Текст книги "Огонь на ветру"
Автор книги: Самуэлла Фингарет
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)
Глава VII
ЗА ЛЕСАМИ ДАЛЁКИМИ
Торговое судно поднималось сначала по Волге, потом по Оке. Ветер без устали надувал косой парус, гребцы день за днём налегали на вёсла. Могучие реки несли свои воды, казалось, до края земли. Навстречу двигались ладьи и струги. Корабельщики обменивались приветствиями. Подалее от середины быстро скользили лодки-долблёнки и останавливались, замирали. Вдруг какая-нибудь из них отважно бросалась наперерез волнам и наискось прорезала реку от берега к берегу.
Долгий путь Чахрухадзе не томил. Он давно полюбил дороги. «Поэт-скиталец, песнопевец дорог», – называл он себя в стихах. А тот, кто выбрал в судьбу страннический посох, знает, что время в пути предназначено для пополнения знаний и впечатлений. «Узнай, расспроси, как живут другие народы, что имеют, мечтают о чём». И пока в отдалении безостановочно проплывали лесистые берега, Чахрухадзе вёл неторопливые беседы с купцами-персами, нанявшими судно, – сухим подвижным стариком с седой бородой клином и чернобородым, коренастым, средних лет мужчиной, с горящими угольными глазами. Оба более двадцати лет вели торговлю с Северной Русью. Третья река, по которой пролёг водный путь, носила название Клязьма. Была она меньше великих своих сестёр и извилистей. Берега приблизились, дали возможность себя разглядеть. На высоком обрывистом берегу тянулись к небу берёзы и сосны. На низком – расположились селения в квадратах зелёных и жёлтых полей.
– Судя по крепким постройкам, ладно живут.
– Землю со всем старанием обрабатывают. В лесах всякого зверя обильно, озёра и реки рыбой славны.
– Со времён князя Андрея, прозванного Боголюбским, во Владимир товар возим, – гордясь своим давним знакомством со здешними землями, важно проговорил старик. – Пятнадцать лет прошло с той поры, как заговорщики злодейски убили князя в Боголюбском дворце под Владимиром, а его начинания сам, дорогой попутчик, увидишь, похоронить не смогли. Владимир Мономах основал на Клязьме малгород Владимир для защиты, как крепость. Андрей Боголюбский сей городок превратил в столицу и, возвеличив, стал вокруг Владимира собирать русские земли.
Старик был первым торговым гостем, прибывшим в новую столицу водным путём, и о Владимире говорил с любовью, как о второй своей родине.
– Не намного постарше меня город Владимир, – проговорил старик и погладил от удовольствия бороду. – А где человеку глубокая старость, там городу лишь младенчество. Однако млад-город в богатстве и населённости поспорит со старинными – Суздалем и Ростовом.
– Что же выставит город, если до спора дойдёт? – улыбаясь, спросил Чахрухадзе.
– Крепость неприступную, строения каменные, обширную пристань, богатый торг. Ещё он выставит самое главное из своих сокровищ – изделия мастеров-рукоделов. Владимирские камнерезы и кузнецы известны во многих землях.
– В Тбилиси мне приходилось слышать, что князь Савалт – правитель мудрый и властный. В решениях принятых неколебим.
– Всеволод – истинное его имя. Всеволод Юрьевич, – старик запнулся, произнося трудные звуки. – Младший он брат Андрею Боголюбскому, оба приходятся сыновьями Юрию Долгорукому.
Разговор вели по-персидски. Когда Чахрухадзе не хватало персидских слов, он добавлял греческие. Двуязычие купцов не смущало. С Византией торговля велась постоянно, и греческий язык заменял в Константинополе свой родной.
– Про дела, князем Всеволодом творимые, отзываются с похвалой по истинной справедливости, – продолжал старик. – Наследие, от старшего брата доставшееся, князь Всеволод приумножил, ни единой крохи не растерял. Шесть лет назад случился большой пожар. Половину построек огонь обратил в пепел и дым. Рухнул храм, возведённый по воле князя Андрея Юрьевича Боголюбского. Всеволод Юрьевич повелел своим зодчим главные строения восстановить, а храму придать большую против прежнего величавость. Был храм увенчан одной главой-куполом, теперь красуется пятью куполами. – «Справедливо торговых гостей называют „говорящими книгами“, – подумал Чахрухадзе. – Без них наши знания о мире отличались бы скудностью».
