Текст книги "Довольно милое наследство"
Автор книги: С. Белмонд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)
– Ты говоришь как сумасшедший, – прокомментировала я.
– Ничего, как-нибудь справлюсь. – С этими словами Джереми погрузился в «Таймс».
– Прекрасно, – сказала я, открывая «Геральд трибюн».
Так мы и сидели, делая вид, что с увлечением поглощены чтением газет. По крайней мере я точно притворялась. Буквы вытанцовывали пируэты перед глазами, я была слишком взволнованна, чтобы на чем-то сконцентрироваться. Слова Джереми были так мне знакомы. Не первый раз мне говорят, что мечты редко воплощаются в жизнь и чем раньше я повзрослею, тем скорее узнаю, что такое настоящая жизнь. Как-то Пол выдал мне почти такую же речь, он говорил, что я слишком романтична и несерьезна и зря придерживаюсь своих иллюзий о любви и о судьбе. Джереми описал все не так красочно, но суть оставалась прежней.
Когда мы приземлились в Лондоне, Джереми взял мне такси и, поцеловав в щеку, сказал:
– Если понадоблюсь, знаешь, где меня найти, но прошу, не злись на Гарольда. Он хороший, порядочный человек и всегда подскажет тебе правильное решение.
– Джереми, надеюсь, ты не станешь биться в одиночку?
– Давай обойдемся без сеансов психотерапии, – сказал он в ответ. – Я в них не верю.
Он остановил еще одно такси, и мы разъехались в разные стороны.
Глава 23
На следующий день я осмотрела весь дом, даже самые укромные места под шатающимися досками в полу и оловянной посудой в кладовой, но не смогла найти ни единого намека на драгоценности бабушки Пенелопы. Потом я вспомнила, что видела письма и разные памятные вещи в коробке из-под шляпы, но сокровищ и там не оказалось. Зато я нашла там стопку писем, адресованных все тому же Саймону Торну – то же имя, что и на открытке, которую Денби нашел в машине.
Переписка состояла в основном из коротких посланий, нацарапанных торопливым почерком. В них говорилось в основном о намеченных приемах и обедах – что-то вроде:
«Ты идешь на этот ужасный прием у Мэри? Если пойдешь, то я тоже пойду».
Как оказалось, они обычно писали друг другу дважды в день. Я только представила, как эти записки летали туда и обратно! Открытки забавляли меня гораздо больше. Чего стоит только эта подпись:
«Дружелюбный пингвин. Найдешь меня под столом и не очень трезвым. Не забудь аспирин».
Было единственное серьезное и довольно длинное письмо, в котором Саймон благодарил бабушку Пенелопу за поддержку, когда умерла его мать.
– Саймон Торн, – произнесла я вслух.
Имя казалось до боли знакомым, и я не медля отправилась в библиотеку, где на столе оставила фотоальбом. Точно, он был там, на фото в какой-то газете вместе с бабушкой Пенелопой. Вероятно, он тоже занимался пением, и отзывы были в основном положительные.
«Их голоса, хотя не сказать, что легендарные, чрезвычайно приятны, – писал кто-то из журналистов, – они просто идеально сочетаются в превосходной гармонии. Мистер Саймон Торн порой слишком эмоционален, тогда как мисс Пенелопа Лейдли поистине бесподобна».
Они пели сладкие, романтичные, грустные романсы, иногда даже исполняли комические зарисовки.
Я пролистала фотоальбом и остановилась на снимке, где Саймон и бабушка Пенелопа были на вилле: Саймон сидел за пианино, а тетя Пенелопа стояла рядом с бокалом коктейля в руке, рот ее был открыт, будто она пела вместе с ним. Я внимательно пригляделась. Она вполне могла быть именно в тех серьгах, одну из которых нашел Денби. Точно, на общей фотографии в рамочке она была именно в них. Ожерелье тоже должно быть на ней, как и на той фотографии с венецианского бала. Я еще ниже склонилась над столом, чтобы получше разглядеть фото.
