Текст книги "Ножом по сердцу"

Автор книги: Сара Дюнан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Глава двадцатая

Ранним утром оказавшись наконец дома, я позвонила Оливии, чтоб сообщить ей приятную весть. Она еще не вполне проснулась, но действие снотворного уже кончалось, и звонок сумела расслышать. Отреагировала вяло, впрочем, я думаю, что тут сказать было особенно нечего.

Однако ребятам из лаборатории еще пришлось какое-то время потрудиться, прежде чем окончательно снять с нее подозрение. Такой уж у Ролингса стиль, сволочиться до последнего. Вы представить себе не можете, как он всполошился, увидев в машине рядом с Грантом свежеиспеченного партнера. Ролингс вздрючил меня за то, что я там все трогала, хоть и в перчатках. Но к тому времени я уже пришла в себя и отреагировала достойно, как и подобает женщине. В конце концов, мы оба понимали, что для окончательного исхода дела это принципиального значения не имеет. Так оно и вышло.

Через тридцать шесть часов был готов отчет, который констатировал, что экспертизой ни в машине, ни в квартире Оливии улик не найдено, зато фрагменты внутренних тканей ее мужа обнаружены повсюду в доме у Белинды Бейлиол: на одежде, в душе, на плаще, не говоря уже о красноречивых пятнах на обивке ее автомобиля. И – что, возможно, даже существенней – ее отпечатки оказались повсюду в кабинете Мориса.

По данным криминалистов, ее смерть наступила в то самое утро примерно в три часа, после того, как за два часа до этого она приняла несколько таблеток нембутала, что и помогло ей отключиться. Телефонная компания показала, что Белинда в тот вечер звонила Марчанту в клинику и что разговор длился пять минут, а сосед, прогуливавший собаку, сообщил, что видел, как ее автомобиль примерно в 11:10 вечера отъехал от дома. При обследовании трупа Белинды на предплечьях обнаружены синяки, что указывало на возможность борьбы.

Обследование автомобиля положило конец сомнениям. У престарелого швейцара зрение оказалось как у кошки (а у Гранта хитрость как у лисы). Швейцар не просто видел, как высокая женщина в дождевике выходила из здания примерно в 12:30 ночи, но, выбежав следом, углядел и то, на каком транспорте она газанула в темноту. Было слишком темно, машина унеслась слишком быстро, целиком номер ему рассмотреть не удалось (хотя швейцару показалось, что там присутствовала буква «Y»), однако в прошлом он работал автомехаником и потому уверенно сказал, что это был новенький «форд-фиеста». Небольшой, популярный у женщин автомобиль. Идеальное средство передвижения по городу для шефини оздоровительного центра. Это и дало повод полицейским, заподозрившим Оливию Марчант, возгордиться своей прозорливостью, особенно когда они обнаружили, что в номере ее «фиесты» тоже присутствует буква «Y».

Что и говорить, Ролингс был настолько убежден, что они нашли преступника, что его уже мало интересовала отработка в отношении Оливии другой версии, и он сдался, только когда экспертиза выдала иные результаты. И именно Грант в ту ночь забрал домой досье из «Замка Дин», именно Грант заинтересовался личностью Белинды Бейлиол настолько, что позвонил ей на службу. Конечно же, мистер Азиакис подобного звонка ждал. И не только поведал ему про внешнее преображение Белинды и про то, что с понедельника она в казино не появлялась, но также, под нажимом Гранта, признался, что Белинда последние полгода регулярно приезжала на работу на «форде-фиесте».

После этого не составило труда, используя каналы полиции, подобрать адрес к номеру телефона и связаться с агентством по найму жилья. Дом был сдан в аренду, при этом за полгода было уплачено вперед. Договор был заключен в ноябре, в том самом месяце, когда Морис дал Белинде отставку, и в том же месяце, по дальнейшему совпадению, Белинда Бейлиол приобрела почти новый «форд-фиесту», получив при регистрации номер с буквой «Y»… И все это на доходы крупье? Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что кто-то Белинде крупно помог. Но было ли это вознаграждение или результат шантажа? Так или иначе, но, судя по состоянию ее текущего банковского счета, Белинда нуждалась в деньгах. Ибо забил тревогу не только банк, но и агентство по найму жилья. Оно уже направило Белинде письмо, грозя выселить ее, если за очередной месяц не будет заплачено. Полицейские обнаружили его в глубине ящика письменного стола в ее кабинете. Стоит ли говорить о том, что нигде – ни в доме, ни в машине, ни в ее сумочке не оказалось ни билета, ни какого иного свидетельства о намерениях Белинды отправиться в Мексику.

