Текст книги "Избранное"

Автор книги: Рюноскэ Акутагава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Тень[149]149
  Перевод В. Гривнина.


[Закрыть]

окогама.

Хозяин японо-китайской торговой компании Чэнь Цай, облокотившись о стол, с погасшей сигарой во рту, торопливо пробегал глазами обычную в конце дня стопку торговых документов. В комнате с ситцевыми занавесками на окнах царило привычное уныние последних теплых дней уходящего лета – от него даже дышать было тяжело. Уныние нарушалось лишь стуком пишущей машинки, едва долетавшим сюда из-за двери, пахнувшей лаком. Аккуратно сложив документы, Чэнь, вдруг вспомнив что-то, снял телефонную трубку.

– Мне нужно поговорить с женой, соедините меня.– Чэнь говорил властно, на прекрасном японском языке.

– Кто это?.. Бабушка?.. Позови жену... Фусако?.. Хочу предупредить тебя, что вечером мне придется поехать в Токио... Да, там и заночую... Удастся ли вернуться?.. Нет, вряд ли я успею на поезд... Ну, будь умницей... Что? Врача приглашала?.. У тебя все это от нервного переутомления. Совершенно уверен. Хорошо. До свидания.

Опустив трубку на рычаг, Чэнь почему-то нахмурился, взял толстыми пальцами спичку, потер ее о коробок и зажег зажатую в зубах сигару.

...Табачный дым, запах цветов, стук ножей и вилок, доносящийся из угла зала, фальшивые звуки оркестра, исполняющего увертюру к опере «Кармен»,– среди этого невообразимого шума и толчеи, облокотившись о стол, в одиночестве сидит Чэнь, перед ним кружка пива. Вокруг все непрерывно движется – и посетители, и официанты, и вентиляторы. Лишь его взгляд давно уже прикован к лицу женщины у конторки.

Женщине на вид не больше двадцати. Она сидит спиной к вделанному в стену зеркалу, карандаш в ее руке стремительно бегает по бумаге – женщина выписывает счета. Ниспадающая на лоб челка, легкий румянец на щеках, выглядывающий из-под кимоно зеленовато-синий воротничок из дорогой материи.

Допив пиво, Чэнь медленно поднимает свое грузное тело и подходит к конторке.

– Чэнь-сан! Когда же вы купите мне кольцо?

Говоря это, женщина не отрываясь продолжает писать.

– Когда не будет этого кольца.

Чэнь, шаря в кармане, чтобы найти мелочь, кивает на палец женщины. На нем – дешевое обручальное колечко.

– Согласна, только сегодня же купите другое.

Женщина срывает с пальца кольцо и кладет его перед Чэнем вместе со счетом.

– Это кольцо помогает мне спасаться от мужчин.

За стенами кафе по асфальту течет летний ветер, несущий ночную прохладу. Смешавшись с пешеходами, Чэнь идет, поглядывая на звезды в небе. И эти звезды тоже только сегодня вечером...

Стук в дверь вернул Чэнь Цая к действительности, оторвав от воспоминаний годичной давности.

– Войдите.

Только он это сказал, как пахнувшая лаком дверь отворилась и в комнату зловеще тихо вошел мертвенно-бледный секретарь Иманиси.

– Пришло письмо.

На лице молча кивнувшего Чэня отразилось неудовольствие, он не дал сказать Иманиси больше ни слова. Холодно поклонившись, Иманиси оставил конверт и так же тихо удалился к себе.

После того как дверь за Иманиси закрылась, Чэнь бросил сигару в пепельницу и взял со стола конверт. Письмо ничем не отличалось от обычных деловых писем – адрес на белом европейском конверте напечатан на машинке. Но стоило Чэню взять в руки письмо, как на лице его появилось отвращение.

– Опять?

Нахмурив густые брови, Чэнь досадливо щелкнул языком. Но тем не менее положил на стол ноги и, откинувшись на спинку вертящегося кресла, вскрыл конверт, даже не пользуясь ножом для разрезания бумаги.

«Почтительно приветствую Вас.