Венецианской фотографии не оказалось. Она исчезла. В альбоме осталось лишь темное пятно, подтверждающее то, что она когда-то здесь была, и еще уголки, которые обычно приклеивают, чтобы фотография держалась.
Кто-то украл именно то фото, где видны не только сережки, но и ожерелье.
Мне не хотелось беспокоить Джереми, но я не могла сдержаться. Я набрала его номер и, услышав сигнал автоответчика, сказала: «Джереми. Это Пенни. Я узнала, что украл вор. Фотографию тети Пенелопы, где явно видно ожерелье. Оценщик еще не сказал, сколько оно может стоить? Позвони».
Я вернулась к фотоальбому и стала внимательно рассматривать фотографию Саймона. Они с тетей Пенелопой определенно были хорошими друзьями. Интересно, он еще жив? На столике я заметила телефонную книгу и, разумеется, легко нашла его номер. Я не могла удержаться и тут же набрала нужные цифры. Саймон Торн ответил со второго гудка и, узнав, кто я, попросил немедленно приехать.
Глава 24
Саймон Торн жил в Блумсбери, в небольшом уютном квартале, сплошь усеянном аккуратными старыми домиками. К черту англичан, которые критикуют слишком яркие цветы и никогда не выращивают их в своих садах, но когда дело доходит до покраски входной двери собственного дома, какие только тона не идут в ход! Ярко-красные, зеленые, небесно-синие. Дверь в домике Саймона оказалась фиолетовой. Я позвонила в дверь, обратив внимание на то, что дверная ручка находится в самой середине двери, в то время как американцы устанавливают ее сбоку. Хозяин открыл сам.
Он оказался невысокого роста, но достаточно мощный и коренастый. Он двигался с грацией пантеры. В голосе явно угадывались годы курения сигар и потребления джина. Но он был определенно жизнерадостным и воодушевленным человеком, одним из тех, кто всю жизнь развлекает других и даже вне работы остается в приподнятом расположении духа. У Саймона были внимательные карие глаза, длинный прямой нос, голова слегка начала лысеть, хотя каштановые с сединой волосы были аккуратно прибраны. На нем был парчовый халат зеленого цвета с золотой отделкой и с золотыми кисточками на поясе, под халатом была надета кремового цвета рубашка и коричневые штаны из качественной шерстяной ткани. Зеленые носки, коричневые тапочки и шелковый зеленый шарф завершали его домашний образ.
– Моя дорогая! – воскликнул он сразу, как только открыл дверь. – Так вот ты какая, Пенни. – Он склонил голову набок и оценивающе стал меня разглядывать. – Не сказать, что прямо вылитая бабушка, – прокомментировал он. – Она была несколько ниже ростом, да и нос был совсем другой. Я бы даже сказал, что лоб выше и симпатичнее, чем у нее. И все же семейное сходство прослеживается. Я имею в виду не только внешность, но и то, как ты ведешь себя. У нее была такая же привычка слегка привставать на носочки, как и у тебя. Ты танцуешь, моя дорогая? А! Я так и думал, ты бросила это дело!
Саймон говорил театрально, с долей печали в голосе, будто, когда я бросила заниматься танцами, мир потерял великую танцовщицу. В то же время он широко улыбался, показывая, что эта трагедия исчезла, вмиг растаяв в воздухе.
Он провел меня в гостиную, которая выглядела так, словно в ней жила пожилая дама. Цветастые покрывала, обрамленные кружевом, китайские фигурки на полках, лампы с вычурными абажурами; у самой стены красовалось пианино.
Саймон сказал мне, что весь дом принадлежит ему, хотя сам он занимает лишь первый этаж. Он объяснил, что все эти годы он содержит пансион для актеров, которые известны тем, что не очень-то любят платить за свое жилье.
– Но мне нравится знакомиться с новыми людьми, наблюдать, как они приходят и сменяются вновь въехавшими жильцами, – добавил он.