Ну а снотворное? Оно было выписано одним врачом, к которому она обратилась месяца полтора тому назад с жалобой на нервозное состояние и бессонницу. Когда он стал расспрашивать подробнее, Белинда сослалась на личные проблемы. Заподозрив сердечные дела, он прописал ей всего десять таблеток, на всякий случай. Должно быть, она пользовалась ими весьма экономно.

Теперь все фрагменты сошлись в одно целое, я сопоставила их со своими фантазиями, рождавшимися в машине на скорости. Очень схоже. За исключением, возможно, одного – того, что Белинда все свои драгоценные сбережения пожертвовала на вредительство. Трудно понять подобную расточительность, впрочем, вероятно, она считала, что ради такого и денег не жалко. К тому же, если учесть кругленькую сумму, полученную ею полгода тому назад, возможно, она рассчитала верно. Во всяком случае, продемонстрировала Марчантам, что с ней шутки плохи. Но, наверно, здорово струсила, когда, откуда ни возьмись, подкатила я с вопросами. Может, она решила, что он или, что еще хуже, они оба наслали меня на нее. Короче, у Белинды мало оставалось времени на размышления. Когда ей позвонил Марчант, она уже была наверняка в полной боевой готовности. Я представила Белинду рядом с гардеробом, как подбирает нужную одежду, разглядывает себя в зеркало в ванной, как накладывает макияж на прелестное обновленное лицо, чтоб предстать в неотразимом виде перед старым любовником. Она уже и до того отчаянно старалась доказать, что вполне ему под стать. Благообразный дом. Знакомый автомобиль. Возможно, Белинда пыталась уподобиться Оливии, чтоб Марчант перестал замечать разницу. Только у нее не было возрастных колец, как на шее у соперницы. Да и тех питоньих колец, которыми та накрепко оплела душу Мориса.

Но что-то не вытанцовывалось. Глубокой ночью мы снова пришли в ту самую приемную. Только не осталось никого, кто мог бы рассказать, что тут произошло. Молчание смерти. Что может с ним сравниться? В отчете патологоанатома говорилось, что женщина, убившая Мориса, вероятно, была либо очень сильна, либо очень озлоблена. Первый же удар пробил артерию. Кровь фонтаном брызнула на роскошный кремовый свитер. Возможно, Морис сказал, что больше денег не даст, и она пришла в бешенство.

Я вспомнила Джо, вспомнила себя, когда накатила ярость, стоило лишь нажать нужную кнопку. Ярость яростью. Но так исколоть ножом… Должно быть, она слишком сильно его любила, чтобы так сильно ненавидеть. Я это сказала Гранту, когда мы с ним вместе сидели в машине, поджидая полицейскую машину.

– Не знаю, Ханна, – пожал Грант плечами. – Ты не представляешь, сколько я перевидал трупов. Непостижимо, что человек способен сотворить над другим человеком, а после даже не вспомнить, как это произошло. Срабатывает механизм защиты, наверное. Особенно у женщин. Как это говорится? Грознее ада женщина во гневе?[26]26
  Цитата из трагедии английского драматурга Уильяма Конгрива {1670—1729} «Невеста в трауре».


[Закрыть]

Тут я улыбнулась, потому что это было любимое изречение Фрэнка. Тот самый случай, когда эмоциональная оценка сливается с предрассудком.

– Xто тебя так рассмешило?

– Да так. Просто на минутку я почти забыла, что ты полицейский.

И мы естественно заговорили о том, что бывает, когда исступление проходит. Но тут даже эксперты судебной медицины бессильны помочь, не смогут они факты преобразить в чувства. Я представила, как она выходит из здания, потрясенная, дрожащая, в окровавленной одежде под длинным черным плащом Оливии. Воображаю, как, должно быть, она обрадовалась, когда нашлось чем прикрыться. Понимала ли она, как это будет выглядеть со стороны, – такая же высокая, в том же плаще, уезжает на автомобиле той же марки. Может, во всем ее безумии был некий замысел? Желание подставить соперницу и увидеть крах всего семейства? Только почему-то она лишила себя удовольствия досмотреть спектакль до конца.

