Текст книги "Довольно милое наследство"
Автор книги: С. Белмонд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)
Глава 10
Мы оказались на узкой грунтовой дороге, на которую со стороны лишь изредка выходили одинокие колеи. Но вскоре мы выехали на гравийную дорогу, задохнувшуюся под натиском кустарника, и через несколько метров я увидела небольшой знак с именем Пенелопа. Это имя двоюродная бабушка дала своей вилле: «Temps Joyeux».
– «Счастливые времена», – перевела я. – Забавно, правда? По-французски это звучит нормально, а по-английски – как будто речь идет о кладбище или доме престарелых. От двоюродной бабушки Пенелопы можно было ожидать чего-нибудь более утонченного.
– Мы, Лейдли, боюсь, не отличаемся бурной фантазией, – сказал Джереми со смешком.
Колеса шуршали по гравию. Кустарники и подлесок теснились к самой дороге, но именно большие деревья создавали впечатление тенистой аллеи, нависая кронами высоко над головами. Дорога петляла в зелени несколько раз, пока наконец не вышла на небольшую площадку, покрытую гравием.
Прямо перед нами находился заброшенный фонтан. Он был заполнен опавшей листвой, а со стен осыпалась штукатурка. Вилла стояла сразу за ним. Джереми остановил машину и заглушил двигатель. Вокруг поднялась пыль от резкого торможения. Джереми подождал, пока она села, и опустил окно со своей стороны.
– Слышишь? – прошептал он. – Полная тишина. Только птицы поют. А если прислушаться, то можно услышать море.
Мы сидели тихо и действительно слышали вдалеке словно шепот – это волны бились о прибрежные скалы.
– О! – Я глубоко вдохнула. – Чем это так чудно пахнет? Жимолостью?
– Жасмином, – ответил Джереми и указал на кусты, опутавшие виллу с одной стороны.
Они расцвели бледно-желтыми цветами, источая немыслимый аромат. Там была солнечная, южная сторона. Передняя часть дома находилась в тени, но я все же отчетливо различила персиковый цвет стен, небесно-голубой цвет ставень на окнах и темно-красный цвет входной двери. С другой стороны дом выходил на юг, и там открывался великолепный вид на море.
Я не могла больше ждать ни минуты. Я схватила свой портфель и выскочила из машины.
– Джереми! – крикнула я. – Скорее идем, посмотрим!
Мне казалось, что мы снова стали детьми и исследуем чей-то заброшенный дом. Я готова была обежать его кругом, чтобы забраться с черного входа, но Джереми взял свой кейс с заднего сиденья и уверенной походкой направился к парадной двери. В руках у него был ключ. Только тут я поняла, что приятель моего детства на самом деле новый владелец виллы. Он почтительно вытер ноги о коврик у двери и только затем вошел. Наверное, Джереми это заслужил, решила я. Это достойная награда за то, что он защищает интересы семьи столько лет.
– Заходи, смотри, – сказал он мне, забавляясь. Я вошла следом за ним. – Осторожнее, электричество не включено, – предупредил он, и мы вошли во тьму дома.
Неожиданно у Джереми из руки вырвался луч света.
– Ты захватил лампу! – воскликнула я, с уважением глядя на гладкий, компактный прибор в его руках.
– Фонарик, – поправил он. – Ты никогда не научишься говорить на нормальном английском?
Свет фонарика выхватил из тьмы маленький круглый холл, от которого по бокам вверх шли две лестницы. Из приоткрытой двери гостиной, что располагалась прямо между лестницами, лился свет. Туда нас потянуло в первую очередь. Джереми вошел первым, но не успели мы сделать и нескольких шагов, как остановились.
Все выглядело так, словно комната была набита призраками и они нас ждали. Но только потом я поняла, что это мебель, бережно укрытая белыми чехлами, защищающими от пыли. Под потолком, должно быть, висела люстра, потому что там было белое облако. Джереми стал подходить и сдергивать чехлы один за другим, чтобы увидеть здесь диван, там стол. Я почти сразу опознавала вещи, мой глаз был наметан в бесконечных антикварных магазинах, и я заносила их на лист бумаги.
