Текст книги "Дом в небе"

Автор книги: Сара Корбетт

Соавторы: Аманда Линдаут
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 13. Широко распахнутые двери

Задерживаться в Африке я не собиралась. Четыре недели, не более. Словом, туда и обратно. Знакомый по Багдаду фотограф – француз Жером – снабдил меня контактами посредника, работающего в столице Сомали Могадишо. Посредник – это помощник из местных, который договаривается об интервью, возит аппаратуру и часто служит переводчиком. Рекомендованный мне посредник по имени Аджус Санура был известен среди западных журналистов как человек надежный и толковый. Сам Жером бывал в Сомали дважды. Недавно ему предложили поехать в третий раз, но он отказался, потому что ездить в Сомали стало слишком опасно. Но Жером был женат и имел сына-подростка, так что его осторожность была вполне объяснима.

Он предупредил меня, что везение рано или поздно заканчивается, и нет никаких преимуществ в том, чтобы всю жизнь скитаться по войнам. «Пока вы молоды, займитесь чем-нибудь еще», – сказал он. Но я не представляла себе других занятий. Мне было двадцать семь лет, и мои самые крупные достижения – при всей их скромности – были связаны с работой в зоне военных действий.

Дешевле всего добраться в Найроби из Багдада через Аддис-Абебу, где два года назад я познакомилась с Найджелом. Из чувства ностальгии я зашла в отель «Баро» и убедилась, что он ничуть не изменился. Такая же дыра, полная восторженных, одурманенных солнцем и травкой бродяг, которые сбиваются в группки или подбирают себе пару для совместных приключений. Я не забыла это чувство, этот азарт, но вызвать его у себя уже не получалось, будто они танцевали под музыку, которой я не слышала.

Десятого августа я прилетела из Аддис-Абебы в Найроби. Обычно я жила в самых дешевых однозвездочных гостиницах, но на этот раз вынуждена была остановиться в гостинице классом повыше, поскольку у меня с собой был ноутбук и пачка денег, которых мне не хотелось лишиться раньше времени.

Я хотела уехать как можно скорее, ведя переписку с посредником Аджусом по электронной почте. Он всегда быстро отвечал на мои письма, что меня очень ободряло. За сто восемьдесят долларов в день он готов был взять на себя все хлопоты, найти переводчика и охранника. Он снимет мне номер в гостинице «Шамо» – единственном месте, достойном, по его мнению, иностранцев. Номер стоил сто долларов за ночь. Я написала ему, что мне хотелось бы сделать в Сомали. Я хотела посетить лагерь беженцев, взять интервью у женщины-врача, известной своей благотворительной деятельностью, и снять на камеру прибытие канадского военного корабля, сопровождающего судно с продовольствием для голодающих Сомали, по линии Всемирной продовольственной программы.

Аджус, кажется, полагал, что это все возможно. Главная проблема заключалась в том, что мне требовался попутчик, например Найджел, чтобы разделить расходы. Десять дней в Сомали грозили окончательно меня разорить. Найджел тем временем писал, что никак не может определиться, ехать ему или нет, хотя соскучился по фотографии и новым впечатлениям. Я тщеславно надеялась, что и по мне тоже.

На второй день я отправилась в посольство Сомали и получила журналистскую визу на три месяца, заплатив пятьдесят долларов. Сомали считалась самой опасной страной в мире, но двери туда были широко распахнуты.

Пришло очередное сообщение от Найджела. Он наконец решился. Он приедет. Купил билет, упаковал фотоаппарат и через несколько дней вылетает из Лондона в Найроби.