– Важнее другого, что дело старшего брата по собиранию русских земель князь Всеволод Юрьевич продолжил с успехом, – вступил в разговор чернобородый.
– Схожи ли были братья? – спросил Чахрухадзе.
Убитый в Боголюбове князь приходился отцом Гиорги Русскому, первому мужу Тамар, и судьбу Андрея Боголюбского Чахрухадзе мысленно сопоставил с судьбой его сына.
– Сводные они меж собой братья, от разных матерей рождены, – ответил старик. – Матерью князя Андрея была княжна из знатного половецкого рода. После её кончины великий князь Юрий Долгорукий во второй раз женился, византийскую царевну в супруги взял. От двух браков много детей народилось. Между Андреем и младшим из сыновей, Всеволодом, пролегла разница в сорок лет.
– В Андрее Боголюбском рыцарские добродетели были крепко сплетены с самовластием, – сказал чернобородый запальчиво. – Благороден был, первый по храбрости воин, книгочей, сам сочинительством занимался. А со сводными братьями без справедливости поступил. Едва скончался отец, он отослал младших братьев и мачеху в Византию. Себе же присвоил Ростово-Суздальское княжество, завещанное Юрием Долгоруким меньшим сыновьям.
– Не причинил Андрей Боголюбский младшим братьям зла, – наставительно проговорил старик. – На родине княгини, своей матери, при византийском дворе, получили княжичи истинно царское воспитание.
– Среди византийских хитростей, злоязычия и кубков с отравленным вином воспитание получили, – подхватил чернобородый. – Вот и вышел князь Всеволод хитрецом первейшим. О выгоде государственной печётся – своей при этом не забывает. Если сел на коня и преломил копьё в схватке, то, значит, война ему выгодна и в победе он крепко уверен.
– Осторожный правитель, распоряжается со всей осмотрительностью, в том нет худого, – сказал старик. – В государственном деле, как в нашем, купеческом, голову надо держать в холоде, поступать без горячности.
«Сложный складывается образ, – подумал Чахрухадзе о владимирском князе. – Заносчив, должно быть, надменен. Сколько людей у него под началом, сколько земли под пятой. Как к такому проникнуть? Подпустят ли близко к дворцу?»
Размышления вызваны были письмом, полученным от Закарэ Мхаргрдзели за несколько дней до отплытия.
Странствия предполагали свободу. Выбирай любую из тысячи дорог – земля открыта перед поэтом-скитальцем. Но истинной свободы Чахрухадзе не знал. Служба при царском дворе держала словно на поводу. Только расправил крылья – и оборвался нежданно полёт. Так вышло и в этот раз. «Узнав об опасном странствии, которое решил предпринять её секретарь и поэт, – писал амирспасалар, – царь царей Солнце Тамар проговорила: „Поэты, подобно планетам, не пребывают в покое. Но, покидая наш небосвод, они возвращаются, чтобы, вобрав новый свет, сиять ещё ярче. Пусть не томит нас Чахрухадзе длительным ожиданием, но, засвидетельствовав всю глубину нашего уважения великому князю Савалту, возвращается благополучно в Тбилиси“. Вот доподлинные слова царицы цариц, – писал далее амирспасалар. – И хотя Незакатное Солнце Тамар не захотела обременять поэта посольскими делами, она высказала пожелание, чтобы узнал её секретарь мысли великого князя о судьбе своего племянника, князя Гиорги Русского, если удостоит великий князь гостя из Грузии личной беседой». К письму был приложен усыпанный самоцветами крест для подношения великой княгине, супруге Савалта, и тугой кожаный кошелёк на дорожные расходы царскому секретарю. Всё вместе означало, что, отправившись в путь по собственной воле и выбору, Чахрухадзе оказался послом без посольских прав, простым исполнителем тягостного поручения.
– Доступ в княжий дворец сильно затруднён? – спросил он у старика после длительного молчания.
– Для торговых гостей проход открыт всюду, хоть в городские ворота, хоть в княжий дворец. Во дворец явимся прежде всего, поклонимся княгине Марии Шварновне, предложим товар. Большой добротой отличается супруга великого князя, дочь чешского князя Шварна. После пожара она раздала погорельцам собственную казну.
– Когда во дворец пойдёте, о важном попрошу для себя деле. На ответный подарок не поскуплюсь.
– Охотно выполним, если сумеем, – дорога роднит.
