Текст книги "Ночь Волка"

Автор книги: Самид Агаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Я, Галя, сказал, про то, что во мне проснулись гены партизана, а не карателя, – заметил Шилов, – я не собираюсь теперь жить в подвале.

Галя погладила Шилова по голове.

– Ну, что ты, Саша, в подвале картошку надо поискать.

– Я вчера все выгреб.

– Саша, полезай в подвал и ищи, иначе мы помрем с голоду.

– Галя, но там же темно, – жалобно сказал Шилов.

– А Марат тебе фонарик даст. Марат, дай ему свой красивый фонарик.

Марат достал из нагрудного кармана тонкий фонарь в виде авторучки и протянул Шилову.

– Эхма, – сказал Шилов: взял в руки фонарик, откинул половичок, вытащил из пола две доски и со словами: "Считайте меня коммунистом" буквально провалился под землю.

– Там, по углам пошарь, – посоветовала Галя и пошла на кухню. В ответ Шилов продекламировал: "В глубине смоленских руд, храните гордое терпенье, не пропадет ваш скорбный труд и дум высокое стремленье".

Марат сел на диванчик рядом с Вероникой. Она немедленно обхватила его шею и горячо зашептала в ухо: "Ты, что же, подлец, такой, не хочешь спать со мной"?

– Увы, – ответил Марат.

– Я все равно приду к тебе ночью, – продолжала Вероника.

– Мы здесь вдвоем не поместимся, – пытался возражать Марат, – если только ты на меня ляжешь.

– Да, – согласилась Вероника, – но лучше ты на меня.

Вернулась Галя, неся толстый желтый огарок сечи:

– Насилу нашла. Марат, у тебя есть спички?

– Баня готова, – сказал Шилов, – пошли париться.

Баней служило небольшое деревянное, некрашеное, а потому почерневшее от времени строение, все больше и больше враставшее в землю. Маленькая узкая дверь, скорее напоминавшая садовую калитку, нежели вход в баню, к тому же неплотно закрывавшуюся, так сидя в предбаннике, куда человек попадал, согнувшись пополам, можно было видеть единственную деревенскую улицу, лежавшую выше уровня бани. Лязгая зубами от холода, Шилов мгновенно разделся, и вполз в парилку, куда вела дверь еще меньшего размера, чем входная, она напоминала амбразуру дота, следом за ним пролез и Марат. Баню топили по черному, поэтому изнутри она была еще чернее, чем снаружи. Сильно пахло дымом. Из крошечного оконца под потолком, проникал тусклый свет

– Это называется, ты баню протопил, – сказал Марат, забравшись на полок, – кажется, здесь холодней, чем на улице.

– Спешка до добра не доводит, – не оправдываясь, философски заметил Шилов, – но ничего, ща поддадим, будет нормально, возможно, что ты и с полки слезешь.

– Это вряд ли, – сказал Марат, – пока баня не остынет, я отсюда никуда не тронусь. Мне торопиться некуда; башка болит, машина не заводится.

– И то, – согласился Шилов, – ах, ты, блин, веники забыл замочить.

Сверкая задом, он вылез в предбанник и вернулся с двумя высохшими вениками. Положил в шайку, залил кипятком. Потом набрал в ковш холодной воды и плеснул на камни.

– О, уже лучше, – заметил Марат.

Шилов плеснул еще и еще. Волна горячего пара затопила помещение.

– А-а, – отозвался Марат, почувствовал, как лицо покрывается испариной, – на зубах что-то скрипит.

– Это сажа, – сказал Шилов, – он поддал еще раз и присел.

– Пар есть? – спросил он.

– Есть, есть, – задушенным голосом ответил Марат, горячий воздух перехватывал дыхание, – хорошо.

И сказал он, что это хорошо, – добавил Шилов, подсел к Марату, закрывая уши. На носу его висела крупная капля.

– А что, башка-то болит до сих пор?

– Да.

– Ничего, сейчас пройдет, надо было похмелиться.

– Я не похмеляюсь.

– Ну и дурак.

