значит, должен быть хорош в постели», – шутила Карен, когда Анна с ним познакомилась).

– Иди сюда. – Он выключает радио и раскрывает объятия.

Анна шагает к нему и прижимается к его груди, вдыхая его запах, чувствуя тепло его тела, его силу, его твердость. Ей просто необходимо утонуть в его объятиях, и она издает долгий тяжелый вздох, стараясь изгнать из себя все, через что прошла в этот день.

– Ну и денек у тебя выдался. – Стив целует ее в макушку. – Что тебе налить?

Сейчас Анне бы очень хотелось большой бокал красного вина, но она говорит:

– Чашку чаю, – хотя чаю уже напилась сегодня.

– Это точно?

Она кивает.

– Если начну сейчас пить, то не остановлюсь.

Это неправда, и она знает это, но если он тоже будет пить с ней, то ему будет не так легко, как ей, ограничиться всего лишь парой бокалов.

– Ладно. Один чай. Теперь садись, вот так.

Анна с облегчением садится за кухонный стол, и Стив, не спрашивая, массирует ей плечи. Он инстинктивно понимает, где нужно снять напряжение, и нежными движениями разогревает мышцы. Анна вертит головой, расслабляясь.

– Как хорошо!

Он находит узел мышц у нее на шее за затылком и усиливает давление большими пальцами.

– Да, именно здесь… Спасибо…

Она откидывается назад и целует его, куда попало – губы скользят по его рубашке, и Анна чувствует сквозь ткань мышцы у него на груди. Она чуть не возбудилась, но не совсем – слишком напереживалась от всего случившегося.

– Ну, рассказывай, – говорит Стив.

Анна снова вздыхает.

– Боже, это совершенно ужасно.

И, словно движения его рук выкачивают из нее весь негатив, из нее льется одним долгим потоком – поезд, такси, звонок Карен, больница, тело Саймона, дети.

Когда она заканчивает, Стив спрашивает:

– С Карен кто-то остался, когда ты ушла?

– Да, почти сразу приехала мама Саймона, и его брат Алан уже ехал прямо с работы. Он ушел пораньше, так что уже должен быть у нее. Помнишь его?

Стив кивает.

– Конечно. Хороший парень. Да, наверное, это было что-то.

– Они хотят выбрать для Саймона одежду, в которой его будут хоронить. Это будет занятие. – Анна вздрагивает. – Но, по крайней мере, Филлис, насколько я поняла, останется на ночь.

– Хорошая мысль. Не думаю, что Карен следует оставлять ночью одну. – Он прекращает массаж и возвращается к плите помешать спагетти.

Сковорода стоит на медленном огне, и Анне слышно побулькивание. Потом Стив подходит к столу, со скрипом отодвигает стул и садится. Теперь его черед вздохнуть.

– Черт, бедная Карен. – Он трет глаза и проводит руками по волосам. – Боже мой! Наверное, теперь она не сможет себе позволить новый дом.

Анна кивает: он озвучил то, что они с Карен еще не обсуждали, – деньги.

Стив продолжает:

– У Саймона была застрахована жизнь?

– Думаю, да. Саймон думал об этом.

– Ты хочешь сказать: в отличие от меня, – смеется Стив, но в его голосе слышны горькие нотки. Он остро чувствует, что недостаточно зарабатывает.

– Да, в отличие от тебя, – соглашается Анна, но в ее тоне нет упрека, а только нежность. Сейчас она так рада, что Стив рядом, полон жизнью и энергией, что у нее нет желания подшучивать над чем бы то ни было.

Ощущение жизненной энергии Стива вдруг возвращает ее в больницу. Она никогда не забудет вида Саймона. Раньше она никогда не видела мертвого тела и не знает, чего ожидала, но что-то было не так. При жизни Саймон был даже больше Стива – просто танк, а не человек, – но сегодня он показался ей совсем небольшим, такой серый, неподвижный.

Она наклоняется ближе к Стиву и берет в руки его ладонь. И снова ее поражает контраст – вот она держит руку своего мужчины так же, как раньше Карен держала руку Саймона. И вот рука Стива, наполненная теплой кровью, с пульсирующими венами, твердыми костями и упругими сухожилиями, с подстриженными ногтями и загрубевшей от физической работы кожей. Она сжимает ее, сжимает крепко. В это короткое мгновение у нее такое чувство, будто только эта рука удерживает ее, чтобы не смело прочь.

* * *

– Еще раз, мамочка, еще раз!

Карен закрывает книжку с картинками и откладывает ее в сторону.

– Два раза достаточно, Молли.

– И мама сегодня очень устала, – говорит мать Саймона Филлис.

Это не то слово: Карен изнемогла почти до оцепенения, но сон тут не поможет.

