Текст книги "Десятилетия. Богатая и красивая"

Автор книги: Рут Харрис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц)

7

В то время как Эвелин была занята своими гинекологическими заботами, Нат с головой погрузился в бизнес. А дела шли вовсе не так хорошо, как ему хотелось бы. Джаз, с его угнетающим ритмом, был музыкой бурных сороковых годов. Теперь же, когда война осталась позади и фейерверки в честь ее окончания отгремели, времена изменились. Американцы вернулись к земле, к детям, к мягким фланелевым костюмам и мелодичной лирической музыке.

Джаз умер, и в 1952 году Нат Баум закрыл «Хеп кэт», и на то у него хватало причин. В целом это было деловое решение, которое сохранило ему деньги, усилия и репутацию.

В течение шести лет существования компании Нат не заплатил ни цента музыкантам, чей труд и талант он продавал. Да и зачем, если ни с одним из них Нат не заключил контракта. Нат оправдывал себя тем, что так поступали все. Риск быть пойманным за руку сводился к нулю. Большинство исполнителей были цветными, они чувствовали себя беззащитными, поэтому ничего не предпринимали.

Находились, правда, некоторые музыканты, которые нанимали адвокатов или головорезов. Ната называли пиратом и вором, ему угрожали судом или увечьем, если он не заплатит. Нат платил редко, когда уже не оставалось иного выхода, и все же времена наступали плохие и опасные. Когда он прикинул, насколько у него сокращается объем продаж, да еще прибавил к этим убыткам хлопоты и риск, то решил закрыть «Хеп кэт». Тем самым он снял с себя все обязательства перед музыкантами – что можно получить с фирмы, которая не существует?

Нат верил, что в конце концов он сумеет основать новую фирму с новой продукцией и станет вести все дела совершенно честно. Ему не хотелось, чтобы его когда-либо еще назвали вором и пиратом. Загвоздка заключалась в том, что в голову ему никак не приходило ничего дельного и стоящего.

Блестящая мысль, которая легла в основу «Альфы рекордс», осенила его, когда он впервые изменил Эвелин.

Она была дочерью Джека Сондерса от первого брака. Ее звали Пэм, она только что окончила университет Миссури и теперь королевой возвратилась домой. Ей вздумалось поработать в грамзаписи, но ни в коем случае не в фирме-гиганте. Она хотела всему научиться, а для этого нет лучше способа, чем стать для начала секретаршей патрона в небольшой фирме. Поэтому Джек позвонил Нату и спросил, не может ли тот помочь.

– Почему бы и нет, если у нее большая грудь и красивые ноги?

– Полегче! – сказал Джек, наполовину гордый, наполовину оскорбленный. – Она моя единственная дочь.

Встречу назначили на четыре часа, и когда Пэм Сондерс вошла в кабинет Ната, он поразился. Высокая невозмутимая блондинка, очень хорошенькая, с голубыми глазами и пушистыми волосами возбуждала его одним своим видом.

– Вы заработаете миллион долларов в год, если станете моделью, – сказал он. – Зачем вы хотите похоронить себя в офисе?

– Этого хочет отец, – пожала она плечами. – Кроме того, мне нужны деньги, все свои отец потратил на своих жен. Нужно же мне на что-то жить.

– Жить на сорок пять долларов в неделю? – Она выглядела девушкой, которая знает себе цену, так же как и ее отец выглядел знающим себе цену мужчиной.

– Вы можете заработать сорок пять долларов в час, позируя для обложек журналов.

– Послушайте, – хмыкнула Пэм, – вы хотите нанять меня секретаршей или снимать полуголой для обложек?

– И то, и другое, – наконец обрел он дар речи. – Так я, по крайней мере, предпочитаю.

– Пообедаем вместе? – спросила она.

Ее прямота смутила Ната. Он не привык к таким откровенным женщинам и уже забыл, насколько приятно пофлиртовать. Ему вспомнилось, что в свое время он пользовался успехом у женщин.

– Пообедаем.

Пэм уселась в кресло, а Нат тут же, при ней, позвонил Эвелин и предупредил, что у него деловой обед и что он останется на ночь в городе. Пока он произносил заученные слова, ему пришло в голову, что он уже много лет подготавливал почву. Всякий раз, когда он раньше оставался ночевать в городе, на то у него всегда были причины, к тому же отнюдь не вымышленные – его ждали деловой обед, ночной клуб и одинокая постель в отеле «Астор». Проститутки, которыми в таких случаях пробавлялись его знакомые, были не для него. Он любил настоящих женщин, к тому же еще в семнадцать лет дал себе клятву, что никогда не будет платить за секс. Прежние вечера в городе он проводил скучно и однообразно – с деловыми партнерами и избитыми пошлыми шуточками, – но скука и однообразие, выраженные в долларах и центах, стоили того, чтобы их терпеть. Теперь же Нат решил, что настало время перемен.