Владимир появился на левобережном холме огромным, вытянутым на восток треугольником. На самой вершине кружил грозный венец из островерхих башен и стен. Вниз сбегали сады и постройки. После тишины величавых рек многоголосье владимирской пристани обрушилось раскатами летнего грома. Тихие краски неба, воды и удалённых от глаз берегов сменились звонкой и пёстрой радугой. Всевозможные суда с парусами косыми, прямыми, с кормовым веслом или недавно придуманным рулевым управлением покачивались у причала. Между высоких бортов торопливо и ловко прокладывали себе дорогу мелкие ялики и челны. По сходням цепочкой шли люди с мешками и бочонками на плечах. На берегу торговали рыбой, складывали и разбирали горы товаров, тащили тюки к береговой кромке, нагружали телеги. Всё выполнялось шумно – с криками, возгласами.
– Владимир и город Москва на Москва-реке – ключи всем торговым путям, – горделиво проговорил старик.
– Что за Москва? – полюбопытствовал Чахрухадзе.
– Невелик городок, основанный Юрием Долгоруким, а как богатырь-младенец из сказки, не по дням – по часам растёт.
На постоялом дворе Чахрухадзе устроился вместе с купцами и принялся ждать. Купцы, едва разгрузившись, отправились во дворец. День был ещё в разгаре, и солнце светило светло и радостно. Вернулись до темноты.
– Дело посольское полностью удалось, – весело сказал старик. – Завтра к дневной трапезе ожидают.
– Сделай милость, расскажи по порядку.
– Порядок известен, не нами он заведён, не на нас и закончится. Ввели нас девы-служанки в палату, расписанную цветами и травами. Развязали мы тюк, разложили парчу переливчатую и тонкопрядный виссон, развесили бахромчатые шали, паутины тоньше. Княгиня Мария Шварновна явилась в наряде строгом, в тёмном платье с собольей опушкой, в жемчужном венце. «Спасибо, торговые гости, что дали не устрашились, пожаловали в наше Залесье». Мы в ответ поклонились трижды: «Да пошлёт небо счастья государыне великой и милостивой, государю-супругу, сыновьям-княжичам, дочкам-княжнам». Княгиня товар осмотрела, тонкими пальчиками потрогала, довольна осталась. «Всё, что разложено, забираю для княжичей и княжон. Казначей произведёт с вами расчёт полностью, без обид». – «Великая честь для купцов угодить государыне. Благодарим за почин». – «Торгуйте, гости, себе на прибыль, владимирцам не в убыток». Государыня к двери направилась, да я поклоном её удержал. «Пусть, – говорю, – государыня не прогневается, что не по должности за посольство берусь. Только просили передать государыне это». Я ларчик с крестом из сумки у пояса вынул, крышку открыл, повернул на свет. Драгоценные камни вспыхнули разноцветными звёздами, золотые узоры задвигались волнами, как на ветру колосья. Княгиня ручками даже всплеснула. «Откуда такое чудо?» – «Из Грузии прислано. Работа прославленного златоваятеля Бешкена». – «Кто привёз?» – «Приближённый царицы Тамар разделил с нами плавание. На подворье ожидает милостивого княжьего слова». Княгиня направила к князю деву-прислужницу, та явилась с ответом: «Великий князь Всеволод Юрьевич ожидает гостя из Грузии к завтрашней полуденной трапезе».
«Начало положено, – подумал Чахрухадзе. – Однако пойдёт ли великий князь на доверительный разговор?»
– Благодарю от всего сердца, – поклонился Чахрухадзе купцам. – И вслед за великой княгиней желаю вам радости от торговли и прибыли.
Глава VIII
ГОРОД ВЛАДИМИР
В малой столовой палате трапезничали чинно. Разговоры велись негромкие, здравицы не возглашались. Слуги в красных кафтанах бесшумно ступали по войлочному ковру, несли на серебряных блюдах жареных уток. Огромный осётр покоился среди Ломтиков овощей, горкой чёрных жемчужин лежала рыбья икра.
– Прости, дорогой гость, что не сумел подобрать сотрапезников, – обратился князь Всеволод Юрьевич к сидевшему по правую руку Чахрухадзе. – Из всех я один по-гречески говорю, и придётся тебе со мной поскучать, другие не сумеют принять участие в нашей беседе.
