Текст книги "Один момент, одно утро"

Автор книги: Сара Райнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Сара Райнер
Один момент, одно утро

Понедельник

07 ч. 58 мин.

Лу притворяется спящей, но краем глаза подсматривает, как женщина напротив наносит макияж. Ее всегда это завораживает – смотреть, как другие женщины «делают» себе лицо в поезде. Сама Лу никогда не красится – разве что в редких или особых случаях, – и хотя понимает, что так можно сэкономить время, ей кажется нелепым выносить этот процесс на публику, в общественный транспорт, а не прихорашиваться в уединении. Когда маскируешь дефекты кожи, делаешь ресницы пушистее, глаза больше, а щеки румянее в окружении людей, это уничтожает таинство. А в семь сорок четыре, когда поезд отправляется в Викторию,[1]1
  Железнодорожный вокзал в Лондоне. (Прим. ред.)


[Закрыть] людей вокруг полно; по большей части они спят или, по крайней мере, дремлют, некоторые читают, а кто-то, их меньшинство, разговаривают.

Женщина на соседнем сиденье, через проход от Лу, одна из таких. У Лу тихонько играет айпод, и она не слышит, что женщина говорит, но по наклону головы ясно, что женщина разговаривает с мужчиной справа от себя. Лу пододвигается и чуть сдвигает капюшон своей парки, мокрый от дождя – ведь пришлось ехать до станции на велосипеде под моросящим дождем. Ей хочется получше разглядеть эту пару. Это муж и жена. На их пальцах обручальные кольца, в руках – бумажные стаканчики с кофе. Женщине, наверное, лет сорок. Лу не видит ее полностью, но, кажется, у нее тип лица из тех, что Лу нравятся. Интересный, привлекательный профиль, хотя и с легким намеком на второй подбородок, а каштановые волосы ниспадают плотным занавесом. Насколько Лу может рассмотреть ее мужа, он выглядит не так хорошо – тяжеловесного сложения, седеющий, – и Лу решает, что он лет на десять, а то и больше, старше жены, но лицо у него доброе. В выражении лица видна мягкость, а глубокие морщины вокруг рта говорят, что он любит посмеяться. Женщина нежно прислонилась к его плечу. Перед ним толстая книга в бумажном переплете, последний бестселлер, но он не читает – он гладит жену по руке, тихо, ласково. Лу даже ощутила зависть. Она завидует их нежности и тому, как они, не задумываясь, проявляют ее.

Поезд останавливается в Берджесс Хилле. За окном льет, и усталые пассажиры, заходя в вагон, отряхивают и складывают зонтики. Их поторапливает короткий свисток, и когда раздвижные двери закрываются, Лу снова переводит взгляд на женщину напротив. Она закончила наводить тени, придав глазам больше выразительности – теперь все ее лицо как будто приобрело отчетливость, резкость. Только губы остались бледными, словно лишенными жизни. Лу кажется, что без макияжа она выглядела не хуже – как-то милее, беззащитнее. Впрочем, как ни посмотри, она хорошенькая. А ее волосы, копна светлых спиралевидных завитков, – в них столько энергии, они такие упругие, так отличаются от ее, Лу, волос – коротких, торчащих, мышиного цвета. А вот до волос этой женщины хочется дотронуться.

Лу наблюдает, как молодая женщина переключает внимание на свои губы. И вдруг замирает – «лук купидона» лишь наполовину зарозовел, как у недоделанной фарфоровой куклы. Следуя за ее взглядом, Лу смотрит на супружескую пару – мужчину внезапно стошнило, и причем самым неловким образом. По всему его пиджаку, рубашке, галстуку течет пузырящаяся молочная слизь с кусочками полупереваренного круассана, как у маленького ребенка.

Лу украдкой вынимает наушник.

– О, господи! – говорит женщина, лихорадочно вытирая блевотину слишком маленькой салфеткой, которую дают вместе с кофе.

Но безуспешно: с детским булькающим звуком мужчину снова рвет. На этот раз на запястье жены. Рвота забрызгивает ее шифоновую блузку и – о ужас! – занавес ее волос.

