Текст книги "Соня рапортует"

Автор книги: Рут Вернер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Теперь же для меня все изменилось. В течение трех лет нашей жизни в Шанхае Рольф не знал, что наша квартира использовалась для нелегальных встреч и что длительное время в шкафах были спрятаны чемоданы с информационным материалом. Он не знал ряд товарищей, бывших моими близкими друзьями, и если они с ним встречались, то лишь под видом коммерсантов – в его присутствии я также должна была обращаться с ними как с коммерсантами. Я не могла с ним говорить ни о людях, которые были мне дороги, ни о работе, составлявшей содержание моей жизни.

Когда мне было девятнадцать лет, я писала Юргену о своих политических разногласиях с Рольфом: «В такие моменты он для меня чужой, на прощание мы даже не пожали друг другу руку».

Сейчас ситуация приобрела шоковый характер и отразилась на нашей совместной жизни. Мою реакцию можно лучше понять, если вспомнить о суровом характере нелегальной работы в Китае или о временах нацизма в Германии. Я принимала участие в движении Сопротивления, а спутник моей жизни отговаривал меня от этой борьбы и устранился от нее.

По отношению ко мне Рольф вел себя ровно и деликатно; в последующие годы, надеясь сохранить семью, он смирился с разлуками и сложными обстоятельствами, обусловленными моей работой.

В Шанхае Рольф был поверхностно знаком с членами нашей группы Ханом и Венгом как с моими преподавателями китайского языка. Большего он о них не знал.

У Хана было подвижное лицо. Сотни раз за день он отбрасывал со лба свои длинные волосы. Это был темпераментный, схватывающий все на лету человек. Эти качества способствовали установлению между нами хорошего контакта. Венг отличался медлительностью и основательностью. Я поражалась его способностью работать методично, на научной основе. Я этими качествами не обладала.

Во время занятий языком я читала орган Коминтерна «Международная пресс-информация» с Ханом по-немецки и Венгом – по-английски. Оба занимались очень прилежно. О Венге я писала домой.

27 мая 1931 года

«…Я в совершеннейшем восторге от обоих моих китайских студентов. Не в том дело, что они мне слишком много дают, просто очень заманчиво научиться говорить по-английски с таким очаровательным преподавателем. Он, правда, говорит очень плохо по-английски, потому мы и занимаемся часами, но достаточно хорошо, чтобы понять, насколько это умный и приятный человек».

11 ноября 1931 года

«…Сегодня вечером придет мой учитель Венг, с которым раз в неделю я беседую о Китае. Он сейчас написал книгу о реквизициях, которые солдаты правительственных войск производят в сельскохозяйственных областях. Книгу он подарил мне с приятным посвящением. Прочитать ее я, разумеется, не могу. Его устный рассказ о содержании книги очень интересен. Речь идет о колоссальных средствах, которые подчистую изымаются у крестьян. Один товарищ перевел эту книгу на немецкий язык. Получилось 100 страниц – примерно брошюра…»

«…Была вчера на свадьбе у Венга. Накануне мы поинтересовались, сколько будет гостей, на что он ответил: «Очень просто – только родственники, 130 человек». Мы приехали, и я с ужасом увидела, что мой хороший и простой человек Венг – во фраке. Он надел «иностранную одежду», чтобы таким образом избежать длительной китайской церемонии. Далее все происходило очень просто: никакого официального лица не требовалось, бумага была подписана свидетелями и передана на хранение семье. Профессор Янг был свидетелем и очень мило выглядел в своем «ишан»[17]17
  Китайская одежда.


[Закрыть]. Китайская кухня была чудесной. Во время еды его друзья выходили из-за стола на сцену: один пел, другой играл на губной гармонике. Родственники привели с собой кучу детей, которых надо было накормить и перепеленать. Другие же оживленно тараторили и были от всего в восторге».

Работая в Государственном институте социально-экономических проблем, мои учителя имели возможность показать и разъяснить мне такие вещи, которые иностранцам, как правило, было не легко заполучить.