Не нужно было обладать разумом мудреца, чтобы уяснить смысл сказанного: «Ты, мол, дорогой гость, прибыл к нам без посольских грамот, потому принимаем тебя, как гостя, не как посла. А если есть что сказать, говори без опасений, никто другой не поймёт».
– Моё сердце преисполнено великой благодарности к государю, – склонил голову Чахрухадзе. – О радушном приёме, оказанном мне во Владимире, надеюсь поведать во всех подробностях царю царей Грузии солнцеликой Тамар.
– Про деяния царицы наслышаны. Печётся она о пользе государственной, хозяйство наладила крепкое, взрастила военную мощь. Соседние страны нападать опасаются, сами в опаске живут. Ладным ли оказался помощником для царицы второй её муж?
«Князь тонкий политик, – обрадованно подумал Чахрухадзе. – Он рассчитал, о чём пойдёт речь, и, первым начав о браках, дал мне понять, что не противится разговору».
Вслух Чахрухадзе сказал:
– Бесконечно тронут добрыми словами, произнесёнными государем. В Грузии царицу Тамар называют «солнцем, затмившим сияние остальных светил». Осетинский царевич Давид Сослани на нашем небосклоне – луна.
– Взошедшая взамен закатившейся, – без усмешки проговорил князь.
Наступила трудная часть разговора, и подбирать слова Чахрухадзе начал с осторожностью.
– Мало найдётся в мире витязей, чтобы превзошли отвагой и доблестью князя Гиорги Русского, – сказал он после непродолжительного молчания. – Однако брак заключён был поспешно. Царица Тамар, лишившись отца, уступила настойчивым просьбам вельмож, хотя её чуткое сердце восставало против необдуманного союза. Царица Тамар и князь Гиорги остались друг другу чужими. Несмотря на многие достоинства князя Гиорги, с жёсткими чертами его характера царица цариц примириться не захотела. Последовало расторжение брака.
– Нравом племянник повторил отца. Во всём был велик князь Андрей Юрьевич, сводный мой брат. Только одно неприемлемым было – гордая самовластность. Хотел, чтобы всё по единой его воле свершалось, страшен делался от возражений. Как же случилось, что отосланный три года назад в Византию племянник дважды в нынешний год являлся с войсками? В западных землях крест целовали ему на верность. В кутаисском дворце венчали на царский престол.
– Царица Тамар усмирила заблудших и неразумных мудрым и ласковым словом. Там же, где разум оказался бессилен, заговорили мечи, – смущённо сказал Чахрухадзе. Выходило, что князь Савалт за своими лесами далёкими знал о восстании, усмирённом с немалым трудом. – Коронация князя Гиорги произошла против права, действия не имела. Бунт потерпел поражение. Главари в знак раскаяния явились с верёвкой на шее и молили милостивую царицу сохранить им жизнь. Когда этим летом князь Гиорги отважился на вторую войну, то, кроме кучки воинов, переданных ему азербайджанским правителем, у него под началом никого другого не оказалось.
– За развод с племянником царицу не осуждаю, – проговорил Всеволод Юрьевич. – Руководствовали её поступком государственные интересы. Но и на Руси князю Юрию не уготован удел. Владимирским княжеством я владею по праву и закону, согласно завещанному. От права не отступлю. Много тому примеров, как дядья с племянниками кровавые войны вели. Мой отец, великий князь Юрий, прозванный Долгоруким, бился за Киевский стол с сыном старшего брата, Изяславом Мстиславовичем. Отец царицы Тамар также с племянником сражался кровопролитно и, победив, поспешил противника обезвредить. Царевича заключили в темницу и выкололи глаза. Вон боярин Михаил Борисович воротился недавно из западных стран, – князь кивнул на сидевшего по левую руку тучного человека в златотканом кафтане.
Чахрухадзе давно стало казаться, что вельможа прислушивается к их беседе и князь знает про это.
– Сказывает Михаил Борисович, что английский король Ричард, прозванный Львиное Сердце, отправился впереди войск в крестовый поход на Восток против неверных. Так меньшой его брат только того и ждёт, чтобы погиб благородный Ричард или в плену оказался. Королевич тогда престол для себя отберёт в ратоборстве с племянником. Я князю Юрию зла не желаю, пусть, однако, живёт на чужбине и не искушает судьбу. В русских землях я раздора не допущу, достаточно натерпелись лиха. Раздор изнутри подтачивает государство, как ржа точит меч или плуг.
– Великую истину вымолвил государь. Внутренние войны истощают страну. В единстве – крепость и сила.
