Текст книги "Дочь доктора Фу Манчи"

Автор книги: Сакс Ромер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Изредка подсвечивая фонариком, мы туго спеленали обоих тибетцев и заткнули им рты. Один из них пытался сопротивляться, но второй вел себя на редкость спокойно – победа Петри была одержана чистым нокаутом. Затем мы втащили пленников в выдолбленную в стене нишу; тень там была настолько густа, что вряд ли кто-нибудь увидел бы их, даже встав рядом. Потом мы с Найландом Смитом облачились в их жаркие одеяния из верблюжьей шерсти.

– Не забудьте пароль! – напомнил он. – Си Фан! Потом – обычное мусульманское приветствие.

– Замечательно. А что, если эти ребятишки говорили по-китайски?

– Я тоже говорю! – отрезал Смит. – В таком случае пропустите вперед меня. – Он повернулся к Веймауту. – Ваша задача – привести помощь не позже, чем через полчаса. Идите. Удачи вам. Я на вас рассчитываю.

Мелкие подробности обычно быстро стираются в памяти, но я всегда буду помнить момент, когда мы с Найландом Смитом, в одеяниях тибетских монахов, укрыв лица капюшонами, приблизились к обитой железом двери.

Мой спутник был абсолютно уверен в себе, и его великолепная дерзость меня воодушевляла. Когда он поднял кулак и нанес семь гулких ударов, я подумал, что, даже если этим замечательным приключением моя жизнь закончится, все-таки я прожил ее не напрасно, заслужив честь работать с мистером Найландом Смитом.

ГЛАВА VII
КАЛИ

Почти сразу дверь открылась.

Прекрасно понимая, что капюшоны были практически единственной нашей маскировкой и что мы не имеем ни малейшего представления о поведении тибетских монахов, я как можно ниже наклонил голову под пронизывающим взглядом высокого тощего китайца, внимательно осмотревшего сначала моего спутника, а потом меня.

– Си Фан! – произнес Найланд Смит, складывая руки в приветственном жесте.

– Си Фан! – ответил служитель и посторонился, давая понять, что гость может войти.

– Си Фан! – повторил я и, в свою очередь, был допущен.

Китаец закрыл дверь и старательно запер замок. Я остановился в некотором замешательстве. Тень от стены будто бархатным покрывалом окутывала нас с мистером Смитом, но дальше простирался сад с освещенными луной беседками, а за ним виднелся усаженный апельсиновыми деревьями двор, окруженный с трех сторон домом. Из окон падал неяркий свет, но нигде не было заметно ни малейшего движения, ни единой живой души, за исключением тощего китайца, впустившего нас. Я незаметно нащупал револьвер, который спрятал под своим монашеским одеянием, и это придало мне некоторую уверенность.

Жестом руки служитель дал понять, что нам следует пересечь сад и войти в дом.

Должен признаться, что я привык к спокойной, размеренной жизни ученого, и то, что я стою здесь рядом с Найландом Смитом, вглядываясь в затененный деревьями дворик, на секунду показалось мне совершенно нереальным. В жизни мне еще не доводилось ввязываться в подобные авантюры, где спасти нас могла только наша сообразительность!

Жизнь наша в самом деле висела на волоске. Я мучительно размышлял о том, были ли кому-нибудь лично известны два тибетских монаха, приглашенных на это сборище? Если да – мы погибли! Правда, несколько групп, собравшихся в кофейне Эль-Кхарги, судя по всему, не были знакомы друг с другом… но, вполне вероятно, существовала некая центральная фигура, знавшая всех.

Мы переоделись в платье тибетцев, но при них не было никаких верительных грамот. Пока мы неторопливо пересекали сад, я раздумывал над этим и, внезапно кое-что вспомнив, буквально остолбенел.

– Мистер Смит! – прошептал я. – Мы попались!

– Почему? – невозмутимо осведомился он.

– Старший из монахов носил на указательном пальце необычное серебряное кольцо. Знаете, с таким большим изумрудом! Я его заметил, когда помогал их обыскивать!

Найланд Смит вскинул руку, высвободив кисть из широкого рукава, и я увидел, как на его указательном пальце ярко вспыхнул в лунном свете огромный изумруд.