– Это русские напольные часы, начало двадцатого века. Этот сундук из красного дерева с ящиками итальянский, конца девятнадцатого века. Диван времен французской империи. А за такой секретер можно и жизнь отдать. Русский, возможно, шведский. Да, Ролло упакован что надо.
– Приятно работать с таким профессионалом, как ты. Все становится проще, – расщедрился на комплименты Джереми.
Он сказал, что передаст мои записи своей ассистентке, Северин, которая будет делать окончательное заключение по французскому завещанию.
– Пусть Ролло забирает эту мебель, – бросил он. – Она слишком громоздкая и угнетающая. Если бы мне пришлось смотреть на все эти вещи с утра до вечера, я бы сошел с ума.
– А сам ты что предпочитаешь? Функционализм? – поддразнила я.
– Функционализм в самый раз, – сказал Джереми.
Я указала на восьмигранные дверные ручки и камин, обложенный голубым кафелем.
– Это тебе тоже должно понравиться, – сказала я и сдернула чехол с обольстительно черного фортепьяно. Я заметила его по выставляющимся педалям.
Джереми нажал на несколько клавиш, наигрывая мелодию песни «Вечер после трудного дня», но она прозвучала ужасно, фортепьяно было расстроено.
Даже в полутьме я видела, что вилла чудесная, но ей необходим ремонт. Со стен отшелушивалась краска, а деревянные полы были протерты. Мы вернулись в круглый холл, где нас снова ждали лестницы, ведущие наверх. Одна направо, другая налево. Холл второго этажа походил скорее на балкон, откуда можно было посмотреть вниз, туда, где мы стояли.
Джереми посмотрел, и я поняла его без слов. И, как обычно, именно я, глупая американка, сказала вслух то, что про себя думали оба.
– Наперегонки! – крикнула я.
Я побежала по левой лестнице, он по правой. Я обогнала его на полступеньки.
– Ты все еще легче перышка, – пробормотал Джереми с восхищением и раздражением одновременно. – Никогда не мог тебя обогнать. А плаваешь ты до сих пор быстро, как угорь?
– Джереми, ты только взгляни! – воскликнула я, открывая двери. – Одна, две, три, четыре спальни!
– Осторожнее, – резко сказал он, и я замерла.
Из пола что-то торчало, но это был не гвоздь. Доска расщепилась и торчала, только и всего. Но Джереми взял меня за руку, словно непослушную девочку.
– Пойдем со мной, – сказал он строго. – Если ты провалишься, то они скажут, что я убил тебя ради наследства.
Мы зашли по очереди в каждую спальню. Хозяйская спальня, украшенная обоями в бело-голубую полоску с розочками, выходила на юго-восток, так что каждое утро сквозь застекленные двери балкона комнату заливало солнечным светом. Эта комната, как я поняла позже, была единственной прибранной комнатой в доме. Двоюродная бабушка Пенелопа умерла именно здесь, в своей постели, накрытой сейчас таким красивым нежно-голубым покрывалом.
Я не хотела говорить об этом Джереми, но он, судя по всему, думал о том же самом, поскольку сказал после продолжительной паузы:
– Должно быть, ей было здесь комфортно, раз она приехала сюда умирать. Но мне почему-то кажется, что она чувствовала себя одним из здешних призраков.
Какое-то время мы постояли молча.
– Балкон, – заметил Джереми, указав пальцем.
Я выглянула на балкон. Оказалось, что он огромный и идет по всей южной стороне дома и на него выходят двери из других комнат.
– Смотри-ка, гости могут отсюда подглядывать в комнату, даже кровать видна, – констатировала я.
– Хм, и правда, – кивнул Джереми.
К спальне примыкала маленькая ванная с белым кафелем, биде, раковиной и зеркалом, а также ванной на лапах-подставках и старомодным туалетом с баком сверху и цепочкой для слива. Над ванной было маленькое окошечко, так что по ночам, принимая водные процедуры, можно было любоваться звездами.