15 декабря 1931 года

«…Совершили чудесную поездку за город с половины девятого утра до половины третьего дня. Было очень холодно, мы ехали час до китайской деревни Минг-он, зашли сразу же, чтобы согреться, в чайную для кули, где пили горячий чай и ели орехи. Затем мы пошли в соседнюю деревню, женщины которой склеивали зимой спичечные коробки. Мы посмотрели, как они работают. За одну тысячу коробков они получают 30 купферов, что соответствует 15 пфеннигам. За день, при 14-часовом рабочем дне, они делают 1300 коробков».

11 января 1932 года

«…Рано утром в субботу я с Ханом поехала в Уси – город по дороге на Нанкин с населением 150 тысяч человек, известный своей хлопчатобумажной и шелковой промышленностью. Вагон третьего класса был переполнен – не очень-то обычная форма поездки для иностранцев, зато вдвойне интересно…

…Как собирают хлопок на больших, как бы покрытых снегом полях, мы уже часто наблюдали в окрестностях Шанхая. Теперь мы видели наполненные хлопком джонки у причалов фабрики…

Наиболее интересное в производстве хлопчатобумажной пряжи я могла видеть лишь мельком, так как в значительно большей мере меня интересовали работницы.

На хлопчатобумажной фабрике «Лишин» занято две тысячи рабочих, из них полторы тысячи женщин и сотни две детей. Рабочий день – 12 часов. Для женщин и детей предусматривается перерыв. Рабочие-мужчины работают без перерыва. Едят здесь же у машины во время работы. Возраст большинства женщин – от 16 до 22 лет. Их зарплата – от восьми до двенадцати марок в месяц. Страшно было смотреть на детей, многим из которых не больше десяти лет, работающих в раскаленном помещении и при оглушающем грохоте.

Дети, возраст которых был где-то между возрастом Рени и Пчелки[18]18
  Мои сестры.


[Закрыть], работали по двенадцати часов в день. Я видела, как они едят, стоя возле машины. В течение двух минут они постоянно отставляли миску с рисом, чтобы перевести рычаги или связать нить.

Фирма построила двухэтажные домики, вытянутые в ряд. Один рабочий показал нам свое жилище. Как и другие, это была пустая камера, где можно было поставить две кровати… Его семья состоит из пяти человек. За жилье надо платить полторы марки в месяц. Его дети работают уже с десяти лет. Первые полгода они числятся учениками и не получают ни пфеннига. Если выясняется, что они для работы подходят, то в дальнейшем они получают от 15 до 20 пфеннигов в день (если не подходят, их выбрасывают на улицу без какой-либо оплаты). В месяц на фабрике бывает два-три свободных дня – в зависимости от загрузки фабрики. Эти дни, конечно, не оплачиваются. Воскресенье – рабочий день».

Письмо большое, на нескольких страницах, рассказывающее о посещении шелковой фабрики, где дети лежали на полу прямо возле машины, а их матери голыми руками выхватывали коконы шелка из почти кипящей воды.

«Затем мы совершили еще вечернюю прогулку по улицам. Весь город окружает городская стена с четырьмя большими воротами, которые каждую ночь в 12 часов закрываются. Вне черты города многие люди ютятся в соломенных хижинах – крестьяне из голодающих провинций и безработные. В Уси из 48 шелковых фабрик работают лишь четыре. Причина – японская и итальянская конкуренция, повышение тарифов на ввоз в Америку, общее экономическое положение в мире…»

Так Хан и Венг помогали мне увидеть все своими глазами, познать Китай и его проблемы.

Я была также многим обязана профессору Янгу и его супруге. Он преподавал в университете, а его жена была библиотекарем. Будем называть их Петер и Сибила. Мне трудно вспомнить, был ли когда-нибудь Петер на встречах с Рихардом, однако порой они через меня передавали друг другу послания. Петер был худ и мал ростом. Он походил скорее на хрупкого юношу, нежели на ученого. Его интеллектуальные качества напоминали мне моего брата. Как и Юрген, он обладал неиссякаемым запасом острот и анекдотов. Они приходили ему в голову в нужный момент, или он сочинял их сам, смеясь над ними вместе со своими слушателями. Возможно, что подобного рода смена обстановки и разрядка были для него необходимы как противовес напряженной и серьезной научной работе и подпольной коммунистической деятельности.

