Текст книги "Карамело"
Автор книги: Сандра Сиснерос
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)
23
Мужчина некрасивый, сильный и правильный, или Нарсисо Рейес, ты моя судьба
В те времена бытовало мнение, что мужчины должны быть feas, fuertes y formales[194]194
Некрасивый, сильный и правильный
[Закрыть]. Нарсисо Рейес был сильным и правильным, но нет, некрасивым он не был. И это оказалось нехорошо по причинам, о которых мы узнаем позже.
Что было хорошим, так это его своевременное появление. Следующий мужчина, что пойдет по этой улице… Он пришел отдать деньги за выстиранную на неделе одежду, потому что несколько дней тому назад «девушку» уволили, и сделать это было больше некому. Если бы в тот самый момент благоухающий мочой borracho внезапно вывалился бы из pulquería [195]195
Лавка, где продают пульке (алкогольный напиток из агавы)
[Закрыть]на первом этаже под названием Orita Vuelvo – «Я скоро вернусь», – кто знает, какая бы другая история случилась вместо той, что случилась. Но судьбе было угодно, чтобы Соледад влюбилась в Нарсисо Рейеса. А поскольку во всех женщинах заключена частичка ведьмы, она знала об этом еще до того, как узнал Нарсисо.
Так что давайте взглянем более пристально на Нарсисо Рейеса, прекрасного мальчика, светлая кожа которого усеяна lunares, словно указывающими: «Поцелуй меня сюда». Здесь я должна настоять на слове lunares, буквально «луны», но имею в виду родинки, веснушки и всякие другие пятнышки, и никакое из этих слов не сравнится со своим испанским эквивалентом, исполненным очарования и поэзии.
И все же самым потрясающим в Нарсисо Рейесе были его глаза – сплошная чернота и лишь небольшие просветы белков, – они походили на глаза лошади, и именно это вводило в заблуждение мир, заставляло думать, что он чувствителен и нежен. Он был разборчив, требователен, нетерпелив, нагл, импульсивен – все вместе, но никогда чувствителен и редко нежен.
Ай, но Нарсисо Рейес был очарователен, когда хотел того.
Он всегда был опрятен, пунктуален, организован, точен и от всех вокруг ожидал того же, не меньше. Разумеется, подобно всем людям, скорым на то, чтобы судить других, он был слеп по отношению к своим привычкам, которые часто находили отвратительными.
– Эй ты, – сказал Нарсисо женщине, купающей ребенка в цинковой жестянке во дворе, женщине гораздо старше его, к которой стоило бы отнестись с бо2льшим уважением, вот только ее бедность заставляла его чувствовать свое превосходство над ней. – Скажи, где я могу найти прачку Фину?
– В задней части дома, маленький господин. Ándele[196]196
Идите вперед
[Закрыть]. Да. Туда, вверх по лестнице. Туда, откуда шум. Да. Сразу входите. Они не услышат, как вы стучите.
Как только Нарсисо вошел в дверь, ¡zas! мимо его головы просвистела миска и разлетелась на множество молочно-глиняных черепков.
– ¡Ay, escuincles[197]197
Ай, дети!
[Закрыть]! – сказала Тетушка Фина с отвращением и смирением одновременно. Она приступила к Нарсисо с пеленкой. – Прошу прощения. И что они только с вами сделали. Но вы же знаете, каковы дети, правда? Соледад! Куда подевалась эта девчонка? Соледад!
Если бы это было кино, то здесь прозвучал бы некий обрывок мелодии, что-нибудь романтическое, и нежное, и невинное, сыгранное на пианино, возможно из «Вальса без названия».
Вошла Соледад через дверь с цветастой занавеской, ее волосы были только что причесаны мокрой щеткой. Она была завернута в свою caramelo rebozo, словно курсант военного училища в Чапультепеке в мексиканский флаг. Похожие на волчат кузены-кузины захихикали.
– Да не стой столбом, Соледад! Посмотри на этого pobre[198]198
Бедняга
[Закрыть]. Помоги мне привести его в порядок. Наши извинения, маленький господин, простите нас. Я стараюсь изо всех сил. Но иногда всех стараний матери недостаточно, правильно я говорю?