Третий раз ставлю Вас в известность, что Ваша супруга не верна Вам... И то, что Вы до сегодняшнего дня не предприняли каких-либо решительных мер... И вот вчера вечером Ваша супруга со своим давним любовником... Ваша супруга Фусако, японка, к тому же в прошлом – официантка в кафе... Я не могу не сочувствовать Вам, китайцу... Если Вы не расторгнете с ней брак, все будут смеяться над Вами... Я не имел никаких дурных намерений... С уважением, Ваш преданный друг».

Письмо выпало из бессильно повисшей руки Чэня.

...Подойдя к столу, Чэнь при вечернем свете, проникавшем снаружи сквозь тюлевые шторы, рассматривает дамские золотые часики. На их крышке выгравированы инициалы, но это не инициалы Фусако.

– Откуда они?

Фусако, совсем недавно вышедшая замуж за Чэня, продолжает стоять у комода, с улыбкой глядя на мужа.

– Танака-сан подарил. Разве я вам не говорила? Владелец складов...

На столе лежат еще два футляра с кольцами. Чэнь открывает бархатные крышки – в одном кольцо с жемчугом, в другом – с бирюзой.

– Это от Кумэ-сан и Номуры-сан.

Появляются коралловые украшения для волос.

– Старинные. От Куботы-сан.

Чэнь, с таким видом, будто ему совершенно безразличны все эти вещи, пристально глядя на жену, задумчиво говорит:

– Это твои трофеи. Береги их.

Фусако в вечерних сумерках снова награждает его очаровательной улыбкой. – Значит, и твои тоже.

В то время он радовался вместе с ней. Но теперь...

Чэнь вздрогнул и снял ноги со стола. Его испугал неожиданно раздавшийся телефонный звонок.

– Слушаю... Хорошо... Соедини...

Не отрывая взгляда от телефона, он нервно отер пот со лба.

– Кто говорит?.. Сыскную контору Сатоми я знаю. Я спрашиваю, кто именно?.. Ёсии-кун?.. Так. А донесение? Что произошло? Врач?.. Что же потом?.. Возможно... Хорошо, встречайте меня на станции... Нет, приеду последним поездом обязательно... Так что встречайте. До свидания.

Чэнь Цай положил трубку и какое-то время оставался неподвижным, испытывая огромное облегчение. Но случайно посмотрел на настольные часы и почти машинально нажал кнопку звонка.

Появился секретарь Иманиси, наполовину протиснув в приоткрытую дверь свое тощее тело.

– Иманиси-кун, передайте Тэй-кун, что я прошу его поехать сегодня в Токио вместо меня.

Голос Чэня утратил свою обычную властность. Иманиси, как всегда, холодно поклонился и тут же скрылся за дверью.

Проникающие сквозь ситцевые занавески лучи заходящего солнца, скрытого редкими облаками, окрасили комнату в тусклые красные тона. Откуда-то залетевшая огромная муха, как бы рисуя причудливые фигуры, с глухим жужжанием летала вокруг Чэня, сидевшего, задумчиво подперев щеку.

Камакура.

В доме Чэнь Цая, в гостиной с тюлевыми шторами на окнах, царил вечерний полумрак уходящего лета. Все еще цветущие олеандры, пышно разросшиеся за окнами и крадущие солнечные лучи, окрашивали полумрак этой унылой комнаты в приятные тона.

В стоявшем у стены плетеном кресле сидела Фусако и, поглаживая полосатую кошку, устроившуюся у нее на коленях, грустно смотрела на олеандры за окном.

– Господин и сегодня не приедет?

Это сказала старая служанка, накрывавшая стол к чаю.

– Да, он очень занят.

– Если бы его жена не болела, он мог бы оставаться спокойным, но ведь...

– Да что у меня за болезнь, обычное нервное переутомление. Яманоути-сэнсэй сегодня снова это повторил. Достаточно хорошенько поспать несколько ночей... Ой!

Старуха испуганно посмотрела на хозяйку. Она впервые видела на детском личике Фусако такой страх.

– Что случилось, госпожа?

– Нет, нет, ничего. Ничего, но все же... – Фусако через силу улыбнулась. – Кто-то только что через окно...

Старуха выглянула в окно – в саду не было ни души, между шелестящими на легком ветерке олеандрами по-прежнему расстилался нетронутый ковер травы.

– Ох, и напугали же вы меня. Наверно, мальчишка из соседнего дома балуется.