– Не знаю… – говорит он, разевая рот, и Лу видит, что он вспотел, обильно, отвратительно, как-то совсем ненормально. – Прости…

Лу кажется, что она знает, в чем дело – теперь мужчина схватился за грудь – и сидит, выпрямившись, как будто аршин проглотил, и вдруг – бух! – он со стуком падает лицом на столик. И замирает. Совершенно замирает. Несколько секунд – или так кажется – никто ничего не делает. Лу просто смотрит на его разлитый кофе, как бежевая струйка бежит вдоль края окна, по боковой стороне кремового пластикового столика и – кап-кап-кап – на пол. За окном по-прежнему проносятся мокрые деревья и поля.

А потом поднимается шум.

– Саймон! Саймон! – вскакивая, кричит его жена.

Саймон не реагирует.

Супруга трясет его, и Лу мельком замечает его лицо с открытым ртом и измазанной блевотиной щекой, прежде чем он откидывается назад, мотая головой. И тут она понимает, что видела его раньше в этом поезде.

– Боже! – говорит недовольный пассажир напротив, помахивая своей газетой. – Что с ним за чертовщина? Напился, что ли? – Он фыркает с явным осуждением.

Его неодобрение словно гальванизирует Лу.

– Черт! У него сердечный приступ! – Она вскакивает, торопливо вспоминая стародавние курсы по оказанию первой помощи, детские лагеря и эпизоды из сериала «Скорая помощь»[2]2
  «Скорая помощь» – американский телесериал, первая серия которого была показана в 1994 г. В главных ролях – Энтони Эдвардс, Джордж Клуни, Шерри Стрингфилд и др. (Прим. ред.)


[Закрыть]. – Кто-нибудь, позовите кондуктора!

Другой мужчина, молодой, неряшливый, с козлиной бородкой, сидевший рядом с женщиной, наносившей макияж, бросает свой пластиковый пакет и встает.

– Где проводник? – спрашивает он у Лу, как будто та все знает.

– В середине состава! – кричит жена.

Молодой человек в растерянности озирается.

– Туда, – говорит Лу, указывая в сторону головного вагона, и он убегает.

* * *

В третьем вагоне Анна с удовольствием читает свой любимый глянцевый журнал. Целые две остановки она была поглощена главной статьей номера о поп-принцессе, находящейся на излечении от алкогольной зависимости, а теперь дошла до раздела «Разыскиваются», где высмотрела пиджачок, который бы очень ей подошел, из сетевого магазина, новое поступление к весне, по вполне разумной цене. Она только загнула страницу, чтобы не забыть еще раз посмотреть вещичку, и в этот момент ее локоть задевает молодой человек с козлиной бородкой: он несется куда-то вперед.

– Большое спасибо, – саркастически бормочет она. Ох уж эти брайтонские хиппи!

Через несколько секунд он торопливо возвращается, за ним по пятам следует кондуктор. Она переосмысливает ситуацию – оба выглядят встревоженными.

Похоже, что-то стряслось.

Потом из репродуктора слышится голос машиниста:

– Есть среди пассажиров доктор или медсестра? Если есть, пожалуйста, подойдите к кондуктору в пятом вагоне.

«Откуда пассажирам знать, где этот пятый вагон?» – думает Анна.

Но люди, очевидно, знают – не проходит и десяти секунд, как мимо нее почти бегом промчались две женщины с сумками в руках. Анна удивленно поднимает брови, глядя на пассажиров напротив. Такой испуг – редкость на этом утреннем поезде, где существует негласное правило не шуметь и вести себя деликатно. И это немного тревожит.

Вскоре поезд подъезжает к Уивелсфилду. «Почему мы здесь остановились? – беспокоится Анна. – Обычно мы проезжаем мимо, не снижая скорости».

Она надеется, что это просто сигнал семафора, но подозревает, что случилось что-нибудь более зловещее. Через пять минут ее беспокойство возрастает, и в этом она не одинока: все люди рядом нетерпеливо ожидают отправления, беспокойно ерзая на сиденьях. Анне нужно, чтобы поезд прибыл вовремя, иначе она опоздает на работу. Она работает внештатно, и хотя у нее долгосрочный контракт, работодатели очень педантичны в отношении учета времени. У них просто железная дисциплина, и все знают, что начальник с сердитым видом стоит у входа, поджидая опоздавших.

Слышится, как кто-то подул в микрофон, а затем следует еще одно объявление:

– Мне очень жаль, но один из пассажиров серьезно заболел. Мы простоим еще несколько минут в ожидании «скорой помощи».