Джереми пустил воду в раковине, и сначала полилась бурая жижа, но потом вода очистилась, так как давление было хорошим. Никаких протестующих скрипов ржавых труб.
– Водопровод работает неплохо. Что удивительно.
Джереми осматривал сантехнику. Я уже отошла от эмоционального шока, полученного в спальне, и заметила предмет из тикового дерева. Я подошла ближе, чтобы рассмотреть получше.
– Что это? – спросил Джереми. – Прикроватный столик?
– Письменный столик, – сказала я, открыв панель и продемонстрировав ему гнезда под ручки и склянки с чернилами, вырезанные из палисандра и выложенные внутри перламутром. – Торговцы антиквариатом обожают такие столики, – сказала я. – Они пользовались одинаковой популярностью у домохозяек и генералов на протяжении не одного столетия. Такой столик можно просто сложить и взять с собой в поездку, чтобы прорабатывать планы свержения правительств и революционных заговоров. На каждой остановке в пути люди писали письма, ведь телефонов раньше не было, как и телеграфов. Эта красота, как мне кажется, из Англии и сделана в конце семнадцатого века. Возможно… – Я открыла ящичек, где обычно хранили чистые листы бумаги, и замерла.
Бумаги там не оказалось, зато на меня смотрели с фотографий два лица – мое и Джереми.
– Погоди-ка! – воскликнул Джереми. – Это же мы на пляже! – Мы склонились над фотографиями. – Кто-то сфотографировал нас, а мы даже не знали. – Мне стало не по себе.
У Джереми, видимо, в голове роились те же мысли.
– Похоже, двоюродная бабушка Пенелопа сфотографировала нас исподтишка.
– Я выгляжу как пугало рыжеволосое, – простонала я.
– А я как тощая глазастая швабра, – вымолвил Джереми.
Я перевернула фотографии, чтобы сверить дату. Но с обратной стороны моей фотографии было нацарапано чернилами лишь «Пенни без зубного моста», а на обратной стороне фотографии Джереми – «Музыкант, как и его отец», на что Джереми хмыкнул. Других фотографий в ящике не оказалось. Только визитка из юридической конторы Джереми с адресом и контактными телефонами.
– Джереми, – начала я загадочным голосом, – она как будто знала, что мы придем вместе. Может быть, она хочет, чтобы мы узнали что-то об этом месте и ее жизни? – Чем больше я над этим думала, тем больше мне нравилась эта идея. – Иначе зачем она отдала тебе дом, а мне гараж?
Он посмотрел на меня.
– А Ролло мебель, не забыла? Нет ничего мистического в том, чтобы разделить имущество между кровными родственниками и ничего не оставить правительству, Пенни, – спокойно сказал он. – Не стоит романтизировать ситуацию. Большинство людей просто продают то, что переходит к ним по наследству.
– Фу, – сказала я разочарованно. – Ты же не посмеешь продать эту чудесную виллу?
– Это уж вряд ли, – признался Джереми. – Она замечательная. Интересно, остальное тоже в хорошем состоянии? Пойдем, посмотришь другое имущество, – сказал Джереми и повел меня в другую комнату.
Мы стали давать имена каждой спальне. Первая стала Розовой комнатой из-за розочек на обоях. Следующую мы окрестили Комнатой взятия Бастилии, потому что она была в красно-синих тонах. За ней шла Комната Ренессанса, поменьше размером, там на потолке была плитка, с которой из-за облаков выглядывали купидоны.
– Довольно мило, – заметил Джереми.
– Итальянская, – сказала я о плитке. – Раньше такое делали для людей, которых любили. Для невест или детей, даже для новорожденных. Разрисовывали потолок чем-нибудь приятным, чтобы, просыпаясь, любимые видели это.
Следующую комнату мы назвали Японской. На обоях были нарисованы пагоды и маленькие женщины с бумажными зонтами на изогнутых мостах. Все четыре комнаты располагались в ряд, с выходом на балкон с одной стороны и в холл с другой. Для трех гостевых комнат была одна ванная в конце коридора в бледных тонах цвета морской пены, с таким же старомодным туалетом и более узкой ванной, нежели у хозяйки. Некоторых плиток в полу недоставало.