– Вы все еще играете? – Я кивнула на пианино, но тут же поняла свою ошибку – пожилые люди не любят, когда им напоминают о возрасте.
Саймон был живым и веселым, поэтому ответил бурным театральным вздохом:
– Дорогая, это вроде секса или катания на велосипеде, попробовав один раз, никогда не забудешь. Но вдруг наступает тот день, когда понимаешь, что занимаешься этим намного реже, чем раньше. Скажи мне, что привело сюда юную родственницу моей старинной партнерши по пению и что за вещицу, так красиво упакованную, ты держишь в руках. Неужели это подарок?
Действительно, я принесла ему лучшее шампанское, какое смогла себе позволить. Потерев в предвосхищении руки, Саймон разорвал упаковку и минут пятнадцать потратил на то, чтобы заполнить ведерко льдом, водой и солью.
– Шампанское нужно пить очень холодным, – посоветовал он, – никогда не доверяй тому, кто подает теплое шампанское. Нельзя заставлять ждать лишь двух вещей: страстного любовника и холодное шампанское. А что у тебя в папочке?
Я достала несколько газетных вырезок о тете Пенелопе. Саймон простонал, явно узнав их. Еще я принесла фотографии; надев очки, Саймон подолгу разглядывал каждую.
– Ах, тени молодости! – вздохнул он.
Мне пришлось подождать с вопросами, пока Саймон не успокоится. К моей радости, он был просто счастлив отвечать на каждый из моих вопросов, особенно когда оказалось, что шампанское вполне холодное, чтобы им наслаждаться.
Саймон благоговейно наполнил два старинных бокала с позолоченными ножками в виде веток дерева с листьями, обрамляющими дно бокала, и протянул один мне.
Он выпил первый бокал с таким выражением лица, будто хотел оставить бутылку до следующего раза, как человек, который благоговейно хранит и как можно дольше растягивает подобное наслаждение. Но я настояла, чтобы он разлил по второму разу, поскольку атмосфера стала более живой и мне был просто необходим хороший рассказчик. Саймон обожал восторженную аудиторию, так что мы быстро нашли общий язык. Узнав, что я чрезвычайно заинтересовалась местами, где любила бывать моя двоюродная бабушка, Саймон тут же, обратившись к карте Лондона, показал, где они обедали, где бабушка Пенелопа посещала массажистов и гадалок и в каких театрах они выступали.
– Веселее было в те дни, правда? – спросила я.
Саймон понимающе посмотрел на меня.
– И да и нет, дорогая моя. Помогало, если друзья были богатые или умные. К тому же, мне кажется, слово «богатство» подразумевало не это неловкое понятие, что оно приобрело сейчас. И наверное, тогда был более спокойный, размеренный ритм, нежели современный – шумный и даже сумасшедший. К тому же слишком многое просто умалчивалось – аборты, преступления, гомосексуализм, наркомания. Мне бы хотелось быть честнее тогда и менее откровенным в это время. Тем не менее еда в те времена была гораздо вкуснее. – Саймон глубоко вздохнул. – Но молодым море по колено! – Он игриво погрозил мне пальцем.
Я спросила о вилле и «драгонетте».
– А, да, конечно. Помню, помню эту машину, – заинтересованно сказал он. – Мы прокатились на ней по всей Ривьере. Пенелопе очень не нравилось водить в Лондоне, городское движение для нее просто жуть. Но какие же были пикники, вечера на побережье! А вечеринки, какие вечеринки! Невозможно было предугадать, кого и с кем найдешь на заднем сиденье авто, когда уезжаешь с парковки в четыре часа утра.
Саймон рассказывал о том, где тетя Пенелопа покупала наряды, из чего они были сшиты и в каком кабриолете они оба подхватили бронхит, после чего хриплыми голосами исполняли песни, а слушатели так ни о чем и не догадались.
– А не расскажете о богатом поклоннике тети Пенелопы?
