Текст книги "Моя рыба будет жить"

Автор книги: Рут Озеки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

6

Вечером в кровати Рут читала вслух очередную порцию из дневника. Песто возлежал у Оливера на животе, а Оливер, уставившись в потолок, почесывал ему лоб. Она читала ту часть, где рассказывается о похоронах Нао и о видео, которое распространилось в интернете.

 
Ушли, ушли вовне,
         совершенно ушли…
 

Рассказ про издевательства его рассердил.

– Ненавижу это, – сказал он. – Как школа могла допустить такое? Как учитель мог участвовать в этом?

У Рут ответа не было. Песто прекратил мурлыкать и подозрительно посмотрел на Оливера.

– С другой стороны, все логично, – мрачно продолжил Оливер. – Мы живем в культуре, для которой издевательства – это норма. Политики, корпорации, банки, военные. Агрессоры и мошенники. Они крадут, они пытают людей, они придумывают безумные правила и задают тон всем остальным.

Она просунула руку между подушкой и его головой и стала поглаживать ему затылок. Кот протянул лапу и положил ему на подбородок.

– Посмотри на Гуантанамо, – сказал он. – Посмотри на Абу Грейб. Америка – зло, но и Канада не лучше. Люди тупо следуют программе, слишком напуганы, чтобы возмущаться. Посмотри на битуминозные пески. Прямо как TEPCO. Fuck, ненавижу это.

Он повернулся на своей стороне кровати, стряхнув кота на матрас. Кот спрыгнул с кровати и удалился.

Когда Оливер уснул, Рут поднялась и подошла к окну. Где-то там, снаружи, в лесу, сидела ворона. Их сумеречная птица. Ее не было видно, но Рут нравилась мысль о вороне, спрятавшейся где-то в тенях. Она задумалась, удалось ли вороне подружиться с во́ронами. Потом забралась обратно в кровать и забылась сном.

Той ночью ей приснился второй сон про монахиню. Это был тот же храм. Все та же погруженная во тьму комната с порванной бумажной ширмой, та же старая монахиня в длинном черном одеянии сидит за столиком на полу. Снаружи свет все той же луны мягким мерцанием обволакивает сад, вот только теперь в отдалении, за садовой оградой, Рут могла различить смутные формы кладбища, иззубренные очертания ступ и могильных камней, застывшие на фоне бледного ночного неба.

Внутри комнаты в жестком, холодном свете монитора лицо старой монахини казалось болезненным и изможденным. Она подняла взгляд от экрана. На ней были черные очки, похожие на те, что носила Рут. Она сняла их и протерла усталые глаза, а потом заметила Рут. Она поманила ее к себе, призывая приблизиться; широкий рукав развернулся черным крылом, и Рут оказалась рядом с ней. Монахиня протянула ей очки, и Рут, осознав, что оставила свои на столике у кровати, взяла их. Она знала, ей обязательно нужно их надеть. Она моргнула. Линзы были такими толстыми и мутными. Глазам понадобится пара секунд, чтобы привыкнуть.

Нет, так дело не пойдет. Линзы очков были слишком толстыми, слишком сильными, они размывали, развоплощали тот мир, который она знала. Она начала паниковать. Попыталась стянуть с лица очки, но они будто приросли, и, пока она сражалась с дужками, искаженный мир начал затягивать ее, кружась и завывая, как ветер, отбрасывая ее назад в место или состояние, где не было форм, для которого она не могла найти слов. Как это описать? Не место, нет, чувство, ощущение небытия, внезапное, темное, до-человеческое, оно переполнило ее таким первобытным ужасом, что, вскрикнув, она подняла руки к лицу только для того, чтобы обнаружить, что лица у нее нет. Нет ничего. Ни лица, ни рук, ни глаз, ни очков, ни Рут, совсем. Ничего, кроме бесконечности, где нет места жалости и покаянию.

Она закричала, но не раздалось ни звука. Она потянулась через бескрайность в направлении, которое ощущалось как вперед или даже насквозь, но без лица у нее не было никакого вперед или, скажем, назад. Ни верха, ни низа. Ни прошлого, ни будущего. Было только это – ощущение бесконечного слияния и растворения в чем-то, не имеющем названия, простирающимся повсюду во всех направлениях, все дальше и дальше.