– Сам дурак. У меня не от этого башка болит, а от угара. Говорил Гале, не закрывай вьюшку раньше времени, она все равно закрыла.

– Да, Галя – женщина упертая, чижолая.

– Это оттого, что она до сих пор не замужем, – сказал Марат, – вот, женишься на ней, она проще станет, и добрее.

Шилов что-то буркнул в ответ неразборчивое. Марат вопросительно посмотрел на Шилова. Капля, все еще свисала с носа, или это была уже другая капля. Подождав, пока она упадет, Марат спросил:

– Или ты думаешь, что обойдется?

– Вполне возможно, – бодро сказал Шилов, – ты вот на всех своих любовницах женился, они, что добрее становились? То, что ты сейчас не женат, говорит само за себя.

– Понимаешь, дело в том, что я женился на них слишком рано, чтобы они могли оценить мой поступок, или слишком поздно, исполняя, так сказать моральное обязательство. Жениться надо вовремя.

– Ну, тогда, я припоздал.

– А Бога ты не боишься? – лениво спросил Марат, – дело ведь не в том, что ты на ней не женишься, а в том, что ты ей не оставляешь шансов выйти за другого. Ей же не двадцать лет, и даже не тридцать. Нехорошо это.

– Ах, мон дье, Марат Иванович, – задушевно сказал Шилов, – кто вообще может знать, что хорошо и что плохо в этом мире. Ну, допустим, расстался б я с Галей, вышла бы она замуж за какого-нибудь подлеца и была бы несчастна, глядишь, уже развелась бы к этому времени, осталась бы с дитем на руках. А со мной ей хорошо, и мне с ней хорошо. Я, лично, считаю, что мне ее Бог послал.

– Интересно бы узнать еще ее мнение, – сказал Марат.

– Пошли отдохнем, – предложил Шилов.

Облились водой, и перешли в предбанник.

– На каких только шалавах я не женился, – задумчиво сказал Марат, – знаешь, как сказал Иосиф Бродский: " Привет тебе Тиберий, две тыщи лет назад, ты тоже, как и я женатым был на бляди".

– Как голова? – спросил Шилов.

– Кровь стучит в висках, не знаю, – ответил Марат.

Со всех щелей предбанника, а особенно от двери тянуло дымным холодным воздухом, но пока это было приятно для разгоряченных мужчин.

– Кровь у тебя сейчас разойдется в сосудах, и боль пройдет, – сказал Шилов. – А я, Марат Иванович, по поводу твоих упреков вот что тебе отвечу. Ты – человек благородный и по отношению к женщинам ведешь себя благородно как с равными. И в этом твоя беда, потому что женщина в принципе не человек.

– Шилов, кажется, ты договорился.

– А я настаиваю на своих словах и берусь доказать.

– Ну, попробуй.

– Коварство женщин, ставшее нарицательным, объясняется тем, что она, в отличие от мужчины, в большей степени подвержена природным инстинктам, то есть, она в большей мере животное, чем человек. Любить она будет того, кто ей по душе, спать с тем, кто ее больше удовлетворяет, родит дитя от наиболее породистого, а уж замуж выйдет за того, кто это дитя лучше прокормит. И никакого коварства здесь нет. Это все природные инстинкты. И относиться к женщинам надо точно так, как они относятся к мужчинам. А ты с ними миндальничаешь. Правильно я говорю?

– Ну, это, смотря, какие женщины, – рассеянно сказал Марат, – пойдем похлещемся.

– Пойдем, – легко согласился Шилов.

За стол сели в пять часов. За окном было совершенно темно. Галино пророчество сбылось; мороз немного ослаб, но началась метель. Рассвирепевший ветер снегом бился в окна, заставляя утонченную Веронику вздрагивать. На столе лежали три картофелины, которые разыскал в подвале Шилов, сваренные в мундире, и банка консервированной морской капусты.

– Как кружит, как кружит, – заметил Шилов, вернувшийся из похода во двор. Просто Артур Чилингаров, какой-то – полярная романтика, зимовка на южном полюсе.