Сердце у нее упало, и она подумала: почему же заболевшего не вынесли из поезда, чтобы дождаться «скорой помощи» на перроне? Но тут же бранит себя за бессердечие: один взгляд на хлещущий за окном дождь дает ответ. Сейчас февраль, холодно.

Происшествие отвлекло ее от чтения, и она смотрит в окно: дождь колотит по серой платформе, и там, где поверхность неровная, собирается в лужи. «Уивелсфилд, – думает Анна, – где это, черт возьми?» Она никогда не бывала в этом месте, только проезжала мимо на поезде.

Десять минут превратились в пятнадцать, потом в двадцать; новых сообщений не поступало. Пассажиры уже набирают на своих мобильниках сообщения или звонят куда-то; большинство говорят очень тихо. Некоторые, менее сочувственные, громко выражают свое бессердечное негодование:

– Не пойму, в чем дело. Ну, кому-то стало плохо – наверное, чертову наркоману…

Но другие, похоже, рады возможности показать собственную значительность:

– Мне очень жаль, Джейн, я здесь застрял, опоздаю на совещание. Пусть перенесут, хорошо, пока я не приеду? – и тому подобное.

Потом, наконец, Анна видит, как мимо окна спешат три фигуры в ярких куртках и с носилками. Слава богу, теперь уже недолго.

Она не отрывает глаз от платформы, ожидая, что вот-вот обратно торопливо понесут носилки с притянутым ремнями телом, но видит только лишь унылую бетонную стену, а дождь все льет, заполняя водой канавки на желтом предупреждении: «Осторожно, край платформы!»[3]3
  Чтобы понять, о каких канавках идет речь, можно посмотреть иллюстрацию такого предупреждения на английской станции здесь: http://www.georgefwhite.co.uk/phpmedia/news/lrg/ba3dbd66ba183de599109658ffa8f528.jpg. (Здесь и далее, за исключением специально оговоренных случаев, примечания переводчика.)


[Закрыть]

Наконец, слышится стук, какой-то шум, и новое объявление:

– Леди и джентльмены, я снова прошу прощения: похоже, мы останемся здесь на неопределенное время. Мы не в состоянии вынести пассажира. Если можно, прошу набраться терпения. Как только будут какие-то известия, мы вам сразу сообщим.

Раздается коллективный вздох, все шевелятся.

«Какая досада!» – думает Анна, прежде чем успевает подавить эту мысль, и на смену приходит не такая бессердечная: «Как странно!» Она определенно не купилась на предположение о наркомане – боже правый, брайтонские наркоманы не ездят на утренних поездах. Несомненно, кому-то в самом деле стало плохо. И все же ее беспокоит ситуация на работе, у нее сегодня полно дел. Ее мысли – смесь собственных интересов и альтруизма – похоже, совпадают с настроением сидящих напротив пассажиров – на их лицах явно читаются недовольство, раздражение и озабоченность.

– Почему они не могут ехать? – наконец, говорит мужчина напротив, нарушив табу не разговаривать в поезде с незнакомыми.

Он высокий, в очках, с бритой головой и безукоризненно накрахмаленным воротничком – как с картинки Нормана Роквелла[4]4
  Норман Роквелл (англ. Norman Rockwell) – американский художник, известный изображениями американского быта.


[Закрыть].

– Может быть, кто-то получил травму позвоночника, – говорит пассажирка рядом с ним, полноватая пожилая женщина. То, как она слегка отодвигается от него, произнося эти слова, говорит о том, что ей хочется дистанцироваться от этого бессердечного типа. – Их шею нельзя трогать.

Мужчина кивает:

– Может быть, так оно и есть.

Анна не совсем уверена в этом.

– Однако, несколько странно: как можно в поезде получить травму позвоночника?

– Может быть, кто-то умер.

Обернувшись, Анна видит рядом молодую девушку: прямые черные волосы, пирсинг на лице. Готка.

– О, ради бога, нет! – озабоченно восклицает пожилая женщина. – Конечно, никто не умер?!

– Все может быть, – соглашается Норман Рокуэлл. – Может, именно поэтому мы и точим здесь. Им нужно вызвать полицию.

– Засвидетельствовать смерть, – говорит готка.

И вдруг глянцевый журнал уже не кажется Анне по-прежнему интересным. Обычно, когда она читает его, то получает еженедельную дозу развлечения, моды, стиля и сплетен; она знает, что журнал несерьезный и довольно пустой, но считает, что в этом нет ничего страшного, ведь он все-таки затрагивает и более широкие темы. И тут, как будто подтверждая ее мысли, она видит именно такую статью: фотография молодой афганской женщины с обезображенным ожогами телом.