Я все рисовала себе: молодая, отчаявшаяся женщина, адреналин уже отбушевал, приезжает домой, насквозь пропахшая любовником, только на сей раз это запах крови, а не секса. Я вижу, как она бежит в ванную, скидывает одежду, бросается под душ, оставляя на полу груду смятой одежды. Но не все смывается теплой водой. Как и не все слова исчезают, когда горит бумага. Я вижу то самое полотенце на полу, впадину на укрытой покрывалом кровати, пустой стакан из-под виски, таблетки. Возможно, она надеялась, что обретет покой во сне, но сон наполняли черные видения, и, в конце концов, легче оказалось воспользоваться иным туннелем забвения. Просто жизнь сделалась несовместима с содеянным, только и всего.

Назавтра после того, как в газетах появилось сообщение, я получила от Оливии Марчант письмо следующего содержания:

Ханна! У меня нет слов, чтобы выразить Вам свою благодарность. Думаю, Вы в буквальном смысле спасли мне жизнь. Теперь придется учиться жить без него. Если бы в Ваши годы я обладала Вашей стойкостью и уверенностью в себе, возможно, все сложилось бы по-иному. Но я вынуждена довольствоваться тем, что имею. Единственное, о чем жалею, это что я так и не познакомилась с ней. Это помогло бы мне лучше ее понять. Сержант Грант говорил, что она была молода, ей было всего двадцать восемь. Я спросила, была ли она красива, и он сказал: «Да». Наверное, Морис этому некоторым образом способствовал. Когда я убеждаю себя ее простить, то думаю, что потеря его оказалась и для нее так же невыносима. С бесконечной благодарностью,

Ваша Оливия Марчант.

Красиво завернуто. И великодушно. Во всех смыслах. В конверт был вложен чек на тысячу фунтов. Сумма меня не удивила. Я уже привыкла, что мне переплачивают. Проблема в данном случае была в том, что особой радости я при этом не испытывала. Черт, не люблю я этого! Ненавижу, когда дело закончено, а все-таки что-то не дает покоя. Не хватает чего-то, чтоб полностью все похоронить, забыть, закопать.

Словом, я поехала в сторону Нэгз-Хед. Что ж, обещание есть обещание, да и деньги уже прожгли столько дырок у меня в мозгу. Мой мойщик на сей раз оказался на месте – под светофором, сидел, перекуривал, рядом ведро с мочалкой и стопка «Биг исью». Я покрутила ручкой, окошко опустилось, окликнула его. Он широко улыбнулся, подбежал ко мне с номером газеты.

– Привет, Ханна!

– Привет.

Взяв у него газетку, я протянула ему взамен две пятидесятифунтовые бумажки. Он уставился на них недоверчиво, изумленно.

– Я ставила на тебя, – сказала я, – Для них это не деньги. Пользуйся в свое удовольствие.

И укатила, прежде чем он успел что-либо сказать.

Во множестве других обстоятельств это был бы идеальный конец. Но то, что глодало изнутри, не излечилось дешевой филантропией. Так или иначе, нам-то с вами известно, что это еще не все. До сих пор параллельно развивались истории двух пар, двух супружеских конфликтов, нуждавшиеся в разрешении, и только одна из них кое-как завершилась.

Пару дней назад Колин пригласил жену поужинать в сельский ресторан, чтобы заново склеить отношения и не дать ей узнать правду. Я поехала домой ждать, когда сестра позвонит и все мне расскажет.

Глава двадцать первая

Кейт объявляться не спешила. Прошло ровно три дня. Я проторчала дома всю субботу и воскресенье, наконец, терпение мое лопнуло, и я позвонила родителям. На границе между Кентом и Сассексом дело шло к вечеру, и мать была занята в саду обезглавливанием увядших роз. Мне кажется, я впервые соприкоснулась с насилием в связи с материным садоводством. Мать и секатор. Растения начинали дрожать, едва она появлялась с ним на крыльце. Представляю ее сейчас: волосы скручены на затылке старомодным пучком, пряди выбиваются, когда она стягивает перчатки, чтобы взять трубку.