Соледад вытерла Нарсисо своей caramelo rebozo, проводя ею по его прекрасному лицу так нежно и осторожно, словно перед ней было личико статуи Святого Младенца Аточи из церкви на углу. Она бы омыла его своими слезами и вытерла своими волосами, попроси он об этом.
– Премного благодарен, моя королева.
– ¡Papá!
– ?
– Простите. Я, конечно же, хотела сказать pá-pa.
– Картошка?
– Это… моя любимая еда.
– Картошка?
– Да.
Ей было неловко оттого, что ей неловко. Дом дрожал от шума, бурлил неприятными запахами, а тут, о! такой элегантный молодой человек!
Молодой человек? Но они же кузен и кузина. Точнее, дальние родственники. Они в таком же родстве, что, полагаю, и лама с верблюдом. В их внешности было нечто, свойственное всем Рейесам, но их род много лет тому назад разделился на две разные ветви. Такие разные, что они не знали, что они familia[199]199
Семья
[Закрыть]. Ведь Рейес очень распространенная фамилия. И Нарсисо, гордый и тщеславный, считавший себя хорошо образованным человеком, даже не подозревал, что Тетушка Фина и ее волчата тоже Рейесы.
Совсем как в хорошей fotonovela или telenovela.
Не зная, что делать дальше, Соледад просто стояла и жевала бахрому своей rebozo. О, если бы только была жива ее мать. Она бы научила ее разговаривать с помощью этой rebozo. Например, если женщина, набирая воду из фонтана, опускает в воду бахрому, это значит «Я думаю о тебе». Если же она, собрав rebozo в подобие корзины, идет перед тем, кого любит, и вроде как случайно дает содержимому, скажем апельсину или стеблю сахарного тростника, выпасть на землю, то хочет тем самым сказать: «Да, я признаю тебя своим novio[200]200
Жених
[Закрыть]». Если же женщина позволяет мужчине взяться за левый конец rebozo, она дает ему знать, что готова убежать с ним. Если, как это принято в некоторых местах в Мексике, она перебрасывает оба конца rebozo за спину, повязав ее на голову, то сообщает миру: «Я вдова». Если же роняет ее к своим ногам, это переводится как: «Я женщина с улицы, и за мою любовь надо платить». Если же концы rebozo завязаны, читай: «Я хочу выйти замуж». А когда она выходит замуж и ее мать покрывает голову бледно-синей rebozo, она тем самым утверждает: «Моя дочь девственница, клянусь». Если же так от ее имени делает ее подруга, это следует понимать как: «Товар невостребован, ну кто бы мог подумать?» В преклонном же возрасте она может наставлять дочь: «Не забудь, когда я умру и мое тело завернут в мои rebozos, то сверху должна быть синяя шаль, а снизу черная, потому что так положено, моя девочка». Но кто мог разъяснить Соледад язык rebozo?
Да никто.
Не было никого, кто мог бы направить ее.
«Какая забавная девчушка!» – не мог не подумать Нарсисо. Но она была еще и очаровательной, хотя, может, это казалось ему потому, что она не смотрела ему в глаза, ведь есть особое, пусть даже напрасное очарование в знании о том, что некто обладает властью над кем-то другим.
– Сэр, принесите нам вашу форму, и мы вернем ее вам чистой и выглаженной. Клянусь вам. И сделаем это бесплатно, просто принесите ее, – сказала Тетушка.
А затем последовали многие извинения, и заискивания, и благословения, потому что испанский язык очень церемонен и подразумевает сто одну формальность, и они все такие мудреные и замысловатые, как бахрома по краям rebozo. Ушла, как показалось Нарсисо, целая вечность на то, чтобы убедить Тетушку Фину в том, что с ним все в порядке, что нет, костюм не испорчен, что немного молока хорошо для шерсти, что он пришел лишь затем, чтобы отдать деньги, и теперь должен удалиться, спасибо.
– Пожалуйста, будьте так добры принять наши извинения за причиненное неудобство.
– В этом нет нужды.
– Умоляю, будьте так добры и простите нас.
– Вы же не нарочно.
– Мы навек благодарны вам. Наш скромный дом – ваш дом. Мы здесь для того, чтобы угождать вам.
– Тысячу раз спасибо.