Анна вздрагивает от ужаса.

* * *

Лу видит, как пассажиры наклоняют головы, когда двое санитаров поднимают носилки над сиденьями, и это ей кажется чуть ли не смешным. Носилки неудобные, даже с удаленными колесиками и поперечиной они больше, чем любой чемодан, и все происходящее кажется нереальным, как в кино, или, точнее, это напоминает эпизод из телевизионного сериала. Только телевизор можно выключить, а тут приходится смотреть – как можно не смотреть, когда все происходит в нескольких дюймах от тебя?

Последние десять минут две молодые женщины – очевидно, медсестры, ехавшие на работу в Хейвордс-Хитскую больницу, – пытались привести мужчину в сознание, все больше теряя надежду на успех. Они проверили, дышит ли он, пощупали пульс на шее, а потом с помощью кондуктора положили его на пол, в горизонтальное положение. Все это происходило прямо у ног Лу, она не успела отойти в сторону и потому, стиснутая, оказалась вынуждена смотреть на разворачивающийся перед ней кошмар. Медсестры работали поочередно – одна нажимала, нажимала, нажимала ладонями ему на грудь такими размеренными и напористыми движениями, что они казались яростными, а другая вдувала воздух ему в рот через каждые три десятка нажатий. Когда та женщина, которая нажимала на грудь, уставала, они менялись местами.

Все это время его жена беспомощно стояла в проходе. Она не произносила ни звука, переключая внимание с одной медсестры на другую, а потом снова на мужа. Лицо ее исказила тревога.

Потом прибыли санитары, и медсестра, которая дышала мужчине в рот, отстранилась. Взглянув на них, она покачала головой – коротким, но многозначительным жестом. Ничего хорошего.

Санитары сумели занести носилки сбоку, положили на них больного и быстро унесли на более просторное место у дверей вагона. Несколько стоявших там пассажиров посторонились. Лу увидела кислород, дефибриллятор, лекарства – инъекция, потом крик «Отойдите!», и санитары ударили его током.

Никакого результата.

Еще раз.

Никакого результата.

Еще раз.

Опять никакого результата.

Все в вагоне замерли. Это была не просто нездоровая зачарованность, а неспособность понять, что происходит. Все испытали настоящий шок. Что теперь делать? Но кондуктор неправильно понял, что означают отвисшие челюсти и вытаращенные глаза пассажиров, и – то ли из сочувствия к мужчине и его жене, то ли из желания взять ситуацию под контроль, не важно, – пролаял достаточно громко, чтобы все услышали:

– Будьте любезны, все немедленно покиньте вагон.

Лу собрала свои вещи – мобильник, айпод, рюкзачок, она была благодарна, что ей предоставили возможность уйти. На столике осталась книжка мужчины – пожалуй, она ему уже не понадобится. Лу застегнула молнию на куртке, подняла капюшон и направилась через двери на улицу, под дождь.

Из репродуктора последовало новое объявление, на этот раз требование, чтобы все пассажиры покинули поезд, и совсем скоро Лу окружили люди, озадаченные и смущенные выходом на незнакомой станции.

* * *

Анне пришлось потолкаться, чтобы суметь раскрыть зонт. На платформе было тесно, но, черт бы ее побрал, если она намочит волосы или случится что-нибудь еще – она терпеть не может, когда хоть слегка растрепана, а так и будет, если не быть осторожной. Сегодня это было бы особенно досадно, поскольку она специально встала рано, когда на улице была еще кромешная тьма, чтобы вымыть голову и высушить волосы феном. Сегодня на работе совещание, нужно выглядеть отлично. Слава богу, Анна достаточно высокого роста, а ее зонт открывается автоматически, одним нажатием кнопки – бац! Она поднимает его над толпой, и – ура! – ее волосы в порядке.

Рядом с ней полная пожилая женщина, а чуть впереди Норман Роквелл.

– Ну, и какого черта нам теперь делать? – спрашивает он.

– Подадут автобусы, – говорит пожилая женщина.

Анна не знает, откуда женщина это взяла – такое случается не каждый день, – но верит ей на слово.

– Но откуда им взять столько автобусов, чтобы все поместились?

Ее мысли едва поспевают за событиями.