И тут она почувствовала нечто, легчайшее прикосновение, и услышала нечто, точно смешок или щелчок, и в один миг ее бесконечный ужас исчез, а вместо него пришло ощущение полного спокойствия и благополучия. Не то чтобы у нее было тело, которое могло это почувствовать, или глаза, чтобы увидеть, или уши, чтобы услышать, но каким-то образом она испытывала все эти ощущения. Это было, будто само время баюкало ее на груди, и в этом блаженном состоянии она провела еще вечность-другую. Когда она открыла глаза навстречу тусклому зимнему солнцу, просочившемуся через заросли бамбука за окном, то почувствовала себя странно спокойной и отдохнувшей.

Нао

1

Тебе когда-нибудь приходилось слышать о сонном ступоре[71]71
  Канашибари – буквально: «металл» + «стягивание». Что-то вроде паралича во время сна.


[Закрыть]? Об этом в Японии знает каждый, но никто и слыхом не слыхивал в Саннивэйле. Я знаю, я Кайлу спрашивала. Так что, может, у американцев этого не бывает. У меня тоже не было, пока мы не переехали в Токио.

Сонный ступор происходит так: ты просыпаешься среди ночи и не можешь двинуться, будто на груди у тебя уселось какое-то неимоверно толстое привидение. Становится очень страшно. После Инцидента со скоростным экспрессом до Чуо я просыпалась, думая, это папа сидит у меня на груди, а это значило, что он стал призраком и, следовательно, мертв, но потом я улавливала его храп у стены напротив и понимала, что это был тот самый ступор. Ты открываешь глаза и пялишься в темноту. Иногда ты слышишь голоса, будто злобные демоны говорят, но сказать ничего не можешь, ни малейшего звука не издать. Иногда ты вот так вот лежишь, и кажется, будто твое тело куда-то уносит.

До похорон сонный ступор у меня случался часто, но после – ни разу, наверное, потому, что я сама стала призраком. Я ела, я спала, я даже писала иногда мейлы Кайле, но внутри, я знала, я была мертва, даже если мои родители ничего не замечали.

Но Кайла-то догадалась. Мы к тому времени практически прекратили попытки чатиться в реальном времени из-за разницы во времени. Токио на шестнадцать часов впереди, а это значит, что когда в Саннивэйле день, здесь – глубокая ночь, и поскольку жила в я квартире размером с гардеробную Кайлы, не то чтобы я могла вскочить посреди ночи, включить компьютер и начать трепаться, так что по большей части мы с Кайлой просто переписывались, а это ужасно медленно. Ненавижу мейлы. Такие тормоза. По мейлу никогда не бывает «сейчас». Это вечно «тогда», поэтому так легко облениться и допустить, чтобы твой ящик был завален непросмотренными письмами. Не то чтобы мне это теперь угрожало, но раньше бывало. Когда мы только уехали из Саннивэйла, все писали мне как сумасшедшие и задавали кучу вопросов про Японию, но папе потребовалось пару недель, чтобы наладить интернет, а к тому времени все мои друзья переключились на летние каникулы, ну а потом началась школа, и все вроде как меня задвинули.

Сколько-то времени я пыталась вести блог. Руководитель нашего восьмого класса в Саннивэйле, мистер Эймс, сказал мне начать блог, чтобы я могла писать о своих впечатлениях и наблюдениях и всяких интересных штуках, которые будут происходить со мной в Японии. Папа помог мне все наладить еще до переезда, я озаглавила блог The Future Is Nao! – думала, что мое будущее в Японии станет одним большим приключением в американском духе. Тупее некуда.

На самом деле, не так уж и тупо. Тогда я надеялась – сейчас это кажется вроде как храбростью перед лицом отчаяния. Грустно. Не моя была вина, что я не понимала, что происходит. Нельзя сказать, что родители полностью раскрыли мне причины, по которым мы уезжали из Калифорнии. Они пытались сохранить лицо и притворялись, будто все в порядке, и на деле я не знала, что мы разорены и без работы, пока мы не приехали сюда. Когда я заценила все убожество нашей квартиры в Токио, до меня начало доходить, и я поняла, что никаких больших приключений мне не светит и что я не могу запостить в блог практически ничего, что не выставило бы меня полным лузером. Мои родители были жалкими неудачниками, моя школьная жизнь была кошмаром, мое будущее было отстоем. О чем я могла писать?

«Нам с мамой нравится принимать вместе горячую ванну в общественных банях».