– Бельведер Ганновер Уэнделл Третий? Мне всегда казалось, что он недалекого ума, но Пенелопа, похоже, находила с ним общий язык. Он был не последним человеком в политике, так что, слава Богу, не часто бывал рядом. Кстати, у него была жена и дети и на особо крупных вечеринках мне частенько приходилось притворяться, что Пенелопа моя спутница. Но честно говоря, никто не верил.
– Бабушка Пенелопа наверняка всегда была стильной дамой, – сказала я, показывая на фотографию, где они оба стояли около пианино. – Интересно, где она взяла все эти украшения?
Мой непринужденный тон никоим образом не обманул его. Он, словно кошка, был всегда готов к какой-то ловушке. Он прекрасно знал о драгоценностях и о битве за наследство – я это поняла по его пронизывающему взгляду.
Он изучающе, поверх очков, которые сползли на кончик носа, посмотрел на меня.
– Ты что-то нашла? – ответил он вопросом на вопрос.
– Одну серьгу, – призналась я, – не знаю, где вторая.
Саймон по-отечески погладил мою руку.
– Не переживая, дорогая моя, – сказал он успокаивающе, но с легким упреком. – Не стоит.
Выдержав паузу, я спросила:
– Что вы имеете в виду?
– Это подделка, – грустно констатировал он.
– Подделка? – переспросила я.
– Да, подделка, – убежденно продолжал он. – Все ее украшения просто стразы.
– Все?! – эхом переспросила я.
– Абсолютно все.
– Вы хотите сказать, что вся бижутерия бабушки – это лишь дубликаты ее настоящих украшений? – спросила я.
Разумеется, мне было известно, что многие богачи хранили настоящие драгоценности в сейфах, а носили подделки. Но Саймон снова покачал головой.
– Нет, дорогая моя, все это были подделки, – сказал Саймон. – В наши времена было принято носить не настоящие драгоценности, хотя некоторые были довольно милы. Сегодня подобные вещи могли бы неимоверно цениться, но все вдруг заинтересовались стилем ар деко. Никогда не интересовались, и вдруг просто нет отбоя! Если сказать, что эти вещи старомодны, так никто больше не достанет подобного. Понимаешь, Бельведер никогда не дарил ей бесценных подарков, только его жена получала настоящее. А Пенелопе было все равно, она никогда и не задумывалась о настоящих драгоценностях. Вот такая она была. Однако Бельведер никогда не отказывал ей в новых нарядах.
Мама мне что-то такое рассказывала, но надо было сыграть удивление.
– Интересно, на что же она покупала такие дорогие дома? – сказала я.
Усмехнувшись, Саймон продолжал:
– Дорогая моя, ты же не думаешь, что все эти милые вещицы твоя бабушка покупала, зарабатывая в театре? Ее брат Роланд получил большую часть наследства их родителей. Ох и мерзкий тип. Некоторые люди радуют только лишь своим присутствием, как, например, Пенелопа. А некоторые, такие, как Роланд, просто свет божий застят. Сестра Берил – твоя бабушка – была чем-то средним. Но именно Пенелопе на удочку попался очень жирный тунец.
– Какой тунец? – не удержалась я, но тут же поняла, о чем идет речь. – А, вы, наверное, имеете в виду того богатенького кавалера.
– Они были чрезвычайно милой парой с твоей двоюродной бабушкой. А в ответ она обещала никому не рассказывать о его существовании, – подытожил Саймон.
– А она его… я хочу сказать… – Я не могла подобрать нужных слов.