Обед закончился в апартаментах Пэм, небольшой двухкомнатной квартире на верхнем этаже кирпичного дома на Перри-стрит. Мебель выглядела подлинным антиквариатом, и Нат поклялся бы, что она в течение поколений принадлежала семье, а не была куплена на распродаже – на ней лежала печать долгих лет надлежащего ухода, на который способны только вышколенные слуги. Такой вид вещам могут дать только переходящие по наследству состояния. А Нат всегда преклонялся перед такого рода деньгами.

Едва за ними закрылась дверь, как Пэм принялась срывать с себя одежду, и Нат решил, что если она может обойтись без предварительных игр, то и ему они ни к чему. Они оба уже были нагишом, когда достигли узкой постели в спальне. Нат ловко взобрался на Пэм и готовился войти в нее – лобковые волосы щекотали головку его члена, и он как-то отстраненно подумал, что впервые изменяет Эвелин. Он почувствовал гордость, но не за измену, а за то, что шесть лет хранил верность.

Это было намного больше, чем большинство мужчин могут сказать о себе, не покривив душой.

Проснувшись на следующее утро в чужой постели, он ощутил странное волнение.

– Твой отец знает, что ты спишь с мужчинами? – спросил Нат.

– Кто тебе сказал, что я сплю с мужчинами?

Это значило, что его совершенно не касается то, что она делает. Нат понял намек и благоразумно умолк. Пока Пэм варила кофе в кухоньке, которую хозяин дома устроил в бывшем чулане, Нат лежал в постели и курил. На ночном столике он заметил англо-французский разговорник и взял его в руки.

Она появилась с двумя чашечками кофе и поставила их на ночной столик.

– Может быть, я поеду в Париж, если не найду работу, – пояснила она. – Вот и подумала, что неплохо бы подучить французский.

– Разве вас не учили французскому в университете Миссури?

– Учили, да только я его не учила.

Они рассмеялись. Она, Пэм, была хорошенькой, и красота давала ей массу преимуществ, как, например, возможность сдать обязательный курс французского языка, не открывая книгу. Красота была пропуском к свободе, она значила больше, чем деньги. Нат подумал, что красивые женщины – счастливейшие существа на свете. Им все удается, им не нужно прилагать усилий, не нужно просить, они не знают, что такое неуверенность.

Нат бросил книгу на ночной столик. Выпив кофе, они снова занялись любовью.

– Мне нравится секс по утрам, – сказал Нат, подумав при этом, что по утрам они с Эвелин никогда и не пытались заняться сексом. Он вечно спешил встать, одеться, проглотить обжигающий кофе и поскорее добраться до чертова Лонг-Айленда.

– Утром, днем, вечером и ночью, – ответила Пэм.

Она была чувственной и горячей, молодой и нежной, требовательной и совершенной. Нату хотелось снова увидеться с Пэм и провести с ней не одну ночь в постели. Но он сознавал, что в ней кроется опасность. Было в ней что-то порочное и возбуждающее, что притягивало его, заставляло чувствовать себя неловким и ущербным. Хотя Нат Баум теперь одевался у братьев Брукс и давно оставил костюмы с узкими брюками и удлиненными пиджаками и рубашки с остроконечными воротничками, еврейское происхождение продолжало тяготить его, и он испытывал неуверенность, когда сталкивался со спокойными до идиотизма протестантами англосаксонских кровей. Сексуальные и независимые девушки вроде Пэм было чем-то большим, чем то, на что он мог рассчитывать. Они привлекали его, но он боялся их, и страх всегда брал над ним верх.

Кроме того, ему не хотелось причинять боль Эвелин. Он любил ее, он обожал Джой, так зачем раскачивать лодку? С другой стороны, ему едва исполнилось тридцать два года, и он не собирался до конца своих дней укладываться между ног одной только женщины. Зачем себя ограничивать? Он решил, что небольшие приключения будут прекрасным выходом из положения. Одна ночь здесь, другая там – что может быть лучше?