У Сибилы было интеллигентное, красивое лицо, смуглая кожа, ямочки на щеках и белоснежные зубы. Она активно участвовала в политической работе и обладала организаторским талантом. Рольф познакомился с ними обоими. Они стали друзьями, и Агнес стала чаще заходить к нам, когда у нас в гостях были Сибила и Петер, поскольку знания и связи последнего были полезны в ее журналистской работе. Как видный ученый, Петер стоял на таком высоком пьедестале, что общение с ним было совершенно безопасным. Не составляло проблемы завести знакомства с китайцами из «хорошего общества». В мире бизнеса личные знакомства с местными богатыми коммерсантами служили целям наживы. Контрактор[19]19
  Партнер по договору.


[Закрыть] Рольфа по строительству городских сооружений в английском сеттльменте бывал у нас в гостях и заваливал меня дорогими подарками. Я все принимала, дабы не отличаться в этом плане от других европейских дам. Рихард также советовал мне так поступать.

К кругу соратников Рихарда принадлежала также юная миловидная китаянка с короткой прической, бледным лицом и несколько выпирающими зубами. Она происходила из влиятельной семьи. Как мне помнится, ее отец был гоминьдановский генерал высокого ранга. Он выгнал ее из дома, когда она вышла замуж по своему выбору за одного коммуниста, и она оказалась без всяких средств к существованию. Она отличалась интеллигентностью, мужеством и скромностью. Мне очень нравилась эта коммунистка, с которой Рихард иногда встречался у меня, и я увековечила ее в образе Ма-ин в своей книге «Необыкновенная девушка». Ее муж страдал болезнью легких. По желанию Рихарда я сняла для него бунгало в горах Чаньшана и навещала его там. Когда я вспоминаю этих товарищей, вспоминаю наши многочисленные беседы на политические темы, совместное изучение «Инпрекора» с Ханом и Венгом, то почти невозможно себе представить, что они, если они еще живы, могут быть настроены враждебно по отношению к нам.

К ближайшему окружению Рихарда принадлежал немецкий радист Макс Христиан Клаузен, получивший известность благодаря совместной работе с Рихардом в Японии. К этому же кругу относились Франц, Джон и Пауль. Франц был плотный мужчина, не очень высокого роста, женатый на русской эмигрантке, проживающей в Шанхае. Немалых мучений стоило приучить эту молодую женщину к иной жизни – у Рихарда она также вызывала опасения. Белый как булка, краснощекий и добродушный Франц легко относился к жизни. Мне неизвестно, использовал ли Рихард двух радистов, подменял ли один другого, или кого-то из них надо было подготовить для другого города. Возможно, Франц имел и другую специальную подготовку, о которой я не знала. Впрочем, в те времена о профессии радиста я ничего не знала. Так же как и Макс, Франц был моряком. Среди товарищей было много моряков; благодаря своей профессии они очень подходили для выполнения функций курьеров. Если при этом они проявляли себя с положительной стороны, то их направляли на дальнейшую учебу.

Значительно чаще, чем с Максом или Францем, я встречалась с Джоном. Джон был поляк, иногда мы называли его Гриша. Заметив, что это ему нравится, я в дальнейшем так его и звала. Возможно, что это действительно было его имя. Ему было примерно двадцать пять лет. У него были темные, с залысинами на висках, вьющиеся волосы, мраморно-белый лоб, темные глаза и скуластое лицо. О себе Гриша рассказывал мало. Замкнутый и серьезный, он производил впечатление более сложной натуры, чем Макс или Франц. О его личной жизни я кое-что узнала лишь тогда, когда мы уже длительное время были знакомы. Я вспоминаю, что его родители в Польше ничего не знали о том, что он находится в Шанхае.