Признаться, я была удивлена. Что это значит? Между нами осталось так много недомолвок. В последний раз мы виделись с ним в Австралии шестнадцать месяцев назад – мы расставались в аэропорту, уверенные, что наши отношения продлятся вечно. Но вышло по-другому. Честно говоря, я приглашала его в Сомали, чтобы услышать его «нет», чтобы он помучился, жалея об утраченной мечте. Но он сказал «да», он согласился! Представив себе, что я его увижу, что он физически будет рядом, я занервничала. Что ему от меня нужно? Что я буду с ним делать? Что бы нас ни связывало в прошлом, какие обиды ни остались бы невысказанными, мне не улыбалось начинать все заново, особенно в Сомали.

Очертаниями Сомали напоминает цифру «семь». С запада страну подпирает Эфиопия, более короткая береговая линия смотрит на север в сторону Йемена, а более длинная обращена на восток, к северной оконечности Индии, отделенной от Сомали сотнями морских миль. Благодаря тому, что Сомали располагается между Ближним Востоком и остальной Африкой и имеет выход к морю, открывающий сравнительно простой путь в Азию, эта территория всегда имела большое значение, особенно для торговли. В былые дни в порт Могадишо доставляли на судах специи из Индии, увозя обратно золото, слоновую кость и пчелиный воск. Позже сюда пришли итальянцы и британцы, и страна стала модным курортом. В сороковых – пятидесятых годах европейцы приезжали сюда поваляться на белом песочке пляжа Лидо-Бич близ Могадишо и побузить в ночных клубах и кафе. Но того Сомали давно нет. О современном Сомали в Интернете пишут совсем другое.

Например, в Могадишо, в шестистах тридцати милях к северо-востоку от Найроби, царят хаос, анархия и насилие – что нормально для столицы раздираемой войной страны, откуда местные жители еще пятьдесят лет назад выгнали колонизаторов в надежде построить демократию, но так и не построили. Власть без конца делят группировки различного толка – родовые и криминальные кланы, военные. В течение двадцати лет страной правил диктатор-социалист Сиад Барре, которого свергли в 1991 году. И в течение семнадцати лет эти группы боевиков, порой объединяясь с исламскими фундаменталистами, ведут борьбу за власть. Тринадцать попыток установить центральное правительство не увенчались успехом. Четырнадцатое по счету правительство, сидящее в одном из пригородов Могадишо, по всем признакам абсолютно неэффективно. Дипломаты называют Сомали «несостоявшимся государством», подразумевая, что не существует способа решить многочисленные проблемы этой территории, поскольку институты государства тут разрушены и восстановлению не подлежат.

Кроме того, лето выдалось ужасным. За сезон дождей не выпало ни капли дождя. Урожай погиб, начинался голод. Вооруженные бандиты, понимая, что продовольствие – это власть, захватывали грузовики, перевозящие гуманитарные грузы ООН, иногда убивая водителей. По меньшей мере двадцать сотрудников гуманитарных миссий были убиты в этом году, еще несколько похищены с требованием выкупа. Международные благотворительные организации отказывались работать в Сомали.

Однако я не испытывала сомнений накануне поездки. Опыт подсказывал мне, что каким бы ужасом ни разило от заголовков международных новостей, на месте всегда есть что-то более обнадеживающее и человеческое. Когда приезжаете в страну, вы видите, что ее образ, созданный в вашем воображении средствами массовой информации, мягко говоря, отличается от действительности. В каждой стране, в каждом городе, в каждом квартале найдутся родители, любящие своих детей, соседи, которые помогают друг другу, и дети, готовые играть. Я верила, что найдутся и достойные сюжеты для моих репортажей и что моя работа принесет пользу. Нет, я не была наивной дурочкой, не подозревающей, что случается и плохое, – ведь я успела повидать много оружия и горя. Но поскольку я наблюдала за всем со стороны и пыталась делать добро, то зло проходило мимо, не задевая меня, будто меня там и нет.

Глава 14. Переход

Найджел вышел из таможни в международном аэропорту Найроби днем 16 августа, неся красный рюкзак, знакомый мне по Эфиопии. Он почти не изменился – те же яркие глаза, те же ямочки на чисто выбритых щеках.