Уходя, он поцеловал Пэм и пошлепал ее по ягодицам под мужским шелковым халатом, в котором она вышла его проводить. Он сел в такси и дал водителю адрес своего офиса. Но около торгового центра машина попала в пробку, и пока Нат, сидя на заднем сиденье, ждал, пока движение восстановится, ему вдруг вспомнился разговорник.

Еще несколько недель назад он читал в «Санди таймс», в разделе путешествий, статью о туристском буме. Самолеты становились больше и быстрее, теперь перелет из Нью-Йорка в Лондон занимал всего десять часов, а билеты на рейс распродавались заранее. Американцы потянулись в Европу, чтобы накупить сувениров, побродить по музеям, осмотреть все мыслимые достопримечательности, отведать европейской кухни, отдохнуть и понять, чем живут иностранцы. Представитель туристского бизнеса предсказывал, что из года в год число посетивших Европу американцев будет неуклонно расти. Цены на билеты не снижались, и не за горами тот день, когда наконец построят реактивный самолет, и путешествие в Европу займет каких-то шесть часов.

Каждый турист, подумал Нат, столкнется в Европе с языковым барьером. Предки многих из них были выходцами из разных стран Старого Света, но потомки вряд ли могли связать хоть пару слов на любом языке, кроме английского. Нату пришло на ум, что выучить два десятка фраз намного легче со слуха, чем по книге. А если люди покупают разговорники, то, возможно, они купят и пластинки, чтобы поупражняться дома перед отъездом.

Он наклонился вперед, сказал таксисту, что передумал, и велел отвезти себя к магазину Брентано.

В феврале 1953 года юрист Ната Виктор Хелден подготовил документы, регистрирующие «Альфа рекордс», и Нат Баум снова с головой окунулся в дело.

Он был взбудоражен внешне, и это видели все: вступив в связь с Пэм Сандерс, он накупил новых серых костюмов из фланели и темно-серых с глухим воротом рубашек, закрыл фирму «Хеп кэт» и отошел от всего, что с ней было связано: выстрелов, взяток и вульгарного мира переулка Тин-Пен. Нат хотел покончить с собой, каким он был прежде, уничтожить все следы бедного еврейского мальчика.

В утро своей первой измены Нат, уйдя от Пэм, купил в магазине Брентано по экземпляру разговорников, какие только там нашлись. Используя их в качестве руководства, Нат составил текст, который включал с фразы от «Здравствуйте» и «Спасибо» до «Где ближайшая больница?» и «Могу я увидеть вас снова завтра вечером?». В минуту озарения Нат постиг, что очень многое гораздо легче учить не по книге, а с пластинки.

«Альфа» начала с трех пластинок на трех наиболее распространенных языках туризма: французском, итальянском и испанском. Теперь он рассылал пластинки по почте. Поначалу наибольшие затраты он понес на рекламных объявлениях в женских журналах, но когда «Альфа» стала приносить доход, Нат купил по странице в трех самых распространенных еженедельниках.

Пластинки приносили изрядную прибыль, так как «Альфа» урезала расходы, где могла. Нат побеседовал с преподавателями-филологами из Хантеровского, Колумбийского и Нью-Йоркского университетов и выбрал из них тех, чьи голос и дикция должны были особенно понравиться публике. Он заплатил им гонорар в двести долларов, и они начитали текст в микрофон в студии, которую Нат арендовал. Контракт предусматривал, что «Альфа» имеет право использовать их имена и звания в своей рекламной кампании и что в дальнейшем они не будут выдвигать никаких финансовых требований, удовольствовавшись полученными двумястами долларами.

Это был уже полностью законный бизнес, далекий от мира покосившихся гаражей в захудалых районах и пиратских записей. Нат Баум радовался, что ему теперь нечего бояться.

Выпустив первые три пластинки, Нат взялся за расширение дела. Он едва ли не каждый день заглядывал к Брентано и в другие книжные магазины, приглядываясь к покупателям. Он быстро подметил, что американцы помешались на самосовершенствовании – потере веса, улучшении памяти, бодибилдинге, автотренинге, излечении от алкоголизма. Они хотели крепко спать, быть стройными, умными, стать хорошими кулинарами, знать предсказания судьбы по звездам, научиться приобретать друзей и влиять на окружающих. Будущее «Альфы», как и будущее Америки, не имело границ.

Нат стал смелее. Он прокатывал пробную рекламу на все, что, как ему казалось, могло быть продано. Если он получал нужное число откликов и его предчувствия о хорошем сбыте подтверждались, пластинка тут же выпускалась. Он нанимал профессиональных литераторов для составления текстов и обычно платил им разовый гонорар. Вечно голодные артисты за гроши начитывали текст. Иногда, правда, кое-что не получалось, но Нат просто-напросто отмахивался от мелких неудач – в целом «Альфа» была верным делом.