– Нет, это не соседский мальчишка. Мне кажется, я его уже видела... да-да, это тот самый молодой мужчина в охотничьей шляпе, который все шел за нами, когда мы с тобой ездили в Хасэ. А может, мне это почудилось.

Последние слова Фусако произнесла неуверенно.

– Что же нам делать, если это и вправду тот самый человек? И господин сегодня не приедет... Может, послать деда в полицию? Пусть он там все расскажет.

– Ну, и трусиха же ты. Тот ли человек, другой ли – я нисколечко не боюсь. Но если... если это мои нервы...

Старуха недоуменно хлопала глазами.

– Если мне это почудилось, то, может быть, я просто схожу с ума.

– Вы, наверно, смеетесь надо мной.

Успокоившаяся старуха, улыбаясь, опять стала накрывать на стол.

– Нет, ты ничего не знаешь. В последнее время, когда я остаюсь одна, мне начинает казаться, будто кто-то стоит у меня за спиной. Стоит и пристально на меня смотрит...

Говоря это, Фусако, видимо, удрученная собственными словами, задумалась...

...В спальне на втором этаже погашен свет, и в ней царит полумрак, напоенный легким ароматом духов. Светлым пятном в комнате выделяется лишь окно с незадернутыми шторами – разумеется, потому, что взошла луна. Залитая ее светом, Фусако стоит у окна и смотрит на растущие в саду сосны.

Муж так и не приехал. Прислуга уже улеглась. Ночь лунная и безветренная. Издалека доносится монотонный гул, – наверно, все еще шумит море.

Фусако долго стоит у окна. Постепенно ее охватывает странное ощущение, будто на нее устремлен все тот же взгляд.

Но кроме нее в спальне никого быть не может. А вдруг кто-то есть... Нет, перед сном она тщательно заперла дверь. Почему же тогда ей это кажется? Да. Несомненно, из-за нервного переутомления. Глядя на смутно виднеющиеся сосны, она все время старается убедить себя в этом. Но сколько ни гонит от себя ощущение, что кто-то наблюдает за ней, оно только усиливается.

Наконец Фусако робко оборачивается. В спальне нет никого, даже ее полосатой кошки. Значит, ей просто кажется, будто за ней наблюдают, потому что расшалились нервы... Но в следующий миг эта мысль исчезает. Фусако делает несколько шагов – ей снова чудится, что в полумраке комнаты притаился невидимый незнакомец. Еще невыносимее чувство, что теперь глаза незнакомца испепеляют лицо Фусако, стоящей спиной к окну.

Борясь с охватившей ее дрожью, Фусако протягивает руку и поворачивает выключатель. В тот же миг комната освобождается от смешанного с лунным светом сумрака и возвращается к надежной действительности. Кровать, полог, умывальник – при ярком свете они видны так отчетливо, что ей становится даже радостно. К тому в комнате ничего не изменилось – все, как и год назад, когда она вышла замуж за Чэня. В этом радостном мирке никакой, самый ужасный призрак... Нет, этот отвратительный незнакомец, не боясь яркого света, ни на секунду не отрываясь, продолжает пристально смотреть в лицо Фусако. Она закрывает лицо ладонями и, не помня себя от страха, пытается позвать на помощь. Но изо рта почему-то не вырывается ни звука. И тогда ужас, какого она никогда не испытывала, овладевает...

Вздохнув, Фусако освободилась от своего воспоминания недельной давности. В тот же миг спрыгнула на пол кошка, сидевшая у нее на коленях, и, выгнув свою красивую полосатую спину, сладко зевнула.

– Такое кому угодно может привидеться. Дед рассказывал, что однажды, только он стал подрезать сосну в вашем саду, ему показалось, что в полуденном небе хохочет целая ватага мальчишек. Вечером, когда я освободилась от работы, он проворчал: может, так вот и сходят с ума?

Это сказала, будто утешая ребенка, вошедшая с чайным подносом старуха. Услышав ее слова, Фусако впервые за весь вечер слабо улыбнулась.

– Конечно, это проделки соседских мальчишек. А дед испугался потому, что он такой же трус, как и ты... Смотри, пока мы с тобой болтали, зашло солнце. Это даже к лучшему, что муж не вернется сегодня... Ванна готова?

– Да, уже согрелась.

– Хорошо. Я прямо сейчас и приму ванну.