– Полагаете, это что-то вроде удостоверения личности? – с тем же спокойствием поинтересовался он. – Мне тоже так показалось.

Мы пересекли двор, вошли в открытую дверь и оказались в прихожей, освещенной единственной латунной лампой, висящей на цепях. Здесь были еще две двери – направо и налево, – но обе запертые.

На диване сидел очень старый китаец в маленькой шапочке, украшенной шариком кораллового цвета. Очки в толстой черепаховой оправе делали его похожим на сову. Высохшее тело было окутано бесформенным одеянием, отороченным каймой, прозрачные руки покойно лежали на коленях. На указательном пальце я увидел точно такой же перстень, какой Найланд Смит снял с тибетского монаха. Рядом, на диване, лежала серебряная табакерка.

– Си Фан! – произнес он высоким, пронзительным голосом, едва мы вошли.

Нам вновь пришлось пройти через ту же процедуру взаимных приветствий. Потом китаец быстро спросил о чем-то моего компаньона – судя по всему, по-китайски – и протянул правую руку.

Найланд Смит наклонился, бережно взял его истощенную длань и изумрудом, сверкавшим на указательном пальце, прикоснулся к своим бровям, губам и груди.

Вновь высокий, свистящий голос что-то проговорил, и Смит протянул свою руку. Ритуал повторился, только на сей раз его проделал наш необычный хозяин. Я понял, что мы допущены. Меня, по всей видимости, приняли в качестве свиты моего выдающегося соотечественника.

Подняв молоток, старик ударил в маленький гонг, стоявший позади него. Ударил дважды. Правая дверь тотчас открылась.

Китаец вежливо склонил голову, мы ответили тем же и – Смит впереди, я за ним – проследовали в открытую дверь. Переступив порог, Смит подождал меня и тут же склонился к моему уху.

– Мандарин Ки Минг! – услышал я его шепот. – Дай-то Бог, чтобы он меня не узнал!

Мы оказались в большой комнате, обставленной получше, чем прихожая. В дальнем углу три устланных ковром ступени вели к очень красивым двойным дверям, покрытым прекрасной резьбой и украшенным полудрагоценными камнями в традиционном арабском стиле. Комната освещалась чем-то вроде люстры, свисающей из центра потолка; я насчитал в ней семь ламп. Вдоль стен стояли диваны; между окнами – кстати, очень красивой формы – были вырублены две глубокие ниши.

Семь черных подушек лежали на шелковых тюфяках, располагавшихся на полированном полу в форме полумесяца, направленного концами к двойным дверям. Перед каждым тюфяком стоял маленький кофейный столик.

Четыре подушки были заняты. На левом конце полумесяца восседал высокий представительный мужчина, которого Найланд Смит принял за турка; рядом с ним – два бирманца, которых я видел в кофейне. Следующие три места были свободны. Шестую подушку занял афганец, и, наконец, на правом крае полумесяца я с внутренним содроганием узнал стоящих саги-душителей.

Итак, четверо из семи уже были здесь. Мы прибыли пятыми. Тем не менее объявили о нашем прибытии двумя ударами гонга.

Какое из трех свободных мест нам следовало занять? Возникшее на секунду замешательство было мгновенно разрешено невидимым до тех пор охранником – огромным негром, неподвижно застывшим возле двери. С почтительным поклоном он подвел нас к коврику рядом с афганцами. Когда мы вошли, четыре уже прибывших делегации дружно встали; руководитель каждой поднял руку – и глазам моим предстали четыре сверкающих изумруда.

– Си Фан! – воскликнули они хором.

– Си Фан! – ответствовал Найланд Смит.

Мы заняли свои места.

Послышались три удара гонга, и в комнату вошел один из самых ужасных стариков, каких мне когда-либо доводилось видеть. Когда смолкла очередная порция возгласов «Си Фан!», он занял тюфяк рядом с бирманцами. По его виду я догадался, что это сириец. Он был не просто старым, а, я бы сказал, очень древним, однако голова его прямо сидела на крепкой шее, отчего острый, свирепо загнутый нос обретал сходство с ятаганом, а глаза из-под кустистых бровей смотрели властно и кровожадно. Без сомнения, это был шейх Исмаил, преемник дьявольского шейха Аль-Джебала, главы хасисинов!