И так далее, и так далее. Слово за слово, Нарсисо Рейес наконец получил возможность уйти. И все это время Соледад молча впитывала в себя его элегантность, церемонность и хорошие манеры. Он уже вышел во двор и спускался по лестнице и навсегда уходил из ее жизни, когда Соледад вдруг осознала это. Наша судьба предопределена, но иногда мы должны немного помочь ей.
– Подождите! – Слово слетело с губ помимо ее воли. Неужели она действительно сказала это? И Нарсисо остановился, подчинившись ее команде. И стал ждать.
И в этот благоприятный момент Соледад сделала то, в чем достигла совершенства и что умела делать с неистовством. Она разревелась. И направленный в цель койотий вой пронзил самое сердце Нарсисо.
– Что такое? В чем дело? Кто тебя обидел, моя маленькая королева? Скажи мне.
Такая доброта лишь подстегнула Соледад, и она заплакала еще пуще. Она жадно ловила воздух своим, подобным темной пещере, ртом. Ее тело содрогалось, лицо было клоунским и глупым.
То, что случилось потом, можно интерпретировать очень по-разному. Поскольку Нарсисо рос в отсутствие женщин, он не знал, что делать, когда они плачут. Их слезы озадачивали его, огорчали, сердили, вызывая слишком уж много эмоций и приводя в смятение. То, что сделал Нарсисо, было сделано импульсивно, как он осознает это позже, с искренним желанием улучшить положение вещей, но откуда ему было знать, что он просто идет на поводу у собственной судьбы?
Он поцеловал ее.
Это был не целомудренный поцелуй в лоб. Не поцелуй в щеку в знак симпатии. Не страстный поцелуй в губы. Он хотел утешить ее, поцеловав в бровь, но она внезапно дернулась, испуганная его близостью, и поцелуй пришелся на ее левый глаз, слегка ослепив ее. Этот поцелуй пах океаном.
Продлись поцелуй чуть дольше, Соледад испугала бы его неожиданная интимность, и она поспешила бы спастись бегством, но поскольку он оказался таким неуклюжим, то оставил впечатление нежности, неожиданной близости, отцовской защиты. Соледад не могла не почувствовать себя в безопасности. Все стало удивительно хорошо, словно в комнате был Бог. Когда в последний раз ее посетило подобное чувство? Его губы на ее глазу сказали о гораздо большем, чем он того хотел, и ее тело инстинктивно развернулось навстречу ему, подобно тому, как подсолнух разворачивается к солнцу. В этом было столько поощрения, сколько нужно, но не более того. Ох уж это тело, предатель, оно повело себя предельно честно. Ее тело говорило о жажде. Его тоже о жажде… но другого рода.
– А теперь ты скажешь мне, почему плакала?
– Потому что… ладно. Я сама не знаю, господин. Вы бывали в Санта-Мария-дель-Рио, что в Сан-Луис-Потоси?
– Никогда.
– Странно. Мне показалось, я всегда знала вас, господин, и, когда я поняла, что вы уходите, мое сердце исполнилось такой печали, что невозможно передать. Клянусь вам, это было подобно тому, будто меня покидает отец, вы понимаете?
Нарсисо рассмеялся.
– Пожалуйста, не смейтесь надо мной.
– Я не хотел быть грубым по отношению к тебе, прости меня. Просто ты говоришь такие забавные вещи… Как тебя зовут?
– Соледад.
– Ну что ж, Соледад, а тебя не будут ругать за то, что ты беседуешь с мальчиками на лестнице?
– Некому меня ругать. Мама умерла. А папа с семьей живет в Сан-Луис-Потоси. А моя Тетушка, что сейчас наверху, она не совсем моя Тетушка. Никого у меня нет. Я могу делать что угодно, пока она не заметит, что я пропала надолго… И сейчас, ну, мне хочется поговорить с вами, господин.
– Не называй меня «господин», я не старый. Мое имя Нарсисо.
– Нарсисо? Как изысканно.
– Ты так считаешь?
– О да. Оно очень подходит вам. Очень красивое имя. Очень красивое.
– Полагаю, это правда. Я и сам так считаю, но куда приятнее, когда это говорит кто-то еще.
– Имя достойное короля!
– Интересно, что ты говоришь так. Потому что моя фамилия действительно rey[201]201
Король
[Закрыть]. Я Нарсисо Рейес дель Кастильо, вот оно как.