В своей книге «Доктор Зорге радирует из Токио» Отто Браун[20]20
  Немецкий коммунист с юных лет. Получил в СССР военное образование. Семь лет был советником китайской Красной армии. Умер в 1974 году.


[Закрыть] вспоминает о фотомагазине в Шанхае, где он встретил Рихарда и одного поляка, очень хорошо говорившего по-немецки. Это был Гриша. Фотомагазин использовался им в качестве прикрытия. Он продавал фотоаппараты и проявлял пленку заказчиков. В группе Рихарда он был фотографом и делал микрокопии с разведывательных донесений. Рихард спросил меня, не может ли Рольф как архитектор взяться за переоборудование внутренних помещений фотомагазина, который был открыт в конце 1931 – начале 1932 года. Завязавшееся таким образом знакомство служило хорошим оправданием для посещений Гришей нашего дома. Помимо всего прочего, Гриша высказывал пожелания ввести в своем магазине новшества, что требовало более обстоятельного обсуждения этих вопросов с Рольфом, которому вовсе не следовало знать, о чем, собственно, идет речь.

Я уже не помню, с помощью какого трюка я их познакомила, во всяком случае, официально я была представлена Грише Рольфом. Гриша потешался, целуя мне руку и обращаясь ко мне «милостивая государыня». Мне эта комедия не нравилась. Вскоре после открытия магазина Рольф сделал мне желанный подарок – купил в нем аппарат «лейку». С воодушевлением я принялась фотографировать людей и природу. Гриша проявлял мои снимки.

Письмо матери, 7 июня 1932 года

«Фотографии в альбоме, который я послала, расскажут тебе о наших путешествиях и вылазках за город. Я не просила фотографа увеличить снимок, однако он нашел его столь удачным, что увеличил сам и подарил его мне. Скромность не позволяет мне держать фотографию такого размера у себя, поэтому я тебе ее и посылаю. Фотография сделана Вальтером моим аппаратом во время поездки в Ланчи. Помню, что Гриша об этом снимке сказал: «Очень здорово схвачено – типичная ты». Фотографию можно назвать „Портрет пирата“».

Эта фотография, как и многие другие, которые Гриша сделал для меня, сохранились и поныне. Купленная в Гришином магазине «лейка» также цела и фотографирует безукоризненно.

Нашего сына звали Михаил. Рольф знал, что я дала ему это имя в честь американского коммуниста и писателя Михаила Гольда. Я познакомилась с ним в 1928 году в доме отдыха в Гудзоне в период моего пребывания в Америке. Его книга «Евреи, не имеющие денег» была моей любимой книгой. Позднее он снова приезжал в Германию, навестил моих родителей, но я в то время была уже в Китае, До его смерти в 1967 году я, насколько это было возможно, регулярно читала его статьи в органе американской компартии «Дейли уоркер» (впоследствии «Дейли уорлд»). Большая потеря для международного рабочего движения, что он не смог закончить свои мемуары.

Само собой разумеется, что маленький сын играл большую роль в моей жизни. Вскоре после его рождения я писала Юргену и Маргарите:

«…Не могу нарадоваться на своего ребенка и в то же время не приходить в ужас от того, что он поглотил меня всю, с головы до пят. От меня ныне ничего не осталось ни для Рольфа, ни для политики, книг и вас. Только он один – все остальное лишь в той мере, в какой это касается ребенка. Это новый для меня мир с совершенно новыми чувствами и мыслями».

Когда же Мише исполнилось одиннадцать дней, политика вновь всплыла наружу в качестве «конкурента», и следующее письмо матери лишь наполовину посвящено сыну.

23 февраля 1931 года

«Теперь я его взвешиваю каждый раз после кормления. Вес его возрастает на несколько граммов. Если он не набирает необходимого минимума, я вновь кладу его на весы. Важен каждый грамм выпитого… Рольф часто рассматривает малыша. После кормления мы убеждаем друг друга в том, что сына следует положить в кроватку и дать ему отдохнуть вместо того, чтобы целовать его и подробно обсуждать его мордашку.

