Текст книги "Огонь на ветру"

Автор книги: Самуэлла Фингарет

Дарбази закончился к полудню. В положенный час Закарэ пообедал, кликнул доверенного слугу:

– Отправляйся к князю Иванэ, скажи, чтобы измыслил неотложное дело для хранителя сокровищницы.

Другому слуге он сказал:

– Разыщи господина Шота Руставели, попроси пожаловать, если найдёт для меня свободное время. Скорее всего в доме златоваятеля Бека отыщешь. Зачастил он туда.

Глава V
БОЙ НА КОВРЕ

Бека и Липарит, каждый со своей работой, сидели по обе стороны длинного стола. Перед Бека на подушке, набитой песком, лежала перевёрнутая золотая пластина с вдавленными очертаниями человеческой фигуры. Тремя пальцами левой руки, как держат перо, Бека держал чекан-бобошник и, постукивая молотком, выравнивал с изнанки неглубокий рельеф. Липарит обтачивал камни. Круговыми движениями, то и дело меняя угол наклона, он водил по известняковой плите палочкой-державкой с приклеенным на конце самоцветом. От трения поверхность камня заглаживалась. Форма приобретала округлость.

Помимо хозяина и его помощника, в мастерской находились ещё двое. В углу за небольшим восьмиугольным столом с бумагой, пером и чернильницей расположился Шота. Он писал и перечёркивал строки. Яростный скрип пера пробивался сквозь постуки молотка и скрежет трущегося о плиту самоцвета. У противоположной стены, возле Бека, вытянув вдоль лавки несгибавшуюся в лубках ногу, пристроился Микаэл и, полулёжа, следил за движением чекана-бобошника с бойком, похожим на боб. «Пусть исподволь привыкает к нашему ремеслу», – думал Бека.

Пять дней прошло с той поры, как Липарит привёз Микаэла, и Бека успел привязаться к тонкому, словно ветка, беловолосому мальчонке. Нравилась мастеру его сдержанность, молчаливость. Без звука переносил он тягостные перевязки, за заботу благодарил смущённой улыбкой.

Собственных детей Бека судьба не послала. Овдовел он рано, другую жену не взял.

Бека отложил бобошник, пробежал глазами по ряду чеканов, выбрал лощатник с тупым и широким концом.

– Лощатником поле выравнивают, выровнял – чекан замени, – пояснил он Микаэлу, в обход многолетней, ещё с ученических пор привычки молчать во время работы. «Разговоры мешают собрать воедино всю силу чувств. Говорить и петь за нас должен металл», – наставлял своих учеников в мастерской Опизарского монастыря великий златоваятель Бешкен.

Микаэл словно знал мудрые наставления. Ни слова не вымолвил он в ответ, только молча кивнул головой. Взор его светлых глаз перемещался вместе с чеканом.

Чекан двигался, как приплясывал, слегка отклонясь назад. Он мял и лепил пластину, словно по собственной воле. Пальцы державшей его руки едва за ним поспевали, локоть златоваятеля парил на весу. Рельеф становился глубже. Фигура человека проступала отчётливей. Черты лица, волосы, складки одежды, правда, скорее угадывались, чем были по-настоящему различимы. Будто силился кто-то выбраться из тумана, но крепко держала ещё в своих тенетах золотая звенящая мгла.

– Резким ударом можно сбиться с рисунка или рваный след проложить. Чёткость при повторной выколотке появится, – снова проговорил Бека.

Сказанные негромко слова что-то нарушили в мастерской. Шота отбросил перо, вскинул над головой руки.

– Будь прокляты все неудачи, что готовы обрушиться на головы моих героев и на мою вместе с ними.

Шота встал, подошёл к тому краю стола, где работал Липарит. Поднял на свет отшлифованный крупный рубин. Камень вспыхнул кроваво.

– Царь камней, – сказал Липарит. – Арабы верят, что рубин излечивает от всех болезней и возвращает былую силу.

– Мне больше по сердцу предание, живущее в Индии.

Шота заговорил, словно начал читать страницы раскрывшейся перед ним не видимой никому книги.

– Жарко пылает раскалённое солнце. Воют и кружат горячие вихри. Это боги бьются на небе. Ураганом летят они друг на друга, рубят и колют в пылу жаркой схватки. Падают капли тяжёлой крови, падают вниз, падают в реку. Разрезают глубокие воды, разбивают отражения пальм. И спекаются капли в воде под лучами палящего солнца, превращаются в камень рубин, горят кроваво-красным огнём.