– О, так вы тоже Рейес? Ведь я тоже… Рейес.
– Правда?
– Да.
– Ну-ну. Как любопытно.
И тут уж начала смеяться Соледад, она делала это немного принужденно, потому что не знала, что еще сказать.
– У вас очень маленькие ноги. Для мужчины.
– Премного благодарен.
– Нет нужды благодарить меня.
– Ну, хорошего дня.
– Хорошего дня. Пусть все у вас будет хорошо.
– И тебе того же.
– Сеньор Нарсисо!
– …
– Просто… просто…
И поскольку она так и не придумала, как остановить его, то опять начала плакать, на этот раз более яростно, чем в первый раз.
– Ну вот опять. Да что с тобой такое?
И тут Соледад поведала ему всю историю своей жизни. Начиная с того, что помнила, – с того, как сидела на коленях у папы в дверях их дома в Сан-Луис-Потоси, и кончая самыми последними ночами здесь, в столице, которые проводила в страхе перед Дядюшкой Пио, любившим приподнимать ее платье, когда она спала. Она говорила и говорила, будто никогда не делала этого прежде, потому что нерассказанные истории, они самые важные. Слова выходили из нее вместе со слезами и соплями; к счастью для Соледад, Нарсисо был джентльменом и предоставил ей свой носовой платок и молчаливое внимание. И когда она завершила длинную, печальную историю своей короткой жизни, Нарсисо почему-то почувствовал себя обязанным спасти ее. Ведь он, в конце-то концов, был джентльменом и солдатом, и вот что он сказал:
– Послушай, ты можешь работать у нас. Почему бы и нет? Я поговорю с матерью. Девушку, работавшую у нас, уволили, и нам нужен кто-то вместо нее. Если хочешь, давай пойдем прямо сейчас. Ну вот и договорились.
Соледад не сказала ни «да» ни «нет». Ей было страшно вот так сразу определить свою судьбу, потому что, по правде говоря, никогда прежде ей не приходилось принимать решения относительно своей жизни, она просто плыла по ней, кружась, словно сухой лист, влекомая потоком пенной воды. Даже теперь, хотя ей казалось, будто у нее есть выбор, в действительности она лишь шла по уже уготованному ей пути. Она будет жить в семье Рейес дель Кастильо.
Соледад перегнулась через балюстраду, чтобы видеть, как Нарсисо шагает по лестнице, сразу через ступеньку, и быстро идет по двору, где соседская женщина все еще купает своих детей, и потому весь двор в мыльной пене. В воздухе стоит запах влажного камня, и Соледад дрожит от холода, не имеющего ничего общего с утренней прохладой. Когда он достигает тяжелых мексиканских колониальных дверей и открывает калитку:
– Но куда мне прийти?
Нарсисо недолго стоит согнувшись в этой калитке, замерев на пороге – одна нога здесь, другая там. У него за спиной переливается белый свет мексиканского утра, еще прозрачен и серебрист, словно отполированная монета. Шум уличной суеты, издаваемый подметальщиками, торговцами со всевозможными товарами на спинах: стульями, корзинками, швабрами; продавцами фруктов, шербета, угля, масла; свист и крики, грохот колес, clip-clop лошадей, гул трамваев, грубые, печальные крики мулов, тянущих за собой повозки, стук guaraches, click-click-click тяжелых ботинок, обычный для Мехико утренний запах овсянки – его невозможно перепутать ни с каким другим запахом, запах апельсиновой кожуры, свежеиспеченного хлеба bolillo, а также неизбывная вонь городской канализации. Нарсисо стоял наполовину в этом мире, а наполовину в прохладном сумраке двора, красивый молодой военный курсант. Помедлив секунду, он, как ей то ли показалось, то ли нет, сложил губы в поцелуе. Потом протянул руку, чтобы закрыть за собой калитку, и перед тем, как та захлопнулась, бросил ответ через плечо, словно белый цветок надежды…
24
Угол улиц Леандро Валле и Мизерикордиа, рядом с церковью Санто-Доминго
Соледад Рейес переехала 24 июня. Она запомнила дату, потому что это был праздник Иоанна Крестителя.
В этот день положено, встав до рассвета, искупаться в речке.