Мои постоянные спутники – «Питание и уход за грудным младенцем», «Здоровые дети» и в порядке компенсации – «Волга впадает в Каспийское море» Пильняка. Предисловие книги обещает многое.

Очень интересно, сколь неожиданно серьезно комментирует европейская пресса советскую пятилетку. До этого говорилось лишь о том, какие страдания рабочим принесет пятилетний план и, естественно, что его выполнение потребует от рабочих больших жертв. Но у меня складывается впечатление, что большая часть рабочих сознательно идет на эти лишения, с тем чтобы их мечта – пятилетний план – могла быть претворена в жизнь. Интересно также, что как только капиталисты вынуждены были признать успехи пятилетки, так сразу же начали обсуждаться контрмеры – прекращение поставок машин в Россию, бойкот дешевых русских товаров и т. д.

…Действительно, мне не следует ночью перепеленывать Мишу, даже если он, мокрый, просыпается в два часа ночи. Однако встать и посмотреть, когда он плачет, я должна, хотя он у меня эдакий грибок-боровичок…»

Агнес любовно и грустно следила за развитием моего ребенка. Я позвонила ей, когда Михаил в первый раз улыбнулся; она была свидетелем и его первых шагов. Миша был приветливый и умный мальчик; всем товарищам он нравился. Петер и Сибила, не имевшие детей, много занимались с Мишей. Особенно к нему привязана моя подруга Иза. О ней я впервые упомянула в письме домой от 24 марта 1931 года:

«Должна описать вам одну свою знакомую. Однажды сюда одна-одинешенька с ящиком книг приехала молоденькая девушка, открывшая маленькую лавку, полную немецкой, английской и французской литературы радикального направления. Она была служащей одной книжной фирмы в Берлине, и один из китайских издателей обратил внимание ее патрона на имеющиеся в Шанхае возможности. Покупателями были главным образом китайские студенты. Ей сейчас 23 года. Смело, не правда ли? К сожалению, она не очень искушена в торговле. У меня руки зудят от желания ей помочь…»

Иза отличалась еще большим мужеством, чем я об этом писала. Она также была коммунисткой и работала в Шанхае нелегально. Со своим спутником жизни – одним китайским товарищем – она длительное время жила в Москве и вместе с ним приехала в Китай. По конспиративным соображениям им нельзя было жить вместе. Поэтому Иза оставила своего ребенка в Москве и очень тосковала по своей дочке, которой не исполнилось и двух лет. Однако о ребенке я узнала лишь позднее. Муж Изы примкнул к одной из троцкистских групп. Между ними возникли большие политические разногласия, и она рассталась с ним.

Белая кожа Изы была усыпана веснушками. У нее были светло-голубые глаза и рыжие непослушные волосы. Она была очень неловкой и не понимала, что́ из одежды ей к лицу. В отличие от европейцев, живших в Шанхае, Иза была очень непритязательна. Она была прекрасным человеком, ставшим мне вскоре близкой, как сестра. С Рольфом они тоже подружились, так что наша квартира стала для нее родным домом. О конспиративной работе мы никогда не говорили. Я не знала, знакома ли она с кем-либо из группы Рихарда, так же как и она ничего не знала обо мне. Наши частые встречи были легко объяснимы. В Шанхае знали, что, как и она, я по профессии книгопродавец.

Когда Иза приходила к нам, то просила позволить ей выкупать или одеть Мишу. О своем собственном ребенке она рассказала только тогда, когда получила сообщение о его смерти. Он умер от менингита. Открытая, лишенная какой-либо зависти любовь к Мише отвечала ее замечательному характеру. Часто мы беседовали о книжной лавке. Я помогла ей организовать выставку работ Кетэ Кольвиц. Иза была прилежней меня и самоотверженней в работе. Я же отличалась большей поворотливостью и имела больше идей.