Пришел и ушел Алан, взяв с собой одежду Саймона, чтобы отдать в похоронное бюро. Она с трудом видела предметы и не могла выбрать одежду для мужа, но постаралась, и с помощью Филис и Алана они отобрали темно-серый рабочий костюм, белую рубашку и любимый шелковый галстук Саймона.

Теперь Карен и Филлис укладывают Молли и Люка спать. Вместе им удалось покормить их – проще всего оказалось приготовить рыбные палочки и печеные бобы, – искупать, одеть в пижамы и без особых протестов отправить наверх, в их спальню. Карен была благодарна свекрови за помощь и поддержку; она боялась, что одна она бы просто сидела в комнате, обхватив детей, и все втроем они бы проплакали всю ночь. Но в течение последнего часа взрослые отвлекли Молли и Люка и вернули их в нормальное состояние. Тем не менее Карен понимает, что Филлис тоже страшно потрясена. Потерять сына ужасно в любых обстоятельствах, а потерять его на склоне собственной жизни и так внезапно – это удар, которого можно не перенести.

Ее мысли прерывает Люк.

– А где Синий крокодил?

Синий крокодил – их любимая игрушка, потрепанная, кое-где с дырками и торчащей из швов набивкой. Нелепо для крокодила: но он пушистый, хотя мех уже свалялся от долгих ласк. В последнее время Люк меньше им интересуется, но по-прежнему просит дать его, когда нужно утешение.

– Вот он, – говорит Карен, кладя игрушку в изножье кровати; Люк хватает крокодила и крепко прижимает к себе. – Тебя укрыть одеялом?

Люк упрямо мотает головой.

– Я хочу, чтобы меня укрыл папа, когда придет.

Филлис и Карен переглядываются. Он не понял?

Карен думает, что понял. Но может быть, это для него слишком тяжело, выше его понимания. Кроме того, в обычных обстоятельствах, конечно, именно так бы и было: когда Саймон приходил домой после работы, он торопился наверх, перешагивая через две ступеньки, чтобы успеть пожелать детям спокойной ночи.

– Нет, мой маленький, ты помнишь, что я вам говорила? Боюсь, сегодня папа не придет.

– Да? А завтра?

– Нет, мне очень жаль. – Карен не хочет, чтобы он снова плакал – это расстраивает и ее. И она меняет линию поведения. В настоящий момент она может предложить лишь себя, и потому говорит: – Но, может быть, я просто посижу с тобой, пока ты не уснешь? Мы можем выключить свет, но я буду здесь, на стуле, пока вы оба не уснете.

– Хорошо, – соглашается Люк.

– Я, пожалуй, пойду вниз, – говорит Филлис, вставая.

– Я скоро подойду.

– Спешить некуда. – Филлис гасит свет. – Оставить дверь приоткрытой?

– Пошире, – просит Молли. Они оба любят видеть, что за дверью нет ничего страшного.

Слышно, как Филлис мягко ступает по покрытым ковром ступеням. Карен протягивает руку, чтобы убрать золотистые локоны с личика Молли, и устраивается в деревянном кресле. Это не очень удобно, но ничего. Что ей сейчас надо – это побыть с детьми, когда они засыпают.

Потом, когда они уже дремлют, она обнаруживает, что не может встать с кресла. Она сидит несколько часов в полумраке, только чтобы слышать, как они дышат, живые.

* * *

Уже почти полночь. Свет выключен, окна зашторены, будильник заведен. Анна уютно устроилась под пуховым одеялом, ощущая, как тело Стива изогнулось вокруг нее. Обычно она любит это, такая поза дает ей чувство свободы, уверенности в сочетании с безопасностью от его поддержки. Стив засыпает мгновенно, но у нее в голове сегодня крутятся разные мысли.

Впервые у нее есть возможность подумать о собственных отношениях с Саймоном, насколько ей будет не хватать его. После стольких лет она полюбила его, платонически, но глубоко. Он был корнем в жизни Анны, кем-то, на кого можно опереться. Он поддерживал Карен, а Карен поддерживала Анну. И не только это. Ей будет не хватать его юмора, его доброты, ума, великодушия. Даже когда она бывала у них, и они болтали с Карен лишь вдвоем за кофе на кухне, было какое-то ощущение, что он где-то здесь – смотрит телевизор, играет с детьми, что-то мастерит… Он просто есть. Даже если он был на работе, Анна чувствовала его присутствие. Он придавал каждому моменту, который она проводила с подругой, что-то непередаваемое, что-то дополнительное. Не просто безопасность, но чувство реальности, основательности, полной человечности. Она уважала Саймона, у него были принципы, правила. Он был ландшафтным архитектором и часто имел дело с муниципалитетами или работал над большими жилищными проектами. Он отказывался иметь дело с некоторыми людьми, если чувствовал, что их политические или эстетические взгляды расходятся с его собственными. Саймон был нравственным мерилом, по которому она во многих отношениях оценивала собственную жизнь.