– Наверное, придется пригнать из Брайтона, – говорит Норман.

– Черт побери! – вмешивается четвертый голос – это девушка-готка, стиснутая толпой за спиной у Анны. – На это уйдет несколько часов. Я сдаюсь. Еду домой.

«А я не могу», – думает Анна. Если бы могла! Но ее клиенты специально приехали на презентацию; кроме того, если она не доберется до офиса, ей просто не заплатят, а она главный добытчик в доме.

Независимо от того, кто будет ждать автобусов, а кто поедет обратно в Брайтон, всем придется прилично потолкаться. Выход и противоположная платформа находятся за пределами навеса, в дальнем конце станции, где видны обшарпанные стены и ободранные рекламные плакаты. Нужно спуститься на несколько ступеней по лестнице.

Толкотня плеч и локтей – некоторые упорно говорят по телефону или набирают сообщения, что только замедляет движение, и потому кажется, что проходит целый век, прежде чем они спускаются по лестнице мимо билетной кассы и выходят на улицу.

Здесь Анна задерживается, чтобы осмотреться и оценить ситуацию. Зрелище нелепое – несколько сотен человек на таком небольшом пространстве. Местечко крохотное – здесь даже нет настоящего здания станции, а лишь небольшая билетная касса на лестнице. Хотя, наверное, по всей стране сотни таких станций, они вряд ли проектировались для массового исхода всех пассажиров поезда из десяти битком набитых выгонов. Здесь даже нет настоящей автомобильной стоянки. И Анна не видит никакой автобусной остановки, не говоря о самих автобусах.

Вляпалась.

Но в этот самый момент, разбрызгивая колесами лужи, к ней подъезжает белый «форд мондео». Такси. На короткое мгновение Анна тушуется и думает: «Поди ж ты, кто-то вызвал машину, как здорово всё организовали», но вскоре понимает, что, скорее всего, никто ничего не организовывал, а просто это железнодорожная станция, хотя и маленькая, так что здесь вполне могло оказаться такси. На крыше машины горит табличка – такси свободно. Толпа бросается вперед, все хотят занять место в автомобиле. Но задняя дверь прямо рядом с ней. Анна открывает ее, заглядывает и спрашивает водителя:

– Вы свободны?

Одновременно открывается противоположная дверь, и Анна видит отороченный мехом капюшон и встревоженное лицо.

– В Хейворд-Хит? – спрашивает другая женщина.

– Рада поделиться, – предлагает Анна.

– Как угодно, – согласно хмыкает водитель. Ему все равно. Тариф есть тариф.

Не дав ему времени передумать, обе женщины садятся в машину.

08 ч. 30 мин.

Анна шумно выдыхает:

– Уф!

По крыше машины барабанит дождь, словно говоря: как же вам повезло!

– Настоящая удача, – говорит женщина в парке, откидывая капюшон и ловким движением стряхивая с плеч рюкзачок.

Она небольшого роста и гибкая и, похоже, опытна в подобном упражнении.

– Бедный дядька, – говорит она, откидываясь на спинку.

– Что с ним? – спрашивает Анна.

– Сердечный приступ, – отвечает женщина в парке.

– Он умер, как вы думаете?

– Боюсь, что да.

– О, боже!

– Знаю, ужасно. Он с женой ехал.

– Откуда вы знаете?

– Я сидела рядом с ними. С другой стороны прохода.

– Черт возьми! Наверное, ужасно это видеть.

– Да, – кивает женщина в парке.

«А я там жаловалась на задержку», – упрекает себя Анна. Готка была явно права. Разве так важно, что я немного опоздаю на работу? Она озвучивает свои мысли:

– Вы бы предпочли умереть не совсем так, верно? Лучше умереть, запуская змея со своими внуками, или на каком-нибудь торжестве, или что-нибудь такое. Не в утреннем поезде.

– Эй, леди, – перебивает ее водитель, не давая продолжить. Он слушает потрескивающий искаженный голос по радио. – Ехать в Хейвардс-Хит нет смысла. Очевидно, все поезда стоят. Всё встало.

– Но ведь этого не может быть? – озабоченно спрашивает Анна.

– О, вполне может, поверьте мне, – говорит водитель. – Вы представьте себе, что творится на Брайтонской линии – единственная колея в оба направления от Хейвардс-Хита до побережья. Достаточно одного поезда, чтобы движение полностью парализовалось.

Женщины переглядываются.