«Сегодня в школе было ужасно прикольно – играли в какурембо с новыми друзьями. Какурембо – это прятки, и я водила!»

«Мой папа нашел новую работу – путевой инспектор на линии скоростного экспресса до Чуо».

Некоторое время я держалась, сочиняла такие вот бодренькие чирикающие посты для The Future Is Nao!, но чувствовала себя при этом, как полная лажа. А потом, в один прекрасный день, месяца через два после того, как мы вернулись, я решила проверить статистику и обнаружила, что за все это время, с тех пор, как я начала вести блог, страничку посетило всего двенадцать человек, оставаясь в среднем по минуте, и уже несколько недель я не получала ни единого клика, и тогда я прекратила писать. Нет ничего печальнее киберспейса, когда ты висишь там совершенно один, разговаривая сам с собой.

Короче, Кайле не потребовалось много времени, чтобы сообразить, что я – жалкий лузер и дружить со мной больше ни разу не круто. Честное слово, даже в интернете люди могут издавать особый виртуальный запах, и другие способны его унюхать, хотя я совершенно не понимаю, как это возможно. Это ж не настоящий запах, с молекулами, феромонными рецепторами и всем прочим, но действует точно так же, как испуганная вонь у тебя из подмышек, или запах, который вечно выдает твою бедность, неуверенность или отсутствие у тебя всяких модных штучек. Может, пиксели начинают вести себя как-то по-другому, короче, у меня точно это началось, и Кайла сразу унюхала все с другой стороны океана.

Кайла – моя полная противоположность. Она суперуверена в себе, и денег у нее куча, и она ничего не боится. Хотя мы не переписываемся уже какое-то время, и я даже не знаю, в какую она пошла старшую школу, я на 100 процентов уверена, что она там самая популярная девушка, потому что она будет самой популярной девушкой всегда и везде. Возможность быть номером два для Кайлы не существует, даже в качестве варианта. И так было уже во втором классе, когда она выбрала меня и разрешила сесть рядом во время ланча. Сейчас я вообще не понимаю, как она стала моей подругой – это чудо какое-то.

Все пошло наперекосяк после того, как я отправила ей фото себя в новой школьной форме, а она ответила мне смской в суперироничном стиле, что-то вроде: «Ну ваще форма за6ибись! Прям из манги! При6ли мне такую ж плз, буду на хеллоин яп 6кольницей!»

Для нее моя новая жизнь была всего лишь косплеем[72]72
  Косплей – переодевание в костюм, в особенности касается переодевания в любимых персонажей манги и анимэ, японский сленг, образовано от costume (костюм) + play (игра).


[Закрыть], но для меня это была самая настоящая реальность. У нас больше не было ничего общего. Мы не могли обсуждать моду, или ребят в школе, или кто лузер, а кто – нет, или учителей, которые нам нравились или которых мы ненавидели. Встречи в чате и мейлы никуда не вели, а потом она стала тянуть с ответами все дольше и дольше и, в конце концов, вроде как вообще исчезла. Когда я пыталась выйти на нее онлайн, ее никогда не было, даже когда я точно знала, что она сидит в интернете, и тогда я поняла, что она заблокировала меня в списке друзей.

Я еще писала ей время от времени мейлы, но она практически никогда не отвечала. После моих похорон я попыталась честно рассказать ей о своих чувствах, насколько сильно я ненавидела школу и жизнь в Японии, насколько я скучала по Саннивэйлу, но я так и не смогла написать ей об идзимэ или о папе и вообще обо всей нашей ситуации, так что, если уж совсем честно, ей вряд ли все было полностью понятно. Не могу ее за это винить. Когда она наконец ответила, это был такой коротенький бодренький мейл, который совершенно ясно давал понять, что я не особенно ей интересна, если собираюсь ныть и дальше.

После этого я переслала ей ссылку «Трагическая и безвременная кончина переводной ученицы Нао Ясутани» на мои похороны. По большей части мне хотелось ее шокировать, но, кроме того, я немного гордилась количеством просмотров. Я все ждала и ждала, когда же появится ответ, но она так и не написала. Может, так оно и происходит, когда умираешь. Твой почтовый ящик всегда пуст. Сначала ты думаешь, никто не отвечает, и проверяешь папку ОТПРАВЛЕННЫЕ, чтобы убедиться, что твои письма ушли, а потом проверяешь провайдера, убеждаешься, что твой аккаунт в порядке, и в итоге приходишь к заключению, что ты мертв.