Острая тема пошла на убыль. Главное было произнесено и услышано: князь занят устройством своего государства, зла племяннику он не желает, но и не порушит из-за него добрососедские отношения. Полки поднимать на Грузию не собирается.
«Судьба князя Гиорги легче пушинки на весах его беспокойства», – подумал Чахрухадзе.
Слуги обнесли гостей просоленными хрящами и разварными грушами, наполнили кубки янтарным, пенистым квасом.
– Один песнотворец пристыдил нас, князей, что за мелкими распрями забываем про общие для Руси нужды, – усмехнулся вдруг князь. – Песнотворец сам не раз в походах копья ломал, так, верно, про эти дела понимает.
Князь назвал имя поэта-воина. Чахрухадзе не разобрал, переспросить не решился.
– Про «честь», да «хвалу», да «хулу за бесчестье» песнотворец сказывает, что ни слово, а за поиски для одного себя славы осуждает сильно. «Слава, – говорит, – должна принадлежать неделимо всей Руси – нашей родине, всему русскому оружию. Сплачивайте, князья, воедину силу разрозненную».
– Замечательную мысль провозгласил поэт, – живо откликнулся Чахрухадзе. – Как называют его сочинение?
– «Слово о полку Игореве» называют. Про неудачный поход Игоря Новгород-Северского там сказывается-поётся, и слава возглашается всему храброму воинству. Если интерес появился, передам тебя доброписцу Кузьме, пусть покажет, над чем сидит день-деньской и по ночам возжигает светильник. Ещё при убиенном брате, Андрее Юрьевиче, затеял Кузьма летописание и собирательство книг. По моей воле продолжил братнино начинание. Ныне одних греческих книг скопилось в палатах несколько сотен.
Князь поднялся. Все, кто сидел за столом, вскочили, принялись кланяться, благодарить.
– Благодарю государя за великую честь и интереснейшую беседу, – поклонился Чахрухадзе вместе с другими.
– Ступай, дорогой гость, огляди наше книжное богатство. Меня же не обессудь, что трапезу покидаю. Дела ждут. Отмерены они полной мерой на каждый день.
Князь удалился. Слуги в красных кафтанах провели Чахрухадзе в просторное помещение с тремя слюдяными оконцами. Князь не напрасно упомянул о «книжном богатстве». На полках, столах, на крышках больших сундуков – повсюду лежали книги. Большие и малые, оплетённые в кожу поверх деревянных дощечек, с застёжками из меди или серебра, в золочёных окладах.
Худой высокий старец в тёмном одеянии, наподобие рясы, сидел перед подставкой для книг, сгорбившись и скрестив на груди руки. Седые волосы, перетянутые через лоб ремешком, свисали вдоль впалых щёк длинными прядями. Это и был Кузьма.
Увидев вошедшего Чахрухадзе, Кузьма поднялся, низко, но сдержанно и с достоинством поклонился.
– Княжий слуга упредил, что гость высказал пожелание рассмотреть Владимирский свод. Работа, однако, не завершена. – Кузьма указал на книгу, раскрытую на подставке, придвинул для гостя резное кресло. – По велению князя Всеволода Юрьевича затеяно свести в единую книгу-свод события, записанные по разным летописям, и расположить в должном порядке, какое за каким следовало. Прежде чем свод пополнить, я рассказ одного летописца сверяю с тем, как о том же другая летопись повествует. Сверку делаю, чтобы правду не обойти, по кривой дорожке не углубиться.
– На многие годы, должно быть, рассчитан великий труд.
– Что я не успею, выученики довершат.
– Вернее сказать – продолжат. История народа, как и сам народ, никогда не придёт к завершению.
Чахрухадзе занял предложенное кресло, не спеша, с удовольствием тронул желтоватый с ворсинками лист пергамента, перевернул несколько страниц. Перед глазами потянулись ровные строки чётких, чуть угловатых букв, схожих с греческими. Как военачальники впереди полков, торжественную поступь абзацев открывали большие красные буквицы в венке из трав и цветов. Книга была лицевая, снабжённая цветными рисунками – миниатюрами с изображением лиц, принимавших участие в действии. Быстрые, подвижные фигурки разрывали мерный бег строк. Мчались кони, взмахивали мечами всадники, трубачи, уперев руку в бедро, трубили в длинные трубы, охотники натягивали тугие луки, стремглав убегали звери. Внезапно всё замирало. Возникал величавый храм или ступенчатый трон с недвижно сидевшим властителем.