– Почему на южном? – спросила Вероника, – или, может быть, Шилов, вы считаете, что там теплее, чем на северном.

– Нет, о юная «язва», – ответил Шилов, – просто слово юг, мне милее, чем слово север.

Он зябко передернул плечами, потер руки и произнес:

– Ну, что, как говорил Антон Павлович, "надо нарочно долго гулять по осеннему саду, озябнуть, вернуться в дом, выпить большую рюмку водки и закусить укропным огурцом, потом погодить и выпить другую".

– Ну, Шилов, ты просто цитатник какой-то, – восхитилась Вероника, – Мао Дзе Дун.

– Девушка, Вы путаете причину и следствие. Мао Дзе Дун никого не цитировал, его цитировали, а мне до этого пока далеко.

– Ага, Шилов, вот ты и попался, – весело воскликнула Вероника, – Мао Дзе Дун всю жизнь цитировал Сталина, однако выдавал за свое.

Тут Шилов обиделся не на шутку:

– Ты держала камень за пазухой, – сердито заявил он, – однако вернемся к нашим баранам, то бишь, к водке.

– Водки у нас много, заметил Марат, – три бутылки, у нас еды не хватает катастрофически.

– Это почему же такое несоответствие?

– А не надо было расхваливать здешние места, охотничьи угодья. По твоим рассказам выходило, что зайцы у вас в огороде прыгают, а кабаны в сенях хрюкают.

– А я что, мне Галя пела, за что купил, за то продал.

– Я правду говорила, я не пела, – возмутилась Галя, – мой отец кабана в сарае застрелил, когда он туда забрался, а зайцы у нас всю жизнь капусту объедали в огороде.

– Да, а когда это было?

– Ну, когда, когда, – когда я здесь жила.

– Кабан то вкусный был? – спросил Шилов, вертя в руках банку с морской капустой.

– Саша, не трави душу, – попросила Вероника.

Шилов тяжело вздохнул, приладил к банке консервный нож и быстрыми движениями открыл ее.

– Кушать подано, садитесь жрать, пожалуйста, – сказал он. Вышел в прихожую и вернулся с бутылкой водки. Поставил на середину стола.

– Что, Саша, пить будете? – с любопытством спросила Галя.

– Нет, будем смотреть на нее, любоваться, как в том анекдоте про Насреддина, который подошел к мангалу, на котором жарился шашлык, вынул из-за пазухи хлеб и стал есть его, вдыхая запах.

– Как, Марат Иванович, будем кушать капусту морскую, как морские кролики, или же наплюем на приличия и свернем бошку этой бутылке?

– А что, брат Шилов, нам еще остается, – философски заметил Марат.

– И то, – поддержал Шилов, – жрать нечего, надо хотя бы выпить, как следует.

– Мне нравится, как они друг друга уговаривают, – обращаясь к Веронике, заметила Галя, – можно подумать, что им кто-то выпить не дает.

– Вот именно, – согласилась Вероника, – или, они не выпьют, если не убедят себя в том, что выпить необходимо?

– Так-то, оно так, – сказал Шилов, – выпить мы все равно выпьем, но когда нет другого выхода оно как-то спокойнее. Проблема выбора, она всегда смущала человечество. Выбора нет, и ты принимаешь жизнь такой, какая она есть. А когда ты делаешь выбор, ты потом изведешься от сознания того, что все могло бы быть по-другому. "Другой бы улицей прошел, тебя б не встретил, не нашел– пропел он и решительной рукой свернул винтовую пробку на горлышке бутылки.

Пока он разливал в ребристые старинные стопки, Галя положила в тарелку каждому по картофелине и по ложке морской капусты.

– А себе, – спросил Шилов.

– А нету больше, – простодушно ответила Галя.

Марат, Шилов и Вероника одновременно положили свои картофелины в ее тарелку. Все засмеялись, а Шилов сказал: "Как это благородно с нашей стороны, я прямо заплачу сейчас". Галя вернула картофелины на прежние места и сказала:

– Всем спасибо, но я есть не хочу, давно хотела начать худеть, а сейчас удобный случай; тем более что вы выпивать будете, вам закусывать надо.