Мы поговорили о погоде, и о кастрюлях, и о папиной ангине. Потом она подробно рассказала о том, как замечательно у них погостила Кейт с семейством, сообщила, что они уехали домой только вчера, выразила свои восторги по поводу того, какой чудный человек Колин, как много он работает и как заботится о своей семье. По-моему, каждой дочери свойственно стараться не стать подобием матери. Но в моем случае, как вы, вероятно, сами догадались, это вопрос выживания. Я положила трубку, вытащила свою нелегальную заначку, свернула косячок.

И надо же было такому случиться, что как раз через полчаса, когда я еще была слегка под кайфом, раздался звонок в дверь. Выглянув в раскрытое окно, я увидала, что внизу у дверей стоит Кейт с бутылкой шампанского в одной руке, с цветком в горшке в другой, причем никто из деток не цепляется за ее подол. Несомненно, они дома с папочкой, изображающим семейное счастье. Я пару раз основательно глотнула свежего воздуху и пошла вниз встречать сестру.

Вид у нее, ясное дело, был слегка виноватый. Но вместе с тем счастливый. Она как-то помолодела. Примирение: это дешевле, чем подтяжка. Но менее ли болезненно дается? Кейт улыбалась. Интересно, сколько ложек дегтя достанется ей от меня?

– Кейт, вот так сюрприз! Ты что, у мамы детей оставила?

От ее ответа мне стало кисло:

– Нет, мы уже дома.

– Мы?

– Да. Вернулись всей семьей вчера вечером.

– Ах, так! – Я протянула руку. – А это все мне? Маленькой я позволяла себе обходиться с ней довольно круто; хоть я и моложе, но именно я доводила ее до слез. Как-то я поведала Кейт историю про привидения, и она со страху разревелась. Позже я раскаивалась, но вредничать все же не перестала.

Я взяла бутылку и цветок:

– Спасибо! Ты не рассердишься, если я тебя не приглашу войти? Что-то я совсем без сил.

– Ханна!..

– Не страдай, Кейт. Не надо никаких объяснений, – твердо сказала я. – В ваших проблемах – мое дело сторона.

Она пристально посмотрела на меня. Я улыбнулась. По-моему, у меня это получилось хорошо, но мне надо было запудрить мозги Кейт. Она вздохнула, потом протянула руку, забрала у меня шампанское. Ее жест меня настолько изумил, что я не успела воспротивиться.

– Это не подарок, – сказала она тихо. – Это способ склонить тебя на разговор. Не хочешь разговаривать, значит, обойдешься без шампанского.

– Что-что?

– То самое. Горшок можешь себе оставить. Мама сказала, часто поливать цветок не надо, но нужно обрезать отцветшие головки. Позвони, когда будешь в силах.

И, резко повернувшись, Кейт зашагала прочь по дорожке. Словом, когда я сознаюсь, что проявляла прежде жестокость, понятно, что кто-то довел это до моего ума. Иные слова в момент возвращают в детство.

– Ладно, – сказала я ей. – Но все-таки, по-моему, это нечестно.

Мы сели за стол. Шампанское оказалось приличное. Во всяком случае, получше большинства употребляемых мною напитков, хотя хуже их, к слову сказать, если что и бывает, то редко. Доставая стаканы, Кейт слегка повела носом, но смолчала. Надо отметить, не высказывалась она до тех пор, пока шипучка не была разлита и мы не уселись за стол.

– Что, накачалась? – спросила Кейт.

– Да так, чуть-чуть! – смешком отделалась я. – Твой приход меня все-таки взбодрил. Что, разве заметно?

– А ты как думаешь? – Она помолчала. – В прошлый раз мы сидели наоборот.

– Что?

– Когда я была у тебя в прошлый раз. Я сидела, где ты, с чашкой кофе. Ты – где я.

– Верно.

–Знаешь, по-моему, я никогда еще не была так счастлива. Во всяком случае, не помню. Ты так много для меня сделала. Не могу передать, как я тебе благодарна, что ты рядом.

– Да ну… не стоит, – сказала я.