К 1957 году Нат Баум добился своего. Он приобрел положение, к нему стали относиться с уважением и должным почтением. Он выехал из двух тесных комнатушек рядом с «Билл билдинг», и «Альфа» теперь обосновалась в нескольких просторных кабинетах на третьем этаже старомодного здания на углу Мэдисон-авеню и 54-й улицы.

Для Эвелин «Альфа» стала началом перемен, которые встревожили ее. Она чувствовала, что Нат изменился, что он ушел вперед, а она осталась позади. Худшим из всего для Эвелин было то, что Нат перестал беседовать с ней. Со времени женитьбы у него вошло в привычку советоваться с ней и поверять ей все мечты и стремления, все страхи и сомнения. Они могли провести полночи, обнявшись и строя планы на будущее. Теперь же, если у Ната и были какие-то мечты и стремления или страхи и сомнения, то он держал их при себе. Когда Эвелин как-то спросила его, почему он с ней не разговаривает, он удивленно ответил:

– Разве я не разговариваю с тобой? О чем ты, милая?

Эвелин не нашлась, что сказать. Да, они разговаривали. Они обменивались словами. Они говорили о том, нужен ли машине ремонт, не пора ли вставлять вторые рамы, сколько раз в месяц лучше косить газон и на каком поезде завтра поедет Нат. Все то, о чем они говорили, не создавало у Эвелин ощущения близости с мужем. Эвелин видела, как они медленно, но неотвратимо отдаляются друг от друга, но ничего не могла поделать.

Она не была склонна обвинять во всем Ната. Что бы ни случилось, она будет обвинять только себя. Доктор Коллманн сказал ей, что вряд ли она сможет снова родить, хотя, конечно, ничто не мешает «продолжать попытки». Эвелин целиком посвятила себя Джой: два дневных кормления, одевание, ее первые шаги, первые слова, ее здоровье, уход, безопасность и счастье. Эвелин смутно сознавала, что предпочитает мужу ребенка, но она знала, как коротки и драгоценны наши детские годы. Они быстро пройдут, а потом уже можно будет посвятить себя мужу.

Мелкие, едва уловимые признаки того, что их брак с Натом разрушается, тревожили Эвелин, но на них легко было закрывать глаза, пока Джой была маленькой и отвлекала на себя все внимание матери. Благодаря Джой Эвелин ощущала себя нужной и необходимой.

В 1957 году в возрасте пяти лет Джой пошла в детский сад. Стояла зима, когда Эвелин перестала притворяться и осознала, что брак ее трещит по швам, а муж уходит от нее. Сладостные воспоминания о начале их супружеской жизни теперь причиняли боль. За те одиннадцать лет, что Эвелин прожила в Грейт Нек, она поняла, что по-настоящему ее интересовало только домашнее хозяйство.

Единственными людьми, которые что-то значили для Эвелин, были ее ребенок, муж и ближайшие родственники. В 1946 году Эвелин ждала возвращения Ната домой, ждала близости с ним, любви. Теперь, в 1957 году, когда прошло более десятка лет супружеской жизни, тяга к любовным ласкам угасала, и снова Эвелин весь день сидела дома одна, только теперь ей нечего было ждать, кроме возвращения Джой из детского сада.

Эвелин замкнулась в своем мирке. Приезжая в Нью-Йорк, она чувствовала, как безвкусно и не по моде она одета. С возрастом Нат становился все более привлекательным, она же, наоборот, превращалась в женщину средних лет без талии и без будущего. Иногда Эвелин целый день то и дело прикладывалась к бутылке «Дюбонне». Она утешала себя тем, что этот вермут больше похож на содовую, что она не сопьется. Однако в глубине души знала, что это не так, что все это увертки, и пугалась.

Весной 1958 года, когда преуспевающие американцы бежали из городов в зеленые предместья, где появились престижные школы и места отдыха, Эвелин обратилась к мужу со странной просьбой. Она спросила Ната, как он смотрит на переезд в Нью-Йорк.

Эвелин привела целый ряд доводов:

– Мы будем больше видеться, мы сможем ходить на концерты, в театр, сможем больше развлекаться. Тебе не придется каждый день ехать на поезде и проклинать Лонг-Айленд. И кроме того, – добавила Эвелин, – там я тоже найду себе занятие. Мне хотелось бы пойти на курсы кулинарии и посещать гимнастический зал.