Фусако с легким сердцем поднялась со стоявшего у стены плетеного кресла.

– Наверно, и сегодня соседские мальчишки будут пускать фейерверк.

Старуха тихо вышла вслед за Фусако, и в полутемной гостиной, где за окном уже не видны были олеандры, никого не осталось. Но полосатая кошка, о которой забыли, вдруг бросилась к двери, будто учуяла что-то. И будто стала тереться о чьи-то ноги. Но в наполнявшем комнату сумраке никого не было, только зловеще поблескивали кошачьи глаза.

Иокогама.

В помещении дежурного японо-китайской торговой компании лежал на диване секретарь Иманиси и при свете тусклой электрической лампочки читал свежий номер журнала. Но вскоре он небрежно бросил журнал под стоявший рядом стол и вынул из внутреннего кармана пиджака фотографию. Когда он смотрел на нее, с его мертвенно-бледного лица не сходила счастливая улыбка.

Это была девическая фотография Фусако, жены Чэнь Цая, на которой она была изображена до пояса, с волосами, расчесанными на прямой пробор[150]150
  ...с волосами, расчесанными на прямой пробор...— Прическа незамужней женщины во времена Акутагавы.


[Закрыть]...

Камакура.

В звездное безоблачное небо взвился гудок отправления последнего поезда из Токио, и Чэнь Цай, со сложенным вдвое портфелем под мышкой, пройдя турникет, остался в одиночестве и принялся осматривать унылую привокзальную площадь. Сидевший на скамье у вокзала под тусклой электрической лампочкой высокий широкоплечий мужчина встал и, небрежно волоча толстую тростниковую палку, не спеша направился к Чэню. Вежливо сняв охотничью шляпу, он тихим голосом обратился к нему:

– Вы Чэнь-сан? Я Ёсии.

Чэнь почти равнодушно мельком взглянул на него.

– На сегодня достаточно, благодарю вас.

– Я недавно звонил вам...

– После этого ничего не произошло?

В тоне Чэня чувствовалась пружинящая сила, точно отбрасывающая слова собеседника.

– Ничего. После ухода врача ваша жена допоздна о чем-то говорила со служанкой. Потом приняла ванну, поела и примерно до десяти часов слушала граммофон.

– В гости к ней никто не приходил?

– Никто.

– Когда вы прекратили наблюдение?

– В одиннадцать часов двадцать минут.

Ёсии тоже отвечал четко.

– За это время другие поезда, кроме последнего, на котором я приехал, не проходили?

– Не проходили. Ни в Токио, ни из Токио.

– Что ж, благодарю вас. Передайте привет Сатоми-кун.

Чэнь небрежно коснулся полей соломенной шляпы и, не обращая внимания на Ёсии, который застыл в выжидательной позе, со шляпой в руке размашисто зашагал по усыпанной гравием дорожке. Потому ли, что Чэнь держался слишком уж высокомерно, Ёсии, глянув ему вслед, слегка пожал плечами. Но тут же беззаботно присвистнул, – мне, мол, на все наплевать, – и по-прежнему волоча палку, пошел в привокзальную гостиницу.

Камакура.

Через час Чэнь, будто со стороны, увидел себя воровски приникшим ухом к двери их общей с женой спальни, чтобы узнать, что там происходит. Внешнюю галерею, куда выходила дверь спальни, заволокла перехватывающая дыханье тьма. Лишь в одном месте виднелась светлая точка – это сквозь замочную скважину проникал электрический свет.

Сдерживая готовое разорваться от бешеных ударов сердце, Чэнь плотно прижал ухо к двери и весь превратился в слух. Но из спальни не доносилось ни звука. Безмолвие было для Чэня еще непереносимее, еще мучительнее. Ему казалось, что в расстилающейся перед его глазами тьме он снова ясно видит то немыслимое, что обнаружил у дома, когда шел со станции.

...Под соснами с переплетающимися ветвями тянется покрытая росой узкая песчаная дорога. И сверкающие в небе бесчисленные звезды лишь кое-где просвечивают сквозь сосновые ветви. О близости моря говорит лишь соленый ветер, колышущий редкие кустики травы. Некоторое время Чэнь в полном одиночестве осторожно продвигался в этой унылой тьме, вдыхая усилившийся к ночи запах сосны.