– Я в самом деле думала, что все кончено. Все гадала, справлюсь ли одна, с детьми. Откуда взять деньги, как они будут расти без отца. Ведь у многих такое случается, верно? Справляются же как-то.

– Да, – сказала я. – Но тебе повезло. Во всяком случае, эти заботы с тебя снялись.

– Да, да, абсолютно! – воскликнула Кейт и тотчас умолкла.

Я не стала ее подгонять. Преимущество наркотика – не дергаешься в паузах. Течет время – и пусть себе.

– У нас все наладилось, Ханна, – произнесла Кейт, как мне показалось, часа через полтора. – С Колином. Мы все обговорили. Я и не предполагала. Оказалось, возникли по-настоящему крупные неприятности. Поэтому нам трудно стало общаться, поэтому он так замкнулся в себе. Его бизнес был на грани краха. Все было много серьезней, чем он рассказывал. Восемь месяцев назад банк пригрозил, что закроет им кредит, потому что они запаздывали с выплатой. Колин даже подумывал продать компанию, но ему посоветовали этого не делать, потому что это не окупило бы чудовищный долг. Почти весь год он ходил сам не свой, но мне старался не показывать виду, не хотел взваливать на меня этот груз. Он всегда считал, что работа касается только его, что это его сугубо личная доля в наших отношениях, и он не мог допустить, чтобы я подумала, что он не выдюжил. Правда, сумасшедший? Ты только представь, чтоб в конце двадцатого века мужчина мог стыдиться подобных вещей! Я усмехнулась:

– Положим, он всегда был консерватором.

Душка Колин. Сначала разжалобил ее, заставил себя пожалеть, чтоб потом она ему авансом все простила. Интересно, кто впервые заговорит о юбке, она или я?

– Я очень на него разозлилась. Но потом вспомнила, что у него и отец был такой и что вообще в их семье никто ничего друг другу не рассказывал. Это далось ему нелегко. То, что он все мне открыл. Ты бы видела его, – тихо добавила она. – Он плакал. Сказал, что это поколебало его веру в себя, раз он, мужчина, не способен содержать семью. Он знал, что если бы сразу мне рассказал, я, конечно бы, подхватилась помочь, согласилась бы продать дом или снова пойти работать, чтоб хватало средств. Но это ему бы, как мужу, было унизительно.

Торчит Кейт в своей уютной кухоньке в их Ислингтоне, погрязшая в детях, в их забавах, во всем этот хаосе, но ей среди этого очень хорошо, и она счастлива, что ради дома напрочь забросила карьеру. Колин прав. Конечно, она бы справилась, но это означало бы конец иллюзии безмятежности, связывавшей их, нарушение обета. И, надо сказать, не единственного.

– Ну а те деньги? – не выдержала я наконец. – Те две-три сотни, которые он ежемесячно снимал с вашего общего счета? Он как-нибудь это объяснил?

Как он выкрутился? Снимал деньги с личного вклада, чтоб оплатить общественный долг? Мудро, Колин, мудро. Кто сказал, что ты не состоятельный бизнесмен?

– Ах, это… – Кейт запнулась. – Прости, Ханна, но я… Если я тебе расскажу, обещай, что ты никому больше не скажешь, ладно? Я ведь знаю, как ты относишься к Колину, и если вдруг мама или кто-то еще…. это не ради меня, это ради Колина…

– Кейт, опомнись! Я уже лет двадцать не обсуждаю свои проблемы с матерью. Неужто ты думаешь, что я способна протрепаться кому-то о тебе? Ни единая душа о нашем разговоре не узнает. Это женщина?

Она кивнула, широко заулыбавшись:

– Да. Была такая.

– И кто же? – спросила я, в своем прибалдении выдавая изумленную улыбку в ответ на ее смешливую.

– Психотерапевт.

– Кто?!

– Психотерапевт.

Я бы рассмеялась, не вывались у меня от неожиданности челюсть. Колин – и психотерапевт!