Водитель явно ловчит.

– Так куда вас довезти?

– Домой? – предлагает женщина в парке.

– Это где? – спрашивает другая.

– В Брайтоне, – говорит та, что в парке, и уточняет: – В Кемптауне.

У Анны в голове жужжат мысли. Парка, мальчишечье лицо, коротко подстриженные, намазанные гелем волосы, никакой косметики, джинсы, рюкзак, адрес в Кемптауне: это лесбиянка. Кемптаун недалеко от Аниного дома – это так заманчиво, но…

– Я не могу, – объясняет она. – Мне нужно в Лондон.

– Пожалуй, я тоже туда поеду, – соглашается женщина в парке. – Просто было бы неплохо в кои-то веки найти повод туда не ехать.

– У меня встреча, – говорит Анна.

– Во сколько?

– В десять.

Анна смотрит на часы. Сейчас тридцать пять минут девятого.

– Как назло, не правда ли? Обычно поезд, который отходит в семь сорок четыре, прекрасно довозит меня до работы.

– Но ведь на работе поймут? – говорит женщина в парке. – Просто в поезде кто-то умер. – Она смеется, но это не кажется бездушным – просто комментарий к нелепой ситуации. Потом замолкает и, подумав, спрашивает: – Разве нельзя просто позвонить и объяснить, что опоздаете?

Анна представляет себе бульдожью стойку начальника у входа, и это не придает ей уверенности.

– Леди, – снова вмешивается водитель. Они подъезжают к светофору на перекрестке. – Решайте. Куда едем?

Анна ловит в зеркале его взгляд. Она уверена, что он ухмыляется, ему нравится сложившаяся ситуация.

– Мне действительно нужно в Лондон, – повторяет она.

Ей не хочется подставлять коллег. Не хочется, чтобы кому-то пришлось проводить презентацию вместо нее. К тому же в уведомлении об увольнении нет ничего смешного. Она наклоняется вперед, к уху водителя:

– Сколько стоит туда доехать?

– Смотря куда именно.

Она задумывается: куда будет удобно и ей, и, хорошо бы, другой женщине, и чтобы при этом они не застряли в пробке в час пик?

– На Клэпхэм-Джанкшн?

– А где у вас встреча? – спрашивает женщина в парке.

– На Чейн-Уок, у Кингс-роуд – туда идет много автобусов.

– Меня вполне устроит, – соглашается женщина в парке. – От Клэпхэма я доеду на поезде до Виктории.

– Семьдесят фунтов, – говорит водитель.

Они останавливаются у светофора.

Анна быстро подсчитывает. Цена несусветная для расстояния миль в шестьдесят. Но по ее дневному заработку, оно стоит того – она потеряет куда больше, если не появится на презентации. Анна смотрит на женщину в парке. Та, похоже, колеблется – Анна понимает, что не все зарабатывают такие деньги, как она.

– Я могу заплатить пятьдесят, – предлагает она. – Мне действительно очень нужно попасть на работу.

– О, но это несправедливо.

– Мне заплатят за этот день, – объясняет она. – Так что меня устроит, честно.

– Вы уверены?

– Да.

– М-м-м…

– В самом деле, устроит. Иначе, если вы не поедете, я оплачу поездку полностью.

– Тогда ладно. Спасибо, – признательно улыбается женщина в парке.

– Прекрасно. – Анна снова наклоняется к водителю. – Поехали.

И он включает сигнал поворота, сворачивает налево и направляется на автостраду.

* * *

– Давайте познакомимся. Меня зовут Лу. – Лу поворачивается к попутчице и протягивает руку.

Женщину не назовешь хорошенькой в общепринятом смысле, и тем не менее, она необыкновенна. Ей, наверное, слегка за сорок – а Лу лет на десять моложе, – у нее волевое угловатое лицо и темные, как у Клеопатры, совершенно прямые волосы. В глаза бросается ее макияж: кроваво-красные губы, темные тени на веках, беззастенчиво подчеркивающие карие глаза. Это говорит о самоуверенности и прекрасно сочетается с ее ростом и длинными конечностями. Она стройна и хорошо одета, в изящной темно-синей полушинели, и ее большая сумка из змеиной кожи с виду недешева. Общее впечатление – женщина умная, но немного пугающая.

– Меня зовут Анна, – отвечает Анна.

Рука у нее холодная и костлявая, пожатие твердое и уверенное. Но Лу уже заметила, что она великодушна и умеет сочувствовать; ясно, она не так сурова.