– Угрожала? Шантажировала? Конечно, нет. Это совсем не в ее стиле. Чувства остывали, по крайней мере по отношению к Пенелопе, и он прекрасно видел, что она становилась беспокойной. Кроме того, стало появляться довольно много беспечных леди, которые могли послужить хорошей пищей для скандала. Возможно, ты не представляешь, что значил скандал в то время, но поверь мне, головы летели, карьеры рушились, случались даже самоубийства. Короче говоря, могло случиться все, что угодно, когда такая беззаботная мадам начинала болтать лишнее… Ну вот, приятель Пенелопы и решил не рисковать, – продолжал историю Саймон, – купил ей прекрасную квартиру в Белгрейвии и виллу на юге Франции, просто чтобы она держала язык за зубами. Не люблю подобных отношений. Лично я считаю, что мужчина просто обязан заботиться о даме, когда они вступают в пору зрелого возраста. Это вполне естественно. Но Бельведеру никогда не нравилось солнце. Он был из тех мужчин, которые ходят на пляж в том же костюме и ботинках, что и в офис. – Саймон пожал плечами. Я, наверное, все еще выглядела удивленной, и Саймон продолжал: – Только не говори мне, что и квартира, и вилла исчезли, – сказал он встревоженно. – Они стоят миллионы.
Я успокоила его, сказав, что с недвижимостью все в порядке и что все уже поделено между наследниками. Я была еще не готова сказать ему, что борьба за виллу в самом разгаре.
– Хорошо, – коротко подытожил он, – надеюсь, твоя доля поможет тебе начать что-то свое. Этого вполне достаточно любому человеку, особенно если Бог наградил его таким красивым личиком и немалым умом. – Саймон вновь обратился к фотографиям. – Ну, давай посмотрим, кто нам еще встретится на этом бульваре воспоминаний. – Он вздохнул при виде опрятно одетого шофера, позирующего у автомобиля. – О, Джулио! – воскликнул он. – Каким же красавчиком он был! Девчонки дрались из-за него.
– Какие девчонки? – поинтересовалась я.
Саймон достал бутылку шампанского из ведра со льдом, подождал, пока кусочки тающего льда сползут вниз, и разлил остатки божественного напитка по бокалам.
– Не стоит оставлять такую малость, – сказал он. – О чем мы говорили, Пенни, дорогая?
– Вы рассказывали, что девушки дрались за этого парня, – напомнила я. – Какие девушки? – Я думала, он начнет какую-нибудь историю о дочери дворецкого или скромной служанке.
Саймон лукаво взглянул на меня:
– Девушки. Ты спрашиваешь, какие девушки? Пенелопа и Берил, конечно.
– Кто?! – не удержалась я. Шампанское все же давало о себе знать. – Вы хотите сказать, что мои бабушки интересовались шофером?
– Водителем, дорогая, водителем, – поправил меня Саймон. – Только буржуазия использует это ужасное слово. Но, черт возьми, эти дамы зубами и ногтями пытались завоевать этого человека. Целый год они даже не разговаривали друг с другом. Ну а потом уже началась война.
– Минуточку, – требовательно сказала я, – если вы не расскажете мне всю историю сначала, я истерику закачу.
– Господи, ты так на нее похожа, – сказал Саймон, – конечно же, расскажу, дорогая моя. Джулио был безработным актером. Что касается меня, я работал не покладая рук, чтобы добиться хоть малейшего успеха. А вот Джулио, воспитанный в итальянской семье, не хотел и палец о палец ударить, не говоря уж о тяжелой работе изо дня в день. Мы были уверены, что он сядет нам на шею. Но, слава Богу, этого не случилось. У Пенелопы тогда был богатенький благодетель, который оплачивал ее машину, одежду, виллу и все ее прихоти, так что она с легкостью волшебницы устроила Джулио на работу в качестве своего водителя. Это было очень даже кстати. Как я уже говорил, Пенелопа терпеть не могла ездить по Лондону сама. Она просто с ума сходила от того, что постоянно приходится останавливаться, не говоря уже о светофорах и пешеходах. А сколько раз она попадалась полиции. На открытой дороге она прекрасно справлялась сама, но в городе ей был просто необходим водитель. Ну и это, конечно, послужило отличным прикрытием для их вспыхнувшего любовного романа. Годами никто даже не догадывался об их отношениях, до тех пор, пока ее надоедливая младшая сестра Берил не заинтересовалась кандидатурой Джулио. Если позволишь, твоя бабушка Берил не умела жить, импровизируя. Она хотела лишь то, что было у Пенелопы. У Пенелопы были сандалии золотого цвета, так и Берил обязательно нужны были такие же. Пенелопа пошла в танцевальную школу, так и Берил туда же. Представляешь, когда Пенелопа заболела свинкой, Берил целыми днями ходила и ныла, стараясь тоже подхватить эту заразу, чтобы вокруг нее тоже все суетились и бегали!