Не помню уже, когда я впервые встретилась с заместителем Рихарда Паулем (Карл Рим). У Пауля была круглая, почти лысая голова, маленькие глазки, дружеская улыбка. Движения его тяжелого большого тела были медлительны и неторопливы. По лицу Пауля нельзя было догадаться о его большом уме, а его спокойствие и доброта не позволяли разглядеть в нем твердость и страстность революционера, которые он неоднократно доказывал и проявлял.

Пауль происходил из эстонской крестьянской семьи. Красноармеец, затем комиссар в годы гражданской войны, депутат Совета, слушатель Военной академии, он получил звание генерала. Я не знала его имени, под которым он работал в Шанхае, не знала тогда и того, что он родом из Эстонии, а его полная жена, с которой я несколько раз встречалась, – по национальности латышка. Мне было известно, что в Шанхае он владел рестораном. Не думаю, что он был также совладельцем фотомагазина Джона, как об этом утверждает автор книги «Доктор Зорге радирует из Токио». Не имело смысла давать двум товарищам одно легальное прикрытие, поскольку Пауль его уже имел, будучи владельцем ресторана. Я ни разу не видела Пауля за прилавком Гришиного магазина, а лишь в задней комнате, где проявлялась пленка. Я уже упоминала, что не участвовала во встречах в нашей квартире, лишь приносила чай в комнату. Это было необычно, поскольку европейские женщины поручали любую работу слугам. Поэтому от случая к случаю я сама обслуживала и других гостей, что выглядело в глазах наших слуг самое большее как чудачество, а не особое отношение к некоторым гостям. Чемодан, переданный мною товарищам, использовался в ходе встреч. В нем хранились печатные и рукописные материалы. Вскоре Рихард принес второй чемодан; как и первый, я поставила его во встроенный в стену шкаф. Это был большой дорожный чемодан. Такие вещи в Шанхае не бросались в глаза, так как каждая европейская семья имела много таких чемоданов, поскольку никто здесь подолгу не жил.

Как-то я принесла чай в верхнюю комнату и увидела товарищей с револьверами в руках. В чемодане и на ковре также лежало оружие. По виду Рихарда и Пауля я заметила, что мое появление в этот момент было нежелательным, тем не менее я была рада. Не только бумажки, но и оружие! Оказывается, я полезней, чем я себе это представляла. Я считала свою работу слишком незначительной и из-за этого очень переживала.

Оружие могло быть образцами, представляющими интерес для Советского Союза (в армии Чан Кайши в качестве советников находились немецкие генералы), или оно имело значение для китайской Красной армии. Возможно, что два присутствующих китайских товарища учились разбирать и собирать оружие. Примерно в это же время – Мише было около шести месяцев – оба чемодана были пустые, и Рихард посоветовал мне приготовить другой чемодан для меня и ребенка. Не исключено, говорил он, что мне придется срочно уехать во внутренние районы страны и искать там убежище у товарищей. Не задавая вопросов, я упаковала рубашечки и пеленки и наполнила бутылку стерилизованной водой. Я была рада, что могу кормить Мишу грудным молоком, иначе трудно было бы организовать нормальное питание для ребенка, вес которого был ниже нормы. Нечего было и думать о молоке или молочном порошке за чертой больших городов Китая. Китайская няня, которая ухаживала за Мишей – в Китае их называют Амма, – рассказывала мне, что всех своих четверых детей она кормила грудью до трех лет. Некоторые бедные матери продают свое молоко богатым матерям для их младенцев, а сами кормят своих детей рисовым отваром. Для меня это служило утешением – где бы мне ни пришлось прятаться, рис для Миши можно было достать. Я сказала Амме, как плохо это, на мой взгляд, когда матери бедняков вынуждены прибегать к такой форме заработка. Она ответила: «Я знаю, мисс в душе очень хорошо относится к китайцам».