По крайней мере, такой обычай существовал тогда в сельской местности. В наши дни жители Мехико не озабочиваются купанием в реке, а всего лишь окатывают друг друга из ведер или даже кидаются шариками, наполненными водой…
В мои времена отрезали волосы большими ножами, и все, держа в руках четки и облачившись в скапулярии, пели: «Сан Хуан, Сан Хуан, atole con pan[202]202
Атоле (напиток из кукурузы) с хлебом
[Закрыть]…»
Рейесы дель Кастильо жили тогда в corazon столицы на plaza Санто-Доминго в квартире с двумя балконами, выходившими на улицу Леандро Валле, квартире под номером 37 в доме под номером 24 на углу с улицей Мизерикордиа. Некогда здесь жили монахи из монастыря Санто-Доминго.
Того самого, братья из которого в колониальные времена стояли во главе Santa Inquisición[203]203
Святая инквизиция
[Закрыть]. Это правда. Клянусь. Пусть дьявол придет и дернет меня за ноги, если я вру. Поспрашивай у кого-то еще, если не веришь мне. А до монастыря здесь был ацтекский храм. Говорят, этот дом построен из его камней. Стены были в метр толщиной. Так что это вполне может быть правдой, равно как история о каком-то pobre, замурованном в них. По крайней мере, так говорят, а там кто его знает. Но я не люблю рассказывать истории.
Без преувеличения можно сказать, что дом располагался в удобном месте – в двух шагах от главной площади Сокало. В полуподвальных помещениях старинных особняков, построенных conquistadores[204]204
Конквистадоры
[Закрыть] и их детьми, жили портные, книгопечатники, галантерейщики, ювелиры и прочие ремесленники и торговцы. Некогда перед колониальными дверями стояли вытянутые в струнку, одетые в ливреи индейцы. Украшенные жемчугами-бриллиантами дочери и жены las familias buenas[205]205
Хорошие семьи
[Закрыть] добирались до церкви в паланкинах с кисточками, что несли рабы из Западной Африки. Но лучшие времена этих резиденций уже давно остались в прошлом. Ссутулившиеся от просевшей рыхлой почвы, поизносившиеся во времена забвения, они все еще являли миру остатки своего великолепия, хотя сезоны дождей и палящее солнце стерли их первоначальный блеск – так теряет его золотистое платье, выброшенное в шторм на берег.
Квартира Рейсов находилась на третьем этаже, огромная, с высокими потолками и многочисленными спальнями. Позже Соледад будет вспоминать, что спален было так много, что она не запомнила, сколько же их всего. Чего она никогда не забывала, так это своего первого знакомства с родителями Нарсисо. Сеньор Элеутерио начал с того, что вежливо порасспрашивал ее о том о сем, но, когда в комнату ворвалась сеньора Регина, грубая женщина с темной кожей и глазами, словно полыхающими огнем, сразу стало ясно, кто тут главный.
– Мне показалось, ты сказал, что приведешь кого-то, кто будет помогать мне по хозяйству. А эта escuincla[206]206
Малявка
[Закрыть] выглядит так, будто это я должна помогать ей надеть ее calzones[207]207
Трусы
[Закрыть]. Могу поспорить, она до сих пор писает в постель. Это действительно так?
– Нет, госпожа.
– Ты уж лучше и не думай об этом, девочка. Не создавай мне дополнительной работы. Сколько тебе лет?
– Почти двенадцать.
– Почти? Хочешь сказать, в один прекрасный день тебе и в самом деле исполнится двенадцать? А ну-ка повернись. Да грудь у тебя плоская, как спина, а живот куда больше, чем задница. Словно ты ходишь задом наперед! Ха-ха! Бедняжка. Pobrecita. Ты ничего не можешь поделать с тем, что ты не красавица, верно? Ну да ладно. Нам просто нужен кто-то, готовый работать. Бог не может быть милостив ко всем без разбора, да или нет?
Но Бог был милостив к сеньоре Регине. Темная, как кошка, ростом она была не выше Соледад, но держалась как королева. И хотя сеньора Регина со временем сильно располнела, было видно, что прежде она была красавицей и привыкла к соответствующему обхождению. Соледад немного побаивалась этой безжалостной женщины, столь внимательно приглядывающейся к ней. Если бы у Регины был nagual, зверь-близнец, то он бы был ягуаром. Точно такие лица можно увидеть у фигур майя и в Мексиканском антропологическом музее. Ощерившийся рот и раскосые глаза. Они встречаются даже теперь – у водителей раскрашенных в цвета «эм энд эмс» такси и у торговцев кукурузой. Древние, исторические, вечные и такие обычные, что не впечатляют никого, кроме иностранных туристов и художников.