– Князь и амирспаласар Закарэ Мхаргрдзели шлёт привет этому дому и желает всяческих благоденствий.

В мастерскую через веранду вступил одетый в тёмное человек. Он назвался слугой амирспасалара и попросил господина Шота пожаловать к князю.

– Ступай. Следом приду, – сказал Шота.

Сопротивлялись сегодня строки, отказывались звенеть внутренним звоном. Слова не светились солнцем и кровью, как упавшие в реку камни. Шота с облегчением бросил исписанные листы и, распрощавшись, отправился в нижний город, в дом, похожий на башню.

– Прости, мой Шота, что послал за тобой слугу, и дважды прости, если оторвал от важнейшего из занятий – стихосложения, – такими словами встретил его Закарэ, едва Шота переступил порог Коврового зала, куда провели его слуги. Великолепные, в цветах и узорах ковры на стенах и на полу дали название просторному помещению.

– Я счастлив получить приглашение великого амирспасалара и дважды был бы счастлив, если бы не думал, что он позвал меня из-за дел, – в тон ответил Шота.

– Воистину говорят, что поэты видят сокрытое под землёй и спрятанное глубоко в сердце. Сколько дел навяжу я тебе сегодня, поэт и казнохранитель? – Закарэ расхохотался.

– Три, – быстро сказал Шота.

– Пронеслась стрела мимо цели. Всего только два, да и то, если одно из них дело, то другое – лишь просьба. Но вначале о деле, без него не посмел бы обеспокоить. Брат Иванэ тебя повсюду разыскивал. Не сыскав ни дома, ни в казначействе и зная про нашу дружбу, просил передать вот это.

Закарэ протянул свёрнутый в трубку пергамент. Шота расправил, прочёл: «Я, Тамар, царь и царица апхазов, ранов, кахов и месхов, в царствования нашего седьмой год, месяца июня, двадцать шестого числа, ради достоинства и величия нашего пожелала…»! Далее следовало указание выдать из царской сокровищницы жемчужных зёрен по счёту для украшения конской упряжи свиты, состоявшей из молодых женщин и дев.

Траты царя царей были огромны. Никакие деньги не жалелись для поддержания пышности и великолепия двора.

Пастухи у костров любили рассказывать, что пожелала однажды Солнце Тамар посмотреть, как растут горы. Воля царицы – для всех закон. Только горе не прикажешь: явись. Думали-думали, ничего не придумали. А девушки свиты скинули с ног расшитые золотом туфли-коши, наполнили песком и землёй и пошли одна за другой в кучу ссыпать. Вот и выросла на глазах царицы гора.

Гора под названием Коши в самом деле высилась близ Телави. Правда, появилась она, как и все остальные горы, в изначальные времена. Но правда и то, что юным девам в свите царицы цариц не имелось числа.

Закарэ хлопнул в ладони. Вошёл слуга, подал Шота перо и, дождавшись, когда начальник сокровищницы скрепит пергамент подписью, с поклоном принял упруго свернувшийся свиток.

– Отнесёшь к князю и управителю всем царским хозяйством Иванэ Мхаргрдзели, – сказал Закарэ слуге и обернулся к Шота:

– С первым делом управились без затруднения, дорогой Шота. Что же касается моей просьбы, то, помнишь, ты как-то упомянул о боевом приёме, которому научился в Константинополе. Расскажи, как всё получилось.

– Получилось всё из-за песни, господин мой и друг. Проходил я раз мимо русского подворья, слышу – песню поют. Лад чужой, непривычный. Звуки волнами плещут, зовут в бескрайние дали. Я зашёл, поклонился. «Звуки, – говорю, – как волны или жемчужные зёрна раскатываются. Сделайте милость, скажите, о чём слова повествуют?»

– Кто же расположился на подворье?

– Русские торговые гости. Я по-гречески спросил. Из тех, кто с Византией торгует, многие греческий знают.

– Прости, что перебил пустым вопросом. Продолжай.