– Князь Андрей Юрьевич Боголюбский, великий государь, возвеличивший Владимир, – сказал Кузьма. Он увидел, что взгляд гостя задержался на странице, где шло повествование о возвышении Владимира. Миниатюра изображала Андрея Юрьевича в великий для него час. Князь восседал на троне торжественно и неподвижно. С плеч ниспадала мантия, скреплённая возле ворота драгоценной застёжкой. В руке был зажат вознесённый вверх меч – знак княжьей власти и неодолимого могущества.
– Отъезд младшего сына Андрея Юрьевича на княжение в Новгород, – пояснил Кузьма содержание следующего рисунка.
– Князя Гиорги, первого мужа царицы Тамар?
– На Руси его зовут Юрием, как деда звали.
Разговоров о князе Гиорги на сегодняшний день Чахрухадзе хватило с избытком. Он откинул назад десять или более страниц. Увидел женщину, склонившуюся над гробом. Женщина плакала. Маленький беглый рисунок передал неутешную скорбь с такой выразительностью, что казалось, даже складки просторного одеяния струятся наподобие слёз.
– Чьей вдовьей печалью наполнил летописец страницу?
– Безвременно скончался князь Изяслав Мстиславович, двоюродный дядя Юрия, Гиорги, по-вашему. Смерть в одночасье случилась, никто не ждал. У гроба рыдает супруга князя, царевна Русудан из Обез.[5]5
Обезы – так в русских летописях называется Грузия.
[Закрыть] Года в жёнах не проходила, как оказалась вдовой. Неутешным, сказывали, было её горе.
– Русудан, тётка царицы Тамар? – спросил Чахрухадзе.
– О ней речь.
– Не может быть. Всем известно, что царица Русудан была супругой хорасанского владыки.
– Выходит, что по второму разу в Хорасан замуж выдали. – Кузьма отыскал на странице нужные строки, переложил про себя на греческий, вслух произнёс:
– Князь Изяслав Мстиславович взял из Обез в жёны себе царёву дочь. Год указан тысяча сто пятьдесят четвёртый.
– В тот год я только родился, помнить не мог.
– Память книжья прочней человеческой. Записанное – вечно живёт. Однако я слышал, что гость любопытствует разузнать о походе Игоря Новгород-Северского. В тысяча сто восемьдесят пятом году был поход.
Кузьма раскрыл летописный свод на последних исписанных страницах, далее следовали незаполненные листы.
– Это – князь Игорь, – указал на рисунок Кузьма. – Он на коне и ранен в левую руку. Стрелы мечет брат его Всеволод. «Яр туром» его называют за безудержную отвагу. Но не буду сбивать тебя с чувства словами. Смотри.
Летучие чёрные линии и разноцветные пятна – красные, зелёные, жёлтые – складывались в фигуры воинов, одержимых битвой. Сражались пешие, бились и на конях. Над головами реяли стяги: русские с крестом, половецкие с рогатым полумесяцем. Копья молниями прорезали желтоватую поверхность листа, стрелы висели чёрными тучами. Быстрые сцены, словно увиденные на скаку, следовали одна за другой и собирались в единое действо. Длился бой, смертный, жестокий. Чахрухадзе стало казаться, что можно расслышать лязг мечей, вскрики раненых, треск ломавшихся копий. Но вот и последний рисунок. Он отличен от остальных. На прежних действие происходило, на этом к действию лишь готовились. Два знатных воина собрались вскочить на коней. Один ухватил лошадь за холку, другой вдел ногу в левое стремя. Правое поддерживал коленопреклонённый оруженосец и, что удивительно, не столько оказывал помощь своему господину, сколько стремился привлечь внимание к стременам.
– После того как князей неудача постигла, в тот же год ударил по струнам вещий воин-песнотворец, и услышала его Русь.
Кузьма указал узловатым пальцем на рисованные стремена:
– Великой храбростью отличались воины княжьих дружин.
Песенные строки Кузьма проговорил по-русски. Слов понять Чахрухадзе не мог. Но звуковой лад он расслышал.
Движение строк напомнило мерную рысь: скачет отряд, тешатся всадники удалой, воинской песней.