И мать Нарсисо сочла себя обязанной взять эту комаришку Соледад, раз уж она уволила «девушку» за то, что та приворовывала печенье.
– Ну, ты не похожа на обжору, одни только кости. Так что, niña, скажи мне, что умеешь делать.
– Я умею хорошо заплетать волосы. Умею считать – складывать, вычитать и делить; этому я научилась, когда сплетала и расплетала бахрому rebozo. И все говорят, у меня очень хорошо получается выбирать вшей. Умею чистить картошку и резать ее на мелкие кубики. Я помогала тетушке с детьми и развешивала выстиранное белье. Я подметаю и мою полы, и знаю, как отскрести двор шерстью с солью и шваброй. Стелю постели. Чищу ночные горшки. Умею чистить лампы и подрезать фитили. Меня научили гладить и штопать. Мою посуду и приношу воду и могу выполнять всякие поручения. Умею читать и писать, но только если слова короткие. Немного умею вышивать, немного знаю катехизис и целиком стихотворение «Зеленый, белый и красный», я читала его, когда в наш город приехал один большой начальник. Ну вообще-то, я умею все понемногу.
– Понемногу, но явно недостаточно.
– Столько, сколько нужно, но не более того.
– Спроси ее, умеет ли она петь.
– Не мешай. Не обращай внимания на моего мужа. Он думает лишь о том, как провести время, пока я вкалываю подобно рабыне. Таковы уж все Рейесы. Они парят в облаках. Вечно предаются мечтаниям, пока остальные пашут на них, словно burros.
Следует помнить, что Соледад тоже была Рейес, хотя и принадлежала к другой, индейской ветви, что напоминало Регине о ее собственном низком происхождении*, к деревенским Рейесам, верящим в ведьм и в приметы, все еще служащим старым богам наряду с новыми, все еще пахнущим copal[208]208
Копал, ископаемая смола
[Закрыть] и дровами. И все равно Регине стало жалко ее.
– Pobresita, ты можешь занять комнату рядом с кухней. И хорошо справляйся со своими обязанностями, помогай содержать дом в чистоте. И выполняй поручения, что тебе дадут. Работы у тебя будет всего ничего, в доме только я и мой муж. И Нарсисо. Когда он приезжает из военного училища, что бывает нечасто. А теперь давай я тебе все тут покажу. Белье нужно будет менять каждую неделю. И не забывай хорошенько проветривать подушки и одеяла на балконе, смотри за тем, чтобы они прогрелись на солнце. А если я обнаружу пыль под кроватью…
– А когда приедут ваши другие дети, сеньора Регина?
– Другие дети? У меня нет детей кроме Нарсисо.
Даже при наличии стольких пустующих спален у Соледад не оказалось собственной настоящей комнаты. Ей была выделена бывшая кладовая, где стояла кровать за металлической дверью с матовым стеклом, разделенным на шесть панелей, но только четыре из них были целыми, а одна оказалась разбитой. Сама по себе дверь, некогда белая, со временем стала желтой, цвета мексиканской сметаны, а по краям проржавела. Поскольку дом просел, дверь нельзя было закрыть так, чтобы она не скрипнула по плиткам пола, но при каждом таком звуке сеньора Регина начинала стонать, что у нее ужасная мигрень. Вот почему Соледад приходилось каждый раз немного приподнимать дверь, открывая и закрывая ее, хотя позже она обнаружила, что проще оставлять ее открытой.
Я помню, что в квартире была большая темная зала с пыльными полосатыми шторами, очень в то время модными, в стиле, называемом castillo[209]209
Кастильский
[Закрыть], а также столовая с выложенным красными плитками полом, который надо было мыть каждый день, поскольку сеньора Регина любила, чтобы они блестели, хотя не имело никакого значения, прошлась ты по ним шваброй шесть или шестьдесят раз, ведь, высохнув, они все равно казались грязными. А еще кухня! Такая большая, что в ней можно было танцевать. У одной только плиты имелось шесть hornillas[210]210
Конфорки
[Закрыть] для угля! Это была одна из тех старомодных плит, что надо было зажигать с помощью палочки из ocote[211]211
Мексиканская сосна
[Закрыть], купленной у уличного торговца.