– Торговые гости на поклон мой ответили. «Песня, – говорят, – воспевает подвиги славного витязя, Добрыней прозываемого. Бился он важно, ударом с носка владел», – «Что за удар?» – говорю. Гости в ответ рассмеялись: «Затрудняемся на словах объяснить». – «Покажите». – «Обидеть боимся. Ты – грузин, одной с нами веры, схожих обычаев». Долго я упрашивал. Много слов произнёс. Наконец один вызвался.

– Показал?

– Показал.

– И что же?

– Я с пола поднялся. Прошу: «Давай снова попробуем». Второй раз поднялся – снова прошу. И в третий раз мы силой померились без всякой для меня славы. А после четвёртой схватки он на полу возлёг. Торговые гости меня похвалили. «Выходит, недаром персы в старину называли грузин „гурджи“. Гурджи – „сильные“ значит», – сказали они.

– Вот чохи, Шота. Оденемся, как положено, и покажи приём.

Только сейчас Шота разглядел на тахте две борцовские чохи с короткими рукавами. Тыльной стороной ладони он провёл по тёмной полоске коротко стриженной бороды – жест, всегда служивший у него знаком смущения.

– Уволь, господин. Сила и ловкость твои известны. Однако удара с носка ты не знаешь, и я, тростинка перед тобой, могу ненароком тебя уложить.

– Три раза уложишь, на четвёртый – сам на полу полежишь. Не заставляй долго просить и повторять весь тот разговор, что провёл ты на русском подворье.

Шота поклонился.

Надев чохи и опоясавшись, как настоящие борцы, они встали друг против друга: ноги расставлены, согнутые в локтях руки выдвинуты вперёд. Закарэ был выше и шире в плечах, но он знал, что противник его стремителен и лёгок в прыжке, словно барс. Шота бросился первым. Он тут же встретил подножку, успел перепрыгнуть, но Закарэ поймал запястье вытянутой вперёд руки, повернулся спиной и резко склонился. Шота отлетел к стене, упал, вскочил, снова бросился с вытянутыми руками. Закарэ сжал его руки выше локтей. Шота быстро сел, опрокинулся на спину, поднял ноги. К стене отлетел Закарэ. Быстрые и сильные движения следовали без перерыва, слитным потоком, как лавина камней. Отработанные броски и захваты, подножки, зацепы, подбивки ногой, Шота изловчился, правой рукой схватил противника за руку, рванул вниз на себя. Одновременно левой рукой, поймав ворот чохи, с силой толкнул в плечо. Чтобы не потерять равновесия, Закарэ должен был сделать быстрый короткий шаг. И в тот самый момент, когда нога на мгновение оторвалась от пола, резкий удар носком по голени опрокинул его на ковёр. Шота навалился сверху, прижал к полу лопатки противника и в смущении отскочил.

– Прости. Не моя победа – отменен приём.

– Ловкая подсечка, обязательно перейму. – Закарэ поднялся, снял чоху. – Со времён Давида Строителя наши школяры поют: «Приобретают в Византии познания все, кто Икалто закончили ранее», но познания, что ты приобрёл, отличны от прочих. Уж не этим ли приёмом расправился ты с грабителями?

«Вот оно третье дело, подумал Шота. – Как разузнал?»

– Нет, мой господин. Там я орудовал плетью.

– В одиночку против семерых?

Шота промолчал, потом медленно проговорил:

– Я поступил бы против чести, если бы присвоил победу себе. Против семерых нас было двое, и большая часть победы пришлась на долю второго. Он дрался, как дэв. И если бы не его помощь, я вряд ли бы вышел из схватки живым.

– Кто он и как оказался на берегу Мтквари?

– Кто мой спаситель, как его имя и что он делал на берегу Мтквари, – ничего этого я не знаю. А если бы знал, то всё равно без его воли и ведома не открыл бы никому, даже тебе, мой друг и господин.

Пришло время помедлить Закарэ.

– Ты ответил, как благородный рыцарь, Шота, – сказал он после продолжительного молчания. – Но знай, мой вопрос задан не из любопытства, а ради нужд государственных.

– Мне нечего добавить к тому, что я сказал.

– Что ж, Шота, сегодня ты выиграл сразу две схватки.