Теперь ты понимаешь, почему я чувствовала себя призраком. Японского призрака не проигнорируешь. Это тебе не американские привидения, которые расхаживают, одетые в простыню. В Японии они носят белые кимоно, и у них длинные черные волосы, падающие на лицо, а еще у них нет ног. Обычно это женщины, справедливо обиженные на мир, потому что кто-то сделал с ними что-то ужасное. Иногда, если с какой-нибудь женщиной обращаются совсем уж плохо, она может даже стать икисудама[73]73
  Икисудама – живой призрак.


[Закрыть], и, когда она спит, ее душа оставляет тело и странствует по ночному городу, совершая татари[74]74
  Татари – нападение потусторонних сил.


[Закрыть] и обрушивая месть на всех своих дерьмоклассников, которые пытали ее, сидя у них на груди. Это была моя цель на летние каникулы. Стать живым призраком.

Не такое уж это безумие, как можно подумать. Призрачная одержимость – это у нас семейное, хотя тогда я только начала это понимать. Папа начал вести себя еще более странно. Он сидел дома, пока было светло, но ночью, стоило нам с мамой заснуть, он уходил из дома пешком. Почему он потихоньку прокрадывался из дома ночью? Он тоже кого-то преследовал, как призрак? Превращался в вампира или вервольфа? Завел любовницу?

Я тогда лежала, бывало, в кровати, в ступоре, не в силах двинуться, и представляла себе, как он шаркает в ночи в своих драных пластиковых шлепанцах по кривым переулкам шитамачи[75]75
  Шитамачи – старые районы города.


[Закрыть], через районы Аракава и Сэндзю, сквозь старые кварталы Асакуса и Сумида, где живет рабочий класс и которые совершенно пусты в это время ночи, потому что все спят. Через пару часов он добирался до маленького парка на берегу реки Сумида; там поставили низенькую бетонную стенку, чтобы дети в воду не падали, и я могла представить себе, как он, склоняясь, опирается на стенку и смотрит, как мимо проплывает мусор. Иногда я даже слышала, как он беседует с одичалыми кошками, таившимися в тенях и мусорных кучах. Иногда он сидел на качелях, курил последнюю Short Hopes и размышлял о том, как можно заставить потонуть еще живое тело. Когда сигареты кончались, он шел обратно и потихоньку прокрадывался в квартиру. Я всегда слышала, как лязгает засов на входной двери, потому что ждала этого. Звук засова разрушал чары. Я не могла двинуться, пока его не услышу.

2

Как-то ночью, недели через две после моих похорон, у меня был тот безумный космический сон про одну мою одноклассницу, сукэбан по имени Рэйко. Кажется, я тебе про нее уже рассказывала. Она была суперумной и популярной, такая японская Кайла. Она никогда не издевалась надо мной напрямую, то есть никогда на била меня, не толкала и не тыкала ножницами. Ей и не нужно было, потому что все остальные в очередь выстраивались, чтобы сделать это за нее. Все, что ей было нужно, – посмотреть на меня с таким выражением, будто она увидела какую-то полудохлую мерзость, и ее подруги тут же бросались выполнять свою работу. По большей части она даже не трудилась смотреть, но иногда я ловила на себе ее взгляд, когда она так неторопливо отворачивалась, и глаз ее был самой жестокой и самой пустой вещью на свете.

Это-то и было в моем сне, ее жестокий глаз, только он был гигантский, огромный, как небо. Не знаю, как объяснить. Была ночь, и я была на школьном дворе, в ступоре, лежа на спине в каком-то ящике, но, может, это был гроб. Одноклассники смотрели на меня сверху вниз, и глаза у них поблескивали, как у зверей в темном лесу. Потом они начали мигать и исчезать один за другим, пока не остался только глаз Рэйко, буравя меня взглядом, испуская что-то вроде лазерного луча, только это было что-то противоположное свету, что-то черное, холодное и пустое. Он рос, становился все больше и больше, давя сверху вниз, обволакивая меня, и весь мир, и все в этом мире, и единственное, как я могла спасти мир, это воткнуть мой маленький кухонный ножик прямо в зрачок, и я сделала это. Я закрыла глаза и пырнула ножом в эту темную дыру, еще и еще, пока не почувствовала, как что-то прорвалось. Густая жидкость, холодная, как жидкий азот, начала сочиться из разрыва в мембране. Я знала, мне надо подняться, но не могла двинуться, а потом мембрану прорвало, и ледяная жижа хлынула потоком, и было уже не успеть, но я знала: пусть я умру от холода, но мир будет спасен от ужасного глаза Рэйко – благодаря мне.