– Иди сюда, Траут! – крикнул он, распахнув объятия.

Траут – это мое школьное прозвище, созвучное фамилии. Найджелу оно нравилось, и он привык звать меня так в Эфиопии.

Мы обнялись.

– Рада тебя видеть, – сказала я абсолютно искренне.

Мне было очень одиноко в последнее время, ведь меня ненавидели почти все знакомые. Правда, незадолго до отъезда из Ирака у меня завязалась легкая интрижка с одним американским журналистом, соседом по «Хамре», несмотря на весь его снобизм. Но это вызвало еще большее отторжение у остальных.

Дружеская фамильярность Найджела действовала на меня благотворно, успокаивающе. Он обнял меня за плечи, и мы вышли на улицу. Я позволила себе обольщаться его присутствием, тем, что он сел в самолет и прилетел в Африку – да, он прилетел работать, но еще и повидаться со мной. Мы взяли такси и поехали в гостиницу. Найджел оставил вещи у себя в номере, и мы прибегли к единственному средству, помогающему быстро преодолеть смущение при встречах после долгой разлуки, – напились.

Сначала мы выпили пива в кафе, потом поужинали с вином в ресторане, затем перебрались в бар на другой стороне улицы. Там было полно кенийцев в деловых костюмах. Пробившись к стойке, мы заказали текилу и снова пиво. Мы уже болтали как ни в чем не бывало и перестали смущенно отводить глаза, если случалось встретиться взглядами. Однако щекотливых и эмоциональных тем избегали.

К тому времени, когда мы добрались до дымного бара с караоке, когда мы, совершенно пьяные, влезли на сцену, включили динамики на полную мощность и выдали в микрофон песню Джорджа Майкла для группы местных, которые встали и отплясывали, пока мы пели, я почувствовала, что нам не нужно обсуждать наши отношения. Почти не нужно. Я была где-то на девяносто процентов, даже на девяносто пять, уверена, что мы больше не любим друг друга и можем быть просто друзьями. Напоследок, к восторгу кенийской толпы, я еще кое-что спела и дала себе обещание утром подумать о работе.

Когда мы наконец вернулись в гостиницу, Найджел, пошатываясь, наклонился и поцеловал меня – неловко, будто по принуждению, и это было так странно и неуместно, что сомнений больше не осталось: между нами все кончено.

* * *

Несколько дней спустя мы снова были в аэропорту Найроби, готовясь сесть в самолет авиакомпании «Даалло Эйрлайнс». Мы сосредоточенно тащили по взлетному полю свои тяжелые сумки и фотоаппараты к старому и ветхому на вид самолету. С собой у нас было несколько тысяч долларов наличными, поскольку в Сомали американский доллар более популярен, чем все местные валюты, вместе взятые. Накануне вечером мы пошли в итальянский ресторан «Траттория», устроив себе что-то вроде последнего застолья перед отбытием в голодный край. Зная, что в Сомали все мусульмане, а мусульмане не пьют, мы напоследок также хорошо заправились спиртным. Потом Найджел снова попробовал поцеловать меня, но не тут-то было. «У тебя есть девушка», – оттолкнула его я. Надо думать, что девушка была тоже им по многим причинам недовольна.

В самолет набились человек сто сомалийцев, сомалиек и детей, которые тут же пустились лазать по креслам с рваной обивкой. Еще на взлетной полосе мной овладела тоска, дурное предчувствие, и я, как ни старалась, не могла от него отделаться. Появилось даже головокружение и легкая тошнота.