Глава VI
НАРИКАЛА НОЧЬЮ

Чернила с пером и бумагу, подобно странствующему поэту, чей дом – дорога, Шота постоянно носил при себе. Судьбы его героев раскрывались подчас неожиданно. Картины внезапно возникали перед глазами и требовали настойчиво: запомни, запиши. Тогда Шота покидал застолье, бежал от дружеской беседы или спешил до срока закончить дела. Он писал там, где накрывала его прозрачной волной звонкая музыка стиха. Все прочие звуки отступали. На смену являлся ритм, напряжённый, размеренный, как удары морского прибоя.

Шота видел прекрасную Тинатин, красотою схожую с утренним светом. Царевна печалилась и тосковала. Верность её сердца, отданного Автандилу, была нерушимее клятвы. Он видел другую царевну, любимую Тариэлом, её звали Нестан-Дареджан. Ясная, как солнце, затмившее месяц и звёзды, она превращалась в час гнева в яростную тигрицу. В знак своей лютой тоски по возлюбленной Тариэл носил на плечах тигровую шкуру. Отважные витязи, Автандил и Фридон, готовы были жертвовать жизнью и счастьем, чтобы помочь Тариэлу отыскать похищенную Нестан.

 
Если друг возлюбит друга, то, не мысля о покое,
Он готов во имя дружбы бремя вынести любое.
 

Ограда из копий, завеса из стрел, неприступные стены и башни поднимутся на пути отважных витязей-побратимов. Шота, их создателю и певцу, было ведомо, что не даётся победа без потерь и упорной борьбы.

Он видел, как пировали цари и вельможи, разодетые в драгоценные ткани – аксамит и виссон. Звучали здравицы. Пели певцы, перебирали струны арфисты. Курильницы источали пахучий дымок.

И вдруг всё менялось. Вместо дворцов и садов с водомётами раскрывалась долина, поросшая дикой осокой. Далёкие горы подпирали вершинами небо. На вороном коне ехал всадник, закутанный в шкуру тигра. Голова понуро опущена, в безжизненной руке слабо зажата плеть. Вот всадник тронул поводья…

 
Он хлестнул коня, и взвился чёрный конь, покорный воле
Седока, и всё исчезло – никого не видно боле.
 

Картины возникали многокрасочные, в радужных переливах, недолговечных и зыбких. Шота торопился переложить их в стихи, пока радуга не растеряла цвет. Так златоваятель спешит залить в узорную форму расплавленный, жидкий металл.

Во время одной из прогулок по берегу Мтквари, когда Шота поравнялся с величавым Синим монастырём, названным так из-за синих кирпичиков крыши, мимо скользящей походкой прошла молодая женщина. Совсем близко взметнулось тёмно-красное покрывало, дрогнули чёрные, как агат, ресницы.

Стены с резьбой вокруг окон исчезли. Синяя крыша слилась с синевой небес. На месте, где только что высилась крепко сбитая церковь, раскрылся царский чертог. Праздничная толпа вельмож расположилась по обе стороны трона, сверкавшего тёмно-красными самоцветами. На троне сидел царь Аравии Ростеван. Владыка состарился, и, в предчувствии близкой кончины, он венчал на престол свою дочь Тинатин, как Гиорги венчал когда-то Тамар.

 
И склонились перед нею все собравшиеся ниц,
И признали эту деву величайшей из цариц,
И ударили кимвалы, и, как крылья чёрных птиц,
Все в слезах затрепетали стрелы девичьих ресниц.
 

Шота отошёл к ограде, торопясь передать бумаге увиденное. Но едва он достал из бронзового пенала, подвешенного к поясу рядом с кинжалом, чернильницу и перо, как к нему подбежали двое в ахалухах из грубого домашнего полотна:

– Батоно чемо, сделай милость. Мы тут сделку добрую сладили. Выправь бумагу, чтобы поистине и нерушимо значилось.

Его приняли за городского писаря, одного из тех, кто зарабатывает себе на жизнь составлением бумаг для неграмотного люда. Ни словом не возразив, Шота расспросил, в чём заключалась сделка, и написал по всем правилам, как положено: «Я, сын Касали, купил в Тбилиси от сына Дебориани виноградник и отдал быка и плуг, и есть тому свидетель».

При дворе долго ходил рассказ, как Шота Руставели составлял купчую под стенами Синего монастыря. «Плохой из тебя получится казнохранитель, если плату за труд принять отказался и от новых заказов бежал», – смеялся громче других Закарэ Мхаргрдзели.