Вдруг он остановился, с недоумением всматриваясь в дорогу. И не только потому, что в нескольких шагах от него возникла кирпичная ограда его дома, – он вдруг услыхал крадущиеся шаги, доносившиеся с того места, где виднелась эта увитая плющом старинная ограда. Но сколько он ни всматривался в темноту, которую делали еще непрогляднее сосны и трава, рассмотреть никого не удавалось. Единственное, что он сразу же установил, что шаги удаляются.

«Чепуха, разве я один имею право ходить по этой дороге», – упрекнул себя Чэнь за подозрение, вдруг родившееся в его душе. Но тем не менее эта дорога вела к задним воротам именно его дома и никуда больше. В таком случае... Не успел он это осмыслить, как до него вместе с налетевшим порывом соленого ветра донесся скрип открываемой калитки.

«Странно, еще утром я обратил внимание, что калитка заперта».

С этой мыслью Чэнь Цай, точно собака, почуявшая дичь, озираясь по сторонам, подкрался к калитке. Калитка, видимо, была заперта. Прислонившись к ограде, Чэнь некоторое время стоял неподвижно по колено в траве. Потом изо всех сил толкнул калитку – калитка не подавалась. Значит, действительно заперта.

«Померещилось, наверно. Калитку не открывали».

Шагов уже не слышно. На фоне светлого, залитого луной неба над увитой плющом оградой возвышается его дом, все окна темные. Душу Чэня вдруг наполняет печаль. Почему? Он и сам не знает. Он стоит, прислонившись к ограде, слушая писк насекомых, и по щекам его текут холодные слезы.

– Фусако, – со стоном произносит Чэнь имя любимой.

И в то же мгновенье в окне второго этажа загорается ослепительно яркий свет.

– В том окне... Это...

Стараясь не дышать, Чэнь, уцепившись за ветви сосны, встает на цыпочки и заглядывает в окно второго этажа. Окно... Окно спальни на втором этаже – шторы не задернуты, и видна ярко освещенная комната. Свет из нее льется на мохнатые верхушки сосен, и от этого они будто плавают в темном небе.

Но не это самое удивительное. В окне виден силуэт человека, смотрящего в сад. Кто это – определить невозможно, потому что человек освещен со спины. Но можно утверждать с полной уверенностью, что это не женщина. Чтобы не упасть, Чэнь хватается за обвивший ограду плющ и, еле удержавшись на ногах, шепчет слабым, прерывающимся голосом:

– Письмо... Невозможно... Только Фусако...

В следующее мгновенье Чэнь Цай перемахивает через ограду и, осторожно пробираясь между соснами, подходит к окну гостиной, расположенному под окном спальни. Цветы и листья олеандр – мокрые от обильной росы...

Прокравшись на совершенно темную внешнюю галерею, Чэнь плотно сжал пересохшие губы и, снедаемый еще большей ревностью, стал прислушиваться. Как раз в это время за дверью послышались, как ему показалось, уже знакомые осторожные шаги.

Шаги сразу стихли. Нервы Чэня напряжены до предела – хлопнуло окно. Потом опять... тишина.

Под тяжестью этой гнетущей тишины, будто выдавленные, появляются на побледневших щеках Чэня капли холодного липкого пота. Дрожащими пальцами он нащупывает ручку двери. Нажимает на нее, но дверь заперта.

В то же мгновение за дверью падает не то гребень, не то шпилька. Но сколько Чэнь ни напрягает слух, он почему-то не слышит, чтобы упавшую вещь подобрали.

Все эти звуки ранят сердце Чэня. Дрожа и весь обратившись в слух, он приникает к двери. Возбуждение доходит до предела – это видно по безумному выражению его глаз.

Проходит несколько тягостных секунд – за дверью слышатся вздохи. Потом кто-то тихо ложится в постель.

Если бы это продолжалось еще хоть минуту, Чэнь, пожалуй, лишился бы чувств. Но тут, словно ему было ниспослано свыше прозрение, он увидел тонкий, как паутинка, луч света, просочившийся из-за двери. Чэнь встал на колени и сквозь замочную скважину заглянул в комнату.

Глазам его открылась картина, проклятая во веки веков.

Иокогама.