На нас двоих его убийственный взгляд, казалось, слегка задержался. Атмосфера в комнате была напряжена; в ней, я думаю, сконцентрировалось достаточно злобной силы, чтобы вывести из строя по меньшей мере армейский батальон. Я почти не сомневался, что нас разоблачат. Наши жизни были целиком в руках Веймаута и Петри.

Лишь одно место оставалось свободным – в самом центре полумесяца.

Гонг прозвучал – один раз.

Мандарин Ки Минг вошел и сел на свободное место.

Краем глаза я заметил, что, впустив мандарина, негр-охранник удалился, бесшумно прикрыв за собой дверь. Наступила полная тишина. Затем где-то в глубине комнаты зазвонил серебряный колокольчик. Он прозвонил семь раз, и великолепные резные створки тихо разошлись.

На верхней ступеньке возникла фигура женщины.

В полумраке я не мог разглядеть ее лица. Волосы были полностью скрыты головным убором. На тонких обнаженных руках сверкали драгоценности; камни переливались и на тяжелом поясе, стягивающем изысканно-сложное одеяние, густо расшитое изумрудами. Гордо поднятый подбородок, стройные, крутые бедра… она напоминала статуэтку какой-нибудь индийской богини. Еще через секунду я понял, какой именно: Кали, жены Шивы, покровительницы сагов и дакойтов, от которой они получили свое «божественное» право убивать!

Головы присутствующих склонились, из их уст вырвалось незнакомое мне слово и неровным, дрожащим звуком пронеслось над собранием.

Я был очарован, загипнотизирован, глядя из-под скрывавшего меня капюшона в эти яркие, нефритово-зеленые глаза Кали… мадам Ингомар!

Мы по мере сил старались подражать остальным участникам сходки. Найланд Смит расположился на коврике, облокотившись на черную подушку; я устроился позади него, стараясь согнуться как можно ниже. О том, чтобы обменяться хотя бы звуком, не приходилось даже мечтать.

Дождавшись, когда в комнате воцарилась тишина настолько совершенная, что, казалось, можно было услышать даже полет мотылька, Фа Ло Ше начала говорить. Сначала по-китайски, потом перешла на турецкий – я наконец-то смог услышать хоть несколько знакомых слов. Аудитория была зачарована. Я не особо в этом разбираюсь, но готов спорить, что ее серебристый, похожий на колокольчик голос обладал какими-то гипнотическими свойствами. Каждый ее жест был отточен до совершенства; речь текла плавным потоком – невозможно было заметить, когда она брала дыхание. Чары ее колдовских глаз дополняли магию голоса.

И вдруг она произнесла фразу по-арабски.

Два удара гонга прозвучали надо мной.

Мандарин Ки Минг поднялся, и я услышал его высокий, свистящий голос. Шейх Исмаил вскочил, будто старая пантера. Я увидел его кровожадный взгляд, устремленный прямо на меня.

Два удара гонга! Мы были раскрыты!

Настоящим тибетцам удалось избавиться от пут и пробраться в дом.

Густой, сладкий, незнакомый аромат ударил в мои ноздри. На меня внезапно навалилась страшная тяжесть…

Иллюзия непрестанно возвращалась. Казалось, это длится уже много дней и ночей… много недель… Всегда она сопровождалась слабым незнакомым ароматом. Казалось, именно он вырывал меня из бессознательного состояния, в котором я, как мне чудилось, пребывал уже много лет. Однажды ужасная мысль посетила меня: мне показалось, что я открыл тайну вечной жизни, но за это и сам осужден жить вечно… в могиле.

Каждый раз я видел ее – богиню с зелеными глазами из нефрита. Я знал, что ее гладкое тело – всего лишь статуэтка, вырезанная из слоновой кости восточным ремесленником; что ее змеиные волосы так блестят потому, что они инкрустированы тонко подобранными кусочками редких великолепных пород дерева; что ее изумрудное одеяние – не более чем световой эффект, а ее движения – миражи.