В доме у Шота имелась комната, где постоянно горел светильник и куда не допускались даже друзья. После знакомства с мастерами-златоваятелями он полюбил работать за восьмиугольным столом в мастерской, где воздух звенел от камней и металла. Шота нравилось украшать самоцветами одежды и оружие своих героев. Звон золота, меди и серебра он вплавлял в тугой и певучий ритм стихотворных строк.

 
Открывайте кладовые, отпирайте все подвалы!
Выводи коней, конюший! Выносите перлы, лалы![4]4
  Перлы, лалы – старинные названия жемчуга и рубинов.


[Закрыть]
 

И было ещё одно обжитое место. Сцены бурь и кровавых схваток Шота любил сочинять на верхнем ярусе башни, где в древние времена располагались со своими орудиями учёные-звездочёты. Башня стояла на подступах к городу, как стоит на опушке леса вековой одинокий дуб.

Солнце скатилось за край земли и увлекло за собой день, когда Шота приблизился к башне и протянул страже кусок пергамента с подписью амирспасалара. Молодой офицер, почти ещё мальчик, с едва пробившейся тёмной полоской усов над верхней губой, отстранил пропуск.

– Господин поэт Шота Руставели всем хорошо известен, – со смущённой улыбкой сказал офицер.

– Ещё бы, – подхватила стража. – Сегодня ночку можно поспать. Начальник сокровищницы просидит за стихами до света, за нас стражу исполнит.

– От обещания удержусь, – засмеялся в ответ Шота. – Всё от того зависеть будет, резво ли побегут стихи. Если заковыляют, как охромевший конь, то мигом сочинителя вгонят в сон.

– Шота Руставели выражает в стихах свои мысли ясно и коротко, – сказал начальник стражи и звонко произнёс:

 
Стихотворство – род познанья, возвышающее дух.
Речь божественная с пользой услаждает людям слух.
Мерным словом упиваться может каждый, кто не глух.
Речь обычная пространна, стих же краток и упруг.
 

Шота тронуло, что молодой офицер знал его стихи. Он сжал руку юноши выше локтя:

– Как зовут тебя, мой мальчик?

– Арчил.

– Счастья тебе, Арчил. Благодарю.

При свете луны было видно, как вспыхнули щёки воина.

По крутым ступеням Шота поднялся на верхний ярус. Навстречу выступила темнота. В узкие щели бойниц вливалась ночь. Шота подошёл к южной бойнице. Внизу расстилалась долина, высвеченная луной до последнего камня. Меж камней, сбившись в кучу, торопливо передвигался ночной дозор. Стражи вели могучего сложения человека с завязанными за спиной руками.

Шота подошёл к бойнице, смотревшей в сторону гор. Скалы придвинулись близко и шли в наступление, словно готовились навалиться на башню, как рабы царя Ростевана на незнакомца в тигровой шкуре. Строки о битве Тариэла с посланцами Ростевана не складывались все эти дни. Вдруг стих зазвенел, строки натянулись как струны. Нерасторжимей кольчужной сетки сплелись слова.

 
Руки воины простёрли, задержать его хотели.
Горе, что он с ними сделал! И враги бы пожалели!
Он валил их друг на друга, как никто другой доселе,
Рассекал по пояс плетью, пробивая в латах щели.
Царь был взбешен, и в погоню полетел другой отряд.
Вьётся пыль, несутся кони, латы в воздухе горят.
Витязь снова оглянулся и, мешая с рядом ряд,
Стал рабов метать друг в друга, лютым пламенем объят.
 

Тариэл орудовал боевым бичом из сыромятной кожи с золотым перехватом у рукояти. Он хватал без разбора рабов, одним бил других, как это делал разметавший грабителей великан.

Внезапно Шота провёл рукой по лицу и бросился обратно к южной бойнице. Долина была пуста. Люди исчезли. Зелёным и голубым отсвечивали безмолвные камни. От каждого падала тень.

Рискуя слететь с высоких ступеней, Шота устремился вниз. Он пробежал мимо воинов, распахнул дверь.

Ночная крепость стояла безлюдной, как долина вокруг.

– Господина Шота, должно быть, что-то обеспокоило? – спросил Арчил, выйдя следом.

– Кто входил сейчас в крепость?

– Дозор бродягу доставил и тех, что грабят на дорогах.

– Не может быть, чтобы грабителем оказался. Куда повели?

– В угловую башню. Только без разрешения ведомства «Сыска» туда никому нет хода.

Арчил оказался прав. В угловую башню Шота не впустили, на вопросы отвечать отказались.

Чуть свет Шота явился к Закарэ. Все знали, что день амирспасалара начинается до зари. «Великий русский князь Владимир Мономах поучал своих сыновей: „Да не застанет вас солнце в постели“», – любил говорить Закарэ и следовал разумному поучению. Всё же Шота пришлось подождать, прежде чем амирспасалар сумел к нему выйти.

– Господин мой и друг, – сказал Шота после приветствий. – Я пришёл к тебе как проситель, и, если ты откажешь мне в помощи, мне останется только одно – припасть к ногам царя царей.

– Чем могу услужить тебе, мой Шота?

– Этой ночью дозор задержал того самого человека, который спас мне жизнь и честь, не дав погибнуть от мерзкой руки. Наступил для меня черёд вызволить его из беды.

– Даже если окажется, что он опасный преступник?

– Тогда я должен облегчить его участь.

– Откуда тебе известно, что его задержали?

– Я видел сам, но замешкался, не догадался сразу. В угловую башню, куда его провели, меня не впустили.

Закарэ покусал ус, подумал:

– Ты говоришь, Шота, что всё случилось нынешней ночью? Значит, с уверенностью можно сказать, что расследование и судопроизводство ещё не начались, тем более не последовало наказание. Кроме нас с тобой, неспокойных, все ещё спят. Я дам тебе разрешение на вход. Ступай, найди своего незнакомца, расспроси, в чём его вина. Тогда посмотрим.

С разрешением амирспасалара на вход Шота бросился в крепость. Угловая башня оказалась полутёмным двухъярусным помещением. Внизу располагалась охрана. Задержанных отправляли наверх.

– Улов у нас невелик, господин начальник сокровищницы, вмиг, кого надо, узнаете, – сказал толстый страж, очевидно здесь главный.

Он долго изучал подпись амирспасалара, потом крикнул:

– Эй, Коротышка, посвети господину.

Тот, кого назвали Коротышкой, нехотя поднялся, достал из ниши плошку с теплившимся огоньком, прикрыл пламя ладонью:

– Следуйте за мной, господин.

Холодное полутёмное помещение, куда они поднялись, представляло собой часть верхнего яруса, перегороженного кирпичной стеной. Сквозь узкие щели бойниц свет пробивался с трудом. Шота едва разглядел лежавших на соломе людей.

– Свети, – нетерпеливо сказал он стражу.

Голоса и свет разбудили спавших. Они заворочались, стали приподниматься. Зазвенели цепи оков.

Шота насчитал одиннадцать человек. Но незнакомца, схожего с дэвом, среди задержанных не оказалось.

– Эта куда ведёт? – Шота указал на обитую железом дверь.

– Такое же помещение. Задержанных мало, пустым стоит.

– Покажи.

– Ключ внизу.

– Ступай, принеси, – Шота бросил стражу монету.

Коротышка поставил на пол светильник и удалился.

– Я разыскиваю человека, задержанного этой ночью. Он отличается крупным сложением. Лицо заросло бородой.

– Кто его знает, где он. Такого не видели, – раздались в ответ ленивые голоса.

Шота отсчитал одиннадцать монет.

– Получите втрое, если укажете, где его держат.

– Право слово, батоно чемо, не знаем. С радостью оповестили бы, да такого, как ты говоришь, в глаза не видели.

– И ничего ночью не слышали?

– Болезнь твоя на меня, как есть, приводили ночью. В двери громко стучали, – воскликнул один из задержанных.

«Я и стучал», подумал Шота.

Вернулся стражник, спускавшийся за ключом. Отпер дверь.

– Убедитесь, господин, коли на слово не верите.

Помещение было пусто.

– Других дверей нет?

– Не имеется. Башня глухая.

Весь день Шота посвятил розыскам. Он вновь побывал у Закарэ. По его совету отправился в ведомство «Сыска и наказаний». Начальник ведомства вызвал к себе подчинённых, расспросил в присутствии Шота. Расспросы не принесли никаких результатов.

Под вечер Шота отыскал юного воина.

– Скажи, Арчил, ты видел, как привели задержанного?

– Собственными глазами, господин Шота. Я в крепость дозор впускал, как же не видеть.