Мы вернулись вниз и обнаружили под каждой лестницей по двери. Справа за дверью оказалась кладовка, где не было ничего, кроме старой грязной швабры. Левая дверь вела в столовую с тяжелыми опущенными шторами темно-красного цвета и длинным столом, вокруг которого мы насчитали восемь страшных на вид стульев с деревянными спинками.
За столовой оказалась кухня, откуда наружу вела дверь. За дверью мы обнаружили веранду, где хранился садово-кухонный инвентарь – корзина, лейка, садовые ножницы, перчатки. С веранды спускались каменные ступени, а за ними, если продраться через жасминовые заросли, можно было обнаружить заброшенные грядки с зеленью.
Кухня больше других помещений нуждалась в ремонте. Здесь стояла древняя черная печь, ржавая раковина, старый холодильник, за которым обнаружилась кладовая для продуктов. Из кладовой вниз, в винный погребок, вела лестница, на которой доски прогнили и скрипели. Джереми включил фонарик, и мы увидели несколько пыльных бутылок старого портвейна и шерри, но в основном полки пустовали. Лишь паутина со страшными пауками заполняли некоторые из них.
– Похоже, бабушка Пен и ее дружки выпили все вино, – одобрительно кивнул Джереми.
Я боялась наткнуться на колонию пауков-убийц, поэтому с удовольствием покинула погребок.
Мы вернулись в столовую, и Джереми раздвинул шторы. Поднялась пыль, и мы закашлялись, но оно того стоило! За шторами обнаружились застекленные двери, а за ними внутренний дворик со сланцевым покрытием. На каменном полу стояли большие терракотовые цветочные горшки, стол на чугунных ножках и стулья. Ниже, под ступеньками, виднелся старый маленький пруд, выложенный плиткой и сейчас заполненный лишь опавшими листьями.
С дальнего края прудик атаковали заросли кустарника, и, похоже, владения там заканчивались. Со всей осторожностью мы пробрались за кусты и обнаружили, что эта вилла, как и оливковые фермы, которые мы видели по дороге, просто один из многих кукольных домиков, примостившихся на выступах скал. Домики виднелись под нами, над нами, и все они примостились на выступах-ступенях, выглядывая на великолепное Средиземное море. Яркое рыжее солнце сладко опускалось в синие воды, оставляя золотую дорожку от самого горизонта, соединяя море с сушей.
– О, Джереми! – выдохнула я. – Как это красиво, правда? Ты рад, что тебе так повезло?
– Да, – сказал он просто. – Да, и еще раз да.
Я закрыла глаза и вздохнула. Когда я открыла их, то увидела, что он смотрит на меня с улыбкой.
– Ты ничего не забыла? – спросил он. – Гараж, девочка моя.
Я скосила на него глаза.
– Я уж думала, ты никогда не спросишь, – хмыкнула я. – Видишь, как я умею держать себя в руках?
Мы пошли через лужайку к гаражу. Это был странного вида сарай, абсурдная, маленькая копия дома. Только крыша была под каким-то невероятным углом, словно шляпа на подвыпившем госте. Джереми пришлось снять деревянный брус, который блокировал двустворчатые двери. Дубовые двери оказались на удивление тяжелыми, да еще и провисли. Но нам все же удалось их открыть. Джереми вошел первым, светя фонариком, и я пошла следом. Но затем он так внезапно остановился, что я налетела на него, врезавшись в спину.
– Что там? – выкрикнула я.
– Гости, – сказал он неестественно спокойным тоном. – Смотри.
Впереди стояла машина, как ей и полагалось стоять, капотом к нам. Но когда Джереми посветил выше, я увидела два красных глаза, глядящих на нас из темноты. Глаза эти были неживые, немигающие, словно у пришельца с Марса. Пока я стояла в ступоре и смотрела, змея с шипением поползла по крыше, спустилась на капот, на землю и стыдливо скрылась в дыре, которая виднелась в каменной стене гаража. Через эту щель светило солнце, и нам стало понятно, как гад оказался здесь.