Но, однако же, когда она опускалась возле меня на колени, ее глаза лучились жизнью, гладкая слоновая кость становилась теплым атласом и тонкие коварные руки, благоухающие ароматом цветов лотоса, ласково прикасались ко мне…

Наконец я пробудился ото сна. И память начала возвращаться ко мне.

Где я? Очевидно, в доме шейха Исмаила, где собирался Совет Семи. Я лежал на диване, обложенный грудой подушек, в комнате, достаточно маленькой, чтобы называться кабинетом.

Определить, была на дворе ночь или день, возможным не представлялось – тяжелые, зеленые с золотом, плюшевые занавеси полностью закрывали то, что, предположительно, было окном. Я чувствовал себя слабым, как котенок. Даже попытка сесть, чтобы немного осмотреться, успехом не увенчалась.

Что со мной случилось?

Я увидел, что пол покрыт толстым зеленым ковром, а стена, перед которой я лежал, – позолоченной бронзой. Квадратный фонарь, свисавший из середины потолка, заливал комнату янтарным светом.

Рядом с диваном стоял эбенового дерева стол, по всей видимости китайской работы. На нем я разглядел несколько пиал и какие-то медицинские инструменты.

С трудом мне удалось оглядеть себя. С удивлением я обнаружил на теле незнакомую шелковую пижаму, а на ногах – мягкие китайские тапочки.

Что же, Бога ради, со мной все-таки случилось?

Найланд Смит! Я вспомнил! Вспомнил! Нас предали – или мы сами обманулись – на этом невероятном Совете Семи в доме близ Эль-Кхарги. В памяти вновь зазвучал высокий, пронзительный голос ужасного мандарина, обвиняющего нас; я увидел кровожадные глаза страшного шейха… и все. Больше ничего вспомнить не удавалось.

Что случилось с Найландом Смитом? И куда подевались Петри с Веймаутом?

Сколько я провалялся на этом диване, мне было неизвестно, однако какое-то время, несомненно, прошло, судя по тому, как переменилась моя одежда. Но почему меня не освободили? Боже мой! Ужасная догадка пронзила мой мозг. Веймаут и Петри попались в ловушку!

Они не добрались до Эль-Кхарги!

Страшная уверенность овладела мною. Они все мертвы! Лишь меня по неизвестной причине помиловали. Впрочем, я, безусловно, все еще был очень болен.

Дюйм за дюймом – я уж решил, что окончательно потерял способность управлять своими мышцами, – мне удалось повернуться и осмотреть часть комнаты по другую сторону дивана. Единственное, что я увидел, – зеленая дверь, выделявшаяся в тусклом золоте стены. Точно такая же, как и та, что была прямо передо мной. Пока я с трудом возвращался в изначальное положение, первая дверь скользнула в сторону – оказалось, она была раздвижная, а не на петлях. Вошел китаец в длинной белой куртке вроде тех, которые в наших больницах носят врачи, и аккуратно прикрыл за собой дверь.

Бросив быстрый взгляд, я отметил, что он был сравнительно молод, с высоким умным лбом, в очках в черной оправе и с тетрадью под мышкой. Я тут же закрыл глаза и постарался лежать как можно тише.

Он сел на стул подле меня, поднял мою кисть и нащупал пульс. Почувствовав, что мою руку отпустили, я отважился взглянуть еще раз. Он что-то записывал в тетрадь. Потом, не удосужившись расстегнуть мою пижаму, сунул мне под мышку градусник, обмакнул иглу шприца в стакан с какой-то жидкостью и осторожно вытер ее куском корпии. Поглощенный своими действиями, он не обращал на меня особого внимания, и я мог наблюдать за ним без большого риска. Однако когда он набрал шприцем какое-то лекарство и положил его на стол, я вновь закрыл глаза.

Китаец вытащил градусник у меня из-под мышки, и я услышал скрип пера – вероятно, он записывал мою температуру. Потом последовала долгая тишина. Я не открывал глаз: что-то говорило мне, что он меня изучает.