Эвелин замолчала, исчерпав все приготовленные заранее доводы. Она ждала, что ответит Нат, и не знала, каков будет ответ. С горечью она подумала, что это и есть доказательство того, как далеки они теперь друг от друга. Десять лет назад ей не надо было ломать голову, чтобы догадаться, что он скажет.

Она приготовилась к борьбе, к спору. В своей жизни она боролась за очень немногое, прежде всего за Ната, и теперь, когда они были женаты, ей приходилось бороться, чтобы сохранить его. Сама не зная почему, она была уверена, что переезд из Грейт Нек в Нью-Йорк спасет ее. Она не обольщалась: Нат оставил ее далеко позади. Эвелин на десяток лет отстала от моды, выглядела уставшей, а ведь ей всего тридцать два года! Она не хотела сидеть сложа руки и понемногу терять свои убеждения, своего мужа, свое «я». Она знала, что если они переедут, у нее появится шанс.

Она ждала, что ответит Нат.

– По-моему, ты здорово придумала.

– Правда? – Она приготовилась спорить и доказывать, поэтому удивилась, что он так легко согласился.

– Нам надо было переехать еще несколько лет назад, но я думал, тебе здесь нравится. Терпеть не могу эти чертовы пригороды.

– А я боялась, это из-за меня. Мне казалось, что я тебе надоела, – выдохнула Эвелин и вдруг поняла, как просто было выразить то, что ее волновало и подтачивало изнутри. Она чувствовала отчужденность Ната и думала, что в том ее вина.

– Ты не надоела мне, мне надоел пригород. Биржевые маклеры в цветных бермудах и их толстые жены. У меня здесь не было ни одного мало-мальски умного разговора за все десять лет.

– Я боялась, что становлюсь скучной.

– Как только ты уедешь отсюда, тотчас же перестанешь быть скучной. У тебя будет уйма занятий.

Нат помнил, как Эвелин с готовностью впитывала все новое, когда он впервые встретил ее, как из простой, застенчивой простушки она превратилась в изящную и привлекательную девушку. Он должен и теперь помочь ей перемениться, но не все в его власти. Как печально, подумал Нат, что он забыл, какая у него жена.

– Но как же Джой? – спросила Эвелин. Теперь ее волновала только дочь. Справедливо ли вырвать ее из жизни на природе и запереть в городской квартире?

– А что Джой?

– Ты же знаешь, что говорят о воспитании в городе.

– И пусть говорят. Я вырос в городе – и выжил.

– В пригороде лучше школы, а потом – свежий воздух, природа. – Теперь Эвелин пришло в голову отстаивать права ребенка.

– И кто это говорит? Идиоты, которые пишут всякий бред в женские журналы? Мы отдадим Джой в частную школу. У нее будут все деревья, какие только есть в Центральном парке. Она во всем будет на голову выше тех, кто вырос в пригороде.

– Значит, ты согласен?

– Не могу дождаться, когда мы уедем отсюда.

Нат махнул рукой в сторону разбитого на участки ранчо – в то время, когда отец Эвелин купил его, оно было пределом мечтаний среднего класса. За прошедшие годы Нат перерос средний класс и оставил позади его мечтания.

– Когда мы начнем подыскивать квартиру?

– Я завтра же вызову агента.

В тот вечер они выпили немного вина за ужином, а потом занялись любовью. Прежде чем уснуть, Эвелин поняла, что она так счастлива потому, что впервые за несколько лет они с мужем поговорили и поняли друг друга.

Лето Эвелин провела в поисках квартиры. По утрам она встречалась с агентами по продаже недвижимости, а днем мчалась в военный госпиталь в Слоун-Кеттеринг, где медленно умирал ее отец.

У отца был рак желудка. Операция показала, что начались метастазы и сделать уже ничего нельзя. Врачи сказали родным, что Саймон Эдвардс умрет, но умолчали о том, что рак будет убивать его постепенно. Они предоставили Эвелин, ее брату и матери узнать самим, что в комнате больного будет стоять ужасная вонь и находиться рядом с ним будет невыносимо, что он будет сохнуть и превращаться в мумию на глазах, что он будет испытывать не прекращающиеся ни на минуту боли. Они даже не сказали, что под конец он не будет узнавать близких.

Когда в конце июля Саймон Эдвардс умер в возрасте шестидесяти двух лет, родные почувствовали облегчение. Их страдания длились так долго, что в душе они смирились с потерей заранее.