Я не могла сдержать смех, представив мою чувствительную и непреклонную бабушку, которая из ревности соревновалась со своей старшей сестрой.
– Разумеется, Джулио не был влюблен в Берил, – продолжал Саймон. – Он называл ее упрямой малолеткой, которая не хочет сдаваться. Конечно, ему нравилось ее внимание, нравилось, что она флиртует и заигрывает с ним, и Берил понадобилось ох как много сил и воодушевления, чтобы не бросить всю эту затею. Честно говоря, выглядело это все смешно. И в конце концов Пенелопа поменялась с Берил ролями: она закрутила роман с молодым человеком, с которым Берил была обручена и за которого позже вышла замуж.
– Вы имеете в виду дедушку Найджела? – Это явно расходилось с тем, что рассказывала мне мама.
– Именно. – Саймон энергично закивал. – Притворившись, что влюбилась в твоего деда, Пенелопа хотела показать сестре, какая она была глупая, но он воспринял ее слишком серьезно, и все вышло из-под контроля. А потом, как я уже говорил, когда ты перебила меня, началась война, и все перевернулось с ног на голову.
– Почему, – спросила я, – что случилось?
– Джулио призвали в итальянскую армию воевать за Муссолини. – Саймон пожал плечами, будто это случилось не раньше чем вчера. – Какие были сцены! Какие интриги! Он не мог решить, хочется ли ему ехать в Италию. Или остаться в Лондоне, жениться на Берил и осрамить своих родителей. Он остался их единственным сыном, все его братья умерли при рождении или от болезни. Так или иначе, пока он раздумывал, Берил решила все за него.
– Бабушка? Но как? – У меня перехватило дыхание.
– Как-то она разговорилась с американским солдатом и невзначай сказала, что Джулио чужестранец, гражданин враждебной нам страны. Месть, дорогая моя. Да, вот так могут поступать сестры. Переживать все внутри, и вдруг в один день бах! Бедняга Джулио, он ведь не был фашистом, но что же ему оставалось делать? Ему пришлось покинуть Англию, прежде чем его упекут в тюрьму. Но Пенелопа поразила нас еще больше. Мы знали, что она восхищалась этим человеком, что они были любовниками, но мы и подумать не могли, что она по-настоящему любила его и вместе с ним поехала в Италию, представляешь, именно тогда, когда британцы бежали оттуда на самолетах, поездах, в любой повозке.
– И что с ними произошло в Италии? – спросила я. – В каком году это было?
– В 1940-м. На несколько недель она просто пропала из виду. Мы сходили с ума, не зная, жива ли она вообще. Потому что, – Саймон сделал многозначительную паузу, – она поехала в Италию на своей машине. А когда пришло время, на этой же машине приехала назад. Не представляю, как это у нее получилось, знаю наверняка, что это было очень рискованно. Джулио пришлось все же вступить в итальянскую армию, родители его умерли, так и не дождавшись окончания войны. Они были немолоды, да и такой стресс был слишком велик для них. Его все же убили. Но Пенелопа была к этому готова, он сказал ей, что делать, если его убьют. Взяв с собой ребенка, она вернулась в Лондон до конца войны.
– Ребенка? – У меня от удивления открылся рот. – У бабушки Пенелопы был ребенок?