Лязг дверного засова разбудил меня. Это был папа, он вернулся с обычной ночной прогулки, и я осознала – это был сон. Стоял июль, было очень жарко и влажно даже ночью, но меня била такая дрожь, что зубы клацали. Я крепко обхватила себя руками и притворялась, что сплю, пока папа не вошел в комнату и не забрался в футон. Я подождала, прислушиваясь, пока не услышала, как он спит. Мама спала тихо, но папа всегда издавал губами тихие «пу-пу-пу», впуская и выпуская воздух. Когда стало ясно, что он заснул, я поднялась и постояла немного рядом с ним, наблюдая. Лампочка на мониторе в углу давала достаточно света, и я могла различить маленькую дырочку у него между губами, и мне стало интересно, что случится, если я зажму дырочку пальцем, но я не стала этого делать. Вместо этого я на цыпочках прокралась в гостиную.

Его куртка висела на крючке в прихожей, и я накинула ее на плечи. Эта куртка досталась ему от его компании в Саннивэйле, крутая высококачественная куртка из Gore-Tex, вроде тех, что дают актерам на съемках, с логотипом IT-компании на спине, и он, бывало, носил ее поверх толстовки с капюшоном в те дни, когда он сам был еще крутым и высококачественным, до полиэстровых костюмов. Гладкая шелковистая подкладка до сих пор хранила тепло его тела, но от прикосновения к голой коже я только задрожала сильнее. Я закуталась в куртку и сидела так, пока не согрелась.

Я подошла к двери, которая вела на наш крошечный балкончик, и прижалась лбом к стеклу. Никакого прекрасного вида с балкона не открывалось. Район, в котором мы жили, совсем не похож на тот Токио, который существует в голове у большинства людей, весь такой блестящий и современный, как Синдзюку или Сибуя, с небоскребами из стекла и бетона. Этот район был больше похож на трущобы, старый и перенаселенный, с низенькими уродливыми многоквартирными домами – цементные стены все в пятнах от дождя, – стеснившимися вокруг кривого переулка. Все, что видно было с балкона, – это стены и старый шифер пестрых крыш, и все это сходится под странными углами. Будто лоскутное одеяло, собранное из разномастных поверхностей и плоскостей, сшитое на скорую руку телефонными кабелями и проводами, которые свисали повсюду неряшливыми петлями.

Днем были видны кусочки неба, но ночью все тонуло в темноте, кроме пятен света под уличными фонарями, фар такси, нарезающих стены полосками, и лучей велосипедных фонариков, пляшущих на заборах. И было так тихо. Слышно было, как крысы скребутся в мусоре, как пронзительно хихикают хостесс, которые возвращались, шатаясь, из баров с кавалерами под ручку. И я помню, той ночью было особенно темно и тихо, словно весь город проникся ужасом моего сна и лежал в ступоре, оцепенелый. Ничего не двигалось, даже кошачьи тени.

Сон был таким реальным. Может, на следующий день я узнаю, что Рэйко повесилась или была ночью убита. Будет ли это моя вина? Тогда-то мне в голову и пришло, что, видимо, я стала икисудама, а если нет, то смогу стать. Нужно будет потренироваться, но летние каникулы только начались, а куда еще мне было девать свободное время? Чем больше я думала над этой идеей, тем больше она мне нравилась, и весь следующий день, и в дни после этого тоже я ждала новостей о Рэйко. Я как-то даже подстерегла Дайсукэ узнать, не видел ли он ее. Дайсукэ и Рэйко ходили в одну подготовительную школу во время летних каникул. Большинство моих одноклассников ходили на курсы, чтобы подготовиться к вступительным экзаменам в старшую школу, которые сдают во втором полугодии девятого класса. Если ты японский ребенок, эти экзамены, можно сказать, определяют все твое будущее, всю оставшуюся жизнь, и даже посмертное существование. То есть, понимаешь:

от того, куда ты пойдешь в старшую школу, зависит, в какой ты пойдешь университет,