– Змея! – взвизгнула я уже без особой надобности.
– Вот и твоя первая собственность, – сказал Джереми и посветил на машину.
Одна фара была разбита, и из нее торчала высохшая трава. Надеюсь, это не змеиное гнездо. Я поймала себя на том, что хожу на цыпочках на тот случай, если здесь окажутся другие змеи.
– Надеюсь, мы не наткнемся здесь на бешеного енота или еще какого зверя? – спросила я нервно.
Но Джереми подошел ближе к машине и посветил на капот, на котором мы увидели серебристый узор, напоминающий ящерицу, поднявшуюся на задние лапы.
– Бог мой, – выдохнул он. – Так и есть. Поверить не могу, но это действительно она.
– Кто «она»? – спросила я.
– Это «драгонетта»!. – победоносно воскликнул Джереми, огибая машину и воодушевленно осматривая рулевое колесо, зеркало заднего вида и дверные ручки. – Навскидку я бы сказал, что это год 1936-й. Готов поспорить, что бабушка Пенелопа – единственный владелец, а это уже удача. – Он заглянул внутрь. – Хотя состояние довольно запущенное. Ух ты! Уверен, что чехлы из натуральных конских волос. Похоже, там жили мыши, но теперь, слава Богу, никого нет. Но они порвали кожу на руле и нагадили везде.
– Только не трогай руками, – сказала я, вспомнив неприятную статью, которую читала об этом.
– Я никогда не трогаю экскременты, – мрачно заметил Джереми.
– Да нет, чехлы из конского волоса, – сказала я. – Я слышала, от этого можно заболеть сибирской язвой.
– Чепуха, – отмахнулся он. Машина нравилась ему все больше с каждой минутой. – Это мы починим. Бог ты мой, настоящая «драгонетта»! Вот так находка! Двигатели у этих машин были мощными для своего времени, а сами они были легкими, с каркасным деревянным корпусом, сделанным вручную. А мощность и легкость означают, что машина просто парит над дорогой. Эти двигатели делали так, чтобы они служили вечно. Уже потом их стали устанавливать на самолеты. – Джереми почти по пояс нырнул внутрь через дверное окошко, но затем вылез и посмотрел на меня почти строго.
– Ты хоть знаешь, как тебе повезло унаследовать такую машину? – спросил он требовательно.
– А что? Она так дорого стоит? – удивилась я.
– Чтобы прилично заработать на ней, нужно много вложить, – сказал он рассеянно. – Дело не в деньгах, девочка моя. А дело в том, что во всем мире ты, возможно, одна из десяти владельцев подобной машины. – Он неожиданно улыбнулся: – Неужели я все-таки нашел антикварную вещь, о которой знаю больше тебя?
– Нашел, – подтвердила я.
А я ведь почти забыла о его мальчишеской страсти к автомобилям. В детстве он собирал наклейки с машинами и вырезки из автомобильных журналов, а также номера с автомобилей, которые уже давно не выпускаются, такие как «паккарды», «РЕО» или «франклины». Джереми мог выдать статистику по любому автомобилю: год первого выпуска, год снятия с линии, объем двигателя, общие характеристики – обычные дети знают столько разве что про бейсбол. Когда он начинал говорить о своих любимых машинах, то привычная для него размеренность речи уступала место страсти и словоохотливости. Но насколько я помню, он держал свою страсть в секрете от взрослых, видимо, предвидя неодобрение отца.
– Джереми, – сказала я, – ты когда-нибудь говорил двоюродной бабушке Пенелопе о том, как сильно ты любишь ретроавтомобили?
– Хм, – хмыкнул он рассеянно, все еще изучая машину. – Конечно, нет. С чего вдруг? Кто же знал, что она все эти годы прятала у себя в гараже такое сокровище?
Мы осмотрели машину еще раз уже вместе. Она воистину была изящна: черно-синий корпус, широкий роскошный салон из кожи с чехлами из конского волоса, деревянная приборная панель и огромный руль. А кроме того, огромное количество всевозможных эффектных штучек, которые в наши дни в машины никто не устанавливает. Хорошее старое авто с налетом величия. Эта машина заслуживает того, чтобы ее восстановили и обожали. Я понимала, что чувствует Джереми, – словно мы нашли в заброшенной конюшне прекрасную скаковую лошадь, которую хочется накормить, напоить, вычистить и отвести в достойную конюшню.