– Господи, конечно, нет, – ответил Саймон, – Пенелопа была чрезвычайно осторожна в подобных делах. Нет, нет. В Италии у Джулио рос сын от американки, которую он встретил в Италии задолго до Пенелопы. Юная американка влюбилась в него и родила ребенка. Но потом отказалась от него. Знаешь, как бывает – люди приезжают отдохнуть, заводят котенка, а потом, когда приходит время возвращаться, оставляют его на произвол судьбы. Американка намеревалась отдать его в приют, а Джулио, разумеется, не хотел даже слышать об этом и оставил его себе. Он обожал сынишку, – продолжал Саймон, – большую часть времени он жил, конечно, с родителями Джулио и лишь летом приезжал в дом Пенелопы на Ривьере. Очень симпатичный мальчишка с темными волосами и голубыми глазами. Господи, как же его имя? Ладно, потом вспомню. Я еще приносил ему шоколадки… я просто обязан вспомнить его имя. Знаешь, дорогая, так ужасно стареть, постарайся отсрочить это как можно дольше. В конце концов, ученые должны придумать что-нибудь, разве нет? Но для таких стариков, как я, уже не осталось никакой надежды…
Его печальный тон подразумевал, что я тоже огорчусь и поддержу его, я это прекрасно понимала, но история просто заинтриговала меня.
– Так вы говорили, что этого мальчика зовут…
Саймон скрестил руки и через мгновение выдал:
– Доменико. Точно. Когда Пенелопа привезла его с собой в Лондон, все были уверены, что этот мальчишка – сирота. Она просто молилась на него. На Рождество подарила ему лошадь, покупала теплое пальто из дорогой шерсти на зиму, заботилась о том, чтобы в его рационе обязательно присутствовали итальянские блюда, дабы он не забывал про своего отца. О Боже мой, – Саймон глубоко вздохнул, на этот раз в его глазах не было никакой театральности, – война делала странные вещи с людьми!
Саймон замолчал, углубившись в воспоминания.
Вдруг я вспомнила про карту из машины тети Пенелопы и маленького игрушечного солдатика, которого нашла на полу.
Пока Саймон говорил, я достала схему моего генеалогического древа и стала подрисовывать ветку тети Пенелопы. Получалось пока то же самое, что и в самолете.
Я перестала писать и спросила:
– Что же стало с Доменико?
Саймон ответил, качая головой:
– Та американка, узнав, что не может больше иметь детей – а она вышла замуж за американца, – нашла Доменико и увезла в Штаты.
Полагаю, у нее для этого было достаточно денег, влияния. Но это было нечестно по отношению к бедняжке Пенелопе. Это был для нее удар вроде того, когда она потеряла Джулио. Она пыталась общаться с Доменико, но американцы присылали все ее письма обратно запечатанными. Звери. Так или иначе, Доменико мы больше никогда не видели. Но у Пенелопы, – продолжал Саймон, – были свои источники информации, и она узнала, что у Доменико подрастает сын. Доменико женился, управлял небольшим магазинчиком вместе с женой и растил сына.
– А как звали его сына? – спросила я.
– Вот теперь ты действительно поставила передо мной задачку. – Закрыв глаза, Саймон начал вспоминать, бормоча при этом бессвязные слова. Было похоже, будто гадалка предсказывает будущее. – Так… так… подожди… Ага, сына Доменико звали Энтони. Он поселился в Лондоне и влюбился в англичанку. Но бедный мальчик. На этот раз настал его черед идти на войну. Вьетнам. Мальчишки вроде него всегда говорят, что ни за что не пойдут на войну, и в итоге все равно идут. Дело чести и все такое, не могут подвести свою страну. По крайней мере Тони удалось долго продержаться, он даже вернулся в Англию. Тут история повторяется: его англичанка осталась одна с его сыном. Ты только посмотри, как поворачивается судьба. Мужчины заводят детей, а женщинам приходится собирать все по кусочкам.