– Правда, непостижимо? Когда дела пошли из рук вон плохо, а он все никак не мог признаться мне, потому что боялся, что это разобьет семью, он почувствовал, как с ним начало твориться что-то неладное. Перестал спать, внезапно накатывали приступы панического страха. Тогда он обратился к своему врачу, а та посоветовала другого специалиста и направила к этой женщине в Кентиш-Таун, она лечит от приступов депрессии. Оказалось, она замечательный доктор. Действительно помогла ему справиться. Узнав, что я забрала малышей и уехала к матери, она велела ему во всем мне признаться. Он приехал на следующий же день. Едва вошел, тут же разрыдался. Слава богу, мама с детьми была в саду. Ой, Ханна! Мне так стало стыдно! Что я ничего не знала, что даже не пыталась как следует разобраться. Ему было так плохо, бедному дурошлепу!

Счастье, что Кейт говорила и говорила. И мне при этом ничего говорить не пришлось. Мозги закрутились с беспомощностью космонавта, сорвавшегося с троса в открытом космосе. Психотерапевт! Кто бы мог подумать! Я стала проигрывать в обратном порядке: ежемесячные счета, выезд с утра пораньше, симпатичный квартал, квартирка в подвальном этаже, пятьдесят минут по часам, следующий клиент в деловом костюме и неожиданно прозаичная внешность женщины, открывшей мне дверь. И, наконец – я вспомнила, как Колин рыдал, уткнувшись в руль автомобиля. С одной стороны – типичная измена, с другой – дела на грани краха.

Как бы отчаянно я ни упиралась, было ясно: это правда. Черт, неудивительно, что он так переполошился, когда меня увидал. И встревожился ужасно, и разозлился. Бедняга Колин. Задавленный бременем мужского долга. Уж лучше б врачиха оказалась проституткой. Зато теперь я знаю, что подарить ему на Рождество. Последний альбом Пита Пэнтина.

Мне явно повезло, что я была под кайфом, В таком состоянии можно просто блаженно перекатываться с одной мысли на другую и не брать в голову ни то, что слышишь, ни то, что сам говоришь. Но при этом наркотик может сослужить и плохую службу. Эйфория мгновенно переходит в паранойю. И когда она на меня навалилась, мне стало так скверно, что и признаться неловко. Ей-богу, из всех случаев, когда я садилась в лужу, этот был самый сногсшибательный.

Правда, осталось кое-что еще. Когда Кейт неделю тому назад сидела здесь, капая слезами в чашку с кофе, не только Колин составлял проблему в ее семейной жизни. Кажется, у нее самой были сложности в смысле секса и душевного состояния. Впрочем, как видно, это уже позади.

– Ну а ты, Кейт? Как насчет твоих собственных сомнений? Или уже приступаешь к их ликвидации?

Она чуть нахмурилась, как будто вопрос ее несколько смутил. Вполне возможно. Может, они уже частично с этим справились, заставив как следует поскрипеть пружины кровати в свободной материнской спальне. На этот счет они гораздо смелее меня.

– Разберемся и с этим, – тихо сказала она. И добавила, как бы расставляя все по местам: – Я такая, какая есть. Иной мне никогда не стать. Даже если бы очень захотела.

И я поняла, что больше Кейт мне не скажет ничего. И смотрела на нее, свою сестру, значившую так много для меня в моем детстве, в моей жизни. И снова я осознала то единственное, с чем все никак не хотела соглашаться. Кейт по-настоящему любит своего мужа, и, значит, при всем его самодовольстве и твердолобости есть в нем что-то очень для нее притягательное. В его постоянстве и собранности, в его старомодных представлениях о жизни и браке она черпает нечто, что делает ее жизнь легкой и спокойной. Случившееся, несомненно, внесет свои коррективы, заставит их по-иному взглянуть друг на друга, но их единства это не нарушит. Кейт нужен Колин. Пусть она трижды хороша собой, пусть умна и привлекательна настолько, что могла бы претендовать на лучшее, но нужны ей только Колин, Бен и Эми. И хватит мне убеждать себя, что не нужны. Хотят же некоторые женщины увеличивать груди и омолаживать лица, потому что таков их способ самоутверждаться в этом мире, а не мой. Я не имею ни малейшего права осуждать чужой выбор и огульно считать всех, от тебя отличных, глупыми или ущербными. Смирись, Ханна, мир нельзя переделать по собственному хотению. Просто надо принять его таким, какой он есть.