По сравнению с семьей Соледад семья Нарсисо жила в роскоши. Они предпочитали думать о себе, как о об одной из las familias buenas, чьими гербами были украшены двери этих колониальных зданий. В конце-то концов, сеньор Элеутерио был родом из Севильи, о чем члены семьи любили напоминать всем и каждому. Но если по правде, то кому было напоминать об этом? Рейесы были далеко не богаты, равно как и не бедны. И хотя квартира у них была огромной, они выплачивали за нее ренту, и все те комнаты, что они называли своим домом, не являлись их собственностью.
Сеньор Элеутарио был просто-напросто пианистом, зарабатывавшим себе на жизнь тем, что преподавал музыку в начальной школе – «однажды я играл для президента страны!» – и его зарплата не превышала заработка неквалифицированного рабочего. Но Регина была умной женщиной.
– Можно сказать, у меня собственное небольшое дело. – Подруги приносили ей подержанные вещи на продажу, и по уик-эндам она арендовала место на базаре Баратилло, хотя и не любила распространяться об этом. Но именно благодаря «небольшому коммерческому предприятию» Регины им удалось сохранить квартиру и делать вид, что они gente adinerada[212]212
Зажиточные люди
[Закрыть], особенно в последовавшие за тем тяжелые годы, когда никто особо не мог позволить себе задирать нос.
Самым плохим в жизни с семьей Нарсисо были не замурованные в стене кости, или слишком уж многочисленные спальни, или никогда не выглядящий чистым пол, или комнатка рядом с кухней, в которой невозможно было уединиться, нет. Самым плохим оказалась доброта сеньоры Регины.
Регина была до ужаса слащавой: «Ну, Соледад, как же тебе впору это платье. Оно так идет тебе. Словно на тебя сшито. Правда, тебе нужно подстричься, но в остальном ты выглядишь лучше некуда, клянусь. У тебя, должно быть, тот же размер, что и у нашей предыдущей девочки. Нет, конечно же, она за ним не вернется. Потому что слишком уж располнела. Она называла себя señorita, но кто там ее знает. Не думай об этом. Мы тебе рады. Спасибо Святой Деве, мы избавились от этой вшивой, поганой девчонки. Pobrecita. Бедняжка».
Сеньора Регина дарила Соледад одежду и вещи, которые ей больше не были нужны, и та мучилась от необходимость принимать и носить их. «Нет нужды благодарить меня, Соледад. Не твоя вина, что тебе приходилось подтирать задницу кукурузной кожурой и бегать босиком. Такие девочки, как ты, не приучены к другой жизни. И какой же счастливой ты должна чувствовать себя сейчас, ведь живешь у нас как королева».
Конечно же, печаль усиливается с наступлением темноты. Помогают ли слезы справиться с горем? Если только немного. Да и то не всегда. Прекратив плакать, Соледад опять видела перед собой комнату с изуродованной дверью с двумя недостающими стеклами, с трещиной на одном из оставшихся, напоминающей вопросительный знак. Все как оно было, есть и будет. Ныне и во веки веков. Аминь.
*Поскольку в этой жизни есть великое множество всяческих историй и ни одна из них не может полностью разъяснить, кто есть кто, приглядимся здесь к тем сложным зигзагам судьбы, что позволили Регине стать сеньорой Рейес.
Регина любила думать, что ее брак с Элеутерио Рейесом очистил кровь ее семьи и она стала вроде как испанкой. Но, честно говоря, все ее родственники были темными, словно cajeta[213]213
Кахета, мексиканский карамельный соус
[Закрыть], и ничем не примечательными, словно tortilla из кукурузной муки. Ее отец был mecapalero[214]214
Носильщик
[Закрыть], своего рода вьючным животным, он таскал на своей спине вещи, вес которых в десять раз превышал его собственный, – комбинированные шкафы, бочки и всякое такое. В наши дни этим занимаются велосипедные рикши с площади Сокало, потерявшие человеческий облик и деградировавшие, но, по крайней мере, занимающиеся честным и нужным трудом в наш испорченный и перенаселенный век. Во времена же сеньоры Регины иногда в сезон дождей было необходимо нанять кого-то вроде ее отца, кто, привязав себе на спину стул, за небольшую плату перенес бы тебя через затопленные улицы столицы так же бережно, как некогда святой Христофор перенес младенца через бурлящую реку. И Регине не следовало смотреть слишком уж свысока на своих соседей, поскольку она вознеслась вверх по социальной лестнице, восседая на спине своего мужа-испанца, во многом подобно тому, как клиенты ее отца перебирались на безопасные места, сидя на его спине.