Многие женщины были в черных консервативных хиджабах. Были и паранджи, закрывающие все, кроме глаз. А некоторые, я заметила, надели под сандалии пластиковые пакеты, стремясь скрыть от чужих глаз каждый миллиметр кожи. В салоне помимо пассажиров уместилось безумное количество ручной клади – пластиковые сумки всех цветов, набитые под завязку одеждой, книгами, продуктами. Стены салона были в грязных подтеках. Дверь туалета болталась на одной петле. Пока мы ждали посадки, я познакомилась с единственным, кроме нас, белым человеком на рейсе – пожилым итальянцем, говорящим по-английски. Это был сотрудник христианской неправительственной организации, базирующейся в Харгейсе, столице независимой провинции Сомалиленд, куда он и планировал отправиться из Могадишо. Узнав, что мы, наоборот, остаемся в Могадишо, он удивленно поднял брови и даже сложил губы трубочкой, будто собирался присвистнуть.

– Будьте осторожны, – сказал он. – Голова белого человека, – он постучал себе по темени, – стоит там полмиллиона долларов. И это только голова.

Я поняла, что он имеет в виду. Белые – это ценная добыча в Сомали, даже мертвые. Труп – это трофей, а живых заложников можно обменять на выкуп. Как известно, операция американских коммандос «Черный ястреб» в 1993 году закончилась тем, что боевики триумфально протащили по улицам Могадишо трупы американских солдат. А потом сомалийские пираты начали захватывать иностранные корабли, и сумма залога выросла до семизначных цифр. Словом, я уловила намек итальянца, но только мне не нравилось слышать об этом.

Наши с Найджелом места находились в конце салона. Пассажиры громко разговаривали по мобильным телефонам, вскакивали и кричали что-то в соседний ряд, будто узнали что-то очень важное. Рядом оказалась женщина, говорящая по-английски. Она выросла в США и теперь работала в Харгейсе.

– Они говорят, что в аэропорту Могадишо началась война, – перевела она нам. – На дороге бои. Может быть, аэропорт закрыт, и мы не сможем лететь.

Я не очень хорошо поняла ее. Что значит война «началась», если она не прекращается уже почти двадцать лет? Однако у пассажиров самолета эта новость вызвала переполох. Мы ждали официального объявления. Кровь тяжело стучала в висках. На секунду я позволила себе расслабиться и помечтать, что рейс отменяют, нас высаживают из самолета и возвращают в терминал. У нас было бы законное оправдание нашей трусости. Вот было бы хорошо!

Но вскоре двигатели самолета ожили. Стюардесса закрыла двери, оставив за бортом утреннюю африканскую жару, и по громкоговорителю велела отключить мобильные телефоны. К черту войну в аэропорту, мы летим! Сидящий рядом Найджел посерел от волнения.

– У меня дурные предчувствия, – пожаловался он, – ничего не могу с этим поделать. Мне кажется, должно произойти что-то ужасное.

Я стиснула его руку. Мысленно я убеждала себя, что все будет в порядке. В аэропорту нас встретит Аджус и целая команда вооруженных телохранителей, которые отвезут нас в гостиницу. Аджус писал, что там живут и другие иностранные журналисты. Что с нами может случиться? Если аэропорт и правда захвачен боевиками, если в районе идут бои, то пилот вместо Могадишо направит самолет в Харгейсу. Все, кажется, предусмотрено. С нами все будет в порядке.

Я повернулась к Найджелу.

– Это нормально, когда летишь в зону боевых действий, – сказала я с напускной уверенностью. – Так бывает у всех. Тебе станет легче, когда мы прилетим.