Наркотик. Ох, любишь ты погружаться вместе с ним в философские глубины! Хлебнув шампанского, я снова вынырнула на поверхность. В конце концов, разговор-то идет.

– …если тебе это будет не в тягость?

– Что? Прости. Меня заклинило на Колине.

– Ханна! – Кейт рассмеялась. – Не думаешь ли ты, что они правы?

– Кто?

– Да те, которые утверждают, что от марихуаны дуреют?

– Да ну, – сказала я. – Завидуют. Так о чем ты? Она вылила оставшееся шампанское в свой пустой стакан, отпила.

– О том, что мы хотим, чтоб ты к нам пришла в ближайшую субботу.

– Мы?

– Ну да. Колин тоже. Говорит, уж если начинать с чистого листа, без тебя обойтись никак невозможно. И хватит вам задирать друг дружку, как первоклашки.

– Но ведь он…

Но Кейт не дала договорить:

– Он знает, что я делилась с тобой. Знает, что ты знаешь. Честное слово, говорю тебе, он хочет с тобой помириться.

Может, мир, а может, он мной закусит вместо обеда: порубит меня на кусочки, припустит в широкой сияющей сковородке и подаст, полив красным вином из «Оддбинс»[27]27
  «Оддбинс » – сеть дорогих британских магазинов, торгующих вином и алкогольными напитками.


[Закрыть]. Впрочем, учитывая нынешние финансовые трудности Колина, возможно, теперь это уже будет «Сейфуэй»[28]28
  «Сейфуэй» – сеть недорогих продуктовых супермаркетов.


[Закрыть].

Правда, в дураках-то оказалась я. У него на руках все козыри. И поскольку вина моя безгранична, естественней будет поверить в его великодушие. Или в великодушие его психотерапевта. Надо будет узнать, как ее зовут. Может, она и меня сможет привести в порядок. В конце-то концов, сеанс в 7:30 утра уже свободен.

– Спасибо, – сказала я. – С удовольствием бы пришла, но пока можно выпросить амнистию? Последнее дело стоило мне крови и слез, необходимо поменять обстановку. Может, через пару недель, когда вернусь… – Я осеклась. Потом сказала: – Обещаю, приду.

Кейт кивнула и настаивать не стала. И вскоре ушла. Что ж, даже обновленному Колину требовалась помощь, чтобы уложить детишек спать. Но у Кейт обнаружился еще один для меня подарочек. Она рылась в сумочке в поисках ключей от машины:

– Ой, смотри-ка, чуть не забыла! Это тебе. Нашла дома в одном из ящиков. Подумала, может, прилепишь это к себе на памятную доску. Дротики покидаешь.

И протянула мне фотографию, старую, пожелтевшую, с маленькими светлыми треугольниками по углам, свидетельствовавшими, что карточка некогда была в альбоме. Снято было в саду. На жутком диване-качалке сидели рядом мать с отцом, а мы с Кейт, скрестив ножки, сидим внизу на переднем плане, отчаянно стараясь казаться старше в свои восемь и девять лет.

Отец и мать держатся за руки. У матери перманент на манер Хедди Ламарр[29]29
  Хедди Ламарр ~ голливудская кинозвезда 40-х начала 50-х гг.


[Закрыть], что безоговорочно ассоциирует ее облик исключительно с пятидесятыми годами. Лицо у матери такое тугое и круглое, каким я его не помню. Оливия Марчант права, моя мать когда-то была много моложе. Вспоминаю ее нынешнюю – морщинки узкими ручейками приливают в тонким губам; раздавшиеся бедра, живот. Может, именно поэтому у Оливии никогда не было детей. Как бы дети ни радовали душу, они взрослеют, и это стало бы жестоким напоминанием о том, что стареет она. А может, еще того хуже, она опасалась, что девчонки начнут ее затмевать? И я вдруг обрадовалась, что моя мать не принадлежит к поколению, стремившемуся к вечной молодости, что у нее по крайней мере хватило материнской смелости продемонстрировать мне, каково это – стареть. Между прочим, мое к ней отношение вполне могло ускорить этот процесс. Даже на старом фото я смотрюсь злюкой.

– Не нравится? – спросила Кейт. – Смотри, ты тут единственная не улыбаешься. Мама рассказывала, когда и как это было снято. Ты хотела надеть мини-юбочку, а она заставила тебя одеться в нормальное платье, и ты закатила жуткий скандал и весь день ни с кем не разговаривала.