И все это значит, что жить без него будет страшнее, не будет той определенности. Анна чувствует себя, как палатка с недостающими растяжками на ветру, уязвимая, и ее треплет, как будто сейчас сорвет с места. И хотя она понимает, что это лишь малая толика того, что должна чувствовать Карен, тем не менее это ужасно. «Почему Саймон? – думает она, для успокоения поплотнее устраиваясь в С-образном изгибе тела Стива. – Почему Карен? Почему теперь?» Она знает, что смерть Саймона должна быть частью какой-то композиции, выстроенной судьбой, что у всего случившегося есть своя причина, бла-бла-бла… но она просто не понимает этого. Карен и Саймон – такие хорошие люди, такие добрые и любящие. Насколько ей известно, они никому не причинили вреда и не заслужили такого наказания, это так несправедливо.

И вдруг она слышит голос матери из прошлого, когда несколько десятилетий назад она сама была еще маленькой; мама объясняла ей: «Но ведь мир, милая моя, несправедлив». Тогда этими словами оправдывалось, что другие дети имеют больше, чем Анна: гости получали больше пудинга, у друзей были лучше игрушки, одноклассникам давали больше карманных денег. Конечно, простая философия, но, похоже, только она и делает понятным все случившееся.

* * *

У себя дома в нескольких кварталах от дома Анны Карен одна с открытыми глазами лежит на спине, глядя сквозь темноту в потолок. За двадцать лет они с Саймоном провели очень мало ночей отдельно друг от друга; она так и не может хотя бы отдаленно осознать, как изменилась ее жизнь по сравнению с той, что была двадцать четыре часа назад. Широкая кровать пуста: Саймона нет. Обычно Карен засыпает легко и спит крепко. Несколько секунд, и она через восемь часов уже просыпается. Она не встает, чтобы сходить в туалет, или зачем-либо еще. Только если кто-то из детей плачет, она ворочается, и даже тогда обычно Саймон просыпается раньше, так что обычно это он устраняет проблему. Но сегодня ночью его нет, и Карен не может спать и знает, что не уснет. Она не может плакать, не может двинуться. Все, что она может, – это просто существовать. И ждать утра.

Она все еще лежит, когда через два часа слышится топот маленьких ножек за дверью, звук поворачивающейся ручки, и в комнату просачивается полоска света, в середине которой стоит знакомый силуэт.

Люк. Он волочит за собой Синего крокодила.

– Не спится, малыш?

– Да.

– Мне тоже. Хочешь пообниматься?

Люк кивает, и она поднимает простыню гигантским треугольником, чтобы дать ему место.

Он сворачивается калачиком рядом с ней, и она ласково гладит его по затылку и шее, где волосы касаются воротника пижамки. Через несколько минут он начинает посапывать и засыпает.

Она какое-то время лежит, потом вспоминает: Молли. Если Молли проснется и увидит, что Люка нет, то может испугаться.

Как можно тише, чтобы не потревожить Люка, Карен поднимает простыню со своей стороны кровати и на цыпочках выходит за дверь. Молли посапывает в своей кроватке, простыня сброшена, одеяло и хлопчатобумажная ночная рубашка комом сбились у колен. Карен наклоняется над кроваткой, осторожно выпутывает Молли из постельной путаницы и берет на руки.

Молли тихо сопит, и Карен уносит ее. Потом кладет к себе на кровать, осторожно ложится между детьми и накрывает всех одеялом.

Вдруг Молли спрашивает:

– Где папа?

– Папы нет, милая, – говорит Карен.

Но Молли в полусне; она снова шмыгает носом и быстро засыпает снова.

Потом, тихо-тихо, Карен говорит:

– Папа умер.

Это скорее напоминание себе.

* * *

Менее чем в двух милях от дома Карен в своей квартире, на мансарде, Лу спит на матрасе. Ей снится сон, и такой отчетливый, что кажется реальностью. Ей нужно успеть на поезд. Она страшно спешит – он вот-вот отойдет, – но на пути толпы и толпы людей. Некоторые поворачиваются к ней и со злобным видом преграждают путь, толкают в сторону, прочь от поезда. Другие поворачиваются спиной и тащат большие чемоданы или катят коляски и велосипеды. Они двигаются так медленно, не обращая внимания на Лу. Ей куда-то очень нужно, это действительно важно, но она боится не успеть. И хотя не знает, куда ей нужно и зачем, ей ясно, что решается вопрос жизни и смерти.

Она дергается и просыпается, обливаясь потом, хватая воздух разинутым ртом. В панике она ничего не понимает, но тут видит знакомое окошко за шторой и успокаивается.

Она здесь, дома, а вовсе не на вокзале.

Потом на нее накатывают воспоминания о прошедшем дне, и она молча роняет слезы, сочувствуя незнакомой женщине и той, с которой ненадолго встретилась, пока на подушке у щеки не образуется мокрое, холодное, соленое пятно.