Мы с энтузиазмом исследовали бардачок и обнаружили там старую дорожную карту на тонкой ветхой бумаге, которая практически рассыпалась у нас на глазах.
– Это же Альпы! – воскликнула я радостно. – Интересно, она каталась на горных лыжах? В ее время по европейским склонам любил покататься Хемингуэй. Он частенько забирался в какую-нибудь глухомань, где не было подъемников и нужно было идти вверх пешком только для того, чтобы съехать с горы за пару минут. Он говорил, что нужно иметь сильные ноги, чтобы быть хорошим лыжником. Эй, смотри, тут какие-то пометки карандашом сделаны. Похоже, она изъездила все склоны во Франции, Италии и Швейцарии.
Я сидела на пассажирском сиденье, и моя нога задела что-то внизу. Я просунула руку и очень осторожно достала вещь, чтобы посмотреть, что же это такое. Оказалось, что это деревянный солдатик. Он был сделан из цилиндрических чурбанчиков, соединенных друг с другом леской. Так что если снять с него шляпу, то руки и ноги сгибались в суставах, а голова запрокидывалась. При этом вся конструкция издавала стук и скрип. У солдатика были черные нарисованные глаза и усы, а также красные нос и рот и еще яблочно-красные щеки.
– Взгляни, Джереми! – сказала я, дергая за леску. – Это игрушечный солдатик.
– Ценная вещица? – спросил он.
– Да не особо. Такие часто встречаются, хотя эта кукла старая. Я бы сказала, что ее сделали на континенте меж двух мировых войн. – Я перевернула солдатика, чтобы посмотреть на его ступни. – Да, его сделали во Франции.
Джереми проверил багажник, который он назвал «башмаком», и нашел там старую корзинку для пикников, обитую изнутри мягкой кожей. Внутри лежали хрустальные бокалы для шампанского, древний ржавый штопор, солонка и перечница.
– А этот экипаж может снова ездить? – спросила я.
– Конечно, – сказал Джереми.
Мне понравилась идея кататься не спеша на этой древности по окрестностям. Джереми нежно похлопал по машине, обходя ее в очередной раз. Святой Петр, он даже по вилле так не вздыхал!
Мы продолжили осмотр гаража. Джереми объявлял вслух каждую находку: ржавые грабли, лопаты и прочий садовый инвентарь, а еще старые складные стулья. Я продолжала составлять список всего, что мы находили, как и в доме до этого. Но в душу закралось такое чувство, словно мы вторглись в чужую жизнь, словно машина подглядывала за нами, словно она стеснялась своего возраста, ведь когда-то она была так же молода, как и двоюродная бабушка Пенелопа в свое время. А теперь она ржавеет в ожидании своего водителя, который уже никогда не придет. Только сейчас я в полной мере поняла, что бабушка Пенелопа, которая была такой жизнелюбивой, ушла навсегда. А если она умерла, то точно так же могу умереть я, и Джереми, и все, кого я знаю и люблю.
Джереми называет это «меланхолией историка». Она, меланхолия, приходит в странные времена, но ты всегда чувствуешь ее появление. Особенно часто это случается, когда ты сидишь где-нибудь в библиотеке со старой книгой или в антикварном магазине, где случайно наткнулся на старинные карманные часы с надписью от одного незнакомца другому, с надписью очень л ич ной, но для тебя ровным счетом ничего незначащей – на тебя накатывает вдруг понимание того, что все это лишь обломки жизни давно умерших людей. И люди эти, как и ты, верили, что будут жить вечно.
И на тебя наваливается вдруг тяжесть и тьма, и тебе хочется бежать со всех ног на свет, где ты сможешь глотнуть воздуха и убедить себя, что ты еще не помер. Эрик говорит, что это полезно – потому что таким образом жизнь предупреждает вас, что смерть – это плохо, что вы подошли слишком близко, и вы, живые, не должны дышать пылью мертвых, но должны строить свою жизнь под лучами солнца. А Тимоти добавил бы: «А еще пить и кутить».