– А мы, Галя, и без закуски могем, – бодро сказал Шилов и добавил, – я стою на берегу не могу поднять ногу, не ногу, а ногу, все равно поднять не могу.

– Без закуски, Шилов, пьют только алкаши.

– Ну ладно, была бы честь предложена, – констатировал Шилов, обращаясь к Веронике – вы принцесса, пить будете?

– Пожалуй, – согласилась Вероника.

– Говоря иначе, не могу обидеть вас отказом.

– Именно так.

– Королева, я восхищен, – рявкнул Шилов и налил в стопку, стоящую перед Вероникой. При этом Галя, предусмотрительно закрыла свою стопку ладонью.

– Намек понял, – сказал ей Шилов и поднял свою стопку.

– Разрешите, господа, мне первому сказать тост. Спасибо, – хотя в этот момент никто не проронил ни слова, – Вы не возражаете, Марат Иванович, спасибо. Жизнь полна неожиданностей и в ней, конечно, много неприятностей случается. Вот машина, например, не завелась. Но, как говорится, нет, худа без добра: или, в семье не без урода, я, конечно, не себя имею ввиду. Давеча, намедни, надысь, когда я, находясь в почетной ссылке, я имею в виду лесозаготовки, вывел философскую формулу.

– Интересно, – сказал Марат, выпускник философского факультета.

– Нет, я, конечно, понимаю, как рискованно с моей стороны талдычить о философии в присутствии дипломированного специалиста, аспиранта.

– Бывшего, – поправил Марат.

– Неважно, если бы не перестройка, ты был бы сейчас кандидатом наук, а то и доктором.

– Давайте выпьем за любовь, – предложила Вероника, прервав Шилова.

– Правильно, Вероника, – одобрительно сказала Галя, – пейте, хватит спорить.

– Во-первых, мы не спорим, а философствуем, – обиженно сказал Шилов, – чтобы ты, Галя, необразованная селянка, знала, вся древнегреческая философия, начиная Сократом и, кончая Аристотелем, рождалась за стаканом водки, то есть вина, во-вторых, тост за любовь несравненно выше тоста за философию, поэтому я даже не обижусь. А выпью стоя, как гусар.

Шилов поднялся, оттопырил локоть и выпил. Галя подождала, пока он закусит, а потом сказала:

– У меня, Шилов, между прочим, высшее образование, а у тебя кроме аттестата зрелости за душой ничего нет.

– Как это нет, а жизненный опыт, – возмутился Шилов, – подумаешь, высшее образование, у Сократа, например, тоже не было высшего образования.

– Шилов, не отвлекайся, – попросил Марат, – ты говорил о философской формуле.

– Сейчас, сейчас, – спохватился Шилов, – сосредоточусь, ага, вот, значит… Сократ, опять же, утверждал, что вечно лишь то, что находится в движении.

– Это не совсем так, – поправил Марат, – Сократ сказал, что бессмертно то тело, что приводит в движение само себя, в отличие от тел, получающих толчок к жизни извне.

– М-м – да, произнес Шилов, – ну да, Бог с ним, спорить не буду, тем более с философом. Я вывел зависимость печали от движения, говоря иначе, никакая тоска не властна над человеком, находящимся в движении. Покой обессмысливает человеческое существование, от него происходит тоска, хандра, сплин; человек начинает задумываться, как герой писателя Платонова, и все, пиши – пропало и его увольняют с работы. Вот, Галя, например, всегда жизнерадостна, а почему, а потому что она ажно на трех работах трудится, ей некогда задуматься о смысле существования.

– А ты, Шилов, тоже выделяешься легкостью бытия, хотя и нигде не работаешь, – заметила Вероника.

– Как это я не работаю, – возмутился Шилов, – я ножи точу, разве ж это не работа.

– Ну, ты же не каждый день работаешь, – не унималась Вероника.