Pobrecita сеньора Регина. Она вышла замуж не по любви. Когда-то, очень давно, жил на свете некий Сантос Пьедрасанта, покончивший с жизнью из-за любви к ней. Он делал из папье-маше фигурки Иуды, что сжигали перед самой Пасхой в Великую субботу. Их вешали во дворах, а потом с помощью петард превращали в облако клочков газетной бумаги. В остальное время года он делал piñatas – быков, клоунов, ковбоев, редиски, розы, артишоки, куски арбуза, лиры – все что пожелаешь. У Сантоса Пьедрасанты это хорошо получалось. Он был, как говорила сеньора Регина, «…muy atractivo, muy, muy, muy atractivo, pero mucho, ay, no sabes cuánto[215]215
Очень привлекательный. Очень, очень, очень привлекательный. Чрезвычайно. Ах, ты не знаешь насколько
[Закрыть]…»†
По правде говоря, она любила и продолжала любить этого самого Сантоса Пьедрасанту. Она потеряла зуб, когда он как-то раз нещадно избил ее, но спроси ее кто об этом, она ответила бы: «В детстве я упала с эвкалипта». Только Нарсисо была ведома правда: «Только тебе известна эта история, Нарсисо, только тебе».
О том, как Регина разбила сердце творца Иуд, сбежав из дома и выйдя замуж за испанца. О том, как из-за любви к ней Сантос приставил к голове пистолет, о том, как на глазах Регины он разрушил свою незабываемую красоту. А потом она отперла свой ореховый шкаф, и там, в ящике, в лакированном ларце olinalá[216]216
Лаковая шкатулка, народный промысел города Олинала
[Закрыть], на крышке которого были изображены два голубка и сердце в терновом венце, завернутая в хлопковую ткань и в кусок бутылочного цвета бархата, лежала простая черная пиджачная пуговица, памятный сувенир от Сантоса Пьедрасанты. И, слушая, как его мать с большим воодушевлением, так глупо, так по-детски излагает историю призрака, некогда, давным-давно, выбившего ей зуб, Нарсисо начинал понимать, что любовь превращает всех нас в обезьян, и ему становилось жалко эту женщину, его мать, слишком молодую, чтобы быть старухой, привязанную к своим воспоминаниям и к стареющему мужу, похожему на щеточку для чистки кастрюль.
Когда Регина познакомилась со своим будущим мужем, он был уже достаточно старым. Она торговала фруктами на рынке Сан-Хуан и высасывала сладкий сок из стебля сахарного тростника, когда он положил на нее глаз. «¿Que va llevar, señor? Что будете брать?» – спросила она, не подозревая, что он возьмет ее. Кто знает, что она чувствовала, поддаваясь волшебству играемых пианистом вальсов? Не могу говорить о том, чего не знаю, но достаточно сказать, что она вышла замуж за Элеутерио, не испытывая к нему особой любви. Он был подобен седому грифу, но очень бледным и кареглазым, у мексиканцев он считался красивым благодаря его испанской крови. Она, в свою очередь, ощущала себя дурнушкой, поскольку у нее были индейские черты лица, но в действительности была похожа на Индию Бониту, индейскую девушку, жену садовника, чья красота сразила наповал Максимилиана, словно он был не мексиканским императором, а тоже садовником. Другими словами, Регина походила на дольки папайи, что она продавала с лимоном и чуточкой chile; невозможно удержаться от того, чтобы попробовать, каковы они на вкус.
† Эти слова принадлежат Лоле Альварес Браво, великому мексиканскому фотографу, но я так полюбила их, что мне пришлось «позаимствовать» их у нее.