Вскоре я почувствовал, как ловкие пальцы врача расстегивают мою пижаму. Его ухо припало к моей груди. Я почти не дышал.

– Ну, что же, мистер Гревилль, – внезапно сказал он с легким акцентом, – кажется, вы чувствуете себя лучше, не так ли?

Я открыл глаза и встретился с его внимательным взглядом. Лицо его осталось невозмутимым.

– Да, – произнес я и обнаружил, что голос мой отказывается подниматься выше шепота.

– Вот и отлично, – кивнул он. – А то я уже начал волноваться. Ну, теперь все в порядке. Думаю, искусственное кормление можно отменить. Вы ведь не откажетесь проглотить немного вкусного супа, не правда ли? А может быть, и стаканчик красного вина?

– Без сомнения!

– Ну, так я распоряжусь, мистер Гревилль.

– Скажите, – выдохнул я, – где Найланд Смит?

В глазах врача появилось удивление.

– Найланд Смит? – повторил он. – Я никогда не слышал этого имени.

– Но он здесь… в Эль-Кхарге!

– Эль-Кхарга? – Он озадаченно воззрился на меня, потом ободряюще похлопал по плечу. – А, понимаю. Не думайте об этом. Я прослежу, чтобы о вас позаботились.

Маленький, сморщенный азиат – либо глухонемой, либо получивший приказ хранить молчание – принес чашку с дымящимся супом и стакан вина, похожего на бургундское. Суп оказался овощным, вегетарианским, но вкусен был не менее, чем вино.

Вскоре я снова остался один. И, казалось, весь обратился в слух, пытаясь уловить хоть какой-нибудь звук, который позволил бы мне определить местонахождение этой необыкновенной зелено-золотой комнаты. Впрочем, мысль о побеге не возникала – я был слишком слаб даже для того, чтобы сползти с дивана.

Кроме непрерывного стука молоточков в моей больной голове, я не мог уловить ни звука.

Находился ли я по-прежнему в доме шейха Исмаила? Или меня перевезли в какое-нибудь другое место? Непреодолимая дремота постепенно вновь овладевала мною. И вдруг я встрепенулся – мне показалось, что откуда-то издалека донесся рев пароходной сирены!

Вновь навострив уши и ничего не услышав, я решил, что мне почудилось, и приготовился окунуться в целительный сон. Но внезапно меня охватили гнев и возмущение. Я вспомнил о своих спутниках и даже застонал от сознания, что из-за своей дурацкой слабости не в силах ничего предпринять. Боже мой! Что же со мной сделали?

Уши мои вновь уловили какой-то до боли знакомый звук. Сердце дико заколотилось: без сомнения, то был автомобильный сигнал! Я попытался сесть – тщетно – и от сознания собственного бессилия закрыл глаза.

Дверь позади открылась. Я определил это скорее каким-то подсознанием, нежели слухом, ибо не слышно было ни звука. Слегка приподняв веки, я из-под опущенных ресниц стал наблюдать, что будет дальше.

Слабый аромат достиг моих ноздрей. Я узнал его – именно он появлялся в моих странных видениях с участием богини Кали. И в самом деле – она стояла возле меня.

На сей раз на ней не было никаких таинственных одеяний – впрочем, вполне вероятно, они и раньше являлись лишь порождением моего больного воображения. На ней было золотистое китайское платье из такого тонкого шелка, что свет лампы, оказавшейся за ее спиной, пронизывал его насквозь, и я мог любоваться точеными линиями ее тела, будто ее окутывала лишь солнечная дымка.

Нежная рука коснулась моего лба. Я поднял усталые веки и встретил взгляд нефритово-зеленых глаз. Она улыбнулась и опустилась в кресло.

Итак, именно мадам Ингомар я должен был благодарить за свое спасение.

– Да, – будто отвечая на промелькнувшую у меня мысль, мягко промолвила она своим странным, похожим на колокольчик голосом. – Я спасла вашу жизнь. Причем с немалым риском для собственной.

Но я ведь ничего не говорил!

Ее рука нежно погладила меня по лбу.