Я не выбежала из гаража, только замолчала.
– Что ж! – воскликнул Джереми, отряхивая с рук пыль.
Я передала ему свои записи, на что он заметил, что отправит их Северин, а та напечатает официальный отчет. Он с трудом закрыл тяжелые двери и поставил на место задвижку.
– Ты как, в порядке? – спросил Джереми удивленно. – Ты какая-то притихшая.
– Все хорошо, – ответила я, радуясь, что нахожусь среди живых, среди цветов и деревьев.
Мне вспомнилась двоюродная бабушка Пенелопа, которая так любила смеяться и сплетничать.
– Жизнь до невыносимости коротка. Бабушка Пенелопа была молодой и счастливой, а потом хлоп, и ты узнаешь…
Джереми взял меня за руку:
– Я знаю, милая. «Взбодрись», – сказала бы бабушка Пенелопа. Идти немало миль до сна…[3]3
Строчка из стихотворения Роберта Фроста: «…miles to go, before I sleep».
[Закрыть] Давай осмотрим все еще раз, прежде чем уезжать.
Мы пересекли лужайку, которая уже была сырой из-за росы или что там еще появляется на листьях по вечерам. Золотая дорожка от солнца на воде исчезла. На ее месте появился серебряный хвост луны. Я представила, как под ним резвятся рыбки на пути к глубине. Мы остановились, замолчав. Небо над нами становилось темнее. Но мы, как в детстве, не замечали этого, пока разом не опустилась ночь. Цветы начали источать неуловимый ночной аромат. Все вокруг наполнилось пением ночных птиц, цикад, сверчков, и мне даже показалось, что я услышала, как ухает сова.
А затем вокруг начали зажигаться огни. Это включали электричество на виллах вокруг нас. Было что-то милое и успокаивающее в этом мерцании огней, словно звезды подмигивали нам. Признаки жизни и надежды, как свечи в сумраке церкви. Наконец стало настолько темно, что мы вздохнули, не сговариваясь, словно дети, которые понимают, что пришло время возвращаться в дом. Джереми светил фонариком нам под ноги.
Меня позабавила мысль, что Джереми когда-нибудь может переехать сюда насовсем, с новой женой, разумеется, и у них будут дети, которые станут бегать по этой самой лужайке, по которой мы идем сейчас, и которых по вечерам будут звать в дом.
Одного из них пошлют в гараж, чтобы он позвал оттуда чудаковатую тетю Пенни, которая приехала навестить их в своей старой машине. Я уже представляла себе, как сильно буду стараться развеселить их. Мне стало тошно от этой картинки.
Джереми положил руку мне на плечо, притянув слегка к себе, чтобы я не споткнулась в темноте.
– Раньше ты всегда умудрялась оцарапать себе ноги, – сказал он. – Я не дам тебе упасть при мне, а не то твоя мать мне голову оторвет.
Он открыл передо мной дверцу машины и светил фонарем, пока я забиралась внутрь. Затем обогнул машину, освещая себе путь, и сел на свое сиденье. Выключив фонарь, он повернул ключ в замке зажигания.
– Ну? Что скажешь? – спросил Джереми, разворачивая машину.
– Как мило с ее стороны оставить нам крышу над головой. Она могла продать все, а деньги положить в банк и завещать их какой-нибудь благотворительной организации или фонду имени себя, – сказала я.
Джереми посмотрел на меня, словно почувствовал что-то.
– Мы были ее семьей, и она беспокоилась о нас, – сказал он.
Затем Джереми добавил взвешенно:
– Я обещал накормить тебя хорошим ужином, и я знаю неплохое местечко. Это в старом городе, в Ницце. Они готовят великолепную говядину, что-то вроде тушеного в красном вине мяса, которое подается с равиоли. Это их фирменное блюдо, превосходное сочетание итальянского с французским. Мы с тобой чудесно поедим.