– Вы куда едете? – спрашивает Лу.

– Я работаю в Челси. У меня встреча в офисе. А вы?

– Я добираюсь до Хаммерсмита. – Следует пауза. – Я работаю с молодежью, – добавляет Лу.

– А, – кивает Анна.

Хотя Лу любит свою работу, она прекрасно понимает, что эта профессия не особенно престижна и не очень хорошо оплачивается. Пока она не очень хорошо представляет, чем занимается эта женщина, работающая неподалеку от Кингс-роуд, но, наверное, это птица гораздо более высокого полета, и Лу в некотором роде хочется ее одобрения. Но у нее нет возможности подробно объяснить, почему она занимается тем, чем занимается, потому что Анна всем телом поворачивается к ней и настойчиво просит:

– Так расскажите, что случилось в поезде?

Лу рассказывает все, что может припомнить.

– Просто не было времени, чтобы кто-то его смог реанимировать, – заканчивает она. – Хотя медсестры появились почти сразу же, и они пытались сделать все возможное… Видит Бог, пытались. – Она поеживается, вспоминая случившееся. – Но все произошло так быстро. Только что он пил свой кофе, а через минуту – или так показалось – уже умер.

– Бедная его жена! – в ужасе произносит Анна. – Только представьте – поехать на работу с мужем, думая, что это обычный день, и вдруг он падает и умирает. Прямо перед тобой. О, мне действительно ее жаль.

* * *

– Так, значит, вы тоже живете в Брайтоне? – спрашивает Лу, когда они уже мчатся по автостраде.

Водитель нажимает на педаль, и вскоре они уже летят со скоростью семьдесят миль в час. У бровки мелькают только начинающие расцветать желтыми цветами кусты утесника.

– Да.

– Где именно?

– В Севен-Дайалсе. Знаете?

– Конечно, – обижается Лу. – Я живу в Брайтоне почти десять лет.

– Ну, да. – Тогда можно сказать поточнее. – На Чарминстер-стрит.

Лицо Лу остается бесстрастным.

– Между Олд-Шорхэм-роуд и Дайк-роуд.

– Ах, да! – восклицает Лу. – Там милые маленькие викторианские домики, и в конце улицы квартал офисов.

– Да. Грязновато, но мне нравится.

– Вы живете одна?

Лу как будто искренне заинтересована, и Анна замечает, что она смотрит на ее палец – вероятно, ищет обручальное кольцо. «Как забавно, – думает Анна, – мы обе ищем сигналов, оцениваем друг друга». Тем не менее она не хочет продолжать разговор. Это не та тема, в которую она хочет углубляться.

– М-м-м, нет… Я живу со своим другом.

Лу улавливает ее настроение и меняет тему.

– Так вы всегда работаете в Лондоне?

– По большей части, да. А вы?

– Четыре дня в неделю. Мне бы не хотелось ездить туда все пять дней.

– Да, это утомляет.

Анна неожиданно чувствует обиду: если бы Стив зарабатывал больше, ей бы не приходилось так много ездить. Но она молчит, только глубоко вздыхает, а потом более решительно произносит:

– Впрочем, мне нравится в Брайтоне. Так что оно того стоит. – Анна улыбается, с любовью думая о доме с террасой, на ремонт которого она потратила столько времени и сил, о его внутреннем садике и прекрасном виде на Даунс[5]5
  Даунс (Downs) – холмы в Юго-Восточной Англии.


[Закрыть]. И еще неподалеку живет горстка близких друзей; совсем близко Лэйнс, где теснятся единственные в своем роде лавочки и такие же эклектичные люди, крутой, покрытый галькой берег, а за ним море… Из-за этого, пожалуй, более всего стоит терпеть утомительные поездки: серое, зеленое и синее, прибой, спокойствие моря и его зыбь, его способность постоянно меняться. Ах, это море…

Лу прерывает ее мысли.

– Мне тоже нравится жить в Брайтоне.

– А вы где живете в Кемптауне? – спрашивает Анна. – Очень надеюсь, вы не скажете, что там у вас целый дом у моря!

Конечно, она шутит: дома эпохи Регентства[6]6
  Английское Регентство, или просто Регентство – наименование периода в истории Англии с 1811 по 1820 гг. В течение этого времени принц-регент, в будущем король Георг IV, правил государством по причине недееспособности своего отца Георга III. (Прим. ред.)