– Не так уж трудно угадать, о чем вы думаете, – прошептала она. – Я достаточно долго слушала ваши мысли. Обещаю вам, что это прекратится, когда вы окрепнете, но пока что это так.

Ее голос и прикосновения каким-то магическим образом облегчили мою боль. Я почувствовал, что не способен ею возмущаться. Эта женщина, отродье сверхдьявола Фу Манчи, которую я считал своим злейшим врагом во всем мире, выхаживала меня, как мать выхаживает своего ребенка.

Вместе с тем холод нарастал в моем сердце. Я понимал, что еще слишком бессилен, чтобы сопротивляться, и потому, пожелай она влюбить меня в себя, – вынужден буду повиноваться…

Я отвел взгляд. Непреодолимая настойчивость струилась мне в душу из этих прекрасных глаз, блестевших, как изумруды.

Мадам Ингомар наклонилась и подложила свою руку мне под голову.

– Вы были очень больны, – прошептала она; губы ее почти касались меня. – Но я ухаживала за вами. Мне было вас очень жалко. Вы так молоды, а жизнь прекрасна. Я хочу, чтобы вы жили, любили и были счастливы.

Я сопротивлялся, как птица, загипнотизированная взглядом кобры. Внушал себе, что ее серебряный голос звучит фальшиво, будто надтреснутый колокольчик, что глаза ее источают злобу, что ее красные губы могут дарить лишь ядовитые поцелуи, что ее гибкость – это гибкость не ивы, но ядовитой змеи. Наконец, в качестве последнего средства я, как к Богу, воззвал к Райме, вызывая в памяти взгляд ее милых, серьезных глаз и умоляя помочь мне.

– Ваша ирландская малышка и в самом деле очаровательна, – прозвенел надо мной голос-колокольчик. – Не бойтесь, никто не причинит ей зла. Если это способно сделать вас счастливым – что ж, она будет вашей… Вы не должны ни сердиться, ни волноваться. Можете поговорить со мной несколько минут, а потом вам надо будет поспать…

На сей раз я проснулся в тревоге. Странная комната выглядела по-прежнему. Но она ушла. Надолго ли?

Я потерял всякое представление о времени. Что мне привиделось, а что произошло взаправду?

Приснилось мне, или я в самом деле спросил ее о судьбе моих друзей? Мне казалось, что я это сделал и она ответила, что они живы, но отказалась сообщить что-либо еще.

Живы – и, насколько я могу предположить, пленники!

Она говорила со мной ровным, бесстрастным голосом. Одна ее рука лежала у меня под головой, а магнетические пальцы другой поглаживали мои брови. Мадам Ингомар объясняла, что с моей стороны было бы безрассудством даже пытаться идти против нее, ибо она обладает властью большей, нежели любой из живущих на земле властителей. Еще немного – и весь мир склонится к ее ногам. Вот, например, Россия – великая страна, разворованная дураками, уже вполне созрела для ее целей…

Короли, президенты, правительства? Ее специалисты (голос ее оставался ровен и спокоен, когда она упомянула про них, но я понял, что речь идет о профессиональных убийцах) без труда смогут ликвидировать столь незначительные препятствия. Россия ждет настоящего властелина. И он появился. Для того, чтобы присоединить новую Россию к Азии – «моей Азии…». Китай и Япония будут объединены с Дальним Востоком, Турция – с Ближним, и все они подчинятся ей. Поезд уже тронулся. Правда, Кемаль 11
  Президент Турции в то время, чрезвычайно яркая политическая фигура, очень популярная во всем мире.


[Закрыть] еще стоял на пути – придется удалить Свази-пашу, его тайного советника…

– Но я так одинока, Шан. Твое имя приятно мне, потому что похоже на мое, китайское. Иногда так хочется почувствовать себя просто женщиной. Я знаю: все мои начинания кончатся ничем, если принесут мне только власть, но не любовь…

Я чувствовал себя куда более одиноким, чем она!

Женщина, в чьи руки я попал, оказалась настоящим чудовищем! Боже, как я был слеп, считая, что ее частые наезды в наш лагерь вызваны горячим интересом к исследованиям Востока!