Спрятав во внутренний карман пиджака фотографию Фусако, секретарь Иманиси тихо поднялся с дивана. И привычно, не издав ни звука, прошел в приемную, погруженную во тьму.

Щелкнул выключатель. Настольная лампа осветила сидящего за пишущей машинкой Иманиси, – как ему удалось устроиться здесь так незаметно?

Пальцы Иманиси быстро забегали по клавишам. И одновременно машинка, выстукивая беспрерывную дробь, начала поглощать бумагу, заполняя ее строками иероглифов.

«Почтительно приветствую Вас.

Вряд ли есть необходимость снова ставить Вас в известность о том, что супруга не хранит Вам верность. Но из-за слишком большой любви к ней, Вы...»

В эти минуты лицо Иманиси превратилось в маску ненависти.

Камакура.

Дверь в спальню Чэня рухнула. Все в ней осталось как было – и кровать, и полог, и умывальник, и заливавший ее свет электрической лампы, только дверь рухнула.

Застыв в углу комнаты, Чэнь Цай смотрел на распластавшихся у кровати двух человек. Одним из них была Фусако... Или, лучше сказать «нечто», еще недавно бывшее Фусако. Это «нечто» с распухшим, посиневшим лицом и вывалившимся изо рта языком, прищурившись, смотрело в потолок. Другим был Чэнь Цай. Точная копия Чэнь Цая, стоявшего в углу комнаты. Навалившись на Фусако, он погрузил в ее горло пальцы так глубоко, что даже ногтей не было видно. А его голова, мертвая или живая, – не разобрать, – лежала на ее обнаженной груди.

После длившегося некоторое время безмолвия Чэнь Цай, тот, что лежал на полу, тяжело дыша, медленно поднял с пола свое грузное тело. Но тут же упал на стоявший рядом стул.

Тогда Чэнь Цай, тот, что притаился в углу, тихо оторвался от стены и подошел к тому «нечто», которым прежде была Фусако. С беспредельной тоской смотрел он на распухшее, посиневшее лицо жены.

Как только Чэнь Цай, сидевший на стуле, заметил, что, кроме него, в комнате находится еще кто-то, он как безумный вскочил. В его лице... в его налитых кровью глазах сверкнула жажда убийства. Но одного взгляда на стоявшего перед ним человека оказалось достаточно, чтобы жажда убийства мгновенно сменилась невыразимым ужасом.

– Ты кто? – спросил он, задыхаясь, замерев у своего стула.

– Тот, кто недавно шел по сосновой роще... тот, кто пробрался сюда через заднюю калитку... тот, кто стоял у окна, глядя в сад... тот, кто мою жену... мою Фусако... – Неожиданно он осекся и закричал хриплым голосом: – А ты? Ты кто?

Другой Чэнь Цай ничего не ответил. Он лишь поднял глаза и с тоской смотрел на стоявшего перед ним Чэнь Цая. Тогда Чэнь Цай, тот, что стоял около стула, будто пронзенный его взглядом, зло тараща глаза, стал медленно отходить к стене. А его губы продолжали беззвучно шептать: «Ты кто?»

И этот другой Чэнь Цай, став на колени перед «нечто», которым раньше была Фусако, принялся нежно гладить ее тонкую шею. Потом прикоснулся губами к видневшимся на шее следам безжалостных пальцев.

В залитой ярким электрическим светом комнате, где было, казалось, тише, чем в могиле, вдруг послышались тихие прерывистые рыдания. И оба Чэнь Цая, и тот, что стоял у стены, и тот, что стоял на коленях, погрузив лицо в ладони...

Токио.

Кинофильм «Тень» окончился. Рядом со мной в ложе сидела женщина.

– Фильм уже окончился?

Женщина грустно на меня посмотрела. И я вспомнил глаза Фусако из «Тени».

– Какой фильм?

– Который мы только что видели. «Тень».

Женщина молча протянула мне программку, лежавшую у нее на коленях. Но сколько я ни искал, фильм «Тень» в ней не значился.

– Неужели я видел сон? Все равно странно – я не помню, что спал. Да и «Тень» очень странный фильм...

Я коротко рассказал его содержание.

– Что-то в этом роде я уже однажды видела, – еле слышно ответила женщина, и в глазах ее мелькнула грустная улыбка.

– Не будем эту «Тень» принимать близко к сердцу.

1920, сентябрь