– Нет, не каждый, – согласился Шилов, – а только, когда деньги кончаются.

Галя хотела сказать Шилову о своей жизнерадостности, о том, что за ней стоит, хотела сказать что-то злое, но в этот момент увидела своего отца. Он стоял под крюком, на котором когда-то висели лосиные рога, и с которого его сняли прошлой зимой, после того, как он провисел два дня. Отец смотрел на Галю с тем жалобным выражением лица, которое она ненавидела в нем. Это выражение появилось у него после смерти матери. Шестидесятилетний мужчина превратился в растерянного ребенка, которого вдруг забыли на улице.

Галины родители прожили долгую счастливую жизнь в любви и согласии; они так любили друг друга, что им даже не было дела до своей дочери. Галя рано поняла это; в интернате, в райцентре, куда ее отдали после шестого класса, но смирилась с этим уже в Москве, в институте. В родную деревню Галя уже не вернулась, сельское хозяйство России приходило в упадок. После смерти мамы, отец продержался полгода, и все полгода он смотрел на дочь с этим выражением страдания на лице, ежеминутно ожидая сочувствия, словно она сама не нуждалась в жалости.

Кивнув ей, отец вышел из комнаты. Через открытую дверь Галя видела, как он что-то ищет в прихожей. Шилов ненадолго завладел ее вниманием, а когда Галя вновь посмотрела в прихожую, отца уже не было.

– Давайте выпьем за родителей, – предложила Галя и пододвинула к Шилову свою рюмку, – чтобы были здоровы и живы, те, у кого они есть, и царствие небесное тем, у кого их уже нет.

Мужчины выпили, а женщины пригубили, после этого наступило молчание, которое нарушил протяжный волчий вой.

– Ничего себе, – сказала испуганная Вероника.

– Где-то, совсем рядом, – констатировала Галя.

– Пойти шмальнуть что ли? – предложил Шилов.

– Не надо, – остановил его Марат, – а то еще что-нибудь перебьешь.

– Обижаешь начальник, – сказал Шилов.

Вой повторился, но уже на более высокой ноте и длился дольше предыдущего.

– Это уже вызов, – произнес Марат

– Нет, я все-таки шмальну, – сказал Шилов.

Схватив ружье, он вышел на крыльцо и выстрелил в воздух.

– Ни к чему это, Саша, – укорила его Галя.

– А пусть знают гады, как выть в нашем лесу.

– А это еще вопрос, кто в чьем лесу воет, – заметила Вероника.

– Господа, кажется, среди нас шпион, – угрожающе сказал Шилов, – в наши стройные ряды затесалась пятая колонна.

– Сам дурак, – ответила Вероника, и показала Шилову язык.

Шилов обратился к Марату:

– Сэр, ваша дама оскорбила меня.

– А зачем ты ее шпионкой обозвал?

– А она за волков заступается.

– А может я из гринпис, – сказала Вероника, – и еще лидер движения "Свободу морским котикам".

– Кому, кому свободу? – с улыбкой переспросила Галя.

– Морским котикам, – повторила Вероника.

– Это ты волкам скажешь, когда они глодать наши кости будут, – заявил Шилов, – а я предлагаю выпить…

– Типун тебе на язык, – перебила его Галя.

– … Дык, я и выпить предлагаю блин, чтобы этого не случилось. А кто не выпьет, того волки съедят.

Марат разлил водку по рюмкам. Мужчины выпили, а женщины пить не стали. Принципиально. "Чему быть, тому не миновать, – философски заметила Галя".

После этих слов Вероника все-таки отхлебнула из рюмки, но закусывать не стала, – и в этом поступке было что-то героическое, то чем славились русские женщины. Жены декабристов.

– Между прочим, – сказала она, страдальчески морщась, – в восемнадцатом веке во Франции волк по прозвищу Зверь Геводан загрыз сто двадцать три человека, и король Луи был вынужден отправить войско на его поимку.

– Ты бы закусила, – сказала сердобольная Галя.

Вероника отрицательно качнула головой, – водки еще много, – пояснила она, – им закусывать нечем будет.