Самолет вздрогнул и покатился вперед, дребезжа и подпрыгивая, как старый драндулет, все быстрее и быстрее, пока наконец не оторвался от земли. Меня вжало в сиденье, желудок прилип к позвоночнику. Найроби остался далеко внизу – конгломерат из трущоб под блестящими на солнце жестяными крышами и плоских бурых пустырей. Пока самолет набирал высоту, я сидела в оцепенении и смотрела в окно. Итальянец в соседнем ряду вынул из сумки Библию, надел очки в черной оправе и стал тихо читать. Я включила ноутбук, надела наушники и включила файл аудиомедитации, который слушала по вечерам в Багдаде, в «Хамре», чтобы быстрее уснуть. Эта запись осталась у меня с тех времен, когда мы с Джеми посещали курсы медитации. Ее надиктовала руководитель нашей группы. Звучным ласковым голосом, под тихий аккомпанемент фортепиано, она велела делать медленные глубокие вдохи, снова и снова, повторяя, как заклинание: «С этим вдохом я выбираю свободу. С этим вдохом я выбираю мир». Я сидела, закрыв глаза, и дышала, и слова складывались в моем сознании в новую ритмо-смысловую модель: «Свобода, мир, свобода, мир». В попытках успокоить нервы прошло около получаса. Когда я открыла глаза, мне было лучше, гораздо лучше. Я остановила запись и заметила, что итальянец смотрит на меня.

– Вы молились? – спросил он.

– Ну типа. То есть да.

Он улыбнулся и ничего не сказал.

– Я просто пыталась успокоиться, – прибавила я. Интересно, миссионер он или священник?

Итальянец кивнул. Он был старый, наверное, как мой дедушка. Косматые брови кустились над маленькими бесцветными глазками.

– Хорошо, что вы летите в Могадишо, – вдруг сказал он, наклоняясь ко мне. – Это достойно уважения. Только не забывайте об осторожности.

Вероятно, он хотел извиниться за то, что напугал меня ранее. Он думал, что я уже воображаю свою отрубленную голову на тарелке одного из племенных вождей. Но, так или иначе, он нас, можно сказать, благословил.

Полтора часа спустя после вылета из Найроби самолет начал снижение. В окне я впервые увидела, что собой представляет побережье Сомали – густые зеленые заросли, дюны белого песка и бурлящее море цвета мяты. Красота! Наверное, это один из самых красивых видов на земле. Вокруг ни дорог, ни гостиниц, никаких признаков обитания человека. Только природа – густые джунгли, дикие, косматые, – как девственный тропический рай в подзорной трубе первооткрывателя. Когда внизу показался город Могадишо, все так и прилипли к окнам. Он был потрясающий – белоснежный улей колониальных зданий, а внутри гавань в форме креста. Сомалийка, говорившая по-английски, печально покачала головой.

– Могадишо красив только сверху, – сказала она, обращаясь к нам с Найджелом.

Что до Найджела, то он даже не взглянул в окно. Он сидел как истукан. Его тело превратилось в каменную крепость, внутри который скрылся веселый парень, который когда-то пел мне залихватские австралийские песенки, сидя на верблюде. Я ощутила острый укол вины. Я слишком много от него хочу. Сомали как район военных действий не подходит для начинающих.

Посадочная полоса протянулась прямо вдоль пляжа, где разбивались сапфировые волны. Сырой воздух отдавал рыбой. Терминал международного аэропорта Аден когда-то был выкрашен в цвет морской волны, но теперь об этом можно было лишь догадываться. Внутри было сумрачно и тесно. Мы с Найджелом встали в очередь на паспортный контроль. На земле он и впрямь немного ожил – вскинул на плечо свой красный рюкзак и слабо улыбнулся. К нам подскочил стройный молодой сомалиец, стоявший у паспортной будки. В руках у него была табличка: «Аманда. Отель «Шамо».

Какое облегчение! Нас встречают. Я с благодарностью пожала ему руку:

– Вы Аджус?

Это был не Аджус, а оператор, нанятый Аджусом для меня. Его звали Абдуфата Элми. У него было обаятельное симпатичное лицо с тонкой козлиной бородкой.

– Зовите меня Абди, – сказал он.

Аджус ждал нас в гостинице. Дорога, где всего пару часов назад шли бои, снова была открыта для проезда транспорта. Война пока закончилась.

– Идем, идем со мной, – торопил Абди.