Ежедневно я ждала известий и не решалась отлучаться из дома, чтобы не упустить возможного звонка по телефону, о котором мы договорились. Рольфу об этих тревогах я ничего не сказала. Впрочем, тревога была условной. Со мной в любую минуту могло что-нибудь случиться, особенно сейчас, когда Рихарду стало известно об опасности и, возможно, надо было бежать, хотя с такой ситуацией всегда надо было считаться. Отъезд не состоялся. Через две недели я заполнила чемоданы вещами, и товарищи опять стали встречаться у меня. Однако с тех пор я всегда держала наготове один упакованный чемодан с моими и Мишиными вещами.

Может создаться впечатление, что было неосторожно хранить в одном месте оружие и разведывательный материал. Однако в ходе встреч с этим материалом работали, а оружие я видела лишь один раз. Думаю, что оно недолго хранилось в моем доме, но не исключено, что оружие пролежало в шкафу два с половиной года.

Встречи вновь были прерваны, когда Рихард попросил меня спрятать одного китайского товарища, которому грозила смертельная опасность. Я вынуждена была сказать об этом Рольфу, и то, чего я опасалась, произошло – он отказался, ссылаясь на те же причины, что и при рождении ребенка. Слишком велика, говорил он, опасность для: меня и для Миши. Я сказала, что его отказ может стоить товарищу жизни и что я никогда не смогу ему этого простить. В конечном счете он согласился, но мне стало ясно, что в наших отношениях появилась трещина.

В дальнейшем Рольф стал коммунистом и неоднократно доказывал свою верность партии и Советскому Союзу.

Товарищ жил у нас примерно две недели. По-английски он почти не говорил. Если внизу у нас собирались гости, то в верхней комнате он ложился в кровать, чтобы не слышно было его шагов. Что я говорила Амме и повару о госте в верхней комнате, сейчас не помню. Поскольку товарищ жил у нас, Рольф также проявлял по отношению к нему предупредительность и даже сердечность. Беседовать с ним мы из-за незнания языка не могли.

После его ухода наш дом был для друзей временно закрыт. При тех террористических методах, которые применяла китайская полиция, нельзя было в случае ареста исключать возможности провала явки.

Дважды Рихард давал мне рукопись для перепечатки. В первом случае это был доверительный материал, составленный фирмой «ИГ Фарбен» о географических и аграрных условиях Китая, состояний внутреннего рынка страны и т. д. Второй материал объемом примерно 350 страниц машинописного текста был также очень интересен. В нем давалась характеристика экономического положения Китая. Его составил один товарищ, венгр по происхождению, хорошо знавший немецкий язык. Его имя как сотрудника «Инпрекора» было широко известно, но я его не могу вспомнить.

Как я уже писала, Агнес поселилась неподалеку от нас. 17 октября я писала домой, что она «восхищена мебелью, оборудованием комнат… что Рольф вновь проявил свои способности».

В то время я познакомилась с Хоцуми Одзаки[21]21
  Японский писатель и журналист, родился в 1901 году, ближайший соратник Рихарда Зорге, работавший с ним в Шанхае и Японии, казнен вместе с Зорге 7 ноября 1944 года.


[Закрыть]. Я неоднократно его видела, но не могу что-либо добавить к его портрету, который уже описан в книгах, посвященных Рихарду Зорге. Совместная нелегальная работа породила тесный контакт с Одзаки. Он показал мне фотографии своей маленькой дочери, которые всегда носил с собой. Прошло много лет, и я снова увидела Одзаки, теперь его фотографию, и ужаснулась, прочитав сообщение о том, что его убили.

Нити, связывавшие меня со страной, в которой жила, становились все прочнее, и я предложила Юргену приехать в Китай.

«Я исхожу прежде всего из мысли о том, что ты обязательно должен познакомиться с Азией. Такое знакомство очень расширяет горизонт, думаю, что в научном отношении это важнее, чем знакомство с Америкой. Страна не изучена, здесь столько неизведанного, что, познав эту страну, можно многое сделать, это полезно и с точки зрения чисто личных интересов.

Поразительна жизнь китайских улиц: носильщики, продавцы цветов, открытые лавочки и харчевни, масса детей – описать все это невозможно, но все это настолько интересно, что уже сейчас вызывает разговоры в Германии. Думаю, если вы приедете, то это станет для вас незабываемым событием на всю жизнь».