– Армянин, что ли, – спросил Шилов.

– Кто армянин? – удивилась Вероника.

– Зверь.

– Почему армянин?

– Ну, ты же сама сказала – Зверь по фамилии Гедовян.

– Я сказала – Геводан, – сердито сказала Вероника, – не путай меня.

– Между прочим, – заметил Марат, – еще бывают волки-оборотни: с виду обыкновенный человек, но когда наступает полнолуние, он чувствует сильную головную боль, тесноту в груди, жжение кожных покровов и превращается в волка.

– Сейчас как раз полнолуние, – сказал Галя.

– И, сегодня, кстати говоря, у кое-кого болела голова, – многозначительно добавила Вероника.

– У-у, – произнес Марат и оскалил зубы.

И словно, вторя ему, раздался волчий вой. Он также длился дольше предыдущего и на более высокой ноте.

– Ужас какой-то, – сказала Вероника, – прямо мороз по коже дерет.

– Я даже протрезвел, – признался Шилов, – надо еще выпить.

– Хватит уже пить-то, – сказала Галя, – сколько можно, ведь с утра пьешь, по времени.

– Да потому что, я человек русский и веселый, а веселие Руси есть питие, как заметил кто-то из великих. А что делать то еще, спать рано, сидеть глядеть друг на друга молча.

– Ну почему же молча, можно поговорить о чем-нибудь, рассказать.

– "Декамерон", – воскликнула Вероника, – надо устроить декамерон, пусть как у Боккаччо, каждый расскажет какую-нибудь историю.

– Декамерон – это в Италии, а у нас это будет, – Шилов задумался, но не найдя нужного слова, развел руками, – не знаю, как это будет. Я не против, но если вы помните, в «Декамероне» все истории были с известным подтекстом и часто весьма фривольным; может у кого-то есть возражения. Пусть поднимет руку.

– Я же не предлагаю копировать Боккаччо, пусть каждый, кто хочет, расскажет какую-нибудь историю. Кто первый?

– Насчет первого есть анекдот, – сказал Шилов, – дело происходит в Хохляндии, на колхозном собрании председатель говорит: "А зараз будут дебаты". Колхозница тянет руку и говорит: "Можно мене першу, бо мене малы дити дома, и мене далеко ихати".

Засмеялся один Марат, женщины деликатно улыбнулись, а Вероника укоризненно сказала:

– Шилов, я просила не копировать Боккаччо.

– А кто предложил, тот пусть и начинает, – сказал Шилов.

– Это исключено, мне всего двадцать лет, у меня нет жизненного опыта, – отказалась Вероника.

– Галя? – спросил Шилов.

– Ой, из меня такой рассказчик, – замахала руками Галя, – сам рассказывай.

– А я чего, я двадцать лет на заводе, на станке отработал, могу, конечно, рассказать, как мы хохмили на профсоюзных собраниях, но поезд социализма зашел в тупик – это уже не смешно.

– Что это вы все так на меня смотрите, – спросил Марат, – может быть, у меня рога выросли?

– Типун тебе на язык, – сказал Шилов. А Вероника клятвенно заверила, – никогда.

Шилов добавил:

– Марат Иванович, наперед батьки, сами знаете.

– Ну ладно, – сказал Марат, – уговорили, красноречивые, расскажу я вам одну историю. Деваться некуда, дрова в печи еще не выгорели, спать еще нельзя. В таком случае, налей-ка, брат Шилов, по полной.

Шилов торопливо исполнил пожелание. Марат взял в руки стопку и обвел взглядом помещение: у свечи был еще остаток, она была из дешевых, иногда чадила и потрескивала, озаряя желтым цветом лица сидящих за столом; темнота отступала от стола, сгущаясь по углам, багряным зловещим светом выделялась на белой стене раскаленная чугунная, печная дверца – над пламенем свечи еще был отчетливо виден причудливый табачный дым, от сигарет тлеющих в женских пальцах.

Медленно выпил водку, понюхал морскую капусту, поморщился и приступил к рассказу.