Мы вышли в зал прибытия. Я была в джинсах и длинной рубашке. Абди привез мне толстый зеленый платок, закрывающий голову и плечи, что, впрочем, совсем не помогало мне сойти за местную. Нас с Найджелом толкали и отпихивали. Никто не улыбался. Мы пробились сквозь толпу зазывал, носильщиков, таксистов – под охраной бойцов армии Африканского союза. Все они были уроженцами Эфиопии и Уганды, в зеленой камуфляжной форме и с автоматами Калашникова. В каких только многолюдных местах мне не приходилось бывать, но это место было совершенно особое. Толпа здесь была взвинчена, опасна, как и окружающий ее хаос. Он был вездесущ, этот хаос, он пронзал воздух, был в легких каждого человека в аэропорту, ядовитое испарение гражданской войны. По крайней мере, мне так казалось. Я велела своему воображению умерить пыл.

Толпа носильщиков обступила багаж, который выгрузили из самолета. Многие были голые по пояс, костлявые, блестящие от пота. Я протянула свой багажный талон высокому и тощему, как жердь, молодому человеку. Вдруг что-то со свистом пронеслось в воздухе у меня над головой. Я оглянулась и увидела дородного эфиопского солдата с кнутом в руках. Заметив, что я смотрю на него, он улыбнулся и игриво помахал передо мной кнутом. Потом размахнулся и снова опустил его на кучу багажа и спины суетливых робких носильщиков. Если таким образом он пытался отделить настоящих носильщиков от потенциальных воров, то было непонятно, как он их различает. Вжжжжик! Сутулый сомалиец отскочил в сторону. Вжжжжик! Этот удар достался юноше, держащему мой талон. Он едва успел с торжествующим видом водрузить себе на голову мой грязный черный рюкзак. Похоже, промедление считается в Могадишо одним из самых страшных грехов. Хватай и беги. С каждой минутой простоя риск получить кнутом по спине возрастает в несколько раз.

Абди тоже торопил нас. Мы почти бегом добрались до парковки, где нас ожидал внедорожник «мицубиси», опять же под охраной военных. Наш носильщик, не обратив внимания на удар кнутом, быстро погрузил наши вещи в багажник. Я сунула ему пять долларов – целое состояние в стране, где взрослый человек живет в среднем на двадцать долларов в месяц. Я никогда в жизни не видела, чтобы людей били кнутом. В этом плане Сомали меня сразу огорошило. Пока мы выбирались из аэропорта, я все думала, не надо ли было дать носильщику двадцатку.

Помимо нас с Абди в машину поместились трое других мужчин – водитель и два мрачных вооруженных охранника. Эти парни состояли на службе Переходного федерального правительства и должны были сопровождать нас повсюду, куда бы ни поехали. Насколько я поняла, сомалийские солдаты получали официальную зарплату за охрану иностранцев, но им требовалось приплачивать, чтобы они не продали нас какой-нибудь банде. Все это покрывала сумма, которую следовало отдавать Аджусу.

На земле Могадишо выглядел совсем не таким привлекательным, как с воздуха. Нет, он, может, и ничего, если обращать внимание только на пурпурные бугенвиллеи на белых стенах и не замечать развалин, заколоченных окон в домах, провалившихся внутрь крыш и пулевых пробоин, точно оспа покрывающих все строения. Этот город явно пережил апокалипсис.

Мы мчались на полной скорости, лишь пару раз притормозив на пропускных пунктах. Один раз мимо промелькнул грузовик с четырьмя тощими подростками и пулеметом в кузове. Длинный ствол торчал сзади, как копье.

Я спросила у Абди, что он знает об утренних беспорядках в аэропорту, которые заставили переволноваться весь самолет. Абди снисходительно покачал головой, как местный старожил, а не эмигрант из Найроби, бывающий в Могадишо только по большим праздникам.

– Ну постреляли немного, – усмехнулся он. И прибавил, что между боевиками и охраной аэропорта часто происходят стычки.

– А убитые есть?