Может быть, из-за природной скромности я никогда не пользовался особым успехом у женщин и давно смирился с тем, что при распределении их благосклонности, как правило, оставался в стороне. Немалую роль сыграло, видимо, и присутствие Раймы. С того момента, как я впервые встретил ее, я не только перестал замечать существование других женщин, но и окончательно перестал волноваться, замечают ли меня они.

Да, теперь я вспомнил, что мадам Ингомар выбрала именно меня, попросив показать ей раскопки, да и в дальнейшем наши встречи происходили, как правило, по ее инициативе. Как я был слеп!..

Теперь я прозрел, но слишком поздно.

Без всякого сомнения, она была из породы самодержцев: жажда власти кипела у нее в крови. Я решительно не в состоянии был представить, почему она остановила свой выбор на моей скромной персоне, но читал в ее необычных зеленых глазах так ясно, будто она сказала это мне своим звенящим серебряным голосом: если я ее отвергну – мне придется умереть!

По западным стандартам, она была еще совсем молода. Но что значили годы? Рано обретенный опыт делал ее старухой. Боже, как бы я хотел поскорее исчезнуть с орбиты ее интересов!

Слабый, как полузадушенный котенок, я лежал, размышляя таким образом и рассматривая свою зеленую с золотом темницу.

Дверь позади меня открылась, и вошел уже знакомый китаец-врач.

– Доброе утро, мистер Гревилль.

Я бросил взгляд на тяжелые шторы. Ни единого проблеска света не проникало через них.

– Доброе утро.

Я почувствовал, что голос мой слегка окреп. Китаец, как и в прошлый раз, первым делом измерил мне пульс и температуру.

– Заметное улучшение, – констатировал он. – У вас замечательный организм.

– Но что со мной было?

Он слегка развел руками.

– Да, собственно, ничего серьезного. Маленькая инъекция. Поверьте, она была необходима… Однако мне придется вас приподнять, мистер Гревилль.

Он резко хлопнул в ладоши, и появился молчаливый сморщенный азиат.

Очень ловко они вдвоем подняли меня с дивана и перенесли в изумительно оборудованную ванную комнату, примыкавшую, как выяснилось, к моим зелено-золотым апартаментам.

– Не обращайте внимания на то, что нам приходится помочь вам привести себя в порядок, – мягко проговорил доктор. – Нам уже приходилось это делать, пока вы были без сознания.

Я не возражал – вымыться в самом деле было необходимо. Ни разу в жизни мне не доводилось столь серьезно болеть; ощущения были новыми и, надо сказать, совершенно отвратительными. После ванны меня отнесли обратно в постель.

– А теперь – яйцо всмятку и тост, – объявил врач. – И не больше одной чашки слабого чая.

Тут же возле меня появился поднос со всем указанным. Не без удовольствия я обнаружил, что способен принять сидячее положение – правда, при условии, что буду обложен подушками. Затем, с некоторым намеком на аппетит, без труда расправился с легким завтраком. Мой молчаливый азиатский приятель бесшумно убрал остатки трапезы, и я снова лег, ожидая, что будет дальше. Естественно, чтобы быть совсем точным, я ждал… ее. И чувствовал, как во мне нарастает нечто, весьма напоминающее ужас.

При всем том, что я рассказывал о своих взаимоотношениях с прекрасным полом, бояться женщин мне до сих пор не доводилось. Но эта, несмотря на экзотическую красоту и проявленную ко мне нежность, пугала меня.

Дверь открылась. Появился немой, волоча целую связку книг и шкатулку, наполненную сигаретами.

Часов в комнате не было. Мои наручные, разумеется, тоже исчезли.

За весь этот день или то, что мне показалось днем, я так никого и не увидел, кроме молчаливого азиата.

Несколько раз я мог поклясться, что слышу слабый звук пароходной сирены, а один раз – тот, который так напомнил мне сигнал автомобильного клаксона.

После ужина меня вновь навестил врач-китаец, раздел, осмотрел и посоветовал поскорее заснуть.

– Выключите свет, когда устанете, – напутствовал он меня, удаляясь.