от чего зависит, на какую компанию ты будешь работать,

от чего зависит, сколько ты будешь зарабатывать,

от чего зависит, на ком ты женишься,

от чего зависит, какие у тебя будут дети и как ты их будешь растить,

и где ты будешь жить, и где ты умрешь,

и будет ли у твоих детей достаточно денег, чтобы устроить тебе классные похороны с высококачественными буддийскими священниками, которые достойно проведут нужные ритуалы, чтобы ты точно попал в Чистую Землю, а если нет, то ты станешь голодным призраком, ищущим мести, обреченным преследовать живых из-за всех своих неудовлетворенных желаний,

а все из-за того, что ты завалил вступительные экзамены и не попал в хорошую старшую школу.

Теперь ты понимаешь, почему, если тебе небезразлична собственная жизнь, подготовительная школа – это довольно важно. В большинстве своем мои одноклассники и их родители относились к делу предельно серьезно, но мои родители не могли позволить себе дополнительные расходы, а мне тоже было плевать. То есть я уже была призраком, ищущим мести и преследующим живых, так что в целом не имело значения, мертвая я или живая, и потом, я выросла в Саннивэйле и к подобным вещам отношусь несколько по-другому. В глубине души я – американка и поэтому верю в свободу воли и что самостоятельно могу определять собственную судьбу.

Но вернемся к Дайсукэ – я подстерегла его у торговых автоматов, потрясла немного, а потом спросила про Рэйко, не случилось ли с ней чего и не пропускала ли она занятия, и он сказал мне, что с ней все о’кей и что появляется она в школе каждый день.

Тогда я допросила его с пристрастием. Может, она простуду схватила по жаре, предположила я, ущипнув его за руку, или аллергия у нее проявилась? Из носа течет? Глаза слезятся?

Да, ответил он, теперь, когда ты сказала об этом, вспомнил – она пришла в класс с повязкой на глазу пару дней назад.

Сердце у меня практически остановилось, и я отпустила его. Когда? – потребовала я, он начал считать дни на пальцах.

Понедельник, сказал он. Повязка на глазу у нее была в понедельник. У меня перехватило дыхание. Сон я видела ночью в воскресенье.

Я прижала его к автомату с напитками и вытрясла из него всю историю целиком. Он сказал, сначала все думали, что у нее ячмень, гадость какая, и один мальчик даже посмел назвать ее байкин. Но Рэйко только очаровательно рассмеялась и сказала ему, что это косплей, и она – это Дзюбэй-чан – девушка-самурай из «Секрета милой повязки». И правда, сказал мне Дайсукэ, ее повязка была розовой и в форме сердечка, точь-в-точь как милая повязка Дзюбэй-чан, поэтому, когда Рэйко набросилась на мальчика, который назвал ее бактерией, и избила его в кровь, все сразу поняли, что повязка придала ей потрясающие волшебные бойцовские качества Девушки-самурая. Раньше никто никогда не видел, чтобы она дралась, так что это и вправду было что-то сверхъестественное.

Он рассказал мне все это в переулке торопливым шепотом.

– И вы поверили ей? – сказала я. – Какая глупость!

Он пожал тощими плечами. Формы он не носил, и его кости выпирали под футболкой, делая его еще больше похожим на насекомое. Он был неимоверно жалок.

– Она похожа на Дзюбэй-чан, – промямлил он. – У нее фигура красивая.

Действительно, формы у Рэйко были довольно развитые для ее возраста, и это меня разозлило, плюс тот факт, что это сказал Дайсукэ, показался мне отвратительным. Это значило, что даже подобное насекомое способно замечать такие вещи, как ноги и грудь, и потому я сшибла его с ног и ущипнула сильнее, чем нужно, в качестве доказательства, что тебе не нужна Милая Повязка, чтобы заставить кого-то плакать. Но когда с этим было покончено и я шла обратно в квартиру, я мысленно вернулась к тому, что сказал Дайсукэ, и внезапно на меня нахлынуло осознание того, что я сделала. Я имею в виду, что́, как ты думаешь, было под той повязкой? По крайней мере, ячмень, но, может, и что-то похуже, а это значило, что я добилась своей цели. Пока я спала и видела сон, мой дух и в самом деле покинул тело, чтобы совершить возмездие над врагом. Я была живым призраком, и, осознав это, я ощутила прилив восхитительного чувства силы.