Абди меланхолично пожал плечами:

– В Сомали каждый день кого-нибудь убивают. Вот и сегодня пять-шесть человек пристрелили.

Несколько часов спустя мы с Найджелом стояли на крыше отеля «Шамо», вдыхая теплый влажный морской воздух. В вечернем свете город снова преобразился, и вид был потрясающий. Могадишо раскинулся перед нами – экзотический курорт, нежащийся в лучах заходящего солнца. Длинные узкие улочки, низкие дома окрасились в нежные пастельные оттенки розового и голубого, почти серебристого в сумерках цвета. Густая богатая зелень деревьев, что росли между домами, придавала пейзажу сочность и контраст. Вдалеке вздымались синие океанские волны. Город был красив вопреки самому себе.

По приезде из аэропорта мы успели кратко побеседовать с владельцем гостиницы – толстым мистером Шамо, по-видимому выходцем из богатой семьи. У него были дома в Танзании и Дубае, а у его братьев даже какой-то завод. Судьба улыбнулась мистеру Шамо, когда в 1992 году в Могадишо явилась команда «Си-би-эс Ньюс» во главе со знаменитым Дэном Ратером – героем урагана. Они снимали репортаж о гражданской войне и готовящемся прибытии в Сомали войск США. Кто-то попросил мистера Шамо приютить журналистов в его скромной тогда гостинице, даже если им придется спать на полу. Деньги, которые они заплатили, позволили мистеру Шамо превратить свою резиденцию в полноценный пятиэтажный отель, защищенный высокими стенами, и нанять вооруженную охрану. Понятно, что теперь дела у отеля идут не лучшим образом. Мистер Шамо сказал, что он бывает в Могадишо наездами, тем более что двое его детей живут в США, один в Атланте, второй в Северной Каролине.

Он выдал нам ключи от номера с огромной кроватью королевского размера, большим гардеробом и ванной. Я и Найджел поселились вместе из соображений экономии, а еще Аджус предупредил нас, что мы должны делать вид, будто мы женаты. «Так надо, чтобы не смущать прислугу, – объяснил он мне по телефону. – В исламе свободные отношения считаются харам». Харам – это арабское слово, которое обозначает все запретное.

Мне оно было знакомо по предыдущим путешествиям. Ну а в Могадишо, где исламисты контролировали целые районы, устанавливая там крайнюю форму шариата, запрещая музыку, телевидение, спорт, понятие харам распространялось на очень многие вещи. Я читала, что по законам Аль-Шабаб, одной из главенствующих экстремистских группировок, мужчины должны носить бороды, а женщинам запрещено появляться на улице одним.

Мы смотрели, как темнота медленно захватывает город, и думали каждый о своем. Странно, но вдалеке горели огни. Выходит, в Могадишо – там, где есть электричество, – свет не отключают на ночь? Багдад, например, с наступлением ночи почти целиком погружается в темноту.

– Ты веришь, что мы здесь, Найджел? – спросила я.

– С трудом, – ответил он, закуривая сигарету.

От влажности его волосы стали пышнее. Он выглядел утомленным поездкой, но страх у него, похоже, прошел или притупился.

– Здесь совсем не так, как в Багдаде, – пробормотала я, пьяная от усталости.

В Багдаде каждую ночь слышались взрывы, стрельба, то и дело ревели сирены – пронзительные, резкие, всегда близкие и пугающие. Вспоминая об этом, я поняла, что толком не сплю уже много месяцев. В Могадишо, наоборот, стояла кладбищенская тишина. С улицы не доносилось ни звука, будто с наступлением ночи город вымер. Я слышала, как деревья шелестят на ветру, и больше ничего.

Да, Могадишо совсем не Багдад. Он другой. Он кажется таким мирным, хотя иностранные газеты описывают его как «ад на земле». Я была рада, что мы приехали сюда и увидели его собственными глазами. Я пока не понимала, насколько обманчива эта тишина.