Когда дверь за ним закрылась, я еще долго лежал, докуривая последнюю сигарету и недоумевая…

Лежа в тишине и темноте, я чувствовал, как на меня неотвратимо накатывают волны отчаяния. Я оказался полностью во власти этой женщины. То, что со мной сделали, превратило меня в слабого ребенка. Однако мучившая меня тайна странной болезни была не единственной причиной моих страданий.

Впрочем, физической боли я практически не испытывал, за исключением непрестанно стучащих молоточков в моем мозгу. Мучило ощущение собственного бессилия. Что они сделали со мной?

О сне не могло быть и речи. Я вновь мучительно прислушивался, пытаясь поймать хоть один звук, доносящийся с реки или с улицы, и недоумевая, почему они лишь изредка достигают моих ушей.

И вдруг, пока мой мозг лениво пытался разрешить эту проблему, до меня донесся звук, который уж точно не был плодом воображения.

Он прозвучал приглушенно, но я уже знал, что любой звук достигает моей комнаты в таком виде. И без труда узнал его – этот жуткий, тихий крик, памятный мне еще с Каира, где я впервые услышал его в доме доктора Петри.

Зов дакойтов!

Боже мой! Уж не насмехался ли надо мной этот дьявол в облике женщины? Может быть, меня решили задушить, пока я лежу здесь, такой слабый и беспомощный?..

Моя рука потянулась к выключателю. Меня трясло. Нервы были напряжены до предела. Я нажал кнопку. Света не было!

Это меня доконало. Я полностью потерял контроль над собой. Впервые в жизни я впал в истерику.

– Смит! – вскричал я. – Веймаут! На помощь!

Однако из губ моих вырвался лишь хриплый шепот. Слабость и ужас довели меня до того, что я полностью лишился способности критически оценивать ситуацию, целиком отдавшись во власть кошмара.

И вдруг мною овладел приступ безумной, почти детской ярости. Страх прошел. Ничего не случилось. Вслед за тем постепенно стало возвращаться хладнокровие. Я понял, что слабость, лишившая меня голоса, скорее всего стала для меня благодеянием. Смит! Веймаут! Только небо знало, где находились мои бедные друзья в этот час.

Дверь позади дивана открылась. Я лежал тихо, покорившись неизбежному, и даже не сделал попытки посмотреть, кто вошел. Просто лежал с полузакрытыми глазами, приготовившись к смерти.

В комнату проник неяркий свет.

Я был слишком измучен, чтобы бояться, но, по всей видимости, мой бедный мозг в тот момент служил мне не вполне надежно. По сути, я тогда находился в странном состоянии, между бредом и явью.

В комнату бесшумно вошел некто с фонарем в руке; свет фонаря отбрасывал на золотую стену огромную уродливую тень. Приглядевшись, я обнаружил, что и владелец тени был не краше – он оказался карликом-горбуном самого отталкивающего вида. С его огромного черепа свисали сальные пряди серо-черных волос, расплывшаяся физиономия казалась страшной пародией на человеческое лицо. Одет он был в арабский домашний костюм; гигантская феска венчала это омерзительное безобразие.

Бросив в мою сторону беглый взгляд, он пересек комнату и вышел в другую дверь, оставив обе открытыми. До меня донеслись чьи-то приглушенные, но взволнованные голоса. Я решил, что мне снова показалось, тем более что язык, на котором они говорили, был мне совершенно неизвестен.

Еще один человек, в костюме из саржи и темно-голубом тюрбане, проследовал через комнату вслед за карликом. Этот был с электрическим фонариком, отраженный от золота стен луч которого осветил желтое тигриное лицо, опущенные вниз уголки губ и зубы, обнаженные в садистской усмешке… Дакойт, следивший за мной во время поездки в Каир!

Я решил, что и эту процессию миражей тоже породил мой расстроенный разум, хотя, честно говоря, никаких других признаков безумия за собой не замечал.

Теперь взволнованные голоса доносились до меня уже с двух сторон. Одни – довольно близко, хотя слов я по-прежнему не понимал, другие – настолько издалека, что я попросту не в состоянии был определить, на каком языке говорят. И вдруг весь дом пронзил чей-то истошный вопль, сменившийся нечленораздельными булькающими звуками.