[Закрыть] у пляжа в Кемптауне просто огромные. И не только огромные, но и великолепные, с изящными оштукатуренными кремовыми фасадами, гигантскими окнами от пола до потолка, комнатами удивительных пропорций с мраморными каминами и вычурными лепными карнизами – о владении таким домом можно только мечтать.

Лу смеется.

– Нет. Я живу в маленькой квартирке в мансарде – на самом деле это студио.

Что-то в ее манере и в том, что она постоянно употребляет «я», а не «мы», говорит, что она живет одна. Анна уточняет:

– Значит, вы ни с кем ее не делите?

Лу снова смеется. У нее заразительный смех: глубокий, горловой, непринужденный.

– Боже, нет. Там вряд ли хватит места повесить кошку.

– И где это, если можно спросить?

– На Магдален-стрит.

– Ух ты! Значит, из окна видно море?

– Да, из эркера в комнате, за дальним концом дороги. Наверное, агенты по недвижимости называют это «дальний вид на море». И у меня есть крохотная терраса на крыше, откуда видно море и мол.

– Как мило.

Анна задумывается. Ей всегда хотелось иметь собственную мансарду. Мимолетно она представляет себе другую жизнь, где у нее не так много обязанностей, где не надо выплачивать ипотеку, нет Стива, и она может заниматься собственным творчеством…

Но хватит об этом: ничего не изменишь. И все-таки ей хочется узнать о Лу побольше.

– Там вокруг, наверное, прекрасная ночная жизнь, – говорит она, в надежде подтолкнуть ее на откровения.

Лу живет в сердце Брайтонского квартала геев, там десятки пабов и ночных клубов, где, как представляется Анне, происходят захватывающие вещи.

– Иногда даже чересчур прекрасная, – отвечает Лу. – Бывает шумновато.

«Разговор становится скучным», – думает Анна. Ей хотелось рассказов о разнузданном употреблении наркотиков и лесбийской любви втроем. Если ее собственное существование нынче строго ограничено, она могла бы, по крайней мере, пожить чувствами других. Но, опять же, если в жизни Лу и есть что-то интересное, она вряд ли станет этим делиться с незнакомкой в такси.

* * *

Через полчаса поездки Лу решает, что Анна вроде бы ничего, но по-прежнему не уверена, что у них есть что-то общее. Лу в целом хорошо разбирается в людях, годы работы консультантом-психологом отточили врожденную способность, поэтому она обычно оценивает людей правильно. Пожалуй, она не так проницательна, когда дело касается женщин, когда мешает их сексуальная привлекательность. Но она видела многих традиционно ориентированных женщин – и мужчин тоже, если на то пошло, – которые неправильно оценивали людей, когда похоть мутила их восприятие, так что она, по крайней мере, не одинока в этом.

Как бы то ни было, Анна явно традиционной ориентации и физически относится не к тому типу, который привлекает Лу. Тем не менее она ее заинтриговала. Ничего Лу так не любит, как копаться в чужой душе; это то же любопытство, которое захватывает ее, когда она наблюдает за незнакомыми людьми в поезде, представляя себе их жизни, складывая в единую картину все внешние признаки. И это тоже привлекает ее профессионально, она любит докапываться до дна и выяснять: что же создает сложный – хотя зачастую трагически саморазрушительный – мотив поведения молодых людей?

Несмотря на безупречный внешний вид Анны, что предполагает более материалистический склад ума, чем у самой Лу, Лу подозревает, что в ее попутчице может быть нечто большее, чем предполагает ее невозмутимая внешность. Во время пути она уловила некоторые слабые сигналы. Она не упоминала о детях, а большинство женщин непременно упомянули бы, учитывая разговоры, которые они вели о своих домах. Поэтому Лу подозревает, что у нее нет детей, что довольно необычно для женщин ее возраста. Но интереснее то, что Анна заколебалась, прежде чем упомянула своего партнера; Лу подозревает, что здесь кроется какая-то история. Она всегда замечает, когда кто-то что-то скрывает – не в последнюю очередь потому, что в определенных ситуация сама поступает так же. И еще Анна чувствует нужды других, даже когда руководит ими. В конце концов, они делают то, чего от них хочет Анна, и все же она предложила Лу заплатить за нее ее долю. Это намекает на острый ум и сложный характер, и любопытство Лу возрастает.