Разумеется, ко многому в Китае я так и не могла привыкнуть. Через год я уехала к морю в Паитайхо. Оттуда я писала Юргену.

6 августа 1931 года

«Паитайхо – чудесный уголок, окаймленный цепью гор и морем. Ведь надо было и мне на некоторое время покинуть Шанхай. Мой вес упал до 107 фунтов. Жить в Китае – это не так-то просто. Что бы сказала Маргарита, если бы в ее квартире по стенам ползали рыжие жирные сороконожки 15-сантиметровой величины. Если одна из этих тварей прикоснется к телу, то на много месяцев, иногда целый год на теле остается гнойный ожог. Они неистребимы, эти твари. Рольф убивает их молотком. Миша от них совсем теряет голову. Муравьи здесь также вчетверо крупнее, чем в Германии.

Бедность и грязь, в которой живут кули, так же страшны, как и чванство европейцев. Нигде в мире не процветает столь пышно коррупция, как в Китае. Чикаго, преступный мир, контрабанда алкоголем – ничто по сравнению со здешними условиями».

Петер и Сибила намереваются открыть школу иностранных языков, в которой я буду преподавать немецкий язык. Я очень рада этому.

Юргену, 30 сентября 1931 года

«…События развивались следующим образом: душой школы стали профессор и его жена. Благодаря их неутомимой деятельности школа была наконец открыта и зарегистрирована в отделе по вопросам воспитания китайского магистрата. Через три дня школу внезапно закрыли. Каких-либо претензий к персоналу или причин политического характера выдвинуто не было. Чиновникам магистрата захотелось получить взятку в размере тысячи долларов, то есть не официальная выплата, а просто взятка. Теперь мы не знаем, что делать.

Партнер Рольфа по договору, занимающийся строительством, как-то рассказал об одном европейском детективе, который должен был «выявить» запрещенные опиумные притоны. В Шанхае их 36, и к своему дню рождения этот детектив получил от каждого притона по 30 тысяч шанхайских долларов в качестве подарка…»

О рождественских подарках 1931 года я писала следующее:

«Гигантский сахарный торт в форме башни, 16 фунтов ветчины, два живых индюка, одиннадцать фунтов сахара, четыре фунта высокосортного чая, великолепно сделанная корзина, набитая бутылками с вином, виски, ликерами. Все это прислал компаньон Рольфа, китайский подрядчик по строительству фирмы, в качестве подарков. Другой предприниматель, с которым Рольф почти не имел дела, подавил нам чек на 100 долларов, выписанный на магазин «Винг-Он» – крупнейший в Шанхае. Брать такие подарки в Китае считается само собой разумеющимся!»

В этом же письме я упоминаю также о смерти мужа моей Аммы. Он работал уличным мусорщиком.

«У нее есть 24-летний сын. Он безработный. Возможно, Рольф устроит его в фирму ЗМС. Ее 15-летняя дочь работает в мастерской, где теребит шерсть и зарабатывает 10 центов в день, иногда даже 10 центов и 5 купферов (1 купфер равен половине пфеннига)…»

Изредка мы собирались все вместе, так сказать, «неконспиративно». Как-то в январе 1932 года мы встретились в номере одного отеля. Присутствовали Отто Браун, его тогдашняя подруга – немецкая коммунистка, Гриша, Рихард. Хозяином на этой встрече был незнакомый мне мужчина, шатен, очень жизнерадостный человек. Как и другие, я называла его Фредом. Не помню уже, по какому поводу мы собрались. Это был веселый вечер. Жена Отто была такая же молодая или такая же пожилая, как и я, и когда-то тоже занималась спортом в Союзе молодежи. С большой ловкостью мы продемонстрировали гимнастические упражнения. Фред смеялся от души, громко и весело. Он обладал хорошим голосом, знал много песен, и мы с наслаждением его слушали. Фред был душой того вечера.