Внимательно слушая Саймона, я добавила еще строчку к моей схеме, подписав под именем Доменико: «Энтони, сын Доменико».
Пока я писала, Саймон смотрел на меня и, подняв вверх палец, продолжал:
– Не забывай, твоя тетя всегда была женщиной с чистой душой. Умнее и намного красивее всех женщин, которых я повидал в своей жизни. Она всегда прекрасно знала, что и когда нужно предпринять. Она просто не могла сидеть сложа руки, когда узнала, что внук Джулио живет в какой-то захудалой комнатушке в Лондоне, а его мать работает не покладая рук. Англичанка… ее звали… м-м… Шейла. Так вот, она поссорилась со своей семьей, родственники хотели отдать мальчишку на усыновление, и когда та отказалась, выгнали ее. – С этими словами Саймон провел пальцем по шее и продолжил: – Пенелопа, как всегда, приняла правильное решение. С ее-то умом иначе и быть не могло.
У меня возникло странное ощущение: сердце мое замерло, будто мир остановился вокруг меня и затаил дыхание вместе со мной. Я мучительно старалась найти нужные слова и правильно задать вопрос, чтобы Саймон не отвлекся от своего мечтательного рассказа о прошлом и не замолчал вовсе. А я чувствовала нечто вроде дежа-вю, будто я просто обязана была услышать то, что мне давно было известно.
– И что же сделала тетя Пенелопа? – неуверенно спросила я.
Услышав меня, Саймон взбодрился и продолжил:
– Никогда я не был так горд за нее, как тогда. У нее была прекрасная черта мягко и ненавязчиво сводить людей вместе, все выглядело так, будто это была вовсе не ее заслуга. Она была превосходной хозяйкой. Пенелопа устроила небольшой прием на свежем воздухе, Берил с сыном Питером тоже были приглашены. Пенелопа пригласила Шейлу и даже дала ей одно из своих вечерних платьев. Так получилось, что именно за чашкой чаю с пирожными Шейла и Питер лучше узнали друг друга, и вскоре Питер сделал ей предложение. И тогда Пенелопа в личной беседе с Шейлой убедила ее принять предложение Питера, сказав, что это будет в интересах ее ребенка и что ребенок Тони будет воспитан настоящим джентльменом в лучших английских традициях. – Саймон посмотрел на меня и, прищурив глаза, осторожно спросил: – Дорогая моя, ты вся побелела. Тебе плохо? Нет, только не здесь, этот ковер подарил мне арабский принц.
Он не стал больше шутить, увидев, что я даже не улыбнулась. Все это время я внимательно слушала его рассказ, но сейчас я была погружена в свои мысли. Он заметил, что я что-то пишу, но, будучи воспитанным человеком, не подал виду, что ему безумно интересно посмотреть в мои записи.
– Что такое, дорогая? – вежливо поинтересовался он. – Поделись с дядюшкой Саймоном, возможно, он поможет.
Немного придя в себя, я тихо пробормотала:
– Мне кажется… я знаю его. Того, о ком вы говорите.
– Того, о ком я говорю? – повторил он.
– Внука водителя тетушки Пенелопы. И мне кажется, я знаю его имя, – добавила я шепотом.
– Подожди, дорогая. В отличие от многих я хорошо запоминаю имена, – Саймон говорил тихим голосом, стараясь успокоить меня, превращая беседу в азартную игру, – так, так, так… сначала симпатяга Джулио, затем его сынишка Доменико, затем его американский сын Тони, который приехал в Лондон и закрутил роман с англичанкой. И у них появился сын, о котором я только слышал, но никогда не встречал… его звали…
Саймон сделал паузу, огляделся. Я в это время уже начертила нужные линии, которые непонятным образом вели к тете Шейле и Энтони и уж совсем неожиданно соединяли последнее имя в моей схеме.
Вспомнив имя сына Энтони, Саймон щелкнул пальцами и восторженно повернулся ко мне. И мы вместе произнесли:
– Джереми.