Мы обе расхохотались, и потом Кейт крепко меня обняла, прижала к себе. Я тоже обняла ее. Сестринская любовь. Может, это единственная ценность, которую выносишь из семьи.

После того как Кейт ушла, я написала Колину письмо. Все-таки это лучше, чем с глазу на глаз. Письмо получилось не очень складное, но правдивое и исполненное покаяния, на какое я не считала себя способной. У меня не было сомнения в том, что Колин его примет. Ну а затем и я созрею, чтоб явиться к ним на ужин.

Я уже собиралась ложиться спать, как вдруг зазвонил телефон. Звонил полицейский. Не дай бог, унюхает запах наркотика! Я выдохнула дым мимо трубки на всякий случай. Но он меня не застукал.

– Я решил, тебе бы не мешало знать, что слушание условно назначено на тринадцатое. Тебе, разумеется, надо присутствовать. Сможешь прийти?

– Постараюсь, – сказала я. – Я подумываю ненадолго куда-нибудь отъехать, но к тому времени уже вернусь.

– Что, допекло тебя? – Пауза. – Как ты?

– Здорово! – солгала я.

– А плечо?

– Замечательно, – снова солгала я. Синяк от его пальцев уже стал темно-пунцовым. – Твоя-то коленка как?

– Болит, собака. Да и грудь тоже. Такое мне даже в армии не снилось.

Тут наступила тишина, во время которой мы оба, несомненно, вспоминали совместно проведенные на полу минуты. Неужто ты мне нравишься?

Неужто кто-то еще может мне понравиться? Не узнаешь, Ханна, пока не попробуешь. Интересно, трахаться с полицейским противно или не очень?

– Знаешь, может, сходим куда-нибудь, выпьем? – бросил он как бы невзначай.

– Деловое предложение?

– Вот-вот, не хватало еще Мередита Ролингса с собой прихватить. Ну, как?

– Э… не знаю, – проговорила я. – Я пока не вполне пришла в себя.

– Ладно, я просто так позвонил, узнать. Береги себя, Ханна.

– Майкл…

– Да?

– Может, когда я вернусь… – Я запнулась. Да ладно уж… после всегда можно списать на марихуану. – Как насчет воскресного вечера?

Он рассмеялся:

– Являться в форме?

И тут уж вполне можно было бы поставить точку. Если бы, конечно, это был конец.

На следующий день погода с самого утра не заладилась, небо за окном было стального цвета, ветер вздымал ввысь пакетики из-под жареной картошки, дети в пальтишках с капюшонами спешили в школу. Очередное английское лето самоутверждалось в своем своенравии. Выходило, что идея отъезда все-таки не совсем лишена смысла. Некий способ улизнуть от нежелательной встречи и возможность передохнуть перед еще более неприятным слушанием. Возможно, это как раз то„ что мне так нужно, и одновременно, что я могу себе позволить – впервые в жизни. Я быстро прикинула в уме. В целом приступы щедрости Оливии составили примерно около двух тысяч, даже после того, как я осчастливила мойщика стекол и заплатила за арестованный автомобиль. Что ж, я заработала эти деньги.

Журнал «Тайм-аут» Белинды Бейлиол так и лежал на столе, где я оставила его пять дней тому назад. Ничто не устаревает так быстро, как журналы с прейскурантом цен. За исключением тех, где есть реклама путешествий. Поскольку журнал по-прежнему оставался формальной уликой, у меня не повернулась рука его выбросить. Надо не забыть быстро запихнуть его в буфет, если вдруг Грант окажется у меня в гостиной.

Я заварила кофе и пролистала журнал из начала в конец. В воображении я уже была где-то на полпути к Тоскане, где такой пронзительный ранний закатный свет и все в мире и в жизни окрашивается в розовое, как вдруг взгляд упал на одно объявление. Обычный квадратик, небрежно обведенный синей шариковой ручкой. «Зенит Трэвэл»: лучшие цены на поездку в Северную Америку. И рядышком знакомым петлястым почерком, который уже мне так хорошо знаком, мелко выведено имя: «Ричард». Ричард?