– Одно плохо, – по-гречески продолжил Кузьма. – Захотели Игорь и брат его Всеволод помериться силами с половецким войском в особицу, не созвав остальных. Возжелали князья дойти до края степей, зачерпнуть шеломами воду из Дона. В одиночку идти – общее дело порушить, полки, как скошенную траву, под копыта вражьей конницы положить. Так и вышло. В первом бою князья победили. По второму разу возле реки Каялы сошлись. Половцев собралось видимо-невидимо. Тьма. Перед несметной ратью одним, без подмоги, как устоять?
С раннего утра до вечера,
с вечера до света летят стрелы калёные,
гремят сабли о шлемы,
трещат копья булатные
в поле незнаемом,
среди земли Половецкой.
Чёрная земля под копытами костьми была засеяна и кровью полита: горем взошли они по Русской земле.
Однако неладное произошло, – спохватился Кузьма. – Я в увлечении заговорил на языке гостю чужом.
– О, продолжай, пожалуйста. Стихи воздействуют на душу подобно музыке. Но скажи, кого воспевает поэт – князя Игоря?
– Нет, не одного Игоря, – подумав, ответил Кузьма. – Хотя много о нём сказывается-поётся: как решил единолично в поход идти, как бился вместе с дружиной, не пожелав спасения одному себе, в плен попал и бежал из неволи. Супруга его, дочь Ярослава Осмомысла Галицкого, вымолила князя у солнца, Днепра и ветра. Песнотворец величает её ласково Ярославной, по имени отца, по отчеству.
– Значит, взоры поэта прикованы прежде всего к страждущей и верной супруге?
– Нет, не к одной Ярославне. Набатом прогремели слова, что вложил песнотворец в уста Святослава, великого князя Киевского. Обратился великий князь к двенадцати русским князьям с призывом. Никого из могучих князей не забыл. У Всеволода Юрьевича Владимирского дружины способны Волгу вёслами расплескать. Дон шеломами вычерпать. Если выставит Ярослав Осмомысл Галицкий все полки, то покрепче железных ворот преградит дорогу врагу.
Вступите же, господа, в золотые стремена,
за обиду сего времени,
за землю русскую,
за раны Игоревы,
буйного Святославовича.
Кузьма перевёл дыхание.
Вновь указал на рисунок с чётко обозначенными стременами.
– Чтобы гостю понятно было, так я скажу: песнотворец устами великого князя призвал всех князей вступать в стремя для дальних походов одновременно. Вместе – не порознь действовать. Слово, песнотворцем произнесённое, помчалось по всей Руси, как огонь на ветру. Стремя сделалось знаком единства, в летопись перешло.
– Как замечательно ты сказал: «Слово поэта – огонь на ветру». Великим смыслом наполнено сказанное, до конца дней в душе сохраню. Так, значит, главный герой – Киевский князь?
– Нет, не он.
– Кто же тогда, если не Игорь, не супруга его княгиня и не великий князь?
– Сама земля Русская, от края её и до края. К ней все чувства обращены. Песнотворец обернулся соколом или орлом, под облака взмыл, увидел земли бескрайние, реки могучие, города устроенные, немеренные леса. Он заглянул зорким оком во времена стародавние, минувшие. Возвернулся в сегодняшний день. Увидел, что люди нуждаются в мире, земля родная – в защите. Ещё он увидел, что земля со своим народом единым дыханием живёт, единой болью болеет, единой ликует радостью. Птицы и звери удерживали князя Игоря от необдуманного похода. Небо грозу наслало, солнце затмилось средь бела дня. Не послушался князь. На чужбине звери и птицы враждебными стали. Дождь не струями водяными – стрелами пролился. Степная трава копыта коня опутывала, когда князь уходил из неволи. Вот мчатся Гзак с Кончаком, половецкие ханы, по следу за Игорем. Притихла степь, притаились птицы, одни змеи-полозы переползают с места на место.
Тогда вороны не граяли,
галки примолкли,
сороки не стрекотали,
только полозы ползали.
«По-о-лозы по-о-олзали», – протянул Кузьма последнюю строку.
По-настоящему, гусельным перезвоном сопровождаться был должен песенный сказ.
Заворожили Чахрухадзе звуки-звоны. Взяли в плен мерные строки, то и дело менявшие поступь, созвучные друг с другом слова. Он покинул книгохранилище с желанием прочитать поэму, переложенную от первой до последней строки на грузинский язык, как были переложены греческие и арабские книги или персидская поэма